Ца человеческих страстей: душа бурлит, клокочет, требует себе собеседника, и не выдуманного - в лице литературных персонажей, а реального - в лице современников

Вид материала

Интервью

Содержание 2. Второе предисловие, или Строки из 3. Последнее предисловие 4. Три лика Лидия Гиз.

Подобный материал:

• Далее «Исполнитель», в лице генерального директора Емельянова, 522kb.
• Договор №, 153.87kb.
• Являющейся плательщиком налога на прибыль на общих основаниях, в лице директора Лукьянова, 60.44kb.
• Именуем в дальнейшем "Исполнитель", в лице, 77.68kb.
• 20 года Общество с ограниченной ответственностью "Томас Турс", именуемое в дальнейшем, 283.04kb.
• Договор с туристическим агентством, 145.66kb.
• Бликанское унитарное производственное предприятие «Витебскхлебпром», именуемое в дальнейшем, 41.64kb.
• Академический Большой театр России», именуемый в дальнейшем «исполнитель» в лице директора, 41.82kb.
• Договор о предоставлении инвестиционного налогового кредита, 44.63kb.
• Договор №, 200.63kb.

^ 2. Второе предисловие, или Строки из

послания к человеку реальной власти

Позвольте говорить предельно откровенно.

Вы — политик, знающий, что такое хула и хвала. Я — литератор, также хорошо знакомый с этими «материями». Мы оба уже не молоды, вышли на финишную прямую, на которой хотим что-то сделать — быть может, самое главное дело своей жизни. Вы — в области политики и экономики, я — в сфере культуры и религии. Полагаю, что ординарные пути не устраивают ни Вас, ни меня.

Непосредственно о цели моего обращения.

После многих лет работы я завершил, наконец, свой большой главный труд — «Третий человек, или Небожитель». Это роман-эссе, несколько необычный по жанру и форме, по материалу, охватывающему все пространство жизни мирового человека — работа на стыке истории, философии, искусствознания, беллетристики, литературоведения, религиоведения, социальной психологии, политологии. Новые идеи, которые я там высказываю, потребовали и создания нового жанра. Теперь на мне лежит неотступный долг — издать своего «Третьего человека». Его фрагменты публиковались в моих прежних книгах, но необходимо издать текст полностью и в авторской редакции. В минувшие годы я неоднократно предпринимал попытки, но они не привели меня к успеху. Ныне издателям гораздо выгоднее пропускать через типографские станки что-нибудь из области секса, нежели сложные литературно-философские тексты.

Прошу понять меня. Речь идет не о выпуске очередной книги писателя, а об издании книги, смею утверждать, уникальной. Германия не была бы современной Германией, если бы в свое время не издала текстов Канта, Гегеля, Шопенгауэра. Франция также никогда не стала бы современной Францией, если бы своевременно не вложила бы какие-то средства в издание работ Руссо, Гельвеция, Кондильяка. И земля нашего пребывания никогда не станет той землей обетованной, которая возникает в нашем воображении, если останется скупой на «чувства» к художнику. Я считаю, надо делать крупные ставки в игре. Нужно играть с миром на равных. Мир признает нас только тогда, когда мы сможем что-то дать ему. Дать то, чего у него нет.

«Третий человек, или Небожитель» — главная основная книга моей жизни. Уверен, она нужна сейчас людям, разоренным, обнищавшим, сведенным с ума, брошенным в ад. Нужна и человечеству, полностью зашедшему в тупик. Традиционные религии бессильны. Новейшие доктрины полны разъедающего душу скепсиса и иронии. Мой мегачеловек — посол людей, посредник между ними и одухотворенным космосом или Богом — знает выход из ада.

Я не могу ждать. Возьмите мою жизнь. С 18 до 33 лет меня не печатали, отовсюду вышвыривали мои рукописи, били, допрашивали. С 33 до 54 я издал четырнадцать книг, театры страны поставили по моим пьесам десятки спектаклей. Но это была парадная сторона. А чего мне это стоило? Только в моем родном городе за это время были физически истреблены шесть спектаклей по моим пьесам. Трудно забыть — и этот факт, очевидно, войдет в историю культуры,— как в 1986 году клан мародеров, действовавший на ниве культуры, уничтожил, сжег декорации моего спектакля о Джалиле «День Икс» в Казанском театре им.Качалова, приурочив эту акцию к 80-летию обезглавленного нацистами поэта. Рукописи, к сожалению, горят. Мои рукописи сжигались людьми дважды. В 1969 году был сожжен сарай матери, где я, опасаясь обыска, спрятал два мешка с рукописями, почти всем, что было написано мной за предшествующие тринадцать лет. Тогда же погиб первый вариант «Небожителя». Это случилось вскоре после допросов в КГБ республики, где я, молодой писатель, еще нигде тогда не печатавшийся, обвинялся, что «очерняю действительность». На «второй заход» к «Небожителю» у меня ушло почти полтора десят­ка лет. У меня нет больше ни сил, ни времени, ни желания­ ждать, бороться за судьбу книги с ратью чиновников, с эпохой, кому-то что-то без конца доказывать. Я тридцать с лишним лет шел по лезвию бритвы и, когда надвигалась­ опасность, никогда не бежал от нее, а бросался на таран. Играя ва-банк, я бросаю сегодня на кон и собственную жизнь. Ничто мной не движет, кроме исполнения долга.

Моя рукопись о мегачеловеке, Мессии, Спасителе земли, мира, духа готова к печати. Значительная часть жизни отдана мной размышлениям о нем. Для выхода рукописи к людям в нынешних трудных условиях нужен некий иррациональный (а может быть, напротив, не иррациональный, а чисто прагматический) шаг со стороны тех, в чьих руках сегодня находятся бумага, деньги, технические возможности...

Май 1993 года.

Казань.


^ 3. Последнее предисловие

Да, мне все-таки удалось опубликовать при жизни свои основные философско-религиозные труды. В 1993 году вышла книга проповедей «Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу», а в следующем, 1994 году,— роман-эссе «Третий человек, или Небожитель». Однако работа на этом не остановилась. Вся осень и зима 1999/2000 гг. ушла у меня на восстановление и реставрацию своего раннего философского произведения — «Мыслей о Едином». История рукописи была драматична: философские записки подвергались сожжению, тонули в воде.

Все эти три работы вместе — попытка построения универсального духовного Храма и некоей новой панфилософии. Недавно из всех текстов я сделал текст единый, канонический. Пора, видимо, издать все эти работы вместе, под одной обложкой.

Пришло время рождения на нашей планете новых религиозных ценностей. До сих пор они рождались у древних персов, индусов, евреев, арабов. Нет никаких оснований утверждать, что новые духовные ценности не могут произрасти на татарской земле.

Хотел бы только обратить внимание своих читателей, моих верных последователей и моих открытых и скрытых противников, чтобы они не искали в явившихся их душе текстах подражания, даже чисто стилистического, формулам зороастризма либо индуизма или знаменитым текстам Библии либо Корана. Время рождения всех основных известных церквей — тысячелетия до новой эры и первое тысячелетие эры нынешней. Теперь на дворе — третье тысячелетие. Совершенно другое время, другой человек как обитатель Земли — и другой язык, абсолютно другая стилистика мышления.

Работа над всеми текстами, всегда в невозможном одиночестве, часто в глубокой тайне от всех, продолжалась около сорока лет, начавшись в 60-х годах ХХ века и завершившись в первых числах века ХХI.

Мне кажется теперь, что я все-таки создал, пусть вчерне, пусть пунктирно, новое учение о человеке как мегачеловеке и Боге как Иерархическом Единстве божественных реальностей, или Сверхбоге. Когда во врата воздвигаемого мной Собора войдут люди, первые неофиты новой веры, мне, откровенно говоря, неведомо. Наверное, это случится как бы нечаянно и внезапно. Я — духовных дел мастер, и моя миссия — начать и завершить свою многотрудную, многолетнюю работу. Я ее совершил и выложился целиком, полностью. Первые стены и своды Нового Собора воздвигнуты. Теперь, к сожалению, а, может быть, и к счастью, уже не от меня,— а от Бога или случая — зависит судьба моего труда.

Многое не сделано мной. Вся многослойная атрибутика новой веры, нюансы «храмовых литургий», возможно, в синтетическом единстве слова, музыки и изображения, все другое — дело рук моих последователей. Многие из них в тот момент, когда я пишу эти строки, даже еще не родились на белый свет. Но они придут в жизнь и продолжат мое дело...

Январь 2001 года,

Казань.

^ 4. Три лика

Мозговой штурм

«Нет человека, который был бы, как остров, сам по себе» — так сказал английский поэт XVI в. Дж.Донн. Да, только что родившийся человек приходит всегда в готовый мир. Волны омывают остров нашей жизни всегда. С рождения. Волны исторических событий, волны чужих воль и характеров, общих и конкретных ситуаций. Они обкатывают человека, как голыш, шлифуют его.

Человек находится одновременно во множестве кругов.­ Он сын или отец. Он сотрудник института или член ка­кой­-то бригады. Он гражданин своей страны и гражданин мира.­

Каждая из этих общностей, большая и малая, влияет на его поведение, своим одобрением или осуждением направляет человека в свое русло.

Все эти влияния, словно напряжение магнитного поля, устанавливающие меня, человека, по отношению к миру в каких-то направлениях. Если я сложился, если состоял­ся как личность, то какими бы ни были волны, набегающие на остров моей жизни, мои отношения с миром будут вполне определенными. Независимо — ни от погоды в ­ми­ре, ни от микроклимата, царящего в общностях, где я жи­ву. Ведь помимо волн, набегающих на остров, есть и сам остров, есть и некая константа, именуемая душой человека, его внутренним «я». И это внутреннее «я» не та­кая уж незаметная величина — напротив, она способна создать в жизни равновесие сил и, больше того, стать величиной, в какой-то мере определяющей положение дел в мире.

Но если во мне нет этой постоянной константы, если моя душа мягка и текуча, как воск, из которого можно лепить какой угодно образ; если мое внутреннее «я» ­находится на распутье, как бы в некотором оцепенелом раздумье, и ждет толчка извне; если я лишь оттиск с матрицы социального или любого асоциального организма и для меня нет ничего дорогого в мире, а дороги только моя телесность, мое чисто физическое существование, то я —подданный всех религий и всех верований, всех политических и аполитичных систем.

Я готов откликнуться и откликаюсь на все. Я служу всему. Я могу «примкнуть» к добру, но равно могу «примкнуть» и к злу. Для меня нет особой разницы между этими понятиями.

Хорошо работают рядом, и я, примыкающий, буду работать. И даже стараться. Пьют рядом водку, и я буду хлестать ее. Нужно кровь свою отдать, подвиг нужен? Отдам! Нужно чужую кровь пустить, чужую пролить? Пролью! Хвалят кого-то сверх меры необычайно, и я возношу. Клянут, и я кляну. Крестят, наконец, лоб рядом, встают на колени, и я первый на колени брошусь!

Ибо я — примыкающий гражданин! Я вне сословий, вне классов. Я принадлежу всему, и все принадлежит мне.

Личность уничтожается, растворяется. «А мне и не нужно никакой вашей «личности»,— словно говорит такой человек,— мне нужно только, чтобы я жил. А с «личностью» или без — разницы нет. Да, я та самая ­знаменитая «чистая доска»,— продолжает он,— на которой без особых усилий выдавливаются любые слова, мнения, взгляды. «Чистая доска», на которой могут быть выведены знаки любого достоинства — и добра, и зла, и веры, и безверия. На которой одни знаки могут легко заменяться другими. В зависимости от конкретной ситуа­ции».

Признаюсь, мне стало немного не по себе, когда однажды в следственном изоляторе — я работал тогда журналистом,— знакомый следователь оставил меня наедине с убийцей, и разговор у нас пошел еще более откровенный:

— Все-таки почему вы, именно вы, ударили ножом этого человека? Он был вам совсем не знаком. Им мог быть я, кто угодно. Почему?

— Ну, я же говорю, сзади подзюзюкнул кто-то: «Врежь ему!»

— Хорошо. Лет через десять — не знаю, какое наказание вы получите,— вы снова выйдете на волю. И опять могут возникнуть обстоятельства...

— Нет, я не буду!

— Ну, а если кто-то попросит? — наступал я.— Заставит?

Убийца молчал.

— Прикажет! Так сложатся обстоятельства,— продолжал я.— Предположим, незнакомым случайным человеком окажусь я. Да что я! У вас есть брат?

— Есть.

— Вот! Это будет ваш брат. А сзади кто-то будет кричать вам в ухо: «Врежь ему, врежь!»

— Не знаю.

— Вы даже не будете видеть того, кто кричит, но вы будете слышать только одно: «Врежь!»

— Я не знаю! Я как все... Я ни в чем не виноват! — вдруг закричал он.— Я всегда как все!

На меня смотрел симпатичный голубоглазый молодой человек...

Да, передо мной был человек, постоянно идущий на какие-то сделки и соглашения с обстоятельствами жизни, окружающими его. Человек, у которого отсутствовала «внутренняя идея», который готов был быть всегда «любым» и «всяким».

Вот воображаемый диалог такого человека с совестью.

— Ты должен жить согласно идеалам! — говорит она ему.

— Я живу, согласуясь с обстоятельствами,— отвечает он.

— Но ты не должен приспосабливаться к этим обстоятельствам! Ты можешь жить согласно идее, которая никем и ничем не обусловлена, потому что свободна,— требует она.

— А как я выйду из рамок обстоятельств? Я не могу поступать как-то иначе, чем того требуют внешние обстоятельства,— отвечает он.

— Ты не хочешь?

— Я не могу.

Таким — не знающим, да и не ищущим выхода из мира частного в мир общего, одномерным, примыкающим равно и к добру, и ко злу, готовым «без разбора все слушать, все смотреть, всячески одеваться, всем наесться, все купить и все продать», как сказал один из русских писателей XIX в.,— человек бывает.

Но человек бывает и другим. Живущим в мире общего, когда личные цели, личный эгоизм (я употребляю это слово, ибо оно вполне применимо при описании различных типологий человека) уже помножены на интерес социальный, классовый, а в идеале — и общечеловеческий.

Если человек, примыкающий ко всему,— подданный микроситуаций, микромиров; если он, переходя из одной ситуации в другую, меняет и свое лицо, и свои убеж­дения; если он в каждом моменте действительности всегда иной, чем в предыдущем, как бы рождаясь заново, чтобы тут же умереть и вновь родиться в другом обличье, то человек второго типа опирается уже не на микромиры, не на маленькую эгоистическую выгоду. Вся его практическая деятельность, вся его духовная жизнь определяются идеей более крупного и масштабного по­рядка.

Мы вообразили диалог человека первого типа с совестью. Можно представить и разговор человека другого типа с жизнью.

— Ты должен жить согласно тем обстоятельствам, которые я предлагаю,— говорит она ему.

— Я живу, согласуясь с той внутренней идеей, которая рождена обстоятельствами, но вовсе не подчинена им,— отвечает он.

— Но ты не должен подпадать под власть пустых химер и иллюзий! Ты можешь жить только согласно обстоятельствам, которые обусловливают и предрешают все действия человека!

— Но я ищу смысл бытия. И я не могу поступать иначе, чем того требует идея, ведущая к этому смыслу.

— Ты не хочешь?

— Я не могу.

Доминанта характера, как видим, здесь совершенно другая.

Человек — арена борьбы. Он не состояние, а процесс.

Куда направлен этот мировой процесс? Вот что хочу я понять.

Человек часто размышляет, кем ему быть. Об этом мы нередко пишем, говорим. Этот вопрос ежегодно мучительно встает перед миллионами молодых людей. Выбор пути... Но о другом выборе пути, основном, главном,— не профессиональном, а нравственном — мы размышляем значительно реже.

Каким мне быть? Как жить?

Жить согласно внутренней идее или внешним обстоятельствам? Если согласно идее, то какой идее? Идеи могут быть разными.

А если согласно обстоятельствам, то каким обстоятельствам? Всяким, любым?

Здесь множество вопросов, и в каждом из них много тонкостей и ловушек. Жизнь же не прощает человеку неправильного ответа. Но, с другой стороны, где правильный ответ?

Каждый поступок (дело, деяние человека), направленный либо во зло, либо к добру,— всегда слагаемое комплекса причин и условий. Но центральной проблемой является все же проблема личности самого человека. Кто ты, человек? В чем твое призвание? Твоя роль в жизни? Способен ли ты подняться над ходом событий, оказаться сильнее сложившихся обстоятельств, или от тебя ничто не зависит, и ты — лишь глина, воск, слепок чьей-то чужой формы?

Каждый собственной жизнью отвечает на этот последний вопрос. Отвечает на него — и цена ответа, как выяснилось в ХХ веке, тоже величиной в жизнь — и все человечество. Это естественно, ибо жизнь — это бой, испытание нашего духа на прочность. Она — постоянное становление, и каждый шаг этого становления, каждый миг этого становления — сражение, определение себя.

Кто я, человек? Кто ты, современник?

Каждое человеческое поражение, кого бы оно ни коснулось конкретно, умаляет меня. Делает меня мельче, ничтожнее, бессильнее.

Так и любая победа человеческого разума и духа возвы­шает меня, дает мне крылья, делает меня непобедимым.

Линия, которая разделяет действующие в мире гигантские силы — мира, жизни и гуманизма, с одной стороны, и антигуманизма — с другой, проходит не только по границам тех или иных государств. Линия между добром и злом рассекает в первую очередь сердце, душу каждого человека.

Каждый шаг современного человека политизирован, и нет в жизни не только нейтральных событий, но и нейтральных поступков. Разве нейтральна бездарная работа или чье-то посредственное решение? Нет. Они наносят урон. Они отбрасывают нас назад. Хотим мы этого или не хотим, отдаем себе отчет или не отдаем, но в каждую секунду своего бытия мы все — участники великой битвы за судьбы мира. Сотни крупных и мелких событий, сообщениями о которых заполнены колонки газет,— это не отдельные фрагменты пестрой политической картины мировой жизни, а знаки глобальных процессов, происходящих в ней. Их арена — и пространства земного шара, т.е. внешнее пространство человека, и внутреннее его пространство, его микрокосм, его душа.

Больше того, человеческая душа — сегодня, пожалуй, главное поле сражений.

Как жить? Роковой вопрос...

Эссе, опубликованное мной на эту тему в свое время в журнале «Смена» (1984, № 2), вызвало, помню, поток читательских писем. Часть из них попала на страницы журнала.

Серьезную, «вечную» проблему, как жить, какой вариант жизни сделать судьбой, не решить одним наскоком, да этот вопрос и вообще неразрешим в абсолютном смысле. Во всяком случае не подлежит единичному решению. Твой ответ — это ответ для тебя, да и он соответствует истине, найденной тобой, возможно, только на определенный отрезок времени.

Я вспоминаю об «играх» физиков.

Кто впервые написал об этом — Нильс Бор или Гейзенберг? На память приходят воспоминания о необыкновенно творческой атмосфере, которую некогда сумел создать в своем институте в Кембридже знаменитый Резерфорд, собравший под свое крыло чуть ли не всех талантливейших физиков мира.

Для обсуждения «трудной» проблемы за одним столом собирались физики — молодые и старые, именитые и совершенно безвестные. Предусматривалась полная свобода высказываний. Никакой цензуры, никаких ограничений, в том числе внутренних. Царила игра воображения, радость ума и сердца. Конечно, появлялось много мусора, естественным было рождение даже совершенно бредовых идей — но вдруг, как удар молнии, кого-то пронзала догадка. Иногда суть проблемы выявлялась благодаря чьей-то необузданной фантазии.

Почему бы и нам для начала не поговорить сообща о том, как жить? Почему не поразмышлять вместе о назначении человека и смысле его бытия?

Мощь, которую сосредоточил в своих руках человек на пороге 3-го тысячелетия, может обратиться против него самого, если уровень его нравственного сознания и самосознания не будет соответствовать силам, которыми он владеет. Дай ребенку заряженный пистолет — и нет гарантии, что случайный выстрел не поразит кого-нибудь или его самого.

Ныне вопросы: «Как жить? Каким мне быть?», которые задает сегодня самому себе человек, смыкаются с вопросом: «Быть ли мне, человеку, вообще?»

Одержит в нас победу начало, толкающее без разбора быть «всем и всяким», и человечество будет отбро­ше­­но назад. Победит другое начало, неэгоистическое, ми­­ро­объемлющее, и у человечества будет бесконечное завтра.

Письма, письма...¹ Я раскладываю их как пасьянс...

«Каждое утро я еду на завод, а вечером в переполненном автобусе возвращаюсь назад в общежитие, где меня ждут обычный шум, гам, пьянки.

Комнаты общежития — точные отражения друг друга. Цветочки, подушечки, картинки, обязательные куклы, медведи, чебурашки. Ах, как любят девушки этих чебурашек! А где же здесь книги? Не стоит искать их —все уже окончили школу или училище, либо техникум. Книги теперь ни к чему. Теперь можно жить на проценты от того, что когда-то было прочитано.

Начинается долгий, но никогда не надоедающий разговор о будущем замужестве. Под подобную «музыку» еще можно было бы читать, но подруги всякий раз попрекают: «Брось ты эту ерунду! Отдохни, а то ведь так и свихнуться можно!»

В словах — и снисхождение, и насмешка, и уверенность в своей правоте.

Не подумайте, что я из «синих чулок». Нет, люблю веселье, шутку, хожу в кино, на выставки. Есть друзья. Но постоянные упреки и насмешки начинают действовать на меня. Я уже стараюсь не читать при подругах, чтобы не казаться «белой вороной», а вскоре и сама понемногу перестаю интересоваться новинками литературы. Подруги живут бездумно, легко, а мне, чтобы читать, думать, размышлять, нужно напрягаться, преодолевать свою лень, внешние «помехи». Не проще ли жить, как все? Так постепенно и меня затягивает монотонная, серая жизнь общежития с бесконечными вечерними застольями и разговорами о тряпках и парнях. Пресс обыденности давит — не всякий может выдержать. Не выдержала и я. Правда, я сама еще не до конца осознаю свое поражение, все еще думаю, что во мне горит прежний огонь. Но скорее всего это лишь угли. Я тоже становлюсь такой, каково мое окружение, частью серой безликой толпы.

А что же делать?

Моя беда в том, что жить так, как я жила прежде, в детстве, невозможно. А как жить иначе? Неведомо.

Наиболее счастливы те, кто принимает действительность такой, какова она есть. Те, кто спокойно и безропотно повторяют жизнь своих родителей, идут по тому же кругу жизни и не считают, что надо жить как-то иначе. «Все разумное — действительно, все действительное —разумно»,— писал Гегель. Он писал об идеях, но, мне ­кажется, его мысль применима к будням. Обыденность существования уже тем оправдана, что она есть, существует, а значит, в ней присутствует и какой-то свой «разум». Надо только его понять, и принять его постулаты как целевую программу жизни. Люди, видимо, осуждены пребывать в обыденности, растворяться в ней.

Человеку же с какими-то «высокими» идеями жить трудно: окружающая посредственность во что бы то ни стало постарается втиснуть его (и в конечном счете, втис­ки­вает) в свои узкие, обыденные и даже мещанские рамки.­ Среда, мне кажется, сильнее идей. Она их просто съе­дает...­

Воспринимайте мое письмо как исповедь сдавшегося человека...»

^ Лидия Гиз.

Куйбышев Новосибирской области.