Историческое значение и уроки Февральской революции 1917 г в России

Вид материала

Урок

Содержание Е. Б. Заболотный, В. Д. Камынин

Подобный материал:

• Р. Г. Пихоя. Историческое значение и уроки Февральской революции 1917 г в России, 1421.11kb.
• Историческое значение и уроки Февральской революции 1917 г в России, 228.2kb.
• Урок в 11 классе на тему: «Революция 1917 года в России», 149.98kb.
• «от февраля к октябрю», 116.1kb.
• Антропологический подход в изучении Февральской революции 1917 г.: достижения и перспективы, 364.51kb.
• Л. Д. Троцкий история русской революции том первый февральская революция, 5388.54kb.
• Контрольная работа по теме: «От Февраля к Октябрю. Гражданская война», 74.55kb.
• Собрание сочинений 30 печатается по постановлению центрального комитета, 7741.76kb.
• Тематическое планирование курса «история россии». 9 класс, 2145.86kb.
• Государственное регулирование делопроизводства краткая история развития делопроизводства, 1015.65kb.

Февральская революция и нэп:
взгляд из 20 х гг. ХХ столетия

Изучение связи между этими двумя периодами в истории России представляет несомненный интерес. По словам В. А. Мау, «новая экономическая политика стала одной из фаз на сложном пути развития российской революции»⁷. В советское время многие исследователи проводили параллели между политикой весны 1918 г. и новой экономической политикой. Такая точка зрения продолжала поддерживаться некоторыми исследователями и в годы «перестройки». В. П. Булдаков и В. В. Кабанов обнаружили, что весной 1918 г. «определились черты политики, близкой к нэповской»⁸. По мнению историков, «мирная передышка весны 1918 г., заключение Брестского мира позволили сделать черновой набросок долговременной экономической и политической программы, соединяющей устремленность к социалистическим целям с грубой прозой реальной действительности»⁹.

Для подтверждения данной точки зрения ее сторонники ссылались на работу В. И. Ленина «Очередные задачи Советской власти», написанную в марте­апреле 1918 г. В. П. Дмитренко считал, что В. И. Ленин уже на начальном этапе революции осознал необходимость опоры на созданные капитализмом формы хозяйства¹⁰.

В 1990 е гг. эта точка зрения была подвергнута критике и отброшена как несостоятельная на том основании, что упомянутая работа В. И. Ленина «помимо затверженных всеми соображений о необходимости временного компромисса с буржуазией, содержала уничижительную характеристику преобладавшего в России мелкокрестьянского экономического уклада и нацеливала на его дискриминацию под лозунгом борьбы с мелкобуржуазной стихией»². Взамен было предложено поискать параллели между нэпом и другими, более ранними этапами революции 1917 г.

С оригинальной концепцией по данному вопросу выступил В. А. Мау. Он предложил рассматривать период российской истории с 1914 по 1929 гг. как единый исторический период, который характеризуется «единым процессом вызревания и осуществления революционных преобразований, итогом которого оказалась политическая и экономическая система, названная потом тоталитарной»³.

Среди многих этапов русской революции особое внимание В. А. Мау привлек «начальный «розовый» период революции», который характеризовался «объединением самых разнородных социальных сил, недовольных существующим строем», что привело «к относительно быстрому и для многих неожиданно легкому падению последнего»⁴. Другими словам, автор призвал искать параллели между нэпом и Февральской революцией.

Понимая условность проведения исторических параллелей, мы считает, что при рассмотрении этого вопроса очень полезным может быть обращение к свидетельству современников событий, которые своими глазами наблюдали за тем, что происходило в 1920 е гг. Именно эта задача ставится в данном сообщении.

Следует заметить, что установление большевистского режима в России вызвало яростную идейно­политическую борьбу между большевиками и их политическими противниками. Многие из политических оппонентов большевиков в первые годы Советской власти были подвергнуты репрессиям, часть из них либо примкнула к белому движению, либо оказалась в эмиграции.

Основные дискуссии между большевиками и их оппонентами шли о содержании революционного процесса в России в 1917 г. К началу 1920 х гг. всем было ясно, чем отличались события февраля-­марта 1917 г. от событий октября 1917 г. Многие из политических противников большевизма полагали, что именно Февральская революция максимально соответствовала потребностям России как составной части мирового сообщества. Для них Октябрьский переворот означал поворот в историческом развитии России, сворачивание с той магистральной дороги, по которой шла мировая цивилизация.

Введение новой экономической политики вызвало у части русской интеллигенции надежду на возможность возвращения России в лоно мирового исторического процесса. Появились призывы к реставрации тех порядков, которые появились в России после Февральской революции.

Модным стало характеризовать нэп как «путь термидора». Экономисты, публицисты в эмиграции рассчитывали, что большевистская власть рухнет под экономическим давлением, создаваемым нэпом. Однако следует заметить, что одними из первых о «термидоре» заговорили сами большевики. Весной 1921 г. В. И. Ленин размышлял над вопросом: «Термидор»? Трезво, может быть, да? Будет? Увидим»⁵.

Действительно, в Советской России в начале 1920 х гг. заговорили о свободе слова. С осени 1921 г. были расширены возможности издательской деятельности, появилось много частных издательств. Только в Москве в 1922 г. их насчитывалось 337, в Петрограде — 83⁶. Появились журналы критически настроенной по отношению к советской власти интеллигенции: «Экономист», «Новая жизнь» и др. По словам Е. Г. Гимпельсона, «в них либерально-­мыслящие ученые, философы, экономисты, публицисты выражали надежды, что новые экономические реалии побудят власти отказаться от преследования инакомыслящих, создадут условия для свободного обмена идей. В книгах и статьях критиковалась официальная идеология и хозяйственная практика. Беспартийная интеллигенция переживала эйфорию ожидания подлинной либерализации и даже коренного изменения политического режима»⁷.

Многие меньшевики и эсеры приветствовали этот переход, рассматривая нэп как отступление к капитализму. Н. А. Рожков оценивал нэп как государственный капитализм «с некоторой примесью капитализма частного»⁸. Политические противники большевиков предлагали меры, направленные на приближение политики начала 1920 х гг. к ее идеалу, то есть к реализации принципов Февральской революции.

Меньшевики и эсеры предлагали большевикам изменить политическую систему, отказаться от «диктатуры пролетариата», расширить демократию. Осенью 1921 г. их основными лозунгами были: ликвидация диктатуры одной партии и свободные перевыборы советов, а главной задачей — «пробить брешь в системе врага, пробить путь демократии»¹.

Видя отсутствие у большевиков желания дополнить экономические реформы реформами политическими, они критиковали их за непоследовательность в проведении экономических и политических реформ.

Введение большевиками нэпа породило так называемое сменовеховское движение. Его представители надеялись, что, вводя нэп, большевики эволюционным путем реставрируют капитализм и возрождают буржуазную идеологию. Один из лидеров сменовеховцев Н. В. Устрялов оценивал нэп как попытку большевиков удержать в своих руках власть любой ценой, даже путем «экономического Бреста». Он писал: «Чтобы спасти Советы, Москва жертвует коммунизмом. Жертвует со своей точки зрения, лишь на время, лишь — тактически, но факт остается фактом»². Автор полагал, что в отличие от французских якобинцев, «нынешняя московская власть сумела вовремя учесть общее изменение обстановки, понижение революционной кривой в стране и во всем мире. Учесть — и сделать соответствующие выводы»³.

Представители сменовеховства, которых было немало как внутри страны, так и особенно вне ее, среди эмигрантских кругов призывали правительства западных государств признать большевистское правительство, перейти от конфронтации к сотрудничеству с ним, для того чтобы способствовать его эволюции в направлении капитализма.

Некоторые интеллектуалы на Западе разделяли эти взгляды. По словам немецкого философа и писателя В. Беньямина, «в России государственный капитализм сохранил многие черты инфляционной поры. Прежде всего правовую неопределенность внутреннего положения… Нэп, с одной стороны, разрешен, с другой, допущен лишь постольку, поскольку это в государственных интересах»⁴.

Подобные настроения высказывались представителями многих политических сил в России. Большевики признавали, что в начале 1920 х гг. им становится все труднее сохранить свой режим. Один из идеологов большевиков этого времени В. И. Невский писал: «Реставрация ветхого буржуазного Адама идет по всему фронту: буржуазия пытается нанести нам удар в наших собственных укреплениях и в самое важное место, в твердыне нашей идеологии»⁵.

Но больше всего руководителей большевиков беспокоило то, что среди самих большевиков не было единства в понимании сущности новой экономической политики. Г. Я. Сокольников характеризовал весь социально-экономический строй при нэпе как госкапитализм⁶.

Их также пугало то, что в самой РКП(б), как в руководящих кругах, так и особенно в низах, высказывались мнения о том, что в условиях нэпа можно допустить «послабление» небольшевистским партиям.

Е. Г. Гимпельсон обнаружил в архиве докладную записку работника агитпропотдела ЦК и референта ВЧК И. В. Вардина (Мгеладзе), составленную 11 апреля 1921 г. Тот предложил предоставить меньшевикам, эсерам, анархистам, по крайней мере левым их группам, возможность вести легальную политическую деятельность, сделать выборы в Советы «свободными»⁷.

Руководство большевистской партии вынуждено было в начале 1920 х гг. бросить все свои силы на борьбу с так называемой «мясниковщиной». Г. И. Мясников, занимавший ответственные посты в партийном и советском аппарате Пермской губернии, в мае 1921 г. направил в ЦК РКП(б) докладную записку, в которой критиковал политику правящей партии за бюрократизацию и подавление в стране демократических свобод. Среди предложенных мер по выходу из сложившегося положения он требовал «отменить смертную казнь, провозгласить свободу слова, которую в мире не видел еще никто от монархистов до анархистов включительно»⁸. Именно свобода слова представлялась ему универсальным методом лечения болезней большевистского режима.

Взгляды Г. И. Мясникова получили большую поддержку среди рабочих Мотовилихи. Его сторонники захватили руководство завкомов профсоюзов, провели своих кандидатов в Совет и в правление потребительской кооперации¹. Современные исследователи отмечают, что «особой популярностью он пользовался у молодежи Перми и Мотовилихи, выглядел в их глазах «маленьким божком». В Пермском губкоме комсомола большинство состояло из сторонников Мясникова»². Когда в июне 1921 г. Г. И. Мясникову запретили выступать перед делегатами Пермской губернской конференции, все депутаты из Мотовилихи покинули конференцию в знак протеста. Они заявили, что «губком кроме репрессивных мер не знает никаких средств борьбы с инакомыслящими, если не считать ложь, клевету, шельмование, которые остались единственным средством «идейного» воздействия»³.

Г. И. Мясников и его сторонники добивались созыва чрезвычайного съезда партии для рассмотрения вопроса о перевыборах ЦК, который, по словам Г. И. Мясникова, «ведет неправильную политику»⁴.

Испугавшись возможности проникновения в Россию «буржуазных идей», руководство большевиков объявляет им войну. Позиция В. И. Ленина в отношении разрешения существования политической оппозиции в стране сводилась к следующему: «Мы будем держать меньшевиков и эсеров, все равно как открытых, так и перекрашенных в «беспартийных» в тюрьме»⁵.

Кстати, в этом вопросе позиция Г. И. Мясникова была сходной с позицией В. И. Ленина. Он также полагал, что меньшевикам и эсерам не должно быть предоставлено право находиться в легальной политической оппозиции, ибо в гражданской войне большевики сражались не только с белогвардейцами, но и с меньшевиками и эсерами⁶.

Тем не менее, особенно сильно руководитель большевистской партии реагировал на требования проведения политических реформ, которые исходили из рядов большевиков. В начале августа 1921 г. В. И. Ленин написал Г. И. Мясникову письма, в которых критиковал его взгляды. Он писал, что печать есть центр и основа политической организации, поэтому лозунг «свободы печати» выгоден только врагам большевиков⁷. По убеждению лидера большевиков, лозунг «свободы печати» являлся непартийным, антипролетарским, явной политической ошибкой. Он писал: «Не стоит туманить себе голову «свободой печати», этим «блестящим» болотным огоньком»⁸.

В. И. Ленин опасность выступления Г. И. Мясникова против линии партии видел именно в том, что оно объективно способствует буржуазной реставрации. По словам В. И. Ленина, Г. И. Мясников бросился «в чужие объятия, в объятия буржуазии («свобода печати» для буржуазии)»⁹. Дать такое оружие буржуазии, писал В. И. Ленин, «значит облегчить дело врагу, помогать классовому врагу»¹⁰. Учитывая, что Г. И. Мясников продолжил свою деятельность не только в Мотовилихе, но и в Петрограде, 22 февраля 1922 г. решением Политбюро ЦК он был исключен из партии¹¹.

Следует отметить, что в России и за рубежом было немало здравомыслящих политиков, писателей и ученых, трезво оценивающих намерения большевиков по введению нэпа. Лидер меньшевиков Л. Мартов, хорошо знающий большевиков, предрекал неизбежный крах нэпа, он был уверен, что они неспособны отказаться от своей «военно­-коммунистической» идеологии, ее принципов¹². Некоторые представители эсеровской партии критиковали нэп, видя в этой политике продолжение большевистской тотальной монополизации экономики и командные методы регулирования экономики, подчинение экономики ее правящей партии.

Известный норвежский писатель М. Андерсен­Нексе, посетивший Россию в 1921 г., так писал о нэпе: «Без нэпа революция была бы подкошена, и на ее прежней почве снова вырос бы капитализм»¹³. Французский социалист В. Серж пришел к выводу, что советская демократия — это ложь, подлинная реальность состоит в диктатуре партии, состоящей из циничных карьеристов, пришедших на смену борцам Октября¹. По словам другого французского социалиста Э. Эррио, посетившего Россию в 1922 г., диктатура в России сохраняется, всеобщее избирательное право отсутствует, школа является не светской, а антирелигиозной².

Анализируя общественно­политическую жизнь в советской России в начале 1920 х гг., можно обнаружить, насколько живучи и востребованы были идеи Февральской революции 1917 г. и сколько политических сил пытались их реставрировать даже в совершенно иной социально-экономической и политической обстановке.

^ Е. Б. Заболотный, В. Д. Камынин

Изучение истории Февральской революции 1917 г. в уральской исторической литературе

В современной историографии не утихает интерес к изучению того, что произошло в России в 1917 г. По нашему мнению, на исследовательский процесс в настоящее время оказывают влияние, во-первых, мнение о нежелательности революционных потрясений вообще, во-вторых, попытки историков противопоставить события, которые произошли в феврале 1917 г. («Февральская революция»), событиям октября 1917 г. («Октябрьский переворот»), поставить непреодолимую грань между ними, изучать их изолированно друг от друга.

Первая попытка оценить ход Февральской революции на Урале была предпринята в 1920 е гг. Следует заметить, что первоначально некоторое время в литературе отсутствовала, ставшая потом официальной для советской историографии, концепция о руководящей роли партии большевиков в революции. В истпартовских сборниках, опубликованных в Уфе, Екатеринбурге и Вятке, события февраля 1917 г. характеризовались как стихийные, идущие снизу без активного вмешательства какой­либо политической силы. По нашему мнению, наиболее объективные данные о событиях Февральской революции на Урале, свидетельства очевидцев и документы с мест содержал сборник «Рабочая революция на Урале», долгое время запрещенный коммунистическим режимом к использованию.

Именно на его страницах непосредственные участники событий братья Быковы опубликовали свои свидетельства по истории февральско-­мартовских событий 1917 г. П. М. Быков отмечал, что хотя первые сообщения о Февральской революции в Петро­граде были получены в Екатеринбурге 1 марта 1917 г., но власти попытались их скрыть от населения и запретили газетам печатать телеграммы из столицы. Только когда начались митинги в под­держку революции, участниками которых были все слои населения, власти вынуждены были объявить о свержении самодержавия³. В. М. Быков называл март 1917 г. «медовым месяцем русской революции», когда объединились все политические силы: директор банка, управляющий заводом, фабрикой, член Совета⁴.

Точка зрения о стихийности февральского этапа революции была характерна и для литературы, которая выходила в 1920 е гг. в центре. Даже такой известный историк­марксист, как М. Н. Покровский, писал, что «к весне 1917 года все элементы революции были налицо», не было только «той партии, которая была на сцене в 1907 г., которая провела революцию»⁵. Речь шла, конечно, о партии большевиков. В историографической литературе подобные взгляды, разделяемые Е. М. Ярославским, Я. Яковлевым, Б. Граве и др. исследователями начала 1920 х гг., объяснялись отсутствием у них фактических данных⁶. Видимо, речь должна идти не о недостатке данных, а о том, что у непосредственных очевидцев событий, которыми были историки тех лет, в том числе и братья Быковы, не было сомнений, что революция 1917 г. была вызвана объективными причинами, особенностями экономического и политического развития России, а не действиями какой­либо политической партии.

Когда речь заходила о партии большевиков, то исследователи начала 1920 х гг. отмечали, что Февральская революция стала толчком для восстановления партийных ячеек на Урале. В сообщении с Алапаевского завода отмечалось, что после получения 7 марта 1917 г. сообщения о событиях в Петрограде старые рабочие­большевики создали ядро организации РСДРП(б) и приступили к работе по созданию Совета⁷. По подсчетам известного историка партии большевиков В. И. Невского, на Урале в момент выхода из подполья насчитывалось всего 9 организаций партии; естественно, что на ход революционных событий какое­либо серьезное влияние они оказать не могли¹.

Уральские исследователи писали, что во главе революционного движения на ряде заводов после февральских событий оказались меньшевики и эсеры, менее большевиков страдавшие после подавления революции 1905 — 1907 гг. С. Шапурин, проанализировав положение на Южном Урале, показал, что к февралю 1917 г. на большинстве заводов Уфимской губернии большевистских организаций не было, за исключением Миньяра, зато рабочие находились под влиянием других социалистических партий. Он писал об «общем фоне неподготовленности» к февральским событиям, с отсутствием большевиков связывал негативные моменты в дальнейшем развитии событий².

Речь шла главным образом о том, что инициатива в создании Советов на ряде заводов Урала исходила не от большевиков, а от меньшевиков и эсеров. В сообщении с Лысьвенского завода указывалось, что в марте 1917 г. в заводском Совете полностью доминировали представители указанных партий³. Даже в пролетарском Екатеринбурге, писал П. М. Быков, «солдатские массы, хотя и связанные еще старой дисциплиной, быстрее чем рабочие подошли к выборам Совета»⁴.

Ближе к 10­летию Октябрьской революции в уральской литературе все больше стали писать о руководящей роли большевистской партии в революционных событиях 1917 г. Этой проблеме стали посвящать специальные работы.

Второй этап в изучении Февральской революции на Урале пришелся на 1930 — 1980 е гг. Практически во всех работах по истории Урала, посвященных 1917 г., упоминалось о февральско­-мартовских событиях, связанных с падением самодержавия в России. Однако этим событиям не придавалось решающего значения, Февральская революция считалась законченной уже в момент перехода власти в руки буржуазного Временного правительства, неспособного разрешить ни одного вопроса, стоящего перед революцией 1917 г. В некоторых работах Февральская революция рассматривалась лишь как пролог Октябрьской революции, в других — Февральская революция занимала скромное место в периоде Первой мировой войны.

Для литературы этого времени было характерно подгонять ход событий на Урале под шаблон общероссийских событий. Г. П. Рычкова, подробно описав ход февральско­-мартовских событий в Петрограде, констатировала: «Подобным образом после свержения самодержавия развернулись события по всей стране, в частности, и на Урале»⁵. Ф. П. Быстрых так описывал соотношение сил в Февральской революции: «Авангардом и главной движущей силой революции был рабочий класс, возглавивший движение крестьян, одетых в солдатские шинели. Всюду в борьбе против царской монархии пролетариат находил дружную поддержку солдатских масс. Во главе революционных сил шли большевики»⁶.

Надуманность последнего утверждения бросалась в глаза, когда авторы характеризовали численность и боевитость большевистских организаций Урала в момент февральских событий. В общесоюзной литературе, склонной к завышению количества большевиков в 1917 г., утверждалось, что на Урале после свержения самодержавия вышло из подполья 500 большевиков⁷. Ф. П. Быстрых писал, что именно большевики были объектом преследования царских властей на Урале в годы мировой войны, что значительная часть их кадров находилась в тюрьмах и ссылках. По его подсчетам, «в дни Февральской революции на Урале вышло из подполья 12 партийных организаций, насчитывавших 306 человек». При этом он указывал, что наиболее важные, с точки зрения нахождения органов власти, большевистские организации насчитывали: Екатеринбургская — 40 человек, только большевики­-одиночки вели работу в Перми, Челябинске и др. городах⁸.

Объектом специального научного изучения история Февральской революции стала лишь после XX съезда КПСС. В. В. Адамов в небольшой по объему монографии сумел поставить некоторые принципиально важные вопросы, связанные с пониманием данного этапа революции 1917 г. Он указал на такую особенность Февральской революции, как ту, что «вождем революции был рабочий класс, но плодами его победы воспользовалась буржуазия»⁹. Эта расстановка классовых сил в революции, по мнению автора, вытекала из особенностей социально-экономического развития края в предреволюционный период, о которых много писали В. В. Адамов и его ученики.

В. В. Адамов указывал, что события на Урале приобрели самостоятельный характер, и они развертывались не по общероссийскому сценарию, ибо провинция «с самого начала восстания была полностью отрезана от Петрограда и ничего не знала о происходивших там событиях»¹. Это утверждение автора нам кажется не совсем обоснованным, ибо влияние событий в Петрограде на провинцию было совершенно очевидно и замена органов государственной власти на местах, как, кстати, писал В. В. Адамов, началась по сигналу из Петрограда. Однако данное утверждение соответствовало научной концепции, разработанной автором.

Особенности политической обстановки на Урале В. В. Адамов видел в том, что «старая власть в провинции не нашла защитников»². Он писал о том воодушевлении, которое охватило все слои населения Урала после получения вести о падении самодержавия и которое проявилось в совместном строительстве органов новой власти. В частности, В. В. Адамов полагал, что истинная власть в марте 1917 г. находилась у комитетов общественной безопасности, которые объединили все оппозиционные царизму силы. Даже большевики пошли на их создание, чтобы «использовать их для борьбы против контрреволюционных выпадов старой власти»³. Говоря о тактике большевиков в февральско­-мартовских событиях на Урале, В. В. Адамов подчеркивал, что она определялась недостаточной политической зрелостью масс, в частности, слабой политической сознательностью уральского пролетариата, и их наивной верой в буржуазию⁴.

Взгляды В. В. Адамова на Февральскую революцию полностью соответствовали той концепции, которую развивало в 1950 — 1960 е гг. «новое направление». В качестве методологического положения для понимания особенностей Февральской революции сторонники данной концепции использовали слова В. И. Ленина о том, что в Февральской революции в силу чрезвычайно оригинальной исторической ситуации оказались вместе, и замечательно «дружно» слились, совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления»⁵. Это положение подводило их к выводу, что в февральско­-мартовских событиях нельзя было выделить какую­-то одну политическую силу, которая бы руководила революционными событиями. П. В. Волобуев считал, что при характеристике Февральской революции необходимо учитывать принципиальный вопрос о соотношении стихийности и сознательности. Он писал: «Февральская революция, как и большинство подлинно народных революций, выросла на основе стихийного революционного подъема». И только потом, в процессе революционных событий, руководящие центры большевистской партии в России «сразу же поддержали массовые выступления рабочих и работниц и сделали максимум возможного, чтобы возглавить начавшееся движение и направить его в организованное русло». Последнее утверждение автора полностью отрицалось следующим же выводом: «Однако, несмотря на все усилия большевиков, массовый размах борьбы и ее стремительное развитие переросли организационные возможности небольшой нелегальной партии. В этих условиях охватить своим руководством поднявшуюся революционную лавину петроградская организация не могла»⁶.

Но если этого не могла сделать петроградская организация, в которой насчитывалось около 2 тыс. членов⁷ и во главе которой стояли такие центры, как Русское бюро ЦК, Петроградский комитет РСДРП, то что можно было сказать о малочисленной Уральской организации большевиков. Хотя В. В. Адамов пишет в своей монографии, что «боевыми организаторами и вдохновителями трудящихся масс на Урале выступали большевики»⁸, однако в специальной статье, посвященной соотношению демократического и социалистического движений в период подготовки Октябрьской революции, он фактически свел к нулю руководящую роль большевиков⁹.

Этого не могли ему простить многочисленные историки коммунистической партии и наряду с критикой концепции В. В. Адамова они стали разрабатывать концепцию о руководящей роли партии большевиков на всех этапах революции 1917 г. Уральские исследователи пытались доказать стойкость и боевитость Уральской партийной организации, ее преданность делу социалистической революции. К моменту захвата власти большевиками в ее рядах насчитывалось не менее 35 тыс. членов и по численности она уступала лишь Петроградской и Московской¹. По мнению части исследователей, эти качества позволили уральским большевикам претендовать на особую роль в проведении Октябрьского вооруженного восстания. И в общесоюзной литературе², и в работах таких историков Урала, как А. В. Бакунин, Н. К. Лисовский, Н. Н. Попов и др., утверждалось, что согласно плану, разработанному ЦК партии большевиков, Урал рассматривался как запасной центр восстания. В подтверждение этого вывода искались косвенные источники, поскольку прямых не осталось. Видимо, подтвердить или опровергнуть наличие этого плана захвата власти большевиками не представляется возможным, хотя следует обратить внимание на устойчивость историографической традиции в этом вопросе.

В годы «перестройки» в литературу стали проникать новые веяния, которые сначала высказывались публицистами, писателями и др. непрофессиональными исследователями. Смысл их сводился к тому, чтобы доказать, что именно Февральская революция была подлинной революцией, выстраданной Россией, что она носила подлинно демократический характер и открыла для России путь в «царство свободы». Известный советский писатель Б. Васильев подчеркивал, что «буржуазная монархия» за 50 лет своего существования в России сделала для страны немало хорошего, но имела реакционную форму правления. Задачей Февральской революции был не передел собственности, который уже давно совершился в России, а всего лишь стремление передать власть в руки буржуазии. Он подчеркивал временный характер Временного правительства, которое должно было существовать лишь до тех пор, «пока не соберется некий общегосударственный Собор (Учредительное собрание), который только и имеет право избрать законное правительство согласно буржуазному пониманию Права, Закона и Справедливости»³.

Однако в работах, опубликованных до начала 1990 х гг. на Урале, ход Февральской революции на Урале оценивался в свете прежних позиций. Я. Б. Рабинович и Д. В. Гаврилов в обобщающем труде по истории Урала периода капитализма писали, что и в «последние месяцы 1916 — начале 1917 г. Россия жила в непосредственном преддверии революции, ее ожидании». По мнению исследователей, к революции страну подвели стремительно нарастающий социально-экономический и политический кризисы. Объяснение необычайно коротких сроков и мирного пути революции виделось в «чрезвычайной глубине и широте революционного кризиса, который поразил всю социально-экономическую и политическую структуру самодержавной России»⁴.

Исследователи описывали предпосылки и ход февральских событий на Урале по шаблону событий по стране в целом. Из этого вытекал вполне логичный вывод: «Февральская революция на Урале, как и во всей стране, стала этапом и отправным пунктом на пути к революции социалистической»⁵. Подчеркивались слабые политические результаты революции, причина чего виделась в недостатке «политического опыта у масс» и глубоко укоренившихся «предрассудков старины», иными словами, «в доверии масс к обещаниям буржуазии»⁶.

Только в 1990 е гг. началось переосмысление февральско­-мартовских событий 1917 г. на Урале. В первой половине 1990 х гг. исследователями при описании февральских событий на Урале была восстановлена реальная канва событий, было названо множество имен представителей правительственного лагеря, показана их позиция по отношению к событиям, происшедшим в Петрограде. Однако эти события освещались в отрыве от социально-экономической обстановки в крае, роста революционного движения и создавалось впечатление, что, как писали исследователи 1920 х гг., революция на Урале была получена в «запечатанном конверте». По словам Д. В. Бугрова и Н. Н. Попова, «в марте 1917 г. вопрос об управлении Россией решился как бы сам собой. Ни один политический лидер не написал брошюры на эту тему. Ни времени, ни особой необходимости не было».

В литературе этого времени утвердилась либеральная концепция Февральской революции на Урале. Отрицая роль какой­либо одной партии в подготовке и проведении революции, авторы писали, что эта спонтанность была кажущаяся, ибо процесс оформления новой власти в России был обусловлен кропотливой предварительной работой различных политических сил, чьи цели на определенном этапе в общих чертах совпали. По мнению Д. В. Бугрова и Н. Н. Попова, эти силы представляли собой большинство наиболее активного в политическом отношении населения, включая буржуазию, пролетариат, интеллигенцию, средние городские слои, к которым позже подключились крестьянские организации⁷. Таким образом, Февральская революция явилась результатом действия большинства демократических сил российского общества.

Н. Н. Попов указывал, что «в результате Февральской демократической революции Россия стала самой свободной страной в мире и на первый план выдвинулась объединившая сначала все политические силы страны задача защиты демократических завоеваний народа, получившая название «революционного оборончества»¹. По словам И. С. Огоновской, «февраль 1917 г. — событие, которое следует считать эпохальным. С одной стороны, он подвел черту под многовековой русской историей и историей самодержавия, ставшего со второй половины XIX в. одной из главных препон на пути прогресса России, с другой — открыл путь для ее демократического развития»².

Вершиной подобного взгляда на Февральскую революцию стала брошюра Д. В. Бугрова и Н. Н. Попова, опубликованная к 80 летию революционных событий. В ней был поставлен вопрос о причинах поражения революции. Авторы писали, что кратковременный период свобод после Февральской революции «не мог ничего изменить в исторических корнях, в сознании народа, который по­-прежнему ждал «сильной руки»³.

К сожалению, за последние 10 лет уральские историки ничего не сделали в области изучения Февральской революции. Не появилось ни одной специальной монографической работы по данной проблеме, хотя она освещается на страницах обобщающих работ по истории Урала и в статьях на страницах некоторых региональных энциклопедий⁴. Особенностью последнего этапа в освещении истории Февральской революции можно считать многоконцептуальный подход к ее оценке.

Н. Н. Попов подчеркивает, что после Февральской революции «на несколько месяцев страна стала самой свободной в мире: были провозглашены гражданские свободы, созвано Учредительное собрание, отменена смертная казнь, объявлена амнистия, упразднена всяческая сословная, национальная и религиозная дискриминация, провозглашена свобода печати и т. д.»⁵.

Специфику этого периода удмуртские исследователи видят в том, что «Россия настолько нуждалась в обновлении, что на местах никакого сопротивления новым властям не возникало, напротив, они находили всемерную поддержку»⁶. Н. Н. Попов пишет то, что «весной 1917 г. в стране и на Урале существовало своеобразное единение организаций: буржуазных и умеренных социалистических партий, других политических сил, которые были единодушны в вопросе о необходимости доведения войны до победного конца и в стремлении отложить решение всех острых, особенно кадровых вопросов до Учредительного собрания»⁷.

В то же время Н. Н. Попов признает, что «восторженность большинства населения в первые месяцы после Февральской революции сменилась неуверенностью, недовольством, желанием радикального изменения ситуации»⁸.

Некоторые авторы вообще обходят февральско-­мартовские события 1917 г., считая, что главным достижением этого времени было то, что «весной и в начале лета 1917 г. на многих горных предприятиях были созданы большевистские организации»⁹.

Учитывая, что за последнее десятилетие обновилась и пополнилась источниковая база исследований по истории Февральской революции, значительно пополнился методологический арсенал, которым пользуются исследователи, принимая во внимание интерес, который проявила общественность России к Февральской революции в связи с ее 90­летием, можно надеяться, что в ближайшее время произойдет прорыв в изучении этого важнейшего периода в отечественной истории.

В. В. Запарий