Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 42

частью и направляют помыслы ввысь. Они, словно присягнувшие воины, счи-

тают срок своей жизни сроком службы, и образ их мыслей таков, что жизнь

они принимают без любви и без ненависти и терпеливо несут смертную долю,

хотя и знают, что лучшее ждет их впереди. (19) Ты запрещаешь мне наблю-

дать природу? Отрываешь от целого, оставляешь мне малую часть? Нельзя

мне доискиваться, в чем начала всех вещей? Кто их лепщик? Кто расчленил

все, когда оно было слито воедино и облечено косной материей? Нельзя мне

доискиваться, кто создатель этого мира? По какой разумной причине такая

громада обрела закон и порядок? Кто собрал разбросанное, разделил пере-

мешанное, коснеющему в единой бесформенности придал обличье? Что излива-

ет столько света? Огонь ли это, или что-нибудь ярче огня? (20) Значит,

нельзя мне этого доискиваться? Так мне и не узнать, откуда я вышел? Од-

нажды ли я должен все это видеть, или мне предстоит рождаться много раз?

Куда я отправлюсь отсюда? Какое жилище ждет душу, избавившуюся от рабс-

кого человеческого состояния? Ты запрещаешь мне причаститься небу - зна-

чит, велишь мне жить, не поднимая головы. (21) Я не так мал и не ради

такой малости рожден, чтобы быть только рабом своему телу, - на него я

гляжу не иначе как на цепь, сковавшую мою свободу. Его подставляю я

судьбе, чтобы не шла дальше, и не позволяю ее ударам, пройдя через него,

ранить и меня. Если что во мне и может потерпеть ущерб, так только тело;

но в этом открытом для опасностей жилище обитает свободный дух. (22) Эта

плоть никогда не принудит меня страшиться, не принудит к притворству,

недостойному человека добра, или ко лжи во славу этого ничтожного тела.

Я расторгну союз с ним, как только мне заблагорассудится. Мы и сейчас,

покуда связаны друг с другом, союзники не на равных правах: все их заб-

рала себе душа. Презрение к собственному телу наверняка дает свободу.

(23) Возвращаясь к нашему предмету, я повторяю, что свободе этой немало

способствует и наблюдение природы, о котором мы беседовали. Ведь все

состоит из материи и бога. Бог упорядочивает смешение, и все следует за

ним, правителем и вожатым. Могущественнее и выше то, что действует, то

есть бог, нежели материя, лишь претерпевающая действие бога. (24) То же

место, что в этом мире бог, занимает в человеке душа; что в мире мате-

рия, то в нас - тело. Так пусть худшее рабски служит лучшему; будем же

храбры против всего случайного, не побоимся ни обид, ни ран, ни оков, ни

нужды. Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перес-

тать быть - ведь это все равно, что не быть совсем; я не боюсь пересе-

ляться - ведь нигде не буду я в такой тесноте. Будь здоров.

Письмо LXVI

Сенека приветствует Луцилия!

(1) После долгих лет вновь встретил я Кларана, моего соученика;

я думаю, ты не ждешь от меня добавления "старца", - нет, право же,

дух его бодр и могуч в борьбе с телом. Природа поступила несправедливо и

дала высокому духу плохое жилище; а может быть, она как раз и хотела по-

казать нам, что самый отважный и блаженный нрав может скрываться под лю-

бой оболочкой. Кларан победил все преграды и, не ставя ни во что себя

самого, научился и все прочее не ставить ни во что. (2) Заблуждался,

по-моему, тот, кто сказал:

Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом прекрасен.1

Ей не нужны никакие прикрасы: сама она - лучшее украшение, ибо освя-

щает всякое тело. И я иначе стал смотреть на нашего Кларана: он теперь

для меня красив и прям не только душою, но и станом. (3) Великий человек

может выйти из лачуги, а великая прекрасная душа - из безоб разного убо-

гого тела. Мне сдается, иных людей природа создала такими, желая пока-

зать нам, что добродетель может возникнуть везде. Если бы она сама по

себе могла создавать души нагими, то так и делала бы; а теперь она дела-

ет еще больше: создает иные из них обремененными телом, но все же проры-

вающимися сквозь все преграды. (4) Кларан, по-моему, и создан нам в при-

мер, - чтобы мы знали, что не уродство тела унижает душу, а красота души

делает прекрасным тело.

Хотя мы и провели вместе мало дней, но беседовали много, и наши бесе-

ды я постепенно перескажу тебе и передам.

(5) В первый день мы рассуждали вот о чем: как блага могут быть рав-

ными, если все они троякого рода? Одни, как считают наши, это первые из

благ, такие, как радость, мир, процветание отчизны; вторые из числа благ

- те, что становятся явными в несчастье, такие, как выносливость под

пыткой и сдержанность в тяжелой болезни. Первых благ мы желаем себе бе-

зусловно, вторых - если будет в них нужда. Есть и третий род благ - та-

ких, как пристойная осанка, спокойное и открытое лицо, движения, подоба-

ющие человеку разумному. (6) Как же блага могут быть равными, когда од-

них следует желать, других - избегать? Если мы хотим уловить их разли-

чие, вернемся к изначальному благу и посмотрим, что же это такое. Это -

душа, которая устремляет взгляд к истине, знает, к чему стремиться, чего

бежать, ценит все вещи по их природе, а не по общему мненью о них, про-

никает во всю вселенную и направляет свое созерцание на все, что в ней

творится, которая равно бдительна в мыслях и в поступках, полна величия

и деятельна, которую не победить ни бедам, ни удачам, ибо она не подда-

ется ни ласке, ни вражде фортуны и стоит выше всего, что может нам пере-

пасть или выпасть; душа, украшенная достоинством и спокойною силой,

здравая и трезвая, непоколебимая и неустрашимая, не сламливаемая никакою

силой, ни от какой случайности не возносящаяся и не поникающая. Душа эта

есть добродетель. (7) Таково было бы ее обличье, если бы она дала охва-

тить себя одним взглядом и явила бы себя сразу всю. Но у нее есть много

разновидностей, раскрывающихся в пестроте жизни и в многообразии поступ-

ков; она же сама не становится ни больше, ни меньше. Ведь ни высшее бла-

го не может пойти на убыль, ни добродетель не должна знать отливов: ей

можно лишь появляться каждый раз в новом качестве, перевоплощаясь в за-

висимости от предстоящих ей деяний. (8) Все, к чему ни прикоснется, она

окрашивает и делает похожим на себя: и поступки, и дружеские связи, и

целые дома, которые она украшает, вступив в них и устроив. Все, за что

она ни возьмется, получается замечательным и достойным и любви, и удив-

ленья. Итак, ни силы ее, ни величина не могут возрасти: ведь самому

большому не стать еще больше, и не найти ничего прямее прямизны, истин-

ней истины, умеренней умеренности. (9) Всякая добродетель не беспре-

дельна, - а предел ее есть полная мера. Стойкости некуда расти, также

как и надежности, правдивости, верности. Что можно добавить к совершен-

ному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства. Так и добро-

детели чего-то не доставало, если к ней можно что-нибудь прибавить. И

честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, о чем я ска-

зал, и делает ее честностью. Что же больше? Разве не таковы и досто-

инство, и справедливость, и верность законам? Разве нет и для них пре-

дельной меры? Способность расти есть признак несовершенства. (10) Всякое

благо подчинено тому же закону: связаны польза личная и общая, неотдели-

мо достойное стремлений от достойного похвалы. Значит, и добродетели

равны между собою, и дела добродетели, и все люди, кому она досталась.

(11) Есть и у посевов и стад добродетели, но смертные и потому неп-

рочные, тленные и ненадежные: они становятся то больше, то меньше, отто-

го и цена им другая. -А человеческие добродетели - все под одну меру:

ведь есть только один разум, прямой и простой, и нет ничего божественнее

божественного, небеснее небесного. (12) Все смертное уменьшается, пада-

ет, ухудшается, растет, исчерпывается, вновь восполняется. Из-за этой

неопределенности жребия и возникает в нем неравенство. А природа божест-

венного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божественно-

го дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум божествен и нет

блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно. А между

божественным и божественным нет различия; значит, нет его и между блага-

ми. Так что равны между собою радость и мужественное, терпеливое

упорство под пыткой: ведь и в том и в другом - одно величье духа, только

в первом случае - спокойное и вольготное, во втором - воинственное и

напряженное. (13) Разве не равны, по-твоему, доблестью храбро идущий на

приступ вражеских стен и терпеливо выдерживающий осаду? Велик Сципион,

сжимающий кольцом Нуманцию2 и принуждающий ее защитников наложить на се-

бя непобедимые руки, но велики духом и осажденные, знающие, что не за-

перт тот, для кого открыт путь смерти, и умирающие неразлучно со свобо-

дою. Точно так же равны между собой и прочие достоинства: спокойствие,

простота, щедрость, стойкость, постоянство духа, терпеливость. Все они

зиждутся на единой добродетели, которая и делает наш дух прямым и неп-

реклонным.

(14) "Так что же, между радостью и несгибаемой терпеливостью среди

мук нет разницы?" - Никакой - в том, что касается самих добродетелей; и

очень большая - в том, на чем они проявляются. У одного дух, как это ес-

тественно, спокоен и волен, второй страдает, - а боль противоестествен-

на. Но эти вещи - не благо и не зло, коль скоро допускают такое разли-

чие; а добродетелью и тот я другой равны. (15) Добродетель от обстоя-

тельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше, тяж-

кие и трудные - хуже. Значит, она непременно будет всегда одинакова.

Ведь и в тех, и в других все, что делается, делается одинаково пра-

вильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих му-

жах равное, ибо ни первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни

второй - в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одина-

ковы. (16) Ведь если бы внешние обстоятельства могли уменьшать либо уве-

личивать добродетель, то честное уже не было бы единственным благом. А

если это допустить, - честного и достойного вообще не оста нется. Поче-

му? Я отвечу: потому что не честно то, что делается против воли, по при-

нужденью. Только добровольное - честное. Прибавь к нему лень, жалобы,

попытки увильнуть, страх - и погибнет самое лучшее в нем: самоудовлетво-

рение. Не может быть честным то, что несвободно: где страх - там

рабство. (17) Все честное спокойно, все безмятежно. Если же оно что-ни-

будь отвергает, если оплакивает, если считает злом, значит, в него про-

никают волнение и разлад с самим собой. Видимость справедливости зовет

туда, опасенье беды тянет назад. А если кто намерен поступать честно, он

любое препятствие, даже считая его за неприятность, бедою не сочтет, а

поступит по-своему - добровольно, с охотой. Все честное делается без

приказа и принуждения, искренно и без примеси зла.

(18) Я знаю, что мне могут сейчас ответить: "Ты хочешь нас уговорить,

будто человеку все равно - что радоваться, что висеть на дыбе, доводя

палача до усталости?" - Я мог бы возразить: мол, сам Эпикур говорит, что

мудрец, даже жарясь в Фаларидовом быке3, воскликнет: "Как отрадно! Ведь

меня это не касается!" Пусть я считаю равными блага того, кто возлежит

на пиру, и того, кто мужественно терпит пытки, - что же ты этому удивля-

ешься, когда даже Эпикур - совсем уж невероятно! - утверждает, будто от-

радно жариться? (19) Но я возражу иначе. Есть большая разница между ра-

достью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй из-

бегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна. При такой

оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели, то и

тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинако-

ва. (20) Никакого значения не имеют и мука, и боль, и все неприятное:

добродетель все перекрывает. Как малые светильники затмевает сиянье

солнца, так боль и тяготы и обиды добродетель отодвигает и попирает сво-

им величием, и везде, где она заблистает, гаснет все непричастное к ней;

и бедствия, выпавшие на долю добродетели, значат не больше, чем дождь,

выпавший в море.

(21) Знай, что так оно и есть: ведь человек добра без промедленья

устремится ко всему прекрасному, и, хотя бы на пути стоял палач и пыта-

тель с огнем, будет смотреть не на грозящие страданья, а на само дело, и

если оно честно, поверит ему, как другому мужу добра, и сочтет полезным

для себя, безопасным и счастливым. Дело честное, но тяжкое и невеселое,

для него все равно что человек добра, изможденный нищетой либо изг-

наньем. (22) Поставь-ка рядом мужа добра, владеющего многими богатства-

ми, и другого, ничего, кроме богатств духа, не имеющего; оба они одина-

ково добродетельны, при всем неравенстве судеб. И о поступках судить на-

до, как о людях: добродетель равно почтенна в том, кто силен и свободен,

и в том, кто хил и закован. (23) И собственную добродетель ты не будешь

чтить больше за то, что судьба дала тебе тело здоровое, а не искалечен-

ное; иначе это было бы все равно, что по внешности рабов ценить хозяина.

Ведь не отличается от рабов то, над чем властен случай: деньги, и тело,

и почести - все шатко, преходяще, смертно, все не для надежного владе-

ния. Иное дело - добродетельные поступки: они свободны и непобедимы, и

нельзя стремиться к ним больше, когда фортуна глядит на них милостиво, и

меньше - когда им препятствуют враждебные обстоятельства. (24) Стремле-

ние в наших делах - то же самое, что между людьми дружба. Ведь, я пола-

гаю, ты не будешь любить мужа добра в богатстве больше, чем в бедности,

или крепкого и плечистого - больше, чем хрупкого и тщедушного; значит,

ты и к делу спокойному и мирному не станешь стремиться с большей лю-

бовью, чем к сулящему расстройство и хлопоты. (25) А не то ты из двух

одинаково добродетельных людей гладкого и умащенного предпочтешь покры-

тому пылью и небритому, а потом и до того дойдешь, что не искалеченный и

владеющий всеми членами станет тебе ближе расслабленного или одноглазо-

го. И понемногу ты в своей привередливости докатишься до того, что из

двух одинаково праведных выберешь пышноволосого и кудрявого. Где двое

равны добродетелью, там прочие различья и не видны: ведь они касаются

даже не частей а просто случайных свойств. (26) Кто будет в своей семье

таким строгим цензором, чтобы любить здорового сына больше недужного или

высокого и стройного - больше коренастого и низкорослого? Звери не раз-

личают своих детенышей и ложатся кормить всех одинаково; птицы делят

корм поровну. Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамем-

нон - к гордым стенам Микен, - ведь любят родину не за то, что она вели-

ка, а за то, что она родина. (27) К чему я это говорю? Хочу, чтобы ты

знал: добродетель на все дела смотрит одинаково, как на свое порожденье,

и все равно лелеет, но больше те, которые труднее; так родительская лю-

бовь сильнее к тем из детей, которых жалко. И добродетель те свои дела,

которые видит в муке и угнетении, не то что больше любит, но по обычаю

хороших родителей больше ласкает и греет.

(28) Почему одно благо не бывает больше другого? Потому что нет ниче-

го ладнее ладного, глаже гладкого. Ведь нельзя сказать, что это равно

чему-нибудь больше, чем то; значит, нет ничего честнее честного.

(29) Так что если природа всех добродетелей одинакова, то и три рода

благ стоят наравне. Да, это так: умеренная радость и умеренная боль -

равны. Веселье не выше стойкости духа, подавляющей стон под пыткой; пер-

вые блага желательны, вторые - удивительны, но и те и другие равны, по-

тому что любая тягостность перекрывается тем большей степенью блага.

(30) Кто считает их неравными, тот смотрит только на внешность, отво-

рачиваясь от самих добродетелей. Истинные блага все одного веса, одного

размера, в подложных - много пустоты, и те, что на взгляд велики и при-

метны, обманывают на проверку весом.

(31) Да, это так, мой Луцилий: что подтверждает истинный разум, то

прочно и вечно, то укрепляет душу и навсегда возносит ее ввысь; что

восхваляется без ума, что есть благо лишь по мненью толпы, то раздувает

душу пустым весельем; а что пугает и считается злом, то сковывает ее

ужасом и гонит, как гонит зверей мнимая опасность. (32) И то и другое

восхищает или гложет душу без причины: ведь первое не заслуживает радос-

ти, второе - страха. Один разум неизменно держится своих суждений, ибо

он не раб, а повелитель чувств. Разум равен разуму, как правильное -

правильному; значит, добродетель равна добродетели, коль скоро она есть

правильность разума. Всякая добродетель есть разум; она есть разум, если

она правильна; а если она правильна, то равна другой. (33) Каков разум,

таковы и поступки; значит, и они равны, ибо все подобное разуму подобно

и между собой. Я имею в виду, что поступки равны между собою благо-

родством и правильностью; в остальном различия будут велики, смотря по

тому, широко или узко то, на что они направлены, славно оно или бесслав-

но, многих или немногих касается. Но лучшее в них во всех одно: их бла-

городство. (34) Так и люди добра равны именно тем, что они - люди добра,

хотя различаются возрастом, - одни старше, другие моложе, различаются

наружностью - одни красивы, другие нет, различаются судьбами - одни бо-

гаты, другие бедны, одни любимы, могущественны, известны целым городам и

народам, другие неизвестны почти никому и неприметны. Но добродетель их

всех уравнивает. (35) О добре и зле не чувству судить: что полезно, что

бесполезно, оно не ведает. Вынести приговор оно может, только если дело

у него перед глазами. Будущего оно не предвидит; прошлого не помнит; как

одно вытекает из другого, не знает. А между тем только так порядок и че-

реда дел и сплетаются в единство жизни, идущей правильным путем. Разум -

вот судья добра и зла; все постороннее и внешнее он не ставит ни во что,

все, что не благо и не зло, считает побочным, ничтожным и неважным, а

все благо для него - в душе. (36) Затем одни блага - те, к которым стре-

мятся намеренно, - он считает первыми: таковы, например победа, хорошие

дети, польза отечества; другие блага он считает вторыми - те, которые

становятся видны только в беде: например спокойствие и терпение в тяжкой

болезни, в изгнании; третьи блага для него - промежуточные: они и не

согласуются с природой, и не перечат ей - например скромная походка или

уменье сидеть пристойно. Ведь сидеть' так же естественно, как стоять или

расхаживать. (37) Два высших рода благ различны между собою; первые -

согласны с природой: радоваться преданности детей, прочности отчизны;

вторые - противны природе: мужественно сопротивляться пыткам, сносить

жажду, когда болезнь жжет грудь. - (38) "Так что же, есть блага, против-

ные природе?" - Нет, - но то, в чем это благо проявляется, бывает про-

тивно природе. Принимать раны, гореть на огне, мучиться, потеряв здо-

ровье, - все это противно природе; но среди таких невзгод сохранить душу

неустанной - это согласно с природой. (39) Говоря короче, обстоя-

тельства, в которых обнаруживается благо, иногда противны природе, а са-

мо оно - никогда: ведь нет блага помимо разума, а разум следует природе.

"Что же такое разум?" - Подражание природе. - "Что есть высшее благо

для человека?" - Поступать по воле природы. - (40). "Но ведь нет сомне-

ния, что мир никогда не тревожимый счастливее добытого обильной кровью;

нет сомнения, что больше счастья сохранять нерушимое здоровье, чем об-

рести его вновь после тяжких и грозящих смертью болезней благодаря тер-

пению или иной силе. Значит, точно так же нельзя сомневаться, что ра-

дость - большее благо, чем упорная душа, терпеливая к мукам, ранам и ог-

Blog

Луций Анней Сенека нравственные письма к луцилию