Иван ефремов таис афинская

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Ефремов Иван Антонович (1907-1972) биография, 72.15kb.
• А. В. Зберовский Сократ и афинская демократия социально-философское исследование, 25715.56kb.
• Конкурс «Выборы глазами детей» Номинация: рассказ «Я будущий избиратель!» Автор: Ефремов, 48.67kb.
• Домашнее задание по курсу истории Отечества «Иван IV грозный», 102.38kb.
• А. С. Пушкин Г. Х. Андерсен, 95.47kb.
• Народный суд и афинская демократия, 609.56kb.
• Иван Грозный и Пётр Первый. Казалось бы, это совершенно разные люди. Иван назначил, 16.05kb.
• Новые подробности трагедии на шахте "Ульяновская", 174.68kb.
• Ооо "Турфирма Таис", Санкт-Петербург, Казанская, 8/10-83, Тел. (812)312-59-09, 312-80-37,, 60.62kb.
• Греция: Салоники Касторья Фессалия Метеора Дельфы, 492.34kb.

окружили их, награждая шлепками шею и плечи, задорно плеская в лицо,

оглаживая тело ласковыми руками. Она сказала об этом Леонтиску, и вновь ее

удивил взгляд мальчика, пристально следивший за нею.

Эрис скоро утомилась, она еще не восстановила полностью свои силы.

Таис и Леонтиск без конца ныряли, уходя в глубину, плавали и кувыркались,

подражая дельфинам, носившимся бок о бок с ними, косясь маленькими

дружелюбными глазками и выставляя улыбчивые бело-черные пасти.

Усталые, они наконец вылезли на гладь гранитных плит. Эрис окатила

подругу пресной водой, смыла соль и помогла расчесать черные косы.

Леонтиск, обсыхавший поодаль, застенчиво приблизился к матери и склонился

к ее ногам, обняв сильные колени.

- Скажи правду, мама, ты богиня?

Встретив молящий взгляд ясных серых глаз, Таис отрицательно покачала

головой.

- Но ты не простая смертная? Ты нереида или нимфа, снизошедшая к

моему отцу. Я слышал, об этом шептались слуги во дворце. Не отвергай моей

просьбы, мама, скажи! Я только хочу знать!

Мальчишеские руки, окрепшие в работе с веслом и парусом, туже сдавили

колени матери. Горячая вера мальчика заставила сердце Таис Дрогнуть. Она

вспомнила об Александре. Один намек его матери дал ему необходимую веру в

себя. И одновременно всегдашняя правдивость восставала против обмана.

- Ты прав, мальчик! - вдруг сказала стоявшая рядом Эрис. - Твоя мать

не простая смертная, но она и не богиня.

- Я так и знал. Ты одна из дочерей Тетис от смертного мужа. И этот

поясок со звездой на тебе - заклятье смертной жизни? Как пояс Ипполиты?

Да?!

- Да!.. Я не бессмертна, не обладаю властью богини и не могу дать

тебе чудесной силы или неуязвимости в бою, - поспешно добавила афинянка, -

но я дала тебе любовь к морю. Тетис всегда будет милостива к тебе.

- Милая, милая мама! Вот почему ты так нечеловечески прекрасна. Это

счастье - быть твоим сыном! Благодаря тебя, - Леонтиск осыпал поцелуями

колени и пальцы Таис.

Она подняла сына, пригладила завитки его черных волос и сказала:

- Иди одевайся. Пора ехать!

Лицо мальчика преисполнилось печали.

- Ты не можешь взять меня с собой? Нам было бы хорошо вместе!

- Не могу, Леонтиск, - ответила Таис, чувствуя ком, сдавливающий

горло, - тебе следует быть с отцом, а не с матерью. Ты мужчина, моряк.

Побеждай море для радости людей, а не для избиения их. И мы вместе с Тетис

всегда будем с тобою!

Леонтиск повернулся и пошел к своей одежде. И вовремя, иначе бы

увидел слезы матери.

После морского купания Леонтиск словно вырос. На обратном пути он еще

выше держал гордую голову с тонкими критскими чертами лица. Лодка

приближалась к гавани, когда мальчик притронулся к матери и шепотом

спросил, указывая на Эрис:

- Она тоже?

- Еще больше меня! - также шепотом ответила Таис.

Леонтиск вдруг взял руку черной жрицы, приложил ко лбу и щеке и

поцеловал в ладонь. Несказанно изумленная Эрис поцеловала его в обе щеки -

милость, никому до сей поры не оказанная. Таис подумала, как хорошо бы

мальчику иметь такого друга рядом. Не будучи богиней, она не могла знать,

что через пять лет в великом морском сражении у Саламина, в глубокой бухте

Фамагусты, на восточном конце Кипра, Птолемей потерпит полное поражение, а

Леонтиск будет взят в плен. Впрочем, благородный победитель, любимец

афинян Деметрий Полиоркет, вскоре вернет сына Птолемею и сам будет разбит

им. Памятник победы Деметрия - статуя крылатой Ники на острове Самотракии

- будет тысячелетия восхищать людей всех народов и языков!..

Море, как бы приветствуя возвращение своей дочери, удивительно

спокойно несло "Кирку", корабль Таис, на северо-восток от Александрии, к

острову Кипру. Афинянка вспоминала о прежних плаваниях. Каждое отличалось

очень хорошей погодой. Как тут не поверить в особую милость Тетис?

- Считают, до Патоса на Кипре пятьсот египетских схенов, - говорил

Таис начальник корабля, сам опытный кормчий с Астипалайи, - а я намерил

больше - две тысячи восемьсот стадий.

- Как можно мерить море? - спросила удивленная Эрис.

- Есть несколько способов, но я пользуюсь самым простым, - начальник

корабля прищурился, глядя вдаль, - при такой хорошей погоде и малом

волнении. Смотри сама!

По приказу начальника на палубу вышли два пожилых моряка, один с

огромным луком и связкой тончайшей бечевки, другой с устойчивой на качке

морской клепсидрой [водяные часы]. Подхваченный широким поясом, моряк с

луком повис над водой, упираясь босыми ногами в борт корабля, и выпустил

стрелу, потащившую бечевку с навязанными на нее раскрашенными рыбьими

пузырями. Дважды бечевка ложилась неудачно, на третий пролетела прямой

дорожкой. Едва нос корабля оказался у начала бечевы, кормчий ударил в

медный диск, и второй моряк пустил клепсидру. Другой удар раздался, когда

нос корабля прошел конец бечевы.

- Счет капель? - крикнул кормчий.

- Тридцать одна, - последовал ответ.

- Видишь, - пояснил Эрис начальник, - бечевка длиной в полстадии

легла прямо, не искривилась волнами благодаря опытности моих моряков.

Корабль прошел ее за тридцать один удар сердца или капель клепсидры. Надо

поправить исчисление на волну и изгибы бечевы. Примерно скажу: наша

"Кирка" делает около шестидесяти стадий в час - очень хороший ход под

средним парусом, без весел. Считай, сколько понадобится времени дойти до

Патоса, только про себя - не гневи Морского Старца! Чтобы измерить

расстояние правильно, надо сделать на пути много промеров.

Кормчий выбрал время, когда этесии - летние ветры, дующие к Египту, -

на короткое время сменяют свое направление и несут волны с северо-запада.

Море потемнело, приняв цвет хиосского вина, и по его сумрачному простору

неслись рядами белогривые кони Посейдона. Сильный ветер срывал пену с их

гребней, сверкавшую на солнце под безоблачным небом. Такой вид моря

привычен каждому эллину, а сила ветров не смущала мореходов - они знали,

что к вечеру она ослабеет, и самого страшного - ночной бури - не будет.

Таис и Эрис, аккомпанируя себе на систре и китаре, распевали на носу

корабля самые разные песни: эллинские - печальные и мелодичные: тягучие и

заунывные персидские; отрывистые, резкие финикийские и египетские; пели

песни либийских пиратов с дикими выкриками и присвистом, вызывая великий

восторг моряков и беся кормчего, потому что мореходы становились

невнимательными.

Таис уединялась для игр и разговоров с дочерью в укромном месте -

между задней надстройкой и краем палубы, огороженным тростниковыми

плетенками от ветра и брызг. В одну из таких задушевных бесед маленькая

Ирана ошеломила Таис мечтой сделаться гетерой. С наивностью детства Ирана

рассказывала о богатых подарках, которые получают гетеры, о пирах с

музыкой и танцами, о поклонении мужчин, поверженных к ногам гетеры одним

взглядом ее.

Чем больше хмурилась мать и шире улыбалась Эрис, тем красноречивее

девочка старалась доказать свою правоту. Дошло до дифирамбов поцелуям и

нежным объятиям мужчин.

Разгневанная Таис поняла, с чьих слов говорила девочка, но сдержалась

и стала терпеливо объяснять дочери, что ей наговорили сказок: в жизни, чем

бы ни занимался человек, а особенно женщина, все происходит не так легко и

безоблачно.

- Нам, женам, не так много путей в жизни дано богами, - тихо говорила

она дочери, гладя ее прямые каштановые волосы и заглядывая в серьезные

карие глаза, - поэтому каждая дорога должна избираться тщательно.

Необходимо знать и взвесить все способности, данные нам богами, и

возможности их улучшения. Путь гетеры - один из самых трудных. Он подобен

жизни художника, музыканта, архитектора. Кто из мужей будет настолько

глуп, чтобы сделаться музыкантом, не имея слуха? А девушки часто думают,

будто очарование юности, мелодичный смех и легкость походки - средства,

уже достаточные для достижения успеха. Нет, неверно. Год, другой, а потом

все кончается свинскою жизнью в попойках с грубыми, скотоподобными

чужаками в портовых трущобах. Если даже ты обладаешь совершенным телом,

красивым лицом, великолепными волосами, некоторыми способностями певицы и

танцовщицы - всего этого достаточно лишь для подневольной актрисы, нередко

награждаемой ударами руководителя труппы. Но чтобы стать хорошей гетерой,

кроме внешности и грации, ты должна иметь выдающуюся память, читать на

трех наречиях [имеются в виду наречия древнегреческого языка, довольно

заметно отличавшиеся друг от друга], любить и помнить историю, знать

основы философских учений. Тогда ты будешь говорить с поэтами и философами

как равная и возвысишься над мужами менее одаренными. И этого мало! Ты

должна обладать непогрешимым вкусом в одеяниях, понимать искусство

скульптуры, живописи, может быть, рисовать сама. Ты должна распознавать

людей с первого взгляда, подчинять мужей, не насилуя их воли, быть

хозяйкой на симпосионах. Еще ты должна увлекаться атлетикой, такой, в

которой сможешь соперничать с мужами. Я, например, считаюсь хорошей.

- Не знаю, у кого будут слезы, - ответила Таис, дуя на пальцы, -

такая крепкая девчонка! А теперь, моя милая Эрис, займемся тобой.

- Ты сегодня царствуешь, о львица, - пошутила Эрис, с некоторой

опаской поглядывая на подругу.

- В львицу сейчас превратишься ты, - пообещала Таис и повела подругу

в свою каморку, дверью выходившую на рулевой помост, а не в кормовое

помещение, оборудованное на время плавания для женщин.

- Стань передо мной и держи зеркало. Нет, не так, поверни к себе!

Закрой глаза!

Эрис повиновалась, зная любовь Таис к неожиданным и всегда занятным

выходкам.

Таис достала тщательно запрятанную коробку чеканного серебра,

извлекла диадему в виде двух змей, сплетенных из проволоки зеленого

золота. Головы пресмыкающихся, расширенные, как у Нага в храме Эриду,

расходились наперекрест, и каждая держала в разинутой пасти шарик

сардоникса - полосатого, белого с черным агата. Афинянка надела украшение

на голову Эрис. Оно пришлось впору - и не мудрено. Его сделали по заказу

Таис лучшие мастера Александрии за три дня. У них вместо диадемы или

стефане получилась корона некой эфиопской царевны.

- Теперь смотри!

Эрис не сдержала возгласа удивления.

- Я велела глаза сделать сапфировыми, в цвет твоих, а не из рубина,

как на амулетах еврейских красавиц, - сказала довольная Таис.

Диадема удивительно шла к черным волосам и темно-бронзовой коже

подруги.

- Это мне? Для чего?

- Я подумала об этом еще в Александрии. Я не сказала тогда. Мы едем в

страны, куда люди с таким, как у тебя, цветом кожи попадают или рабами,

или гостями царского рода. Так вот, чтобы тебя не принимали за рабыню, ты

будешь носить украшение, возможное только для очень высоких особ. Помни об

этом и ходи царевной. А вместо варварского ожерелья из ядовитых зубов

Нагов...

- Я не сниму его! Этот знак отличия драгоценнее всякого другого!

- Хорошо, только надевай наверх вот это. - Таис достала из шкатулки и

застегнула на шее Эрис ожерелье из небесно-голубых бериллов.

- Ты отдаешь мне дар главной жрицы Кибелы? - воскликнула Эрис.

- Пока ты носишь его, никто не усомнится в твоем положении. Это

истинно царская вещь!..

Наконец настал момент, когда приблизился Кипр. Афинянка прижала руки

к груди - признак особенного волнения. Корабль подходил к родному уголку

Внутреннего моря, пусть удаленному, но похожему на все другие острова

Эллады. После стольких лет, проведенных в чужих странах, наступил час

свидания с родиной. Вершина Олимпа Трехзубчатого, обычно скрытая за

облаками, выступила четко над синей дымкой покрытых дремучими лесами гор.

По распоряжению Таис начальник корабля не пошел в многолюдный Патос, а

обогнул Северный мыс и вошел в Золотой Залив, где находились владения

друзей афинянки.

Лучезарный воздух, лазурная бухта, амфитеатром врезанная в пурпурные

холмы, переносили Таис в родную Аттику. Каменная пристань, белая дорога в

гору, на уступах которой расположились окрашенные розоватой глиной домики

под кипарисами, платанами и раскидистыми соснами. Чистая струйка

источника, падавшего с высоты в плоский бассейн на берегу, разбиваясь в

мелкие капли. Выше домов шли полосы темной зелени миртовых зарослей,

испещренных белыми цветами, признаком жаркой половины лета. Неповторимый

аромат морского берега в солнечный летний день будил детские воспоминания

о жизни в аттическом селении под нежной опекой взрослых. И Таис, отправив

назад корабль с благодарственной запиской Птолемею, как бы окунулась в

детство.

Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную

сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет

дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в

детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с

металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка

девчонок от восьми до двенадцати - свои дочери и племянницы, дети слуг и

рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в

пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами,

под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь

найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла.

Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной

серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис,

Посейдону и Гекате.

Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние

- таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в

развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и

бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью,

Артемис и Афродитой.

Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской

породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше

не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с

Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно

выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались

на ней.

Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная

жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в

раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родите.

Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия

слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о

справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели

глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни

хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в

темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.

Таис не боялась высоты, но дивилась хладнокровию Эрис, которая могла

стать спиной к пропасти на самой кромке обрыва и еще показывать подруге на

что-нибудь увиденное.

Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия.

Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор Кипра,

схожего с природой милой сердцу Эллады.

Рощи раскидистых сосен с длинными иглами, дубы с круглыми,

мелкозубчатыми, очень темными листьями и красной корой, чередующиеся с

огромными каштанами, орехами и липами, - все это Эрис видела впервые, так

же как и леса высоких можжевельников, с сильным ароматом, похожих на

кипарисы, или черные, мрачные заросли другой породы можжевеловых деревьев,

тоже издававших аромат.

Таис сама впервые увидела леса высоченных кедров, иных, чем на

финикийском побережье, - стройных, с очень короткой зеленовато-голубой

хвоей. Море кедровых лесов простиралось по хребтам, уходя на восток и на

юг в тишине и сумраке бесконечных колоннад. Ниже, на уступах, из-под скал

били кристальные источники и росли вязы с густыми округлыми шапками

зелени, подпертыми скрученными, угольно-серыми стволами.

Таис любила залитые солнцем каменистые плоскогорья, поросшие темными

кустиками финикийского можжевельника и душистого розмарина, ползучими

стеблями тимьяна и серебристыми пучками полыни. Воздух, насыщенный теплым

ароматом множества душистых растений, заставлял дышать полной грудью.

Солнце само вливалось в жилы, отражаясь от белых бугров мрамора,

выступавшего грядами на небольших высотах.

Эрис ложилась на спину, устремляя в небо синеву мечтательных глаз, и

говорила, что теперь не удивляется, почему в Элладе столько художников,

красивых женщин и почему все встреченные ею люди так или иначе оказывались

ценителями прекрасного. Природа здесь - сияющий и бодрящий мир четких

форм, зовущий к мыслям, словам и делам. Вместе с тем эти сухие и

каменистые побережья, скудные водой, отнюдь не поощряли легкой жизни,

требуя постоянного труда, искусного земледелия и отважного мореплавания.

Жизнь не разнеживала людей, но и не отнимала у них все время для

пропитания и защиты от стихийных невзгод. Если бы не злоба, война и вечная

угроза рабства... Даже в столь прекрасной части Ойкумены люди не сумели

создать жизни с божественным покоем и мудростью.

Эрис переворачивалась на живот и, устремляя взгляд на далекие леса

или голубое сияние моря, думала о бесчисленных рабах, которые создавали

эту красоту - великолепные белые храмы, портики, стойки и лестницы,

набережные и волноломы. Что несет эта красота? Смягчает ли она нравы

людей, уменьшаются ли насилие и жестокость, больше ли становится людей,

похожих на Таис и Лисиппа, справедливых и человечных? Куда движется жизнь?

Никто не знает, а получить ответ на этот вопрос - означает понять, куда

идут Эллада, Египет и другие страны. К лучшему, к процветанию и

справедливости или к жестокости и гибели?

Совсем другие мысли занимали Таис. Впервые за много лет свободная от

обязанностей и тягот высокого положения, утратившая интерес к тому, что

люди восхищались ею, не нуждавшаяся более в постоянных упражнениях для

дальнего похода, афинянка предалась созерцанию, к которому всегда имела

склонность. Все вокруг нее было родным. Само тело вбирало в себя

искрящийся свет неба и лазурь, запахи и сухое тепло земли, а подчас и

суровую синеву моря.

Таис хотелось прожить так целые годы, ни от кого не завися, никому не

будучи обязанной. Но прошло лето, миновала дождливая и ветреная зима,

вновь закачались вдоль дорог и троп белые соцветья асфоделей. И живой ум,

сильное тело афинянки потребовали деятельности, новых впечатлений и, может

быть, любви.

Кончалась сто семнадцатая олимпиада, и Таис впервые почувствовала все

значение слова "аметоклейтос" в применении к судьбе: неумолимой,

неотвратимой и бесповоротной. Ее египетское зеркало стало отражать

серебристые нити в густых, черных, как ночь, волосах. И на гладком,

подобно полированному эфесскому изваянию, теле Таис заметила первые

морщины, там, где их не было раньше и не должно быть. Даже ее несокрушимо

юное тело уступило напору все уносящего времени! Афинянка никогда не

думала, насколько больно ранит ее это открытие. Она отложила зеркало и

укрылась в зарослях лавра, чтобы погоревать в одиночестве и смириться с

неизбежным.

Здесь и разыскала ее Эрис, чтобы передать спешное письмо от Птолемея.

Да, все совершилось точно так, как предвидела Таис еще в Вавилоне,

объясняя Эрис неверную судьбу царских детей!

Кассандр схватил мать Александра Олимпиаду и обвинил ее в каком-то

заговоре, схватил вдову Александра Роксану и двенадцатилетнего сына