Четыре проекта: Удача, Святость, Воинство, Цивилизация

Вид материала

Документы

Содержание Егор Холмогоров, Москва По сути своей она бьет мимо цели. Периферийное сознание Евразия остепеняется Метаморфозы периферийного сознания Особенности русского месторазвития: акватическая цивилизация Особенности русского месторазвития: острожная цивилизация За Евразию без евразийцев

Подобный материал:

• Девиз урока: Ученику удача, учителю радость, 142.45kb.
• Содержание м. Мельник Трамвай-траливай, 1441.12kb.
• Авторы: Н. М. Юрьева, Е. Н. Кульчинская, мдоу «Сказка», пос. Уренгой, 85.81kb.
• Конкурс «Юные богословы» Сочинение миниатюра: «Что такое святость и есть ли она в современном, 25.85kb.
• Средневековая европейская цивилизация и место в ней Католической Церкви, 292.52kb.
• Средневековая европейская цивилизация и место в ней католической церкви, 296.68kb.
• Учредители Международного Фестиваля «Национальное наследие» Татьяна Алексеевна Левкевич, 355.61kb.
• «Возможна ли единая европейская или мировая цивилизация?», 214.35kb.
• Личность, святость, Божественное воплощение, 5005.46kb.
• Тематика рефератов, 24.52kb.

© 2006 СМИ «ИНТЕЛЛИГЕНТ». ГРАЖДАНСКАЯ ДИСКУССИЯ.
Свидетельство о регистрации в МПТР России: Эл № 77-4347 от 5 февраля 2001 года.
При полном или частичном использовании материалов ссылка на ссылка скрыта обязательна.


^ Егор Холмогоров, Москва
3 июля 2006 г.

Глэмфарш. Как его не есть.

Когда узнаешь, какое количество сторонников "Гламурного фашизма" сидит в офисах крупных топливных компаний и либеральных политических партий, работает в редакциях самых что ни на есть свободолюбивых изданий и на кафедрах наилиберальнейших вузов – становится просто страшно


Издательство «Европа», исправляющее в рамках суверенной демократии функцию «Политиздата» делает это весьма изрядно и достойно. Наряду с прочим, одним из несомненных достижений «европейцев» является возрождение жанра актуальных политических цитатников. Книжка «Либералы о народе», составленная Никитой Гараджой, стала одним из несомненных политических хитов, предельно ясно показав что именно и как именно говорят о России и русских нынешних «либералах».

Книга «Гламурный фашизм» должна была достойно продолжить этот ряд, показав в высшей степени характерную смычку между русофобской ненавистью полуотставной демшизы, русофобской ненавистью лимоновских радикалов и русофобской ненавистью гитлеризма. Такая смычка несомненно есть, поскольку, как уже приходилось ссылка скрыта ссылка скрыта, сущность европейского фашизма 1930-х годов как геополитического и цивилизационного (а не только политического или стилистического) явления состоит в радикальной русофобии, в стремлении европейской цивилизации не изнутри так извне, не революциями так интервенцией уничтожить русскую цивилизацию и затормозить ее развитие, «защитить европейцев от русского варварства». В этом смысле любой радикальный русофоб автоматически – фашист, со всеми худшими коннотациями этого слова, а любой последовательный фашист обречен быть русофобом. И отечественные русофобы всех мастей – это то ли авангард, то ли застрявшая в нашем климате арьергардная колонна европейской агрессии против России.

Показать смычку русофобии и нацизма, их сущностную тождественность; избавить нашу праворадикальную молодежь от увлечения «фашистским стилем» и кокетничанья с гитлеризмом, направить её умственные и душевные силы к выработке собственного, русского националистического стиля, — вот несомненно важная и значимая задача.

Не менее важно было бы вывести за пределы политического поля персонажей типа Лимонова и Новодворской с одной стороны, и малоумков, готовых освобождать «белую расу русских» от гнета «антирусского и прокитайского правительства» с помощью «хотя бы и войск НАТО». Вывести не в качестве «националистов», пусть и радикальных, а в качестве именно русофобов, врагов или предателей русской нации, русского государства и русского этноса.

Несомненно, в книге «Гламурный фашизм» есть весьма и весьма яркие и сильные моменты. Прежде всего, сама концепция – показать фашизм и русофобию как часть не «опричного», а «гламурного» стиля глянцевых журналов, с их извращенностью, выпирающей гомоэротикой и садомазохизмом, то есть как раз тем, что наиболее притягательно в фашизме для мальчиков и нимфеток с поврежденным пепси-колой мозгом.

Весьма удался и «Лимонарий» — подборка высказываний господина Эдуарда Савенко, начинающаяся мощным панегириком Гитлеру: «Он поднял нацию, стоявшую на коленях, а ко всему остальному я отношусь совершенно свободно» (с. 13) (к остальному, — это, в частности, к уничтожению 20 миллионов русских), и продолжающаяся весьма выразительными высказывания как раз по поводу этих самых русских «русские немые, тупые, покорные рабы» (с. 53), «козлы, а не русские, толпа а не нация» (с.54). Тему самопревозношения представителей «гламурного фашизма» над косной толпой народа можно было бы развить значительно более богато и ярко, поскольку именно русофобия под маской «эти русские – покорное Кремлю тупое стадо, недостойное мизинца «истинных патриотов» есть теперь основания и самая распространенная форма русофобии.

Степень соответствия этого русофобского патриотизма и воли, интересов и чаяний подлинного русского большинства, хорошо видна на следующем маленьком примере. В числе изречений «Лимонария» есть и такое: «Ни одна женщина на земле не является настолько аморальной и бл.дской, как русская женщина. Слово «мораль» не знакомо ей» (с.57). Именно этой логикой, с очевидностью, руководствовался Сергей Багдасарян, когда решил на том основании, что Саша Иванникова ночью села в его машину, что она обязана иметь с ним интимную связь. Как же? Разве не очевидно, что если русская и москвичка, то «бдь»? Русское общество, среагировав одной из наиболее мощных компаний самоорганизации за последние годы (лимоновцы, кстати, не приняли в ней никакого участия, предпочитая защищать свободу народа Ичкерии), сказало: «Нет. Не бдь. Русская женщина имеет полное право, чтобы к ней априори относились как к моральной и целомудренной. Она существует для того, чтобы жить своей жизнью и рожать русских детей, а совсем не для сексуальной комфортности Багдасаряна и других гостей столицы». На этом примере различие логики Лимонова и логики русских, думается, видно с предельной ясностью.

Однако, увы, поставить точку в рецензии на «Гламурный фашизм» пока невозможно. Более того, приходится признать, что столь нужная работа во многих случаях откровенно «запорота» многочисленными ошибками и несообразностями. Причем сразу по нескольким направлениям.

Если вы хотите, чтобы идеологический и пропагандистский «мессадж» был услышан, то добейтесь того, чтобы он был воспринят предельно серьезно. Внимательному и придирчивому читателю сделать это будет непросто. Во-первых, из-за предисловия подписанного Василием Якеменко, что волей-неволей превращает любого содержания текст в анекдот, — для всех, кроме адептов возглавляемого этим блистательным мужем явного общества. Уши заказчика могут, конечно, торчать из книги, но когда виден еще хвост и кончики усов – это явно слишком.

Во-вторых, если Вы хотите чтобы Вас не засмеяли, то не стоит на задней странице обложки писать фразу «В этой книге вы встретите и псевдопатриотов вроде Лимонова, Проханова и Мухина и псевдолибералов вроде Панюшкина и Новодворской», а двумя страницами ранее рекламировать еще один «европейский» цитатник: «Звезды» о России. Знаменитые люди о Родине» в коей рекламе радостно рапортовать «В этом сборнике о своем ощущении России говорят Алексей Немов и Ксения Собчак, Борис Гребенщиков и Елена Проклова, Диана Арбенина и Лена Перова». При всем сложном отношении к певцу огнеопасных шахидок Проханову, приходится признать, что противопоставлять его в качестве «псевдопатриота» неким «подлинным патриоткам» Собчак и Арбениной – по меньшей мере, анекдотично. Воспринимать идеологические послания от людей, которые в самом деле считают Собчак «патриоткой», а Проханова «псевдопатриотом» большинство людей в нашей стране не согласится (что показывают хотя бы все последние случаи выступлений Проханова в телевизионных ток-шоу с голосованиями) и авторам придется рассчитывать свою книгу исключительно на адептов В. Якеменко.

Далее, если Вы хотите «размазать» по стенке серьезных и опасных врагов, — не следует пристегивать к этому делу свои мелкие пакости и «невинные» интриги. Поймают на этом деле один раз и более уже ваши обвинения всерьез принимать не будут. Между тем, составителей сборника (как сообщил ссылка скрыта указанный редактором Павел Данилин, их было несколько) приходится заподозрить именно в мелком пакостничестве, другого слова не подберешь. Так, в сборник попал в качестве «глэмфаши» уже упомянутый Александр Проханов. Думаете, он что-то хорошее сказал о Гитлере, Холокосте, или, хотя бы, Погроме? Не дождетесь. В специально пришпиленной к главе «Русских убивают для их же блага» подглавке «скромное обаяние терроризма» содержится две цитаты из статей Проханова о борьбе палестинцев против Израиля. Не о чеченских шахидках равных Зои Космодемьянской (хотя эта позорная страница прохановской публицистки была бы тут куда более уместна), а именно о Палестине.

Чтобы не оставалось сомнений приведем полностью две цитаты на основании которых Александр Проханов записан в глэмфаши: Первая: «Героическая миссия патриотов – отстоять Родину и уберечь от вымирания великий народ, А для этого нужно быть не менее чем Арафатом. Господи, пошли палестинцам гранатометы» (Проханов А. Дума: от Птичкина к Рыбкину? – Завтра, апрель 2002 г., № 15 (438) (с. 64); вторая: «Предстоит жестокая борьба за освобождение. В этой борьбе нас вдохновляют наши великие сподвижники и герои, наши святые и мученики. Нас вдохновляет победа ХАМАС, чей лозунг «Родина или смерть» (Проханов А. Газета «Завтра» поздравляет Хамас. – Завтра, февраль 2006 г., №5 (637) (с.65).

Несомненно, вышеприведенные цитаты вызовут известное возмущение у радикальных патриотов государства Израиль, не признающих, допустим, соглашений в Осло и Палестинской автономии. Но уж в России-то, если она, конечно, не является израильской колонией (вряд ли составители «Гламурного фашизма» хотят намекнуть на это), ничего фашистского или даже экстремистского в этих цитатах усмотрено быть не может. РФ официально признавало и признает Палестину государством, а покойного Ясира Арафата его лидером. «Из жизни ушел авторитетный политический деятель международного масштаба, который посвятил всю свою жизнь справедливому делу палестинского народа, борьбе за реализацию его неотъемлемого права на создание независимого государства, сосуществующего с Израилем в мире, в рамках безопасных и признанных границ» — охарактеризовал Арафата в соболезнованиях народу Палестины Владимир Путин, которого, видимо, теперь тоже придется считать глэмфаши, тем более, что его правительство выражало намерение продать палестинской администрации не то что гранатометы, а и БТР-ы, а он сам встречался вполне уважительно с представителями правительства ХАМАС, признанного Россией одной из первых…

Еще более грязно выглядит выпад против одного из наиболее уважаемых и взвешенных православно-патриотических изданий современной России – журнала «Русский Дом». Его логотип с куполами и крестами размещен аж дважды на «позорном столбе» рецензируемой книги. Поводом послужила статья ссылка скрыта известного и опять же очень взвешенного патриотического публициста и юриста Сергея Пыхтина, посвященная правовой и юридической логике Нюрнбергского процесса. Статья никакого отношения к фашизму не имеющая и посвященная и в самом деле спорному Нюренбергскому прецеденту, ставшему примером для бесчисленных позорных судилищ: Гаагского трибунала над сербскими патриотами (как раз на днях фактически отпустивших боснийского убийцу Насера Орича), судилища над Милошевичем, судилища над Саддамом Хусейном, и далее вплоть до мечты глэмфаши вроде Новодворской о «Нюрнбергском процессе» то ли над коммунизмом, то ли над самой Россией.

Можно соглашаться или не соглашаться с написавшем о «беларусском антифашизме» в послесловии к книге уважаемым Юрием Шевцовым, когда он говорит: «Право на моральные оценки происшедшего принадлежит только победителям нацизма, и в той степени, в которой они вложились в эту победу. Нюрнбергский процесс и денацификация это базовые основы современной цивилизации вообще» (с. 80). Лично я бы с этим поспорил. Нюрнберг – основа послевоенной цивилизации не только в хорошем, но и в плохом. Не будучи всерьез расследованы, преступления нацизма против русских, белорусов, сербов (даже преступления против евреев всерьез расследовались совсем не в Нюрнберге) были отодвинуты на второй план риторикой об «агрессивной войне», «милитаризме». Именно Нюрнбергская риторика стала основанием для настоящего «нациецида» в послевоенной Европе, запрета на позитивный национализм. И, одновременно, на Западе, в странах НАТО, «духом Нюрнберга» прикрывалось нарушение его буквы – фактическое освобождение нацистских преступников, превращение убивавших русских карателей в наставников для натовских армий. И вся эта трескучая риторика формального антинацизма превратилась в повторение нацистской антиславянской, антиправославной, антисербской политики на Балканах, с чего, собственно, и началась история внешней политики «объединенной Германии» в 1990-1991 годах. И «Нюрнбергское» оружие было обращено западными палачами против жертв. Преступление «Нюрнберга» в том и состоит, что вместо вскрытия подлинной русофобской и антиславянской сущности нацизма, СССР, в угоду западным союзникам, согласился на осуждение действий Германии как нарушения «Версальской системы» (столь же русофобской, сколь и антигерманской), а не как геополитического террора против русских и славян.

Но, так или иначе, спор о Нюрнберге – это серьезный академический и политологический спор. И появление цитат из него в откровенной пропагандистской агитке может быть объяснено только одной целью – желанием замазать православных патриотов и их авторитетное издание в одной «амальгаме» с Лимоновым, Стомахиным и прочим полным Альбацем… Прием откровенно грязный. И вообще, увы, антиправославная и криптокатолическая линия в книге чувствуется вполне явственно.

Не менее странно и абсурдно выглядит, например, выписывание в качестве «фашизма» рассказа о Желко Разнатовиче, знаменитом сербском полевом командире Аркане (с. 29). Можно, при некотором насилии над объективностью, стоять на стороне обвинявшего Аркана Гаагского трибунала, можно считать, что на боснийской стороне «все были хороши», но вот записывать защитника Сербии Аркана в «фашисты» — довольно сомнительное дело, если не ассоциировать себя в боснийском конфликте с мусульмано-хорватами.

Есть в книге и еще целый ряд случаев «амальгамирования», например, в видеоряде. Самый вопиющий — появление в начале главы «Их Гитлер – это…» фотографии барабанщиц, возглавлявших одну из колонн на «Русском марше» 4 ноября (с. 11). Разумеется, никаких прогитлеровских высказываний представителей ДПНИ или участников марша в книге не приводится. Напротив, в книге полно откровенно фашистских и русофобских высказываний тех, кто протестовал против «фашистского марша», выйдя на улицы 18 декабря. И, соответственно, ничем кроме как клеветой на всех участников «Русского марша» появление такой фотографии в таком контексте считаться не может. Такое амальгамирование русских националистов с нацистами есть ни что иное, как продолжение провокаторской работы нацистов из «СС» Дёмушкина, вполне заслуженно заклеймленных в той же книге.

Наконец, третий принцип грамотной пропаганды. Не смешивать те идеи, которые вызовут у читателя отвращение к тем, кто их высказывает с теми идеями, которые вызовут несомненное сочувствие. Между тем, в некоторых разделах книги сделано именно это. В список «фашистских» записываются идеи, которые разделяют большинство граждан России, в том числе и имеющих довольно умеренные националистические взгляды. Иной раз приводимые разоблачительные «цитаты» выглядят с точки зрения представителя русского common sense скорее агитацией за тех, кто перед этим выставлен в худшем свете. Даже сама логика книги, где сначала идут дурные высказывания «нехороших фашистов» о «черных», а уж затем – о русских, говорит, кто для составителей важнее и уважаемей. Взявшись показать русофобскую, антинациональную сущность глэмфашизма, совершенно незачем обременять демонстрацию дополнительными «уроками дружбы» с нелегальными мигрантами в Россию. Результат можно получить прямо обратный и парадоксальный. Люди не возненавидят борцов с мигрантами за единомыслие с русофобами, а совсем напротив — чего доброго решат, что и Альбац и Новодворская и Панюшкин являются противниками цивилизационной деградации России и водворения в её мегаполисах кишлачной морали… Обознатушки могут выйти, коих, составители книги, будем надеяться, не хотели…

Но все высказаны претензии – сущая ерунда, по сравнению с главной содержательной претензией к этой книге. ^ По сути своей она бьет мимо цели. Подлинными производителями и потребителями глэмфарша оказывается совсем не глянцевая богема. Все эти Кормильцевы, Лимоновы и Минкины суть не более чем мелкие политиканы эпохи Сергея Минаева и Оксаны Робски. Именно эти два автора описывают внутренний мир, политкорректную часть мировоззрения и стиль среднестатистического потребителя подлинного глэмфарша. Это модные журналистки, клерки-кокаинисты, любители дешевых женщин и дорогих машин и сигар, по настоящему ненавидящие в жизни две вещи – «чурок» и «пролов», которые «портят вид» из окна «Ауди», равно как «православнутых» и «нациков», которые лезут в душу с нравоучениями, объяснениями как жить можно и как жить нельзя.

В своей вторичной ипостаси политического порядка (а не геополитической идеологии агрессивной русофобии) фашизм вырастал и вырастает не из экстремальных жизненных экспериментов богемы, а из железного здравомыслия европейского и объевропеенного бюргера. Бюргера, который хочет простого, дешевого и необременительного порядка «железной руки» взамен сложного и «неудобного» иерархического порядка Традиции. Именно из этого теста оказались слеплены практически все фашистские и нацистские движения 1920-30-х годов, кроме, может быть, романтически-православной румынской «Железной гвардии» (но она-то и оказалась не ко двору в большой политике Европы). Из того же теста слеплена и европейская ксенофобия «новой волны», начиная с убиенного голландского гомосексуалиста Пима Фортейна…

«Фашизм» этого разряда (я говорю «фашизм», поскольку сами представители этого течения охотно аттестуют себя фашистами) – это ядреная смесь ксенофобии, как ненависти ко всему чуждому, а не только мигрантам, либертарианства, как ненависти ко всему, что мешает волюшку свою потешить, и мизантропии, как ненависти ко всему, что раздражает, когда с бодуна или в процессе наркотической ломки болит голова и хочется «всех расстрелять». Краткая формула этого глэмфарша — «против чурок и за аборты». Любовь к сексменьшинствам, по счастью, в составляющие этого фашизма не входит, в силу все той же бюргерской «ограниченности». Но вот нелюбовь к какому-либо морализму, апелляциям к традиции и так далее для новых глэмфаши так же важна, как и нелюбовь к заполнившему улицы «человеческому мусору». Когда узнаешь, какое количество глэмфаши сидит в офисах крупных топливных компаний и либеральных политических партий, работает в редакциях самых что ни на есть свободолюбивых изданий и на кафедрах наилиберальнейших вузов – становится просто страшно. В своем кругу они с удовольствием обсуждают подробности будущих расстрелов, высоту лагерных вышек и вместительность газовых камер. Удивительное дело, но именно в этой среде (стоящей на изрядный процент из евреев), а совсем не у русских националистов даже самой антиеврейской направленности, юмор на тему «газенвагенов» стал нормой и чуть ли не правилом хорошего тона.

Сегодня не рабочие парни с душных окраин, выступающие против разгула этнической преступности в святой уверенности, что стоят за общенациональное, общерусское дело, а именно успешные клерки из хорошо вентилируемых московских офисов несут в себе главный заряд «фашизма». Им «никого не жалко». И меньше всего, кстати «русское быдло». Они хотели бы «сильной руки», которая придавила бы всех – и русских и нерусских, но не построила бы, связав общей великой целью и осмысленным порядком, а именно «подавила» всех, кто мешает своим внешним видом или жизненным стилем. Они хотели бы настоящего «красивого» фашизма как сублимации своей скучающей тяги к «хлебу и зрелищам» — в данном случае к зрелищам кровавых экзекуций. Но никакого нравственного начала, придающего оправдание даже самому жесткому и стеснительному для человека порядку, они не хотели бы. Напротив, порядок предполагается далеко не стеснительный для сложившихся комфортных привычек и страстей.

Сегодня именно этот глэмфарш, находящийся вне морали, вне политики, вне истории и вне нации представляет собой самую серьезную угрозу – куда более серьезную, чем выдуманные «русские фашисты» и всамделишные, но сошедшие на пшик постсоветские либералы. Слава Богу, пока у глэмфарша нет подлинных вождей, которые сведут настроения его представителей в ясную форму. В результате одни его сторонники придерживаются глумливого пофигизма, другие, пусть нехотя и со скрипом, поддерживают либо власть, либо тех патриотов, кто ориентирован на Традицию. Но по своей сути, глэмфарш, разумеется, глубоко антитрадиционен, для него государство не слуга Божий и не носитель некоей исторической харизмы, и даже не слуга нации, а именно «сервисный центр». Там, где вместо «цугундера» следуют попытки установить более строгие и внятные правила общежития из сторонника «расстрелов», глэмфаши превращается в первейшего свободолюбца, а точнее сторонника расстрела «книжников и фарисеев». Именно с этих расстрелов и начнется, если что, «великая культурная революция» глэмфарша…

Именно этот, обывательский и офисный гламурный фашизм, а совсем не богемные эксзерсисы пенсионера Савенко, и представляет собой подлинную угрозу и государству, и нации на сегодняшнем этапе. Государству – так как сегодня полностью перекрываются пути к его переустройству на основе подлинно значимых целей и ценностей. Нации — поскольку ставится крест на формировании в самом составе нации активного и деятельного «морального большинства», подменяя его большинством аморальным и заводя национальное развитие в катастрофический тупик, хотя бы в силу того, что тема «сексуальной и бытовой комфортности» и тема восстановления демографического потенциала нации практически несовместимы.

Сегодня еще не упущен момент для создания по настоящему крепкого национального государства на основе модифицированной «уваровской триады»: «Православные традиционные ценности. Самодержавная демократия. Граждански активная и самовоспроизводящаяся народность». Но если сегодня этот шанс будет упущен, за нерешительностью или за бьющими мимо цели камланиями об «угрозе русского фашизма», то завтра «ксенофобия и аборты» вполне могут стать лозунгом момента для целой армии офисных сидельцев.


Русские за Евразию, Евразия — для русских

Пространство, соединяющее два других, самостоятельным быть не может.

ссылка скрыта


Главным теоретическим вкладом евразийства в мировую геополитическую, географическую и историческую мысль было введение и последовательное использование понятия «месторазвития».

Главным идеологическим вкладом евразийства в русскую мысль стал тезис о том, что месторазвитием русских является Евразия.

^ Периферийное сознание

Однако, всё дальнейшее содержание евразийства, его многочисленные расширения и уточнения представляют собой отход от центральных евразийских тезисов в сторону столь характерного для нашей «фрондирующей» интеллигенции ещё со времён Максима Грека и Андрея Курбского «периферийного сознания». В логике такого «сознания» Россия, русский этнос, русская культура, русская государственность и т.д. рассматриваются не как довлеющий феномен, а как некая промежуточная, синтезированная и потому периферийная форма существования других цивилизаций, народов и культур.

Провозгласив факт существования Евразии sensu stricto как особого географического и культурного феномена автор термина «месторазвитие» Пётр Савицкий не долго удерживается на этой высоте. В речи евразийцев проскальзывают заискивающие интонации, с помощью которых некоего невидимого, но влиятельного собеседника пытаются убедить — Евразия-Россия «полезна» как для Европы, так и для Азии, представляет собой «пространство-смычку».

«Россия-Евразия есть центр Старого Света. Устраните этот центр и все его части — вся эта система материковых окраин (Европа, Передняя Азия, Иран, Индия, Индокитай, Китай, Япония) превращается как бы в «рассыпанную храмину» (Пётр Савицкий. Географические и геополитические основы Евразийства).

Причём стыковое самоопределение России евразийцами не ограничивается географией, та же оценка русско-евразийского начала как синтетического и промежуточного распространяется и на русскую культуру: «В культурное бытие России в соизмеримых между собой долях вошли элементы различнейших культур. Влияния Юга, Востока и Запада, перемежаясь, последовательно главенствовали в мире русской культуры… В категориях не всегда достаточно тонкого, однако же указывающего на реальную сущность подразделения культур Старого света на «европейские» и «азиатско-азийские» культура русская не принадлежит к числу ни тех, ни других. Она есть культура, сочетающая элементы одних и других, сводящая их к некоему единству» (Пётр Савицкий. Евразийство).

«Объединение», «сочетание», «синтез», но никак не самобытие, самостояние и своеобразие — таковы мотивы евразийских построений.

Но понятно, что любая синтетическая культура, сколько бы она не выдавала себя за более высокую и снимающую противоречия, в реальности оказывается зависима от своих составных частей. Выступает в качестве гиперпериферии — двойной и тройной периферии, а никак не действительного центра. Поскольку центр излучает, а не поглощает культурную энергию. И географически — пространство, соединяющее два других, является переходным, а никак не самостоятельным и самодовлеющим. Подлинным центром может выступать лишь пространство, разделяющее другие пространства и реально препятствующее их объединению помимо себя.

^ Евразия остепеняется

Принимая «синтетическую», «стыковую» концепцию Евразии, Савицкий, а вслед за ним и другие евразийцы вынуждены искажать географический облик Евразии, по сути — фальсифицировать понятие о русском месторазвитии, с тем, чтобы сохранить взгляд на Евразию как на пространство-«смычку». Для этого евразийцами сознательно и искусственно раздувается значение Великой Степи, которая и в самом деле была грандиозным геополитическим коммуникатором между Китаем, Тураном, Ираном, Европой, а порой даже и Индией. Именно активность номадов в степной зоне Евразии объявляется евразийцами стержнем исторического процесса на этом пространстве, а русская история рассматривается как — отметим это вновь — периферийный сюжет в этом процессе.

Посмотрим, каким изящным риторическим жестом Савицкий по сути фальсифицирует представление о русском месторазвитии. В качестве квалифицированного и грамотного географа он сообщает нам объективные данные об особенностях Евразии как месторазвития:

Евразийский мир есть мир «периодической и в то же время симметрической системы зон». Границы основных евразийских зон со значительной точностью приурочены к пролеганию определённых климатических рубежей. Так, например, южная граница тундры отвечает линии, соединяющей пункты со средней годовой относительной влажностью в 1 час дня около 79,5%. Южная граница лесной зоны пролегает по линии, соединяющей пункты с такой же относительной влажностью в 67,5%. Южной границе степи (на её соприкосновении с пустыней) отвечает одинаковая относительная влажность в 1 час дня в 55,5%. В пустыне она повсюду ниже этой величины. Здесь обращает на себя внимание равенство интервалов, охватывающих лесную и степную зоны. Такие совпадения и такое же ритмическое распределение интервалов можно установить и по другим признакам. Это и даёт основание говорить о «периодической системе зон России-Евразии». Она является также системой симметрической, но уже не в смысле восточно-западных симметрий, о которых мы уже говорили, но в смысле симметрий юго-северных. Безлесию севера (тундра) здесь отвечает безлесие юга (степь) (выделено мной. — Е.Х.) (Пётр Савицкий. Географические и геополитические основы евразийства).

Казалось бы всё ясно. Евразия — это месторазвитие с удивительно точной симметрией, в которой центральными элементами являются тундра и пустыня, а срединными — лес и степь. Но не тут-то было. Как идеолог, в той же статье, на соседних страницах, Савицкий предлагает совсем другую интерпретацию евразийского месторазвития.

Срединный мир Старого Света можно определить, таким образом, как область степной и пустынной полосы, простирающейся непрерывной линией от Карпат до Хингана, взятой вместе с горным её обрамлением (на юге) и районами, лежащими к северу от неё (лесная и тундровые зоны). Этот мир евразийцы и называют Евразией в точном смысле этого слова (Пётр Савицкий. Географические и геополитические основы евразийства).

Здесь уже совсем другая картина — Евразией-в-себе объявляется степь, да ещё и с пустыней, а лес оказывается лишь «обрамлением», периферией подлинно евразийской Степи. Географически, как показывает сам Савицкий — это явный абсурд, — особенностью «трёхравнинной» Евразии является её строгое, практически нигде не нарушаемое, широтное членение, полностью уравнивающее лесную и степную зоны. И лишь совокупность леса и Степи придётся признать подлинно «евразийской». Но это будет противоречить монголизму, навязчивой идее пан-номадизма, столь характерной и для первых евразийцев, и для их продолжателя Л.Н.Гумилёва. А.Г.Дугиным тот же номадизм, хотя и в более мягкой форме, отнюдь не изжит.

^ Метаморфозы периферийного сознания

В пространстве «Евразии в точном смысле слова» по Савицкому русские оказываются чужим, странным и парадоксальным народом, который под влиянием татар вышел из Степи и овладел Евразией. Русская история выступает лишь как эпизод в шатаниях и борениях киммерийцев, скифов, сарматов, гуннов, тюрок и монголов, а попавшая под русский контроль Евразия должна сохранить, на новом витке развития культуры, свойства коммуникатора, континентального «сверхпроводника». Современное неоевразийство полностью наследует этой идеологеме — через Россию непрерывно прочерчиваются бесчисленные геополитические и геостратегические «оси», сочиняются самые невообразимые «альянсы», в которых Россия почему-то должна работать «посредником» и в то же время главной приманкой, части которой «отдаются» для «укрепления союза».

Место России геополитически детерминируется как периферия периферий. Больше всего это напоминает организацию пространства в русской деревне, где наряду с главной дорогой, проходящей через деревню, мимо крылец, обязательно оказывается достаточно накатанная дорога «огородами», используемая едва ли не более активно, в особенности для передвижений, которые по тем или иным причинам стыдно и неудобно совершать мимо крылец и окон односельчан. Парадной улицей для такой конфигурации евразийского пространства оказывается «шёлковый путь», а Великая Степь — это уже дорога огородами. Русским, в их лесах, и вовсе отводится место вне сколько-нибудь «интересного» пространства.

Отсюда понятна навязчивая идея современных неоевразийцев о необходимости для русских с кем-то «подружиться» на пространстве Евразии, для чего-то или против кого-то «объединиться». Причём объект пламенной союзной любви остаётся сколь неизменным, столь и почти безответным — это народы, живущие вдоль «главной улицы», то есть «шёлкового пути». Население зоны, с точки зрения классической маккиндеровской геополитики представляющей собой периферию Хартленда, не центральную, а лимитрофную зону. С точки зрения официальных деклараций евразийства — это вообще невесть что, осколки. Не то — с точки зрения пространственного подсознания, которое не обманешь. Жители «мусульманской» зоны Старого Света, Индии и Китая — это как раз обитатели главной улицы, а вот Россия живёт на огородах, особенно если отодвинута на Север, в Лес.

Савицкий забывает о географической корректности и сдвигает евразийскую ось к югу. И теперь все его преемники, хотят они или нет, обречены на «панмонголизм», «пантуранизм», «панисламизм» и прочие формы преклонения перед обитающими южнее русских народами — ведь именно эти степные и пустынные народы, а не русские, и есть подлинный «центр» и есть аутентичные евразийцы.

^ Особенности русского месторазвития: акватическая цивилизация

Теперь давайте временно расстанемся с евразийцами и посмотрим на подлинные характеристики Евразии как месторазвития русских, а не несравненных евразийских номадов.

Прежде всего мы сталкиваемся с гигантским значением «водного» фактора, евразийской доктриной полностью игнорируемого. Евразия это не столько лес или степь, сколько пространство огромных речных бассейнов, ориентированных строго с севера на юг или с юга на север. Этим она отличается от смежных с ней зон Европы и Азии, где основная часть водных потоков ориентирована широтно. Русские входят в историю не в качестве «степных» или «лесных» жителей, а в качестве обитателей приречных зон, использующих их специфические особенности — облегчение передвижения, дополнительную защищённость, обеспечиваемую рекой, прерывание рекой неприятельских «широтных» коммуникаций.

Русская цивилизация в её истоках оказывается не лесной или степной, и даже не лесостепной, а «потамической» речной цивилизацией. Причём не «гидравлического», по терминологии Виттфогеля, типа, основанного на регулировании и распределении водных потоков в целях улучшения земледелия, а, позволим ввести новый термин, «акватического» типа, использующего водные бассейны не в аграрных, а в коммуникационных целях. К цивилизациям такого типа со всей определённостью можно отнести наряду с русской североевропейскую, использовавшую реки (Темзу, Сену, Рейн, Одер и Вислу) для интенсификации своего развития.

Однако если для Северной Европы переход от «потамической» стадии к «талассической» (с опорой на внутренние моря), а затем океанической совершался естественно, то особенностью Евразии как месторазвития было затруднение выхода хотя бы во внутренние моря и одновременно достаточная лёгкость перехода из одного речного бассейна в другой. Система «волоков» (преобразованная в ХХ веке сталинскими пятилетками в систему каналов) связала Западную Евразию в единое коммуникационное целое и именно эта система связей создала предпосылки для первоначального Русского государства, контролировавшего Балто-Черноморскую и Каспийскую системы речных бассейнов.

Такие явления начальной русской цивилизации как приморское пиратство в Европе и Византии, «ушкуйничество» на Волге, освоение Северного Поволжья и Беломорского бассейна, существование и соперничество двух центров — южного Киева и северного Новгорода, и многие другие особенности первоначального русского исторического опыта необъяснимы без учёта «акватического» характера нашей цивилизации. Так же труднообъяснимы и последующие события — например, стремительное продвижение русских по Евразии и её прочный захват в течение полутора столетий. Ни для лесных жителей, ни для степняков первое, а тем более второе — невозможно. Это оказалось под силу только для русских, объединённых в небольшие отряды, зато стремительно передвигавшихся по рекам и умевших создавать развитую речную инфраструктуру. Большинство как завоевательных, так и исследовательских походов совершается русскими именно по реке или, реже, по побережью Северного Ледовитого и Тихого океанов.

Наконец, можно обратить внимание на то, что на пороге Нового времени крупнейшие мятежи — разинский и пугачёвский распространяются по речным бассейнам, а в Новейшее время именно удержание Волго-балтийской речной системы позволило большевикам контролировать центр России и успешно вести военные действия на всех фронтах. И в ходе Великой Отечественной войны роль речного фактора как в наступлении, так и в обороне была удивительно большой, особенно для войн современного типа.

Евразия как месторазвитие не столько распадается для русских на лес и степь, сколько соединяется для них меридиональными речными системами, прибрежные районы которых, наряду с берегами озёр и приморскими зонами, оказываются преимущественным местом обитания и исторического действия русских. Разумеется, с течением веков произошла спецификация разных географических частей русской нации и цивилизации — так, белорусы сформировались как «лесные русские», в то время как для украинцев характерен крен в сторону «степных русских» (чистыми степняками украинские казаки, впрочем, никогда не стали). Но для великороссов во всех их субэтнических группах — от поморов до донцов и терцев характерно сохранение акватического характера их цивилизации.

^ Особенности русского месторазвития: острожная цивилизация

Второй важной особенностью Евразии как русского месторазвития является то, что в силу своего акватического характера она не столько соединяет страны, народы и культуры, сколько наоборот — разделяет их. Степной «проходной двор», который представляла собой Южная Евразия в древности и средневековье, выступает для русских в качестве раздражающего фактора, требующего скорейшего устранения. И с пан-номадистской точки зрения, если придерживаться её сколько-нибудь честно и последовательно, Россия должна представать не как естественный итог процессов в Великой Степи, сколько в виде страшной раковой опухоли, которая постепенно степь поглощает, угашает в ней жизнь и вместо естественного спонтанного передвижения сперва вносит полную остановку перед засечными чертами и оборонительными линиями, а затем — строго контролируемые коммуникации по Транссибу и Севморпути. И никакой вам цветущей евразийской сложности.

Первый опыт «взнуздать» степное приволье предпринимается ещё Киевскими князьями, легендарные «заставы богатырские» представляют собой первую попытку русских остановить степное круговращение народов у своих границ. Эта первая попытка заканчивается неудачей, которую сперва олицетворяет трагедия князя Игоря, а затем воплощает уже в реальном историческом измерении Батыево нашествие.

В XI-XII веках, с колонизацией Северо-Восточной Руси, русские не столько куда-то продвигаются, сколько наоборот — отступают туда, где можно, казалось бы, жить не на «проходном дворе». В XIII веке они обнаруживают, что скрыться нельзя нигде, но уже с XIV мы наблюдаем мощное «приречное» наступление русских на степь и перерезание свободы степных коммуникаций. К XVII веку этот процесс приобретает ясную форму создания засечных черт, одного из наиболее масштабных и величественных исторических деяний русских, — деяния, полностью изменившего судьбу Евразии.

В этом процессе, совершенно не сводящемся к «борьбе леса и степи», Евразия как месторазвитие оборачивается к русским другой стороной. Если реки Евразии своей развитостью, полноводностью и строгим течением способствуют развитию русских и формируют их характер, то степной «проходной двор» бросает им вызов, требует определённых антропогенных преобразований евразийского ландшафта, чтобы сделать его для русских максимально удобным. Главной фигурой этого преобразования оказывается искусственное препятствие — засека, острог, крепость. Придя по рекам, русские перекрывают и запирают всё евразийское пространство крепостями, перекрывая степь, запирая реки, покрывая засадами леса.

И именно через «острожное» начало, через культуру крепостей (довольно уникальную для русской культуры — нигде больше со времён античных акрополей «крепость», причём именно крепость, а не замок, становится универсальным градообразующим и связующим государство элементом) русские реализуют своё видение порядка и его победы над кочевым хаосом. Не случайно в агиополитической символике Московской Руси побеждённая Казань, символ Степи, отождествляется с апокалиптическим Вавилоном, градом всесмешения и всеуравнения. И широкое хождение на Руси приобретает предание о запертых Александром Македонским в Уральских горах «Гоге и Магоге», народах апокалипсиса.

С началом интенсивного наступления на Великую Степь Россия начинает мыслить себя как «катехон», т.е. удерживающей силой. И в политико-эсхатологической интерпретации, характерной для XV-XVII веков, победа над степняками оказывается не только раздвижением политических границ в пространстве, но и раздвижением сроков существования мира во времени, сдерживанием давления апокалиптических сил. В XIX веке секулярную форму этот взгляд приобретает в письме Пушкина к Чаадаеву, но тут уже ценностью является не сама Россия, а якобы «защищаемая» ею Европа. Евразийцы отказываются от евроцентризма XIX века, но вместо осознания самостоятельной основы русской истории впадают в апологию номадизма, показавшуюся бы в Москве XVI века откровенно странной. Там степняков либо били, либо использовали, но не искали у них тайн государственности и геополитической мудрости.

Воплощением такой мудрости для русских был мыслимый как защита от степняков Кремль, стоящий над рекой и обнимающий соборы вместе с устремлённым ввысь Иваном Великим. Крепость над рекой, защищающая символ сакральной вертикали, — этот архетип с теми или иными изменениями русские пронесли сквозь всю Евразию, но при этом нет ничего менее «евразийского» в номадическом смысле, чем это торжество «закрытости» и «акватизма» над открытостью степей.

^ За Евразию без евразийцев

Евразийство ценно для нас, прежде всего, созданием географической привязки для провозглашённого прежде славянофилами курса на историческую, идеологическую и геополитическую изоляцию России от Европы и от европейского колониалистского влияния. Та основа самобытности, которую славянофилы (как показал К.Н.Леонтьев, совершенно ложно) видели в славянском племенном факторе, евразийцы увидели в географическом факторе, в основах Евразии как месторазвития.

Именно евразийцы указали на то, что Россией подчинена географически спаянная, имеющая общие характерные черты «часть света». Однако значительную часть этих характерных черт они указали неверно, скатившись к пан-номадизму, превозношению степняков.

Для автора этих строк очевидно, что:

• Евразия как особое месторазвитие в полной мере актуализована из потенциального состояния геополитическим действием русского этноса в ходе строительства им своей государственности.
  
• Она обладает прежде всего такой характерной чертой, как развитые речные системы, ориентированные меридионально, причём преимущественно на Север.
  
• Эта особенность речной системы Евразии сформировала особый «акватический» характер русской цивилизации и позволила русским объединить и интегрировать всё евразийское пространство, несмотря на экстремальность его географических условий.
  
• Широтное деление Евразии на лес и степь носило для этой части света не столько интегрирующий, сколько раскалывающий характер.
  
• Феномен «Великой Степи» как грандиозного «проходного двора» номадов мешал оформлению на землях Евразии сколько-нибудь прочной и обустроенной государственности.
  
• Русская цивилизация сумела ответить на брошенный степной зоной вызов выработкой собственной «острожно-засечной» формы цивилизационного устроения. Благодаря реализации этой формы, Великая Степь как фактор хаотизации евразийского пространства, мешающий его «речной» интеграции, была уничтожена.
  
• Номадизм и связанная с ним антицивилизационная, набеговая культура воспринимались русской цивилизацией как отрицательное начало, что актуализировалось в образах Казани как Вавилона (и победы над ней как торжества на земле Царства Божия), а также мифологеме апокалиптических «Гога и Магога», запертых Александром Македонским в Уральских горах.
  
• Евразия, соответственно, не является не только не Западом и не Востоком, но и, ни в коем случае, не их объединением или синтезом. Евразия является Севером, устремлена на Север, в соответствие с течением большинства своих рек.
  
• Своеобразие этой северной цивилизационной формы создаётся именно мировидением и особенностями национального действия русских. Без русских существование евразийского пространства как целостности невозможно, оно подвергнется неизбежной быстрой фрагментации.
  
• Прочие народы, обитающие на пространстве Евразии, ни в коем случае не могут рассматриваться как «старшие братья», «учителя» и «наставники» русских. Евразия как Россия реализовалась через покровительство части этих народов со стороны русских и в борьбе с другими народами, признание поражения со стороны которых означало их включение в специфическую русскую геополитическую систему.
  
• Евразийство как идеология, воспринимающая Россию как «синтетическую культуру», подчинённой особым «ритмам Евразии», а русских — как один из «постномадических» народов, обязанных своей властью над Евразией содействию со стороны «природных евразийцев», есть идеология ложная, хотя и применимая для мягкого обоснования реальности русского геополитического господства на Севере.
  

Однако краеугольным камнем национальной идеологии следовало бы сделать тезис прямо противоположный «евразийскому»: Евразия — это судьба русских, а русские — это судьба Евразии. Только русскими и в русских Евразия осуществляется, оформляется и входит в историю. И ни один народ кроме русского не может претендовать на имя подлинно и совершенно евразийского. Любой сепаратизм, любые попытки принижения русских в Евразии есть стремление расколоть её единство. Именно Россия как цивилизационная, культурная, политическая и геополитическая формы существования Евразии имеет безусловную ценность, в то время как Евразия есть только потенция, раскрывшаяся в России. А потому никакие самодовольные «евразийцы» кроме русских на этом пространстве не приемлемы. Русским нужна Евразия, но… без евразийцев.