Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материала

Книга

Содержание Фанатический энтузиазм 569 для  рабов.   Весь   строй   магометанских   государств—в   одном:   в   полной покорности воле бога и наместников его, в ис V. Влияние арабских государств Торгуя на необычайно широких пространствах земли Религия и язык арабов

Подобный материал:

• Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
• И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
• «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
• 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
• Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.

* * *

И причины быстрого падения этой громадной монархии и причины переворотов, которые беспрестанно разрушали и губили ее, заключены в самом существе дела — в происхождении, в строе этой империи.

1. ^ Фанатический энтузиазм — вот какая доблесть привела к созданию могучего арабского государства; но только те же самые доблести и мвгли сохранить его: верность закону, храбрость — эти добродетели пустынь. Если бы халифы, правившие в Мекке, Куфе, Медине, оставались верны сурово-

568

му образу жизни, какой вели первые четыре их великих предшественника, если бы в руках их было волшебное средство, которое заставляло бы наместников и полководцев до конца исполнять свой долг,— какая бы власть на свете могла победить этот народ? А теперь столько прекрасных стран оказалось во владении арабов, распространившаяся по всему свету торговля принесла в страну и богатства, и пышность, и роскошь, а наследственный трон халифов в Дамаске и тем более в Багдаде блистал так, как будто действие проис ходит в сказке из «Тысячи и одной ночи»,— и вот повторилась сцена, которая уже тысячекратно разыгрывалась на арене истории,— роскошная жизнь повлекла за собой вялость, утонченная слабость уступила грубой силе. Первый Аббасид избрал себе великого везиря, и этот везирь при преемниках его приобрел такой вес, что всесилие эмира аль-Омраха (эмира эмиров) наводило на всех страх — веэирь повелевал самим халифом. Поскольку большинство везирей было турками, а стража халифа тоже состояла из турок, в сердце монархии заложен был порок, который вскоре мог поразить все тело монархии. Страны арабов расположены были вдоль возвышенности, на которой, словно хищные звери, неусыпно бдили воинственные народы, курды, турки, моголы, берберы, против воли покорные власти арабов и только ждавшие удобного случая, чтобы отомстить им. Произошло то же, что с римской империей,— веэиры и наемники превратились в государей и деспотов.

2. Строем государства объясняется то, что кругообращение совершалось у арабов быстрее, чем у римлян. Государство было халифатом, другими словами — деспотией: самым строжайшим образом в лице халифа соединялись папа и император. Верили в неотвратимую судьбу, в слово пророка, предписывавшее полнейшее послушание, а это требовало покорности слову его преемника и слову наместников преемника,— этот деспотизм, вязавший души, проникал в управление всем государством. Но как же легко было, особенно в более удаленных провинциях, переходить от деспотической власти, осуществляемой от имени другого, к деспотической власти, осуществляемой от своего собственного имени! Вот почему почти везде наместники становились властными господами, а самое тонкое дипломатическое искусство халифа состояло только в том, чтобы умело тасовать наместников, отзывать их, менять местами. Когда Мамун предоставил слишком много свободы в Хорасане своему смелому полководцу Тахеру. он тем самым передал ему бразды правления; земли по ту сторону Гихона¹³ отпали от трона халифа, а туркам был открыт путь в самое сердце империи. То же самое повторялось со всеми наместниками, и, наконец, обширное государство стало подобно архипелагу, состоящему из отдельных островков, которые едва-едва связывались еще общими языком и религией, но которые сами по себе пребывали в страшном волнении и угрожали Друг другу. Семь или восемь столетий кряду сменяли друг друга эти островные государства, их границы были неустойчивы, но, наконец, большинство из них, но не все, оказались под властью османов. Государство арабов не знало никакого строя — вот величайшее несчастье для деспота и

^ 569

для  рабов.   Весь   строй   магометанских   государств—в   одном:   в   полной покорности воле бога и наместников его, в исламе.

3. Власть в арабском государстве была связана с правлением одного племени, вернее даже только одного рода этого племени, семьи Мохамме-да, а поскольку с самого начала законного наследника, Али, обошли, долгое время лишали власти и очень скоро прогнали совсем вместе с его родом, то возникли не только чудовищные распри между Омейядами и потомками Али, распрни которые спустя тысячу лет по-прежнему ожесточенно, питая религиозную вражду друг к другу, ведут турки и персы, но и кровавые бунты, которые не прекращались в различных провинциях арабского мира,— их пламя раздували то Омейяды, то наследники Али. В далеких землях появлялись обманщики, которые, выдавая себя за родственников Мохаммеда, навязывали свою волю народам, с мечом в руках или же своим ханжеским видом; даже более того, если Мохаммед основал государство, пророчествуя, то теперь то здесь, то там появлялись фанатики, которые, как и он, осмеливались говорить от лица бога. Уже сам пророк наблюдал подобные примеры, но подлинной ареной для таких обманщиков и безумцев стали Африка и Египет^12*. Можно было бы полагать, что все мерзости фанатизма и легковерия исчерпаны религией Мохаммеда,— если бы мы не замечали, к сожалению, что то же самое повторяется и в других религиях; однако деспотизм «старика гор»¹⁵ еще не был превзойден никем. Правитель собственного государства, ловкий, можно даже сказать, природный убийца, он мог каждому своему подданному повелеть: «Иди и убивай!» — и тот шел, хотя бы и рискуя жизнью; столетиями существовало это государство вероломных убийц.

^ V. Влияние арабских государств

Халифаты быстро росли и распадались, и цветение их было столь же кратким,— на более холодной почве едва ли хватило бы для всех этих изменений и тысячи лет. Восточный цветок быстро расцветает под влиянием более теплой природы,— это видим мы и в истории арабского народа.

1. ^ Торгуя на необычайно широких пространствах земли, арабы оказали такое воздействие на мир, какое вытекало не только из географического положения арабских стран, но и из национального характера арабов,— поэтому это их воздействие пережило государства арабов и отчасти продолжается поныне. Колено Корейш, к которому принадлежал Мохаммед, сопровождало в пути караваны, занимался этим и сам Мохаммед,— священная Мекка издавна была местом, где встречались между собою народы земли. Залив между Аравией и Персией, Евфрат, гавани Красного моря —

^12* «История   Северной   Африки»   Шлёцера,   «История   арабов   в   Африке   и   Испании» Кардона¹⁴.

570

это известные пути, по которым издревле шли индийские товары, здесь располагались и их склады: вот почему многие товары, которые везли из Индии, назывались арабскими, аравийскими,— арабским было все, что приходило из Индии, и самою Индию называли Аравией. Этот деятельный народ рано поселился на восточном берегу Африки и уже при римлянах служил посредником в торговле с Индией. А поскольку арабам принадлежали обширные края земли между Евфратом и Нилом, даже больше — от Инда, Ганга и Окса до Атлантического океана, до Пиренейских гор, до Нигера и вплоть до страны кафров, где были отдельные поселения арабов, то арабы могли в скором времени стать самым большим купеческим народом на земле. От этого много терял Константинополь, а Александрия превратилась в деревню; Омар же построил в том месте, где сливаются Тигр и Евфрат, город Бальзору, и одно время все товары с Востока шли только через этот город. При Омейядах столицей был Дамаск — старое купеческое поселение, естественный центр, куда могли стекаться караваны, город, расположенный в райской местности,— средоточие богатства и трудолюбия. Уже при Моавие был построен в Африке город Кайрван, позднее называвшийся Кахирой, и тогда вся торговля мира стала проходить через Суэц^13*. Во внутренней Африке арабы захватили всю торговлю золотом и каучуком, они открыли золотые рудники Софилы, основали государства Томбут, Тельмасен, Дарах, построили на восточном побережье значительные поселения и торговые города,— арабские поселения проникли даже на Мадагаскар. А когда при Валиде была завоевана Индия — вплоть до Ганга и Туркестана, то к Западу Азии прибавился еще и крайний Восток,— с Китаем арабы торговали издавна, торговля отчасти была караванной, отчасти морской — через Канфу (Кантон). Из Китая арабы вывезли водку, и количество ее впоследствии значительно возросло благодаря химии, которой арабы занялись первыми; к счастью для Европы, водка, а также вредный чай и кофе — арабский напиток, распространились здесь лишь спустя несколько столетий. Фарфор, а также, возможно, и порох европейцы узнали тоже от арабов, которые привезли их из Китая. Арабы господствовали на Малабарском побережье, они заплывали к Мальдивским островам, селились на Малакке и учили малайцев письму. И на Молуккских островах арабы основали позднее свои поселения и распространяли здесь свою веру, так что до прибытия португальцев торговля с Ост-Индией в этих водах целиком была в руках арабов и, если бы не пришли европейцы, была бы распространена ими и к югу и к востоку от этих мест. Именно войны с арабами и продиктованное христианским рвением желание отыскать след арабов даже в самой Африке послужили поводом, и португальцы сделали в те времена важнейшие морские открытия, изменившие лицо Европы.

2. ^ Религия и язык арабов — вот в чем заключалось иное, тоже весьма значительное,  воздействие,  которое  оказали  арабы   на  живущие  в  трех

^13* См.  «Историю открытий» Шпренгеля¹⁶, где немногим сказано многое, и указанные выше истории торговли.

571

частях земли народы. Захватывая земли, арабы повсюду проповедовали ислам или же требовали рабской покорности и дани,— в результате религия Мохаммеда распространилась до Инда и Тихона на востоке, до Феса и Марокко на западе, пересекла Кавказ и Имаус¹⁷ на севере, спустилась до Сенегала и страны кафров на юге, а также распространилась на два полуострова и весь архипелаг Ост-Индии,— у магометанства оказалось больше сторонников, чем у христианства. Что же касается взглядов, которым учит эта религия, то нельзя отрицать, что она подняла исповедающие ее языческие народы над уровнем примитивного идолопоклонства, отучила их поклоняться стихиям, звездам, людям и превратила их в ревностных почитателей единого бога, творца, правителя и судьи мира, которому надлежит угождать ежедневной молитвой, добрыми делами, чистоплотностью и полной покорностью его воле. Запрет вина препятствовал пьянству и ссорам, запрет есть нечистое способствовал здоровью и умеренности в пище; равным образом религия магометанства запрещала ростовщичество, азартную игру, множество суеверных обычаев и вывела не один народ из состояния варварства или испорченности, подняв его до уровня средней культурности; вот почему так презирает мусульманин христианскую чернь, нечистоплотную, преданную грубым телесным наслаждениям. Религия Мохаммеда, налагая свой отпечаток на человека, приучает его к душевному покою, к единству характера — черты, которые могут быть и опасны и полезны, но, во всяком случае, ценны и достойны уважения; напротив того, допускаемое ею многоженство, запрет любого исследования Корана, деспотизм в светских и духовных делах может повлечь за собой лишь дурные последствия^14*.

Но какой бы ни была религия, ее распространяло по всему миру чистейшее наречие Аравии, составлявшее гордость и радость всего народа,— нет ничего чудесного в том, что другие диалекты оказались в забвении, а язык Корана стал знаменем побед и всемирного господства арабов. Для цветущей, расселившейся по множеству стран нации крайне полезно, чтобы у разговорной и письменной речи был такой общий образец. Если бы у германцев, завоевавших Европу, была классическая, написанная на их языке книга, как Коран у арабов, то латынь не восторжествовала бы над германскими языками и не случилось бы того, что многие племена так и затерялись в безвестности. Но ни Вулфила, ни Кедмон, ни Отфрид не могли стать тем, чем остается Коран Мохаммеда для его приверженцев,— залогом древнего, чистого наречия, благодаря которому они могли вознестись к наиподлиннеишим памятникам своего племени и не перестали быть на всей земле одним народом. Язык считался у арабов благороднейшим наследием, еще и теперь разные диалекты его связывают друг с другом «ароды Востока и Юга, в их торговле, в их общении между собой,— и ни один язык никогда не связывал так народы.  А после греческого  арабский  язык,  быть  может,  всего

^14* Полезные замечания — в «Восточной библиотеке» Михаэлнса¹⁶, т. VIII, с. 33.

572

достойнее такого всеобщего распространения, поскольку, по крайней мере, lingua franca¹⁸, имеющая хождение в тех местах, кажется по сравнению с ним жалким нарядом нищего.

3. Разные науки сложились на этом богатом и прекрасном языке: когда аль-Мансур, Гарун-аль-Рашид и Мамун пробудили дух знания, науки из Багдада, столицы Аббасидов, распространились на север, на запад, но в первую очередь на восток; в течение длительного времени науки цвели на всем обширном протяжении арабского государства. Знаменитые школы находились в целом ряде городов — в Бальзоре, Куфе, Самарканде, Росетте, Кахире, Тунисе, Фесе, Марокко, Кордове и других; науки, которыми занимались в этих школах, перешли даже к персам, индийцам, к некоторым татарским народам, попали даже в Китай и повсюду, вплоть до Малайских островов, становились рычагом новой культуры в Азии и Африке. Арабы занимались поэзией и философией, географией и историей, грамматикой, математикой, химией, медициной, и в большинстве наук они открывали новое, расширяли круг знаний и воздействовали на дух народов как благодетели их.

Поэзия была древним наследием арабов, дочерью свободы, а не милости халифов. Она цвела задолго до Мохаммеда, ибо поэтическим был сам дух народа, и тысяча предметов пробуждала его. Что только не поощряло поэтические стремления — и страна, и образ жизни, и паломничество в Мекку, и поэтические состязания в Оккаде, и честь, которой удостаивался новый поэт от своего племени, и гордость, которую вызывал у народа сам язык, легенды народа, склонность к приключениям, любви, славе, даже и одиночество, и мстительность, и жизнь странника; Муза арабов отмечена пышными образами, гордыми, великодушными чувствами, глубокомысленными речениями и какой-то безмерностью в похвалах и порицаниях. Выраженные в поэзии чувства и мысли — это словно скалы, угловатые, одинокие, устремляющиеся к небу; в устах молчаливого араба пламя слов — словно молния меча, стрелы острого ума — словно стрелы лука. Пегас его — благородный конь, иногда неприметный, но понятливый, верный, неутомимый. А поэзия персов, которая, как и сам персидский язык, произошла от арабской поэзии, стала более спокойной и веселой, как подобает самой стране и характеру народа; персидская поэзия — дочь земного рая. И хотя ни арабская, ни персидская поэзия не желала, не могла подражать художественным формам греков — эпосу, оде, идиллии, тем более — драме, не подражала им и тогда, когда ближе познакомилась с ними, поэтический дар персов и арабов, и именно поэтому, сказался очень явственно и украсился своими особыми красотами. Ни один народ не может похвалиться столькими покровителями поэзии, сколько было у арабов в лучшие времена их истории,— в Азии они своей страстью к поэзии заражали даже татарских, в Испании — христианских князей и вельмож. Gaya ciencia²⁰ поэзии Лимузена и Прованса словно навязана, словно напета в уши врагами христиан, соседями-арабами, так постепенно, медленно, непослушно Европа училась внимать более тонкой, живой поэзии.

573

Прежде всего под небом Востока складывался самый фантастический род поэзии — сказка. Древние легенды рода, которых никто не записывал, со временем сами становились сказкой, а если воображение народа, рассказывавшего сказки, настроено на всяческие преувеличения, непонятности, на все возвышенное и чудесное, то даже обыденное превращается в редкостное, даже знакомое во что-то особенное, и вот к такому-то рассказу о редкостном и особенном с удовольствием прислушивается, учась и развлекаясь, праздный араб в своем шатре, в кругу общества или на пути в Мекку. Уже во времена Мохаммеда среди арабов появился персидский купец, рассказы которого были столь приятны, что Мохаммед опасался, как бы они не превзошли сказки Корана,— и на самом деле кажется, что самые лучшие произведения восточной фантазии — персидского происхождения. Веселая болтливость персов, их любовь к пышности и роскоши придали их древним легендам своеобразную романтическую и героическую форму, которую возвышают фантастические создания — преображенные фантазией животные близлежащих гор. Так возникла страна фей — пери и нери — у арабов нет даже слов, чтобы называть их,— и эти пери проникли и в романы средневековой Европы. Позднее арабы свели свои сказки в целый цикл, причем блестящее правление халифа Гарун-аль-Рашида послужило сценой, на которой развертываются все события, а такая форма рассказа послужила Европе новым образцом — как скрывать тонкую истину в фантастическом одеянии невероятных событий, как преподавать изощреннейшие уроки жизненной мудрости в тоне пустого времяпрепровождения.

Обратимся теперь к сестре сказки — к арабской философии, которая, как везде на Востоке, выросла на основе Корана, а благодаря переведенному на арабский язык Аристотелю только обрела научную форму. В основе всей религии Мохаммеда лежало чистое понятие единого бога, а потому трудно представить себе философскую мысль арабов, которая не была бы связана с этим понятием, не выводилась бы из него и не складывалась бы в метафизическую форму созерцания,— а также и в форму возвышенных похвал, изречений, сентенций. Арабы почти до конца исчерпали синтез метафизики и поэзии и сочетали свою метафизическую поэзию с возвышенной мистической моралью. Возникли разные течения, которые спорили друг с другом и в спорах уже заняты были той тонкой критикой чистого разума, к которой схоластике Средних веков не осталось прибавить ничего, кроме как тонко разделять уже данные понятия в согласии с европейскими, христианскими догматами. Первыми теологической метафизике научились иудеи, позднее она пришла в новоот-крывшиеся христианские университеты, где поначалу Аристотеля видели исключительно в свете арабской, а не греческой традиции и где отточены и утончены были философская спекуляция, полемика и философский язык. Итак, неученый Мохаммед, как и самый ученый греческий мыслитель, указали направление для всей метафизики более новых времен, им одинаково принадлежит эта честь; а поскольку многие арабские философы одновременно   были   поэтами,   то   в   Средние   века   у   христиан   мистика

574

тоже всегда шла бок   о   бок   со   схоластикой,— ибо они переходят одна в другую.

В грамматике арабы видели славу своего племени, так что, гордясь чистотой и красотой языка, перечисляли все слова и все формы, и уже в ранние времена ученый, как рассказывают нам, мог нагрузить словарями шестьдесят верблюдов. И этой науке от арабов первыми научились иудеи. Своему старому, гораздо более простому языку они старались привить грамматику по образцу арабов,— такая же грамматика была в употреблении и христиан вплоть до самого последнего времени; как раз в противоположность этому в наши времена арабский язык послужил живым примером для того, чтобы начать естественно и в соответствии со здравым рассуждением понимать и еврейскую поэзию, то, что было образом, и рассматривать как образ и смести с лица земли бесчисленных кумиров распространенного у иудеев лживого искусства толкования²¹.

Рассказывая историю, арабы не добивались того успеха, что греки и римляне , и это потому, что арабам не были известны свободные государства, а стало быть, и практика прагматического рассуждения обо всех общественных делах, поступках и событиях. Они умели писать сухие, короткие анналы, а в жизнеописаниях постоянно рисковали впасть в поэтический тон, осыпая похвалами своего героя, или в тон несправедливого порицания, при характеристике его недругов. Ровный стиль историографии так и не сложился у них; их история — это поэзия или рассказ, проникнутый поэзией, но, напротив того, полезны для нас и посейчас арабские хроники и исторические описания стран, например стран внутренней Африки, которые они знали и которых мы не узнали и по сей день^15*.

Наконец, наибольшие заслуги принадлежат арабам в математике, химии и медицине,— в этих умноженных ими науках арабы стали учителями Европы. При аль-Мамуне была в долине Санджар, близ Багдада, измерена географическая долгота; арабы-астрономы — хотя науку эту использовало суеверие — составляли карты неба, астрономические таблицы и разнообразные инструменты, затрачивая огромный труд, причем ясное небо и прекрасный климат обширного государства способствовали им в этих начинаниях. Астрономия применена была и к описанию Земли; географические карты и статистические сведения о разных странах были составлены задолго до того, как мысль об этом возникла в Европе. Благодаря астрономии арабы установили свою систему исчисления времени, а знания о движении небесных светил шли у них на пользу мореплаванию; многие термины в астрономии — арабского происхождения, и вообще имя этого народа вечными буквами начертано на небесах,— как не написать его на земле. Книгам, в которых запечатлено усердие математиков и астрономов-

^15* Большинство таких материалов до сих пор не использованы или не известны. У немецких ученых есть знания и трудолюбие, но нет средств, чтобы издать старинные тексты должным образом: в других странах есть фонды и богатые учреждения,— но ученые дремлют. Наш Рейске²² стал мучеником святого трудолюбия в греко-арабских занятиях — мир праху tuj! Ученостью его пренебрегли,— а ведь долго придется ждать второго такого ученого!

575

арабов, нет числа, но большинство из них до сих пор неизвестны или лежат без употребления,— бессчетное множество их уничтожили война, огонь, а то и небрежность и варварство. Благороднейшие знания, какие только ведомы человеческому уму, благодаря арабам проникли даже в Татарию и монгольские земли, больше того — даже в замкнутый Китай; в Самарканде составляли астрономические таблицы и определяли астрономические эпохи — все это до сих пор верно служит людям. Знаки счетного искусства — цифры — мы получили от арабов; слова «алгебра» и «химия» — тоже арабские. Арабы произвели на свет и ту и другую науку и дали роду людей новый ключ к тайнам природы, не только для медицины, но и для всех разделов физики, и ключ этот был в применении на протяжении веков. Поскольку, занятые физикой, они меньше внимания уделяли ботанике, а анатомией не могли заниматься совсем, ибо закон их запрещал это, то они тем более мощное влияние оказали на фармацевтику своей химией, а на распознавание болезней и темпераментов почти уже суеверным наблюдением всех внешних признаков их и наружных примет. Чем был Аристотель для философии, чем были Евклид и Птолемей для математики, тем же Гален и Диоскорид стали для медицины, хотя, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что, следуя за греками, арабы не только сохраняли, умножали и распространяли самые необходимые для нашего людского рода знания, но в некоторых случаях и искажали их. Восточный вкус, которым отмечены были эти науки у арабов, долгое время оставался у этих наук и в Европе, и лишь с великим трудом удалось отмежеваться от него. И в некоторых искусствах, как, например, в архитектуре, многое из того, что мы привыкли называть готическим вкусом,— на самом деле вкус арабский, он своеобразно сложился у них на основании тех архитектурных образцов, которые эти грубые завоеватели видели в странах греческого мира; вместе с ними арабский вкус пришел в Испанию, а уже оттуда распространился и в другие страны. 4. Наконец, нам следовало бы рассуждать сейчас и о блестящем романтическом рыцарском духе, который несомненно примешался благодаря арабам к европейскому духу приключений,— однако этот последний вскоре сам предстанет перед нами.