Давид юм сочинения в двух томах тоμ 2

Вид материала

Исследование

Содержание Наш строй действительно так хорош? I       о первоначальных принципах правления 2? К оглавлению О происхождении правления 31 О партиях вообще 32 К оглавлению О суеверии и исступлении 37 К оглавлению

Подобный материал:

• Давид юм сочинения в двух томах: том, 11459.67kb.
• Борис Пастернак. Сочинения в двух томах, 5.69kb.
• Анна Ахматова. Сочинения в двух томах, 5.38kb.
• Учение [Бэкона] об «идолах», 289.47kb.
• Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
• Рене декарт сочинения в двух томах том, 9502.28kb.
• Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.

Lib. I. cap. 72.

 

К оглавлению

==580


монархий всегда обращаются лучше, чем с провинциями свободных государств. Сравните Pa'is conquis ¹⁷ Франции с Ирландией, и вы убедитесь в справедливости этого, хотя Ирландия, будучи в значительной степени населена выходцами из Англии, обладает такими многими правами и привилегиями, что она, естественно, должна требовать, чтобы с ней обращались лучше, чем с завоеванной провинцией. Корсика также является очевидным примером того же самого положения.

У Макиавелли есть высказывание относительно завоеваний Александра Великого, и данное высказывание, я думаю, можно считать одной из тех вечных политических истин, которых не могут изменить ни время, ни случайные обстоятельства. Может показаться странным, говорит этот политик, что преемники Александра смогли так мирно обладать столь поспешно завоеванными им владениями и что персы на протяжении всего периода потрясений и гражданских войн в Греции ни разу не предприняли даже малейшей попытки восстановить их прежнюю независимую систему правления. Чтобы удовлетворительно решить вопрос о причине этого замечательного явления, нам следует учесть, что монарх может управлять подданными посредством двух различных способов. Он может последовать принципам восточных правителей и сделать свою власть столь обширной, чтобы среди его подданных не оставалось никаких различий по рангу, кроме тех, которые непосредственно берут свое начало от него, никаких преимуществ, связанных с происхождением, никаких наследственных почестей и владений — словом, никакого признания среди людей, за исключением того, которое проистекает от доверенных правителем полномочий. Или же монарх может осуществлять свою власть более мягким способом наподобие европейских правителей и оставлять иные источники почестей, кроме собственного благоволения и благосклонности: происхождение, титулы, владения, мужество, честность, знание или же большие и свидетельствующие об удаче достижения. При системах правления первого рода после завоевания никогда не предоставляется возможность сбросить ярмо, ибо среди

 

==581


народа никто не пользуется таким признанием и не обладает таким авторитетом, которые необходимы для того, чтобы приступить к подобного рода предприятию. В то же время при системах правления второго рода малейшая неудача или проявление несогласия среди победителей побуждают взяться за оружие побежденных, у которых есть вожди, готовые вдохновить их и вести на любое дело¹⁸.

Таково рассуждение Макиавелли, которое представляется основательным и убедительным; жаль только, что он смешал ложь с истиной, утверждая, что монархии, управляемые в соответствии с восточной политикой, хотя их легче держать в подчинении, когда они покорены, все же труднее всего покорить, поскольку в них не может быть ни одного могущественного подданного, недовольство и интриги которого могут облегчить действия вражеской армии. Ибо, кроме того, что такое тираническое правление ослабляет мужество людей и делает их безразличными к судьбам своего властелина, кроме этого, говорю я, мы обнаруживаем из опыта, что даже временная и преходящая власть военачальников и правителей, которая при такой системе правления в пределах своей сферы всегда столь же абсолютна, как и власть самого государя, способна у варваров, приученных к слепому повиновению, вызвать самые опасные и роковые революции. Так что во всех отношениях предпочтительнее умеренное правление, которое дает наибольшую безопасность как государю, так и подданному.

Вследствие этого законодатели не должны доверять будущее управление государством только случаю; им следует обеспечить систему законов для регулирования управления общественными делами для самых далеких потомков. Следствия всегда будут соответствовать причинам; и мудрые правила в любом государстве являются самым ценным наследством, которое можно оставить будущим столетиям. В самом маленьком учреждении или суде установленные формы и методы, при помощи которых должны вестись дела, оказываются значительным препятствием для естественной порочности людей. Почему же нельзя сделать по'

 

==582


добного же вывода в отношении общественных дел? И можем ли мы приписать устойчивость и мудрость венецианского правления в течение столь многих веков чему-либо, кроме его формы? И разве трудно указать на те недостатки в первоначальном устройстве государства, которые породили беспорядочные системы правления в Афинах и Риме и наконец привели к гибели этих двух знаменитых республик? И дело так мало зависит от склонностей и образования определенных людей, что в одной и той же республике одни и те же люди могут управлять одной частью мудро, а другой очень плохо просто из-за различия форм и институтов, при помощи которых осуществляется управление этими частями. Историки сообщают нам, что именно так случилось, например, с Генуей. Ибо, в то время как государство постоянно лихорадило из-за бунтов, буйства и беспорядков, банк св. Георгия¹⁹, властвовавший над значительной частью населения, в течение нескольких веков вел свои дела с исключительной честностью и мудростью *.

Периоды величайшего подъема патриотизма не всегда отличаются наивысшим развитием добродетели у людей. Хорошие законы могут порождать порядок и умеренность в государстве, где манеры и обычаи не воспитали достаточно человеколюбия или справедливости в характерах людей. Самым блестящим периодом истории Рима с политической точки зрения был период между началом первой и концом последней пунической войны; должное равновесие между знатью и народом было тогда установлено благодаря соперничеству трибунов и еще не потеряно из-за больших размеров завоеваний. Однако в это же время ужасный обычай отравления был столь распространен, что в тече-

 «Essempio veramente raro, et da Filosofi intante loro imaginate et vedute Republiche mai non trovato, vedere dentro ad υη medesimo cerchio, fra medesimi cittadini, la liberta et la tirannide, la vita civile et la corotta, la giustitia et la licenza; perche quello ordine solo mantiere quella citta piena di costumi antichi et venerabili. Ε s'egli auvenisse (che col tempo in ogni modo auverra) que San Giorgio tutta quel la citta occupasse, sarrebbe quella una Ropublica pi υ dalla Venetiana memorabile». — Delia Hist. Florentine, lib. 8^M.

 

==583


ние только части своего срока полномочий один из преторов приговорил к смертной казни за указанное преступление более трех тысяч * человек в одной части Италии и обнаружил, что присылаемые ему сообщения об отравлениях все еще продолжали умножаться. Существует подобный или даже еще худший пример** из более раннего периода республики. Столь порочны в личной жизни были эти люди, которыми мы так восхищаемся в историческом плане. Я не сомневаюсь в том, что они в действительности были более добродетельны во времена триумвиратов, когда они разрывали свою  общую родину на части и сеяли смерть и опустошение по лицу земли только ради того, чтобы одного тирана заменить другим***.

Следовательно, мы обнаруживаем здесь достаточно стимулов для того, чтобы с величайшим рвением поддерживать в каждом свободном государстве те формы и институты, при помощи которых обеспечивается свобода, принимается во внимание общественное благо, а жадность и честолюбие отдельных личностей ограничиваются и наказуются. Ничто так не делает чести человеческой природе, как свидетельство того, что она чувствительна к столь благородному аффекту, и в то же время ничто не может служить более убедительным доказательством низости души какого-либо человека, чем проявление того, что он лишен этого аффекта. Человек, который любит только себя, не уважая ни дружбы, ни заслуг, заслуживает самого сурового порицания; а человек, который восприимчив только к дружбе и в котором отсутствует патриотизм или уважение к обществу, лишен самой существенной стороны добродетели.

Но это такая тема, которую в данный момент мы не будем дальше обсуждать. У обеих сторон есть достаточное число фанатичных приверженцев, которые подогревают страсти своих сторонников и под предло-

• Т. Ltvli, lib. 40, cap. 43 a'. ·* Id., lib. 8, cap. 1822.

·*· L'Aigle centre L'Aigle, Remains contre Remains, Combatans seulement pour de choix de tyrans.

Corneille 23.

 

==584


гом общественного блага преследуют интересы и цели своих частных фракций. Со своей стороны я всегда буду больше рад содействовать умеренности, чем крайнему рвению, хотя, возможно, самым надежным способом вызвать умеренность в каждой партии является разжигание нашего рвения в отношении интересов народа. Давайте поэтому постараемся, если только это возможно, извлечь из предшествующего учения урок умеренности в отношении тех партий, на которые наша страна ныне²⁴ разделена; в то же время не допустим, чтобы эта умеренность ослабила то усердие и ту страстность, с которой каждый отдельный человек должен стремиться к благу своей страны.

Те, кто либо нападают на какого-нибудь министра, либо защищают его при такой системе правления, как наша, где допускается наибольшая свобода, всегда доводят дело до крайностей и преувеличивают перед обществом достоинства или недостатки этого человека. Его враги, конечно, обвиняют его в самых тяжких преступлениях в области как внутренних, так и внешних дел; и нет такой гнусности или преступления, на которое, по их мнению, он не был бы способен. Ему приписываются ненужные войны, скандальные договоры, расточение государственных средств, гнетущие налоги, всевозможные ошибки в управлении. Чтобы усилить обвинения, заявляют, что его вредное руководство распространяет свое гибельное влияние даже на потомство, подрывая самый лучший в мире порядок и дезорганизуя ту мудрую систему законов, институтов и обычаев, при помощи которой нашими предками так счастливо управляли в течение столь многих столетий. Он не только сам по себе оказался плохим министром, но и отменил все меры предосторожности, направленные против плохих министров в будущем.

С другой стороны, друзья министра слагают в его честь панегирик, идущий так же далеко, как и обвинение против него, и восхваляют его мудрое, устойчивое и умеренное руководство, проявляющееся во всех аспектах его управления. Защита чести и интересов нации за рубежом, сохранение влияния общества внутри страны, ограничение судебного преследования,

==585


ликвидация раздоров — заслуги в осуществлении всех этих благодеяний приписываются только данному министру. В то же время все его другие достоинства венчает прямо-таки благоговейная забота о лучшем в мире государственном строе, который он сохранил во всей его целостности и передал целиком по наследству ради счастья и безопасности грядущих поколений.

Не удивительно, что, когда это обвинение и этот панегирик доходят до сторонников каждой партии, они порождают чрезвычайное волнение с обеих сторон и преисполняют нацию бурными изъявлениями вражды. Но я был бы рад убедить фанатичных сторонников каждой партии, что и в обвинении, и в панегирике содержатся прямые противоречия и что, если бы данных противоречий не было, ни обвинение, ни панегирик не могли бы разрастись до таких размеров. Если бы наш строй действительно был тем благородным сооружением, гордостью Англии, предметом зависти наших соседей, воздвигнутым трудом столь многих столетий, обновленным за счет столь многих миллионов и скрепленным реками пролитой крови *, если бы наш строй, говорю я, действительно хоть в какой-либо степени заслуживал этих похвал, он никогда не потерпел бы, чтобы плохой и слабый министр в течение двадцати лет успешно правил страной, в то время как против него выступали величайшие гении нации, которые пользовались самой полной свободой слова и печати в парламенте и в своих частых обращениях к народу. Но если министр был в такой степени плохим и слабым, как на этом столь энергично настаивают, то в самом строе, в его основополагающих принципах должны быть какие-то недостатки, и поэтому министра нельзя, если быть последовательным, обвинять в подрыве самой лучшей в мире системы правления. Любой строй хорош лишь в той степени, в какой он обеспечивает средство против плохого управления; и, если английский строй, находясь в самом расцвете и будучи обновлен двумя столь выдающимися событиями, как революция и смена династии, в ходе которых наша

 «Исследование о партиях», письмо 10.

 

==586


прежняя королевская семья была принесена ему в жертву, если наш строй, говорю я, имея такие большие преимущества, фактически не обеспечивает никакого средства такого рода, мы должны быть, пожалуй, признательны любому министру, который подрывает его и тем самым предоставляет нам возможность воздвигнуть на его месте лучший строй.

Я использовал бы те же самые соображения, чтобы умерить пыл тех, кто защищает министра. ^ Наш строй действительно так хорош? Тогда смена министерства не может быть каким-то катастрофическим событием, поскольку при таком строе каждое министерство обязано и охранять себя от насилия, и предотвращать все гнусные преступления при осуществлении управления. Наш строй очень плох? Тогда столь необычная подозрительность и опасения в связи с возможными изменениями неуместны; и в данном случае никому не следует проявлять беспокойство в большей мере, чем мужу, женившемуся на женщине из притона разврата, следует заботиться о том, чтобы не допустить ее измены. При таком правлении общественные дела неизбежно придут в состояние хаоса, чьими бы руками они ни осуществлялись; и рвение патриотов в данном случае гораздо менее необходимо, чем терпение и смирение философов. Добродетель и добрые намерения Катона и Брута заслуживают самой высокой похвалы, но чему послужило их рвение? Только тому, чтобы ускорить наступление рокового периода в истории Римского государства и сделать его конвульсии и предсмертную агонию более бурными и болезненными.

Мне не хотелось бы, чтобы меня поняли так, что общественные дела совсем не заслуживают заботы и внимания. Будь люди более умеренны и последовательны, их претензии можно было бы признать или по крайней мере рассмотреть. Партия нации может все же утверждать, что наш строй, хотя и превосходный, до некоторой степени допускает плохое управление, и поэтому, если министр плох, целесообразно с соответствующей степенью рвения выступить против него. С другой стороны, партии двора может быть

 

==587


позволено на основании предположения, что министр хорош, защищать, и притом тоже с определенным рвением, его управление. Я хотел бы лишь убедить людей не состязаться друг с другом так, будто они борются pro aris et focis²⁵, и не превращать хороший строй в плохой из-за неистовства своих раздоров²⁶.

Я здесь не затрагивал ничего, что касается личностей в данном споре. При самом лучшем гражданском строе, где каждого человека сдерживают самые строгие законы, легко вскрыть полезные или вредные намерения министра и решить, заслуживает ли его личный характер любви или ненависти. Но такие вопросы не имеют большого значения для народа и заставляют справедливо подозревать тех, кто использует свое перо, чтобы писать о них, либо в недоброжелательности, либо в угодничестве.

^ I       О ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ ПРИНЦИПАХ ПРАВЛЕНИЯ 2?

Ничто не представляется более удивительным тем, кто рассматривает человеческие дела философски, чем та легкость, с которой меньшинство управляет большинством, и то безоговорочное смирение, с которым люди отказываются от собственных мнений и аффектов в пользу мнений и аффектов своих правителей. Если мы будем исследовать, при помощи каких средств достигается это чудо, то обнаружим, что так как сила всегда на стороне управляемых, то правители в качестве своей опоры не имеют ничего, кроме мнения. Поэтому правление основывается только на мнении; и это правило распространяется как на самые деспотические и диктаторские системы правления, так и на самые свободные и демократические. Египетский султан или римский император мог понукать своими безответными подданными, как бессловесной скотиной, вопреки их чувствам и склонностям; но они по крайней мере должны были руководить своими мамелюками или преторианской гвардией как людьми в соответствии с их мнением.

Мнение бывает двух видов, а именно: мнение об интересе и мнение о праве. Под мнением об интересе я понимаю главным образом ощущение общей выгоды,

==588


которую получают от государства, наряду с убеждением, что эта определенная система правления, которая установлена, приносит такую же выгоду, как и любая другая система, которую легко можно было бы установить. Когда данное мнение преобладает среди большинства населения государства или среди тех, кто держит власть в своих руках, это обеспечивает прочную безопасность любой системы правления.

Право бывает двух видов: право на власть и право на собственность. Сколь преобладающее влияние на человечество имеет мнение [о праве] первого вида, можно легко понять, наблюдая преданность всех наций своей старой системе правления и даже тем именам, которые освящены древностью. Древность всегда порождает мнение о праве; и, сколь бы неблагоприятно мы ни думали о людях, они никогда не жалеют ни крови, ни имуществ для поддержания общественной справедливости ²⁸. Воистину не существует никакого другого вопроса, в связи с которым на первый взгляд может проявиться большая противоречивость человеческого ума, чем данный вопрос. Когда люди действуют как члены фракции, они склонны без стыда или угрызения совести пренебрегать всеми узами чести и морали, чтобы служить своей партии; и все же когда фракция образуется на основе права или принципа, то нет других примеров, когда люди проявляли бы большее упорство и более определенное чувство справедливости и беспристрастности. Одна и та же общественная склонность людей является причиной этих противоречивых явлений.

В достаточной мере понятно, что мнение о праве

на собственность оказывает влияние на все вопросы, связанные с правлением. Один известный автор²⁹ объявил собственность основой всего правления; и большинство наших политических авторов, кажется, склонны следовать ему в данном случае. Это идет слишком далеко; но все же необходимо признать, что мнение о праве на собственность имеет здесь большое влияние.

Следовательно, на этих трех мнениях — об общественном интересе, праве на власть и праве на собственность — основаны все государства и вся власть

 

==589


немногих над многими. Конечно, существуют я другие принципы, которые увеличивают силу данных мнений и определяют, ограничивают или изменяют их действие, такие, как эгоизм, страх и привязанность. Но все же мы можем утверждать, что эти другие принципы не могут иметь влияния самостоятельно, но предполагают предшествующее влияние тех мнений, которые упомянуты ранее. Поэтому их следует считать производными, а не первоначальными принципами правления.

Ибо, во-первых, что касается эгоизма, под которым я понимаю ожидание определенных вознаграждений сверх той общей защиты, которую мы все получаем от системы правления, то очевидно, что предварительно следует установить власть правителя или по крайней мере надеяться на ее установление, прежде чем появится указанное ожидание. Перспектива получить вознаграждение может усилить власть правителя в отношении некоторых определенных лиц, но никогда не может породить ее в отношении народа. Люди, естественно, надеются получить самые большие милости от своих друзей и знакомых; поэтому надежды любого значительного числа подданных государства никогда не будут сосредоточиваться на какой-либо определенной группе людей, если последние не имеют никакого другого права на управление государством и не оказывают самостоятельного влияния на мнения широкого круга людей. Это же замечание можно распространить на два других принципа — страх и привязанность. Никто не имел бы причины бояться гнева тирана, если бы у него не было другой власти, кроме основанной на страхе, поскольку физическая сила этого тирана как человеческого индивида может простираться очень недалеко, а вся более далеко простирающаяся власть, которой он обладает, должна быть основана либо на нашем собственном мнении, либо на признанном мнении других. И хотя привязанность государя к мудрости и добродетели распространяется очень далеко и имеет огромное влияние, все же следует полагать, что государю уже до этого был придан некоторый общественный вес, ведь в противном случае уважение обще-

 

^ К оглавлению

==590


ства не принесет ему никакой пользы и его добродетель не будет иметь никакого влияния за пределами узкой сферы.

Какая-либо система правления может существовать в течение нескольких столетий, хотя соотношения власти и собственности не совпадают. Это происходит главным образом там, где какое-либо сословие или прослойка государства приобрели большую долю собственности, но в соответствии с первоначальным устройством системы правления не участвуют в управлении. На каком основании мог бы какой-либо представитель данного сословия претендовать на власть в общественных делах? Поскольку люди обычно сильно привязаны к своей старой системе правления, не следует ожидать, что народ когда-либо отнесется благожелательно к такой узурпации власти. Но там, где первоначальное устройство допускает какую-либо, пусть незначительную, долю участия в управлении государством какого-либо сословия людей, владеющих большой долей собственности, им легко постепенно расширить свою власть и добиться, чтобы соотношение власти совпадало с соотношением собственности. Так произошло с палатой общин в Англии.

Большинство авторов, писавших о британской системе правления, предполагали, что, поскольку нижняя палата представляет все общины Великобритании, ее вес на чаше весов пропорционален собственности и власти всех, кого она представляет. Но этот принцип не следует принимать как абсолютно правильный. Ибо, хотя народ склонен поддерживать палату общин более, чем какой-либо другой орган государственного устройства, поскольку члены данной палаты избраны им в качестве его представителей и общественных хранителей его свободы, все же есть случаи, когда народ не следовал за ней, даже когда она находилась в оппозиции к короне; в этой связи мы можем особо сослаться на положение палаты общин при господстве там тори во время царствования короля Вильгельма. если бы члены данной палаты были обязаны получать наказы от своих избирателей, как голландские депутаты, то это совершенно изменило бы дело; и, если бы

 

==591


такая огромная власть и богатства, как те, которыми владеют все общины Великобритании, были брошены на чашу весов, трудно представить себе, что корона могла бы повлиять на это множество людей либо выдержать это нарушение равновесия собственности. Правда, корона имеет огромное влияние на коллективный орган при выборе его членов; но, если бы это влияние, которое в настоящее время проявляется лишь один раз в семь лет, использовалось для привлечения народа при каждом голосовании, оно скоро ослабло бы, и ни искусство, ни популярность, ни деньги не смогли бы его поддержать. Поэтому я должен придерживаться того мнения, что изменение в данном пункте привело бы к полному изменению нашей системы правления, вскоре превратило бы ее в чисто республиканскую и, возможно, в республику вполне подобающей формы. Ибо, хотя народ, собранный в орган, подобный римским трибам, совершенно не способен к управлению, все же, если его рассеять по небольшим органам, он более подчиняется разуму и порядку; сила народных течений и приливов в огромной степени оказывается. сломлена, и можно осуществлять интересы общества с определенной последовательностью и постоянством. Но нет необходимости рассуждать далее о той форме правления, которая скорее всего никогда не установится в Великобритании и которая, кажется, не является целью ни одной из наших партий. Давайте дорожить нашей старой системой правления, совершенствовать ее как можно больше и не поощрять стремлений к таким опасным нововведениям³⁰.

^ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ПРАВЛЕНИЯ 31

Человек, рожденный в семье, вынужден поддерживать общество в силу необходимости, в силу естественной склонности, в силу привычки. Это же существо в ходе его дальнейшего развития призвано установить политическое общество, чтобы осуществлять правосудие, без которого среди людей не может быть ни мира, ни безопасности, ни взаимного общения. Поэтому мы должны рассматривать весь обширный аппарат нашего

 

==592


правления как имеющий в конечном итоге лишь одну цель или задачу — соблюдение правосудия, или, другими словами, поддержку двенадцати судей. Короли и парламенты, армия и флот, судебные и налоговые чиновники, послы, министры и члены тайного совета — все подчинены в своей деятельности этой стороне управления. Даже в отношении священников, поскольку долг обязывает их насаждать мораль, можно справедливо полагать, что по крайней мере на этом свете их институт не преследует никакой другой полезной цели.

Все люди понимают необходимость правосудия для сохранения мира и порядка, и все они понимают необходимость мира и порядка для сохранения общества. Однако таково уж непостоянство и порочность нашей природы, что, несмотря на эту настоятельную и очевидную необходимость, удержать людей на честных и прямых путях справедливости невозможно. Могут возникнуть некоторые чрезвычайные обстоятельства, при которых человек сочтет, что его интересы получат больше пользы от обмана или грабежа, чем пострадают от той бреши, которую пробьет его несправедливый поступок в общественном союзе. Но гораздо более часто отвращает его от великих и важных, но отдаленных интересов очарование непосредственных, хотя часто и весьма пустых, искушений. Эта огромная слабость человеческой природы неизлечима.

Поэтому люди должны попытаться хотя бы временно облегчить болезнь, которую они не могут излечить. Они должны назначить определенных лиц, называющихся правителями (magistrates), чьей специальной обязанностью было бы определять законы справедливости, наказывать правонарушителей, искоренять обман и насилие и обязывать людей, как бы неохотно они это ни делали, считаться с их собственными действительными и постоянными интересами. Короче говоря, повиновение — это новый долг, который необходимо изобрести, чтобы поддержать долг справедливости; и узы справедливости должны быть дополнены узами верноподданности.

Но все же, если рассматривать вещи абстрактно, можно подумать, что при помощи данного союза ничего

 

==593


не достигается и что искусственный долг повиновения по самой своей природе так же слабо сдерживает человеческий ум, как и первичный и естественный долг справедливости. Особые интересы и имеющиеся в данный момент искушения могут преодолеть как первый, так и второй. Оба указанных долга в равной степени подвержены воздействию одного и того же недостатка. И человек, который склонен быть плохим соседом, может руководствоваться теми же самыми, хорошо или дурно понятыми, мотивами, чтобы быть плохим гражданином и подданным. Мы не говорим уже о том, что сам правитель часто может быть небрежен, пристрастен или же несправедлив, осуществляя управление.

Опыт, однако, доказывает, что между этими двумя случаями существует большая разница. Мы обнаруживаем, что порядок в обществе гораздо лучше поддерживается посредством правления; и наш долг по отношению к правителю более строго охраняется принципами человеческой природы, чем наш долг по отношению к согражданам. Властолюбие столь сильно в груди человека, что многие не только подвергаются всем опасностям, тяготам и заботам правления, но даже ищут их; и, однажды возвысившись до этого положения, люди хотя часто и уклоняются в сторону под влиянием личных аффектов, однако обнаруживают обычно видимый интерес к беспристрастному отправлению правосудия. Лица, которые первые заслуживают это отличие благодаря молчаливому или ясно выраженному согласию народа, должны обладать высшими личными качествами — мужеством, силой, честностью или благоразумием, которые требуют уважения и доверия; а после того как система правления установлена, соображения происхождения, ранга и положения имеют могущественное влияние на людей и усиливают распоряжения правителя. Монарх или вождь выступает против всякого беспорядка, который нарушает спокойствие его общества. Он призывает всех своих сторонников и всех честных людей помочь ему исправить и устранить этот беспорядок, и, когда он выполняет свои обязанности, за ним с готовностью следуют все беспристрастные люди. Вскоре он получает возможность награждать их за

 

==594


службу и по мере развития общества назначает подчиненных министров и зачастую выделяет военные силы, которые находят свой непосредственный и ощутимый интерес в поддержании его власти. Привычка вскоре укрепляет то, что было несовершенным образом обосновано другими принципами человеческой природы; и люди, однажды привыкнув к повиновению, никогда уже не думают об отклонении с того пути, по которому постоянно шли и они и их предки и с которым они связаны столь многочисленными важными и ощутимыми интересами.

Но хотя такое развитие человеческих дел может показаться определенным и неизбежным и хотя поддержка, которую верноподданство оказывает правосудию, основана на очевидных принципах человеческой природы, нельзя ожидать, что люди заранее сумеют открывать их или предвидеть их действие. Правление начинается более случайным и менее совершенным образом. Можно предположить, что впервые возвышение одного человека над массой людей началось во время войны, когда превосходство мужества и одаренности раскрывается наиболее заметно, когда больше всего требуются единство и согласие и наиболее отчетливо чувствуются губительные последствия неорганизованности. Большая продолжительность указанного состояния — явление, обычное среди диких племен, — приучала народ к подчинению; и если предводитель обладал справедливостью в такой же мере, как благоразумием и мужеством, он становился даже в мирное время арбитром при всех разногласиях и мог постепенно, используя и силу и согласие, утвердить свою власть. Ощутимая выгода его влияния заставляла народ или по крайней мере миролюбивых и благорасположенных людей из среды народа оберегать его, и, если его сын обладал теми же хорошими качествами, правление скорее продвигалось к зрелости и совершенству. Однако оно все еще оставалось слабым, пока дальнейшее развитие усовершенствований не обеспечивало правителя доходом и не позволяло ему выделять вознаграждение для некоторых лиц, являющихся орудиями его власти, и налагать наказания на лиц непокорных и непослушных.

 

==595


До этого периода каждое проявление его власти должно было иметь частный характер и быть основанным на тех или иных определенных обстоятельствах дела; после же подчинение не являлось больше вопросом выбора со стороны основной части общества, но неукоснительно требовалось властью верховного правителя.

При всех системах правления имеет место постоянная, открытая или тайная, внутренняя борьба между властью и свободой; и ни одна из них никогда не может добиться абсолютного превосходства в этом соревновании. В силу необходимости следует в значительной мере жертвовать свободой при любой системе правления; однако даже власть, которая ограничивает свободу, не может и, возможно, не должна никогда, ни при каком строе становиться совершенно полной и бесконтрольной. Султан — хозяин жизни и состояния любого из подданных, но ему не позволено облагать последних новыми налогами; французский монарх может вводить новые налоги, когда ему заблагорассудится, но он сочтет опасным покушаться на жизнь и состояние подданных. Кроме того, считается, что религия в большинстве стран также является принципом, с большим трудом поддающимся изменениям; другие принципы или предрассудки также часто сопротивляются всевластию гражданского правителя, авторитет которого, основанный на мнении, никогда не может ниспровергнуть других мнений, укоренившихся столь же, как и мнение о праве указанного правителя на господство. Система правления, которая согласно общепринятой терминологии получает название свободной, есть такая система, которая допускает разделение власти между несколькими членами, объединенная власть которых по крайней мере не меньше, а обычно и больше, чем власть любого монарха, но которые при обычном ходе управления должны действовать в соответствии с общими и единообразными законами, заранее известными всем указанным членам и всем их подданным. В данном смысле необходимо признать, что свобода есть усовершенствование (perfection) гражданского общества; но все же следует согласиться и с тем, что власть необходима для

 

==596


самого его существования и в спорах, которые столь часто происходят между свободой и властью, последняя может в силу этого претендовать на первенство. Впрочем, так будет, если только не скажут (а так можно сказать не без основания), что любое явление, которое необходимо для существования гражданского общества, всегда должно само себя поддерживать и для его охраны требуется меньше рвения, чем для охраны того явления, которое служит лишь усовершенствованию общества и которое люди столь склонны оставить в пренебрежении по своей лености или же проглядеть по невежеству.

^ О ПАРТИЯХ ВООБЩЕ 32

Из всех людей, которые прославляют себя знаменательными достижениями, наиболее почетное место отводится, кажется, законодателям и основателям государства, которые оставляют после себя систему законов и учреждений для обеспечения мира, счастья и свободы будущих поколений. Влияние полезных изобретений в искусствах и науках, возможно, может распространиться дальше, чем влияние мудрых законов, действия которых ограничены как по времени, так и по месту, но польза первых не столь заметна, как польза последних. Отвлеченные науки действительно совершенствуют ум, но это преимущество распространяется лишь на немногих, которые имеют досуг, чтобы заняться такими науками. А что касается прикладных искусств, которые увеличивают удобства и радости жизни, то хорошо известно, что счастье людей состоит не столько в обилии самих этих удобств и радостей, сколько в мире и безопасности, в которых ими владеют; а указанные блага могут проистекать только от хорошего правления. Я не говорю уже о том, что в каком бы то ни было государстве всеобщая добродетель и высокая нравственность, которые столь необходимы для счастья, никогда не могут возникнуть ни из самых утонченных наставлений философии, ни даже из самых суровых заповедей религии, но должны полностью проистекать из нравственного воспитания молодежи, а также

 

==597


из действия мудрых законов и учреждений. Поэтому я вынужден сделать вывод, что мое суждение по данному вопросу отличается от мнения лорда Бэкона; я вынужден считать, что античность была несколько несправедлива при распределении почестей, когда она объявила   богами  всех   изобретателей  полезных искусств, таких, как Церера, Вакх, Эскулап, и в то же время удостаивала таких законодателей, как Ромул и Тесей, лишь звания полубогов и героев.

В той же мере, в какой люди должны почитать и уважать законодателей и основателей государств, им следует презирать и ненавидеть основателей сект и фракций, потому что влияние фракций прямо противоположно влиянию законов. Фракции подрывают систему правления, делают бессильными законы и порождают самую яростную вражду среди людей одной и той же нации, которые должны оказывать помощь и предоставлять защиту друг другу. И что должно делать основателей партий еще более ненавистными, так это трудность устранения указанных сорняков, если они однажды пустили корни в каком-либо государстве. Они размножаются естественным путем в течение многих столетий, и дело редко кончается чем-либо иным, кроме полного распада той системы правления, при которой они были посеяны. Кроме того, это такие растения, которые наиболее обильно произрастают на самых богатых почвах, и, хотя абсолютистские системы правления не совсем свободны от них, следует признать, что они гораздо легче подымаются и быстрее размножаются при свободной системе правления, где они всегда заражают само законодательство, которое одно было бы в состоянии, равномерно применяя поощрения и наказания, искоренить их.

Фракции можно разделить на личные и реальные, т. е. на те, которые основаны на личной дружбе или вражде в среде лиц, составляющих соперничающие партии, и те, которые основаны на каком-либо реальном различии во мнении или интересе. Причина такого разделения очевидна, хотя я должен признать, что редко можно найти партии того пли другого вида в чистом виде, без примесей. Не так уж часто можно видеть.

 

==598


чтобы какая-либо система правления делилась на фракции так, чтобы среди составляющих их членов не было реальной или предполагаемой, тривиальной или существенной разницы во взглядах. А в тех фракциях, которые основаны на самых реальных и самых существенных разногласиях, всегда наблюдается немало проявлений личной вражды или привязанности. Но, несмотря на такое смешение, любую партию можно отнести либо к разряду личных, либо к разряду реальных в соответствии с тем принципом, который является господствующим и который, как обнаруживается, имеет наибольшее влияние.

Личные фракции легче всего возникают в небольших республиках. Там любая домашняя ссора становится государственным делом. Любовь, тщеславие, соперничество, любой аффект, в том числе честолюбие и чувство обиды, порождают разделение общества. Нери и Бьянки во Флоренции, Фрегози и Адорни в Генуе, Колонези и Орсини³³ в современном Риме были партиями такого рода.

Люди имеют такую склонность к разделению на личные фракции, что малейшее появление реального различия вызывает к жизни последние. Можно ли себе представить что-либо более незначительное, чем различие между одним цветом ливреи и другим на бегах? Однако это различие породило две самые устойчивые фракции в Византийской империи, Празини и Венети, которые не прекращали своей вражды, пока не разрушили это несчастное государство (government).

Мы находим в истории Рима замечательный пример раздоров между двумя трибами, Поллиа и Папириа, которые продолжались на протяжении почти трех столетий и проявлялись при голосовании на каждых выборах должностных лиц *. Эти раздоры были тем более замечательны, что они могли продолжаться в течение столь большого отрезка времени, хотя и не получили

 Поскольку этот факт не очень отмечается исследователями античности или политиками, я приведу его в изложении римского историка^3< [. .] Кастеланн и Николлоти — это две буйные неорганизованные фракции в Венеции, которые часто дерутся друг с другом и потом вскоре забывают свои ссоры.

 

==599


дальнейшего распространения и не вовлекли каких-либо других трибов в ссору. Если бы у людей не было сильной склонности к таким расколам, безразличие остального общества должно было бы потушить эту глупую вражду, которая не давала никакой пищи ни для новых выгод и обид, ни для общей симпатии и антипатии, каковые никогда не могут отсутствовать, если все государство разорвано на две равные фракции.

Нет ничего более обычного, чем то, что партии, которые возникли на основе реального различия, продолжают существовать даже после того, как данное различие утрачено. Когда люди однажды приняли чью-либо сторону, у них появляется привязанность к лицам, с которыми они объединены, и враждебность к своим противникам. И эти аффекты часто передаются их наследникам. Действительное различие между гвельфами и гибеллинами исчезло в Италии задолго до того, как эти фракции прекратили свое существование. Гвельфы поддерживали папу, гибеллины — императора; однако когда семейство Сфорца, которое было в союзе с императором, хотя и принадлежало к гвельфам, было изгнано из Милана королем * Франции при поддержке Джакомо Тривулцио и гибеллинов, то папа вошел в соглашение с последними и они образовали союз с папой против императора.

Гражданские войны, которые возникли несколько лет тому назад в Марокко между черными и белыми всего лишь из-за цвета их кожи, основаны на смехотворном различии. Мы смеемся над их участниками; но я полагаю, что если справедливо рассмотреть положение вещей, то мы предоставляем маврам гораздо больше возможностей смеяться над нами. Ибо что такое все религиозные войны, которые преобладали в этой воспитанной и образованной части света? Они, без сомнения, более абсурдны, чем гражданские войны мавров. Различие в цвете кожи есть осязаемое и реальное различие. Но спор о догмате веры, который совершенно абсурден и непонятен, является различием не во мнении, а в нескольких фразах и выражениях, кото-

Людовиком XII,

^ К оглавлению

==600


рые одна сторона принимает, не понимая, а другая отказывается принимать на том же основании³⁵.

Реальные фракции можно разделить на фракции, основанные на интересе, принципе и привязанности. Из всех фракций первые являются наиболее разумными и допустимыми. Когда две группы людей, такие, как знать и народ, имеют при какой-либо системе правления не очень точно уравновешенную и определенную самостоятельную власть, они, естественно, следуют определенному интересу; и мы не можем, рассуждая трезво, ожидать от них другого поведения, принимая во внимание ту степень эгоизма, которая присуща человеческой природе. От законодателя требуется огромное умение, чтобы предотвратить существование таких партий; и многие философы придерживаются того мнения, что этот секрет, как и великий эликсир и вечный двигатель, может изумлять людей в теории, но, вероятно, никогда не может быть практически реализован. Действительно, при деспотических системах правления часто не бывает фракций, но они тем не менее реальны или, скорее, они более реальны и вредны именно вследствие этого. Все отдельные группы людей — знать и народ, солдаты и торговцы — имеют самостоятельный интерес, но более могущественный безнаказанно угнетает более слабого, не встречая сопротивления; и это порождает кажущееся спокойствие при таких системах правления ³⁶.

В Англии предпринималась попытка разделить земледельческую и торговую части нации, но безуспешно. Интересы этих двух групп не являются действительно различными и никогда не будут таковыми до тех пор, пока наши государственные долги не возрастут в такой степени, что станут совершенно невыносимыми и тягостными.

Партии, образовавшиеся на основе принципа, особенно принципа абстрактного и умозрительного, известны только нашему времени и, возможно, являются самым необычным и необъяснимым явлением, которое когда-либо имело место в человеческих делах. В тех случаях, когда различные принципы порождают противоположные действия, что справедливо в отношении

 

==601


всех отличных друг от друга политических принципов, суть дела объяснить легче. Человеку, считающему, что истинное право управлять принадлежит какому-либо одному человеку или какой-либо одной фамилии, будет^ трудно согласиться со своим согражданином, который полагает, что другой человек или другая фамилия обладают этим правом. Каждый, естественно, желает, чтобы возобладала справедливость в соответствии с его собственными понятиями о ней. Но в тех случаях, когда различие в принципе не сопровождается противоположностью действий, а каждый может следовать собственным путем, не мещая своему соседу, как случается во всех религиозных спорах, то какое безумие, какая ярость могут породить такие несчастные и такие роковые расколы?

Два человека, путешествующие по большой дороге, один на восток, а другой на запад, легко могут разойтись, если дорога достаточно широка. Но два человека, основываясь на противоположных принципах религии, не могут разойтись так легко, не столкнувшись, хотя можно было бы думать, что и в данном случае дорога достаточно широка и каждый мог бы идти дальше по собственному пути не останавливаясь. Но такова природа человеческого ума, что он всегда стремится покорить каждый ум, который к нему приближается, и в той же мере, в какой его изумительно укрепляет единство во мнениях, его поражает и раздражает любое противоречие. Отсюда тот пыл, который большинство людей проявляет в спорах; отсюда их нетерпимость к возражениям даже в самых отвлеченных и беспристрастных вопросах.

Этот принцип, каким бы незначительным он ни казался, явился, кажется, источником всех религиозных войн и расколов. Но так как данный принцип повсеместно свойствен человеческой природе, его действия не были бы ограничены одним веком и одной сектой религии, если бы он не оказывался связан там с другими, более второстепенными (accidental) причинами, которые поднимают его на такую высоту, что вызывают величайшие страдания и разрушения. Большинство религий древнего мира возникло в тот период правления,

==602


о котором ничего не известно, когда люди были все еще непросвещенными варварами и монарх, как и крестьянин, был склонен принимать со слепой верой каждую вымышленную благочестивую сказку, которую ему предлагали. Правитель принимал религию народа и, всем сердцем заботясь о священных делах, естественно, приобретал авторитет в этих делах и соединял церковную власть со светской. Но христианская религия возникает в то время, когда принципы, прямо противоположные ей, были прочно утверждены в цивилизованной части света, презиравшей ту нацию, которая первой Ввела данное новшество; не удивительно, что при таких обстоятельствах гражданские правители слабо ее поощряли и что священникам было позволено захватить всю власть в новой секте. Они так злоупотребляли этой властью даже в те давние времена, что первые преследования можно, наверное, отчасти * отнести за счет неистовства, внушенного ими своим последователям. И те же самые принципы правления священников

 Я говорю отчасти, ибо грубой ошибкой было бы воображать, что в античные времена люди были такими же большими друзьями веротерпимости, какими являются англичане или голландцы в наше время. Среди римлян законы против иноземных религиозных суеверий существовали еще со времен двенадцати таблиц; и евреи, а также христиане иногда получали наказание в соответствии с ними, хотя, вообще говоря, эти законы не выполнялись строго. Сразу же после завоевания Галлии римляне запретили посвящать в религию друидов всех, кроме местных жителей; и это было своего рода преследованием. Спустя примерно сто лет после упомянутого завоевания [император Клавдий] полностью ликвидировал это суеверие при помощи суровых законов, что явилось бы очень жестоким преследованием, если бы подражание римским обычаям не отучило ранее галлов от их древних суеверий (Sueton. in vita Claudii). Плиний приписывает уничтожение суеверий друидов Тиберию, может быть, потому, что этот император предпринял некоторые шаги для их ограничения (lib. XXX, cap. I). Это пример обычной осторожности и умеренности римлян в таких случаях, и он очень резко отличается от их насильственного и кровавого способа обращения с христианами. Отсюда мы можем вынести подозрение, что лютые преследования христианства происходили в некоторой степени благодаря опрометчивому рвению и фанатизму первых проповедников данной гекты; и история церкви дает нам немало доводов, подтверждающих это подозрение.

 

==603


продолжали существовать после того, как христианство стало установленной религией; они породили дух преследования, который с того времени постоянно отравлял человеческое общество и был источником появления самых непримиримых фракций при каждой системе правления. Поэтому в отношении народа такие группировки можно справедливо назвать фракциями, основанными на принципе; в отношении же священников, которые являются их главными инициаторами, они суть в действительности фракции, основанные на интересе.

Существует еще одна причина (не считая власти священников и разделения церковной и светской власти), которая содействовала превращению христианства в арену религиозных войн и расколов. Религии, которые возникают в абсолютно невежественные и варварские времена, состоят большей частью из традиционных сказок и вымыслов, которые могут быть различными в каждой секте, не противореча друг другу; и, даже если они противоречат друг другу, каждый [из сектантов] придерживается традиции собственной секты без особых размышлений или сомнений. Но поскольку в то время, когда возникло христианство, во Всем мире широко распространилась философия, учители новой секты должны были вырабатывать систему отвлеченных понятий, разграничивать с известной точностью свои догматы веры и объяснять, толковать. опровергать и защищать их со всей утонченностью аргументации и научной манеры. Отсюда, естественно, возник полемический накал в диспутах, когда христианская религия оказалась разделена новыми расколами и ересями. И этот накал помог священникам в их политике разжигания взаимной ненависти и вражды среди своих обманутых последователей. В древнем мире секты философии были более ревностными, чем религиозные партии; но в наше время религиозные партии более неистовы и бешены, чем самые жестокие фракции, которые когда-либо возникали на основе интереса и честолюбия.

Я упомянул партии, основанные на привязанности, как один из видов реальных партий наряду с партия-

 

==604


ми, основанными на интересе и принципе. Под партиями, основанными на привязанности, я понимаю те, чьим основанием является различного рода приверженность людей к определенным семействам и лицам, которых они хотели бы видеть своими правителями. Эти фракции часто являются очень буйными, хотя, должен признаться, может показаться необъяснимым, почему люди должны так сильно привязываться к лицам, с которыми они совершенно незнакомы, которых они, возможно, никогда не видели и от которых они никогда не получали и не имеют никакой надежды получить какие-либо благодеяния. Однако мы видим, что дело часто обстоит именно так и притом даже с такими людьми, которые в других случаях не проявляют большого великодушия и которых, как обнаруживается, даже дружба с трудом выводит за пределы их собственного интереса. Мы склонны думать, что отношения между нами и нашим монархом очень тесные и интимные. Блеск величия и власти придает какое-то значение судьбам даже одного лица. И когда добрая часть человеческой природы не доставляет ему указанного воображаемого интереса, то это делает злая часть его природы по злобе и из чувства противоречия лицам, мнения которых отличаются от его собственных.

00.php - glava49

^ О СУЕВЕРИИ И ИССТУПЛЕНИИ 37

Утверждение, что порча лучшего порождает худшее, превратилось в прописную истину и обычно доказывается, в частности, пагубностью суеверия и [религиозного] исступления (enthusiasm) — продуктов извращения истинной религии.

Эти два вида ложной религии, хотя они оба пагубны, обладают весьма различной и даже противоположной природой. Человеческий дух подвержен всякого рода страхам и опасениям, происхождение которых можно объяснить либо неудачным стечением обстоятельств в личной или общественной жизни, либо плохим здоровьем, либо меланхолическим и мрачным характером, либо сочетанием всех указанных обстоятельств. При таком состоянии духа человек .склонен

 

==605


приписывать свои бесконечные несчастья неизвестным агентам, и там, где реальные объекты, вызывающие страхи, отсутствуют, душа, откликаясь на свое собственное предубеждение и разжигая свои же склонности, отыскивает объекты воображаемые, приписывая им беспредельную мощь и злобность. Поскольку такие враги совершенно невидимы и неизвестны, то и способы их умиротворения совершенно необъяснимы и находят свое выражение в церемониях, обрядах, ритуалах, умерщвлении плоти, жертвоприношениях и других действиях, которые, как бы они ни были абсурдны или фривольны, рекомендуются слепой и запуганной доверчивости глупостью или мошенничеством. Таким образом, истинные источники суеверия — это слабость, страх и меланхолия в сочетании с невежеством.

Но человеческий дух подвержен также странному подъему и самонадеянности, возникающим вследствие наличия успеха, превосходного здоровья, жизненной энергии (strong spirits) или самоуверенного характера. При таком состоянии духа воображение преисполняется величественными, но путаными представлениями, которым не соответствуют под луной никакие красоты и никакие удовольствия. Все смертное и тленное исчезает как недостойное внимания. Воображению предоставляется полный простор в невидимых областях, или мире духов, где душа свободна тешиться любой грезой, лишь бы она лучше всего удовлетворяла ее вкус и настроение в данный момент. Это порождает восторженность, увлеченность и удивительнейшие полеты фантазии; с еще большим возрастанием самоуверенности и самонадеянности эти восторги, будучи совершенно необъяснимыми и кажущимися такими, будто они совершенно превышают наши обычные способности, приписываются непосредственному вдохновению, даруемому тем божественным существом, которое является объектом поклонения. И вскоре такая вдохновенная личность начинает видеть в себе возлюбленную избранницу божества. И как только случится такое безумие, а это есть высшее проявление исступления, любая причуда приобретает священный характер, человеческий разум и даже нравственность отвергаются как лживые

 

==606





советники, и безумный фанатик слепо и безоговорочно предает себя мнимо безошибочному духу и вдохновению свыше. Надежда, гордость и богатое воображение в сочетании с невежеством — таковы, следовательно, подлинные источники исступления.

Эти два вида ложной религии могут дать повод ко многим размышлениям, но я ограничусь в данном случае некоторыми соображениями, касающимися их влияния на общество и правительство.

Мое первое соображение таково: суеверие выгодно для власти духовенства, а исступление не менее или даже более ей враждебно, чем здравый рассудок и философия. Суеверие опирается на страх, печаль и подавленность духа; вследствие суеверия человек сам себе кажется столь презренным, что считает себя недостойным предстать перед лицом бога, а потому, и это совершенно естественно, он ищет помощи у любой другой личности, святость жизни которой, а возможно, дерзость и хитрость снискали ей, как он полагает, расположение божества. Этой личности суеверный человек вверяет свои упования: ее заботе он вверяет свои молитвы, ходатайства и жертвоприношения, с ее помощью он надеется добиться того, чтобы его мольбам вняло разгневанное божество. Этому обязаны своим происхождением жрецы³⁸. Их по праву можно считать изобретением³⁹ боязливого и жалкого суеверия, которое, будучи всегда в себе неуверенным, не осмеливается само воздавать поклонение, а, обнаруживая все свое невежество, надеется поручить себя попечению божества через посредство его предполагаемых друзей и слуг. А поскольку суеверие составляет значительную часть почти всех религий, даже самых фанатичных, и нет ничего, кроме философии, что могло бы полностью преодолеть упомянутые необъяснимые страхи, то отсюда следует, что почти в любой религиозной секте имеются жрецы, причем, чем больше сгусток предрассудков, тем авторитет духовенства выше⁴⁰.

С другой стороны, можно заметить, что все люди, охваченные [религиозным] исступлением, давно освободились от гнета духовных лиц и проявили большую независимость в своей вере, презирая формы, церемонии

 

==607


и традиции. Квакеры — это наиболее отъявленные, хотя и наиболее невинные из одержимых исступлением людей, какие когда-либо были известны. Они, пожалуй, единственная секта, которая никогда не терпела у себя служителей культа. Индепенденты из всех английских сектантов ближе к квакерам как в своем фанатизме, так и в своей свободе от засилья духовенства. Далее идут пресвитериане, в равной степени уступая в том и другом отношении индепендентам. Короче говоря, это наше наблюдение основано на опыте, но оно также может иметь и рациональное основание, коль скоро мы сообразим, что поскольку исступление возникает из претенциозной гордости и самоуверенности, то охваченный им человек считает себя достаточно достойным, чтобы приблизиться к богу без всякого человеческого посредничества. Восторженные молитвы исступленных людей столь пламенны, что они воображают себя даже действительно приближенными к богу посредством созерцания и внутренней беседы, что заставляет их отвергать все те внешние церемонии и обряды, в которых по представлениям суеверных почитателей необходимо содействие духовенства. Фанатик сам себя освящает и придает своей особе священный характер, превосходящий всякую другую святость, которая опирается на формы и институты разных церемониалов.

Мое второе рассуждение по поводу этих видов ложной религии состоит в том, что религии, связанные с исступлением, сперва более жестоки и насильственны, чем те, которые связаны с суеверием, но быстро становятся более мягкими и умеренными. Неистовство этой разновидности религии, когда оно подогрето ее новизной и испытываемыми ею преследованиями, проявляется в неисчислимых случаях: анабаптисты в Германии, камизары во Франции, левеллеры и другие фанатики в Англии, а также ковенантеры⁴¹ в Шотландии. Исступление, будучи основано на силе духа и претенциозной дерзости характера, естественно, порождает самые крайние решения, особенно после того как оно достигает таких высот, что внушает введенному в заблужде-

 

==608


ние фанатику, будто его вдохновил бог. И он с Презрением попирает общепринятые правила разума, морали и благоразумия.

Именно так {религиозное] исступление вызывает наиболее жестокие беспорядки в человеческом обществе. Однако его неистовство подобно неистовству грозы и бури, которые быстро истощаются, после чего воздух становится спокойнее и чище, чем был раньше. Когда первый пароксизм исступления минует, люди во всех фанатических сектах совершенно естественно впадают в своих священнодействиях в апатию и безразличие. Среди них не оказывается ни одного человека, наделенного достаточной властью, в интересах которого было бы поддерживать религиозный дух; нет ни обрядов, ни церемоний, ни священных ритуалов, которые могли бы войти в обыденную жизнь и избавить от забвения священные принципы. Суеверие, напротив, вкрадывается постепенно и незаметно и делает людей смиренными и покорными, оно не враждебно гражданским властям и кажется безобидным народу, пока наконец жрец, твердо установив свою власть, не станет тираном и источником беспорядка в человеческом обществе в силу вызываемых им бесконечных раздоров, преследований и религиозных войн. Как легко римская церковь преуспела в приобретении власти! Но зато в какие ужасные потрясения ввергла она Европу, чтобы сохранить эту власть! С другой стороны, наши сектанты, которые были первоначально столь опасными фанатиками, стали ныне свободомыслящими, и квакеры, по-видимому, приближаются к единственно во всей вселенной правильной организации деистов, а именно к литератам, т. е. ученикам Конфуция в Китае *.

Мое третье замечание в связи с данной темой состоит в том, что суеверие враждебно гражданской свободе, а исступление ей способствует. Так как люди, находящиеся во власти суеверия, стонут под игом жрецов, а охваченные исступлением люди разрушают вся-

 Китайские литераты не имеют ни жрецов, ни церковного устройства.

 

==609


кую церковную власть, то одного этого факта достаточно для обоснования данного замечания. Не буду уже говорить о том, что исступление, являясь слабостью смелых и честолюбивых натур, естественно связано с духом свободы, тогда как суеверие, напротив, делает людей безвольными и жалкими и превращает их в рабов. Мы знаем из английской истории, что во время гражданских войн индепенденты и деисты, несмотря на все различие их религиозных принципов, были едины политически и одинаково страстно служили республике. И с момента возникновения вигов и тори вожди вигов были или деистами, или латитудинариями⁴², т. е. были веротерпимыми и относились безразлично к любой из христианских сект. Сектанты же, для которых была характерна изрядная доля исступления, всегда, без всякого исключения действовали совместно с данной партией при защите гражданских свобод. Сходство в суевериях долго объединяло тори, сторонников англиканской церкви, с католиками в их поддержке прерогатив королевской власти, хотя, встретив дух терпимости, свойственный вигам, католики в последнее время, по-видимому, примирились с этой партией.

У молинистов и янсенистов во Франции были тысячи бессмысленных диспутов, не заслуживающих внимания человека, у которого есть здравый смысл. Но что преимущественно делает указанные секты различными и что единственно заслуживает внимания, так это различие в духе обеих религий. Молинисты, руководимые иезуитами, — большие приверженцы суеверия, непреложного соблюдения внешних форм и церемоний, они подчиняются власти служителей культа и традиции. Янсенисты же объяты исступлением, они ревностные сторонники страстного богопочитания и внутренней жизни, для них авторитет имеет мало значения, короче говоря, они полукатолики. Вытекающие отсюда последствия точно соответствуют вышеизложенному рассуждению. Иезуиты — тираны народа и рабы двора. Что касается янсенистов, то только у них поддерживаются крохотные искры любви к свободе, которая может быть обнаружена среди французской нации.

 

^ К оглавлению

==610