Доклад на методологическом семинаре кафедры 4 марта 2010 г

Вид материала

Доклад

Содержание Самый трудный вопрос.

Подобный материал:

• Ли Елена Львовна, 227.21kb.
• Л. Я. Косалс д э. н., профессор кафедры экономической социологии, факультет социологии, 146.34kb.
• Доклад на научно-методологическом семинаре «Проблемы государственного регулирования, 354.11kb.
• Нажмеденова Алтын Габдрешовна Адрес кафедры Толеби, 94, intro 2, корпус 1 Образование, 33.88kb.
• Рекомендации по подготовке, 272.06kb.
• Л. Г. Голубкова Доклад был представлен в два этапа: 11 ноября на семинар, 816.34kb.
• Публичный доклад моу «Каргинская средняя общеобразовательная школа» за 2008 – 2009, 964.64kb.
• М. А. Коваль заместитель руководителя Управления Росприроднадзора по Оренбургской области,, 174.66kb.
• Доклад на семинаре 12 марта 2004 г. "Воспитание в сельской школе как связь времен", 125.62kb.
• Принят Государственной Думой 24 марта 2010 года Одобрен Советом Федерации 31 марта, 1546.45kb.

Доклад на методологическом семинаре кафедры 4 марта 2010 г.

Профессор исторического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова А.С. Барсенков


Социализм советского типа как этап отечественной истории XX века


История России и история утверждения социалистических отношений в мире в XX веке оказались неразрывно связаны. Результаты и последствия этого соединения до сих пор не оставляют равнодушными ни политиков, ни исследователей. Позиции участвующих в дискуссии часто бывают противоположными, что свидетельствует о методологической разноголосице, которая присуща нынешнему российскому гуманитарному знанию. Между тем, на наш взгляд, постепенно складываются предпосылки если не для сближения взглядов, то, по крайней мере, лучшего взаимопонимания в рамках академического сообщества. Движение в этом направлении предполагает адекватное представление о современном историческом и политическом контексте, определяющем наше видение истории советского общества, анализ методологического инструментария исследователей и связанных с ним возможностей научной интерпретации судьбы России в XX веке.

Однако создание современной концепции истории советского общества наталкивается на ряд трудностей, связанных с идеологической жизнью страны последних двадцати лет. Отказ от классового подхода в пользу «общечеловеческих ценностей», под которыми подразумевались ценности либеральные, был настоящей методологической революцией, коренным образом менявшей взгляд на советскую историю, прежде всего, 1920-х — 1930-х гг. Появление понятия «человеческое измерение»¹ истории и политики актуализировало социальную проблематику, которая ранее была вне поля зрения: историю повседневности, историю быта. Акцент в изучении переносился именно на ту сферу, развитие которой ранее в СССР сознательно ограничивалось: в обществе длительное время культивировались скромность, аскетизм и даже жертвенность. Обычные «мещанские» потребности рассматривались как чрезмерные, избыточные. Стало известно и о масштабах жертв, понесенных народом в 1920-х — 1930-х гг. Именно тогда стал обсуждаться вопрос о человеческой цене, заплаченной за то, что в нашей стране стали называть социализмом.

Новый подход задвигал на второй план вопрос о мотивации политики большевиков в 1917—1930-е гг. и об исторических границах (состояние экономики, социальная структура общества и уровень его культуры, менталитет элиты, внешние условия), в которых принимались предопределившие дальнейшее развитие страны решения. И если раньше смысл событий связывали с построением социализма в условиях мало подготовленной для этого России, то теперь акцент переносился на незаконный захват власти с целью утверждения большевистской диктатуры, которая использовалась для проведения «социалистического эксперимента»². А поскольку уже сама терминология задавала определенный вектор оценок, то и выводы авторы делали соответственные: в СССР был построен «не социализм и не ранний социализм», а «казарменный псевдосоциализм, тоталитаризм», «бюрократический социализм», «мутантный социализм», стране был навязан «маргинальный путь» развития³.

Трудности создания современной научной концепции истории советского общества объективно связаны и с переходным состоянием самой исторической науки, в котором она пребывает с конца 1980-х гг.

При анализе сложного исторического феномена, каким являлось советское общество, необходимо учитывать ряд важнейших методологических моментов. Во-первых, объяснение не равно оправданию. В ходе объяснения историческая наука реализует одну из важнейших своих функций — прогностическую⁴. В этом случае историк отвечает не на вопрос «кто виноват?», а объясняет «почему произошло». Его задача — выяснение причинно-следственных связей событий и явлений, их жесткую обусловленность предшествующими обстоятельствами. Речь идет о преемственности исторического развития страны на каждом ее этапе. Анализ прошлого на основе современных моральных оценок оказывается малоконструктивным в научном плане: траектории сложных исторических процессов невозможно прогнозировать на их начальной стадии; сама же мораль является подвижной категорией (во временном, социальном, пространственном планах). Одна из ныне распространенных ошибок — обращение к современным этическим критериям при рассмотрении совершенно иной исторической среды.

Во-вторых, исторический процесс неделим, общество — сложная система, в которой все взаимосвязано, переплетено. Об этом приходится напоминать потому, что сейчас едва ли не наиболее распространенной формой фальсификации истории советского общества является неполнота представляемого материала, тенденциозно-избирательное отношение к фактам. Относительная доступность «кирпичиков» исторических знаний создает иллюзию о легкости их профессионального использования и неистребимую тягу таких даже дипломированных «историков» к сенсациям и «открытиям».

В-третьих, полнота привлеченных для анализа фактов предполагает их определенную субординацию, вычленение главных, решающих, оказавших наибольшее влияние на развитие общества. Это заставляет напоминать о важности следования принципу историзма. Он реализуется через исследование исторической ситуации, в рамках которой происходит «взаимодействие» объективных долговременных тенденций развития общества с широким спектром внешних обстоятельств (войны, кризисы, перевороты, роль отдельных личностей и т.д.) Умение «погрузиться» в историческую ситуацию является важным критерием исторического профессионализма.

В-четвертых, при изучении истории советского общества требуется особая методологическая тщательность. Отход от штампов прошлого стимулировал поиск новых теоретических ориентиров, который не завершен и сегодня. Мы полагаем, что многие заявленные походы обладают определенным эвристическим потенциалом, позволяющим изучать и увидеть общество под определенным углом зрения⁵. В то же время, выбор методологического инструментария во многом определяется характером объекта или его состоянием, и этот выбор связан с личностными, порой мировоззренческими качествами историка. Применительно к истории советского общества, на наш взгляд, могут быть особенно продуктивны две новации последних 15—20 лет. Первая это — теория о типах развития общества и вторая — синергетический подход к изучению исторических явлений, на чем мы остановимся чуть ниже.

Не вдаваясь специально в дискуссию по поводу определения того, что такое социализм, отметим, что этот термин понимается в разных смыслах. Во-первых, как мечта и как идея создания общества справедливости, в котором не будет насилия и угнетения, а отношения между людьми носят солидарный характер. Эти идеи нашли отражение во всех мировых религиях, а также в широко известных утопических учениях, которые возникали в различное время у разных народов. Во-вторых, социализм как общественно-экономическая формация, возникающая в результате исчерпания предшествующим ему капитализмом ресурсов поступательного развития и завершающая историю человечества, основанную на эксплуатации. Такое толкование социализма, как известно, представлено у Маркса, получило название «научного социализма», широко и быстро распространилось в мире.

Третье и четвертое толкования социализма связаны с различными представлениями о путях и способах утверждения коммунистической формации.

В начале XX в. в Европе появилось течение, которое в нашей стране всегда считалось оппортунистическим, поскольку оно отвергало методы насильственной борьбы. Лозунг «Цель ничто, движение все», связывавшийся с именем Бернштейна, предполагал добиваться улучшения положения трудящихся в рамках существовавшей капиталистической системы. Борьба рабочих за то, чтобы это общество становилось более справедливым, должна была со временем придать ему новое качество, вопрос же о переходе к коммунистической формации утрачивал практическую перспективу. По сути, это — путь, по которому пошла европейская социал-демократия после Первой мировой войны.

И, наконец, четвертая трактовка социализма связывала и связывает это понятие с той системой общественных отношений, которые утвердились в СССР после 1917 г. И поскольку наша страна была первой, а долгое время и единственной, где была предпринята попытка перехода к новой формации, то сложившаяся здесь система институтов стала считаться универсальной, «истинно» социалистической, по своему эталонной. По мере же послевоенных успехов в построения социального государства на Западе, с одной стороны, и накоплении черт стагнации в СССР, с другой, термин «социализм» применительно к советскому обществу стал вызывать негативные ассоциации.

Представляет интерес определение социализма, данное лидером постсоветской школы критического марксизма А.А. Бузгалиным. Он считает, что «социализм может быть охарактеризован не столько как стадия общественно-экономической формации, сколько как процесс перехода от эпохи отчуждения к «царству свободы» (коммунизму). Ученый считает, что этот процесс будет включать в себя революции и контрреволюции; первые ростки нового общества в отдельных странах и регионах, их отмирание и появление вновь; социальные реформы и контрреформы в капиталистических странах; волны прогресса и спада различных социальных и собственно социалистических движений. Бузгалин подчеркивает, что «нелинейность, противоречивость, интернациональность этих сдвигов составляет специфику социализма как процесса рождения нового общества во всемирном масштабе»⁶.

Столь широкое толкование социализма заставляет нас вернуться к понятию «реальный социализм». Мы считаем контрпродуктивным негативное или ироничное к нему отношение. В настоящее время существуют понятия «шведский социализм», «австрийский социализм», «социализм с китайской спецификой», «советский социализм». Все они отражают специфику движения к воплощению социалистической идеи народов, находящихся на различных уровнях социально-экономического развития и обладающих важными, отличающими их от других, национальными социокультурными особенностями. Мы предлагаем оперировать понятием «социализм советского типа» как нейтральной научной категорией. Она призвана описать законченный этап отечественной истории (1917—1991 гг.), а также объяснить причины и специфику утверждения определенного типа общественных отношений в контексте развития страны в XX веке.

К числу методологических приобретений последних лет следует отнести понятие тип развития общества. Его эвристический потенциал сравнивают с такими категориями, как общественно-экономическая формация, способ производства и т.п. Тип развития означает историческую тенденцию, характеризующую соотношение между потребностями и условиями развития общества. «Эти потребности и условия воспринимаются строго определенным для данного типа развития образом, который, закрепляясь в ходе человеческого развития в конкретных социальных института, воспроизводится через систему этих институтов, обуславливая поведение системы в новых обстоятельствах». Выделяют два типа развития общества: инновационный и мобилизационный⁷.

При наличии в распоряжении социума необходимых для развития жизненно важных средств и ресурсов (финансовых, временных, интеллектуальных, внешнеполитических и т.п.) формируется инновационный тип развития. Он основан на принципе опережающих инвестиций различных видов ресурсов, и, прежде всего, финансовых, и предполагает соответствующий уровень образования населения, развитие науки, «качества» работников. В системе развития по инновационному пути определяющую роль играют экономические факторы. Экономические интересы субъектов хозяйствования совпадают с интересами государства, а роль импульсов развития выполняют внутренние экономические потребности, обусловленные органичным ритмом движения общества. В этом случае имеющиеся ресурсы отвечают возникающим потребностям. Данный тип социальной организации определяют как экономико-центричный.

Мобилизационный тип развития формируется как способ развития в условиях дефицита необходимых для развития ресурсов и/или в случае опережения встающих перед социумом задач степени зрелости внутренних факторов либо субъектов развития. Давление внешних по отношению к системе обстоятельств и дефицит времени предопределяют необходимость форсированных темпов развития, что, обусловливает неорганичный, вынужденный характер развития. Политическая система и политический режим выступают инструментами развития, характер которых предопределен качеством ресурсной базы. Противоречие между потребностями государства и имеющимися у него ресурсами разрешается через применение государством мер принуждения и насилия. Приоритет политических факторов в данном типе социальной организации дает основание определить ее как политико-центричную.

Новые возможности изучения истории советского общества связаны с появлением синергетического подхода к истории, вызывающего в последние полтора десятилетия возрастающий интерес исследователей. Он основан на таких понятиях, как нелинейность, неустойчивость, непредсказуемость, альтернативность общественной динамики. Для историков это привлекательно новым взглядом на развитие неустойчивых ситуаций в ходе человеческой истории, что требует учета разного рода случайностей, малых воздействий, которые невозможно предугадать и прогнозировать. Особую важность для понимания истории приобретает развитие в точке бифуркации — точке ветвления процесса, являющейся отправной для новой линии эволюции. Ярким примером является социальная революция, означающая кардинальную перестройку общественной системы.

Основное отличие нового подхода от ставших классическими схем заключается в том, что ранее преобладали принципы детерминизма, а случайность считалась чем-то не слишком значительным. Неравновесность, неустойчивость воспринимались как нечто негативное, разрушительное, сбивающее с «нормальной» траектории развитие, которое мыслилось как безальтернативное. В синергетике же идея эволюционного подхода сочетается с многовариантностью исторического процесса и многомерностью истории. Синергетический подход оказывается особенно продуктивным для изучения мировой истории XX века. Он позволяет, по выражению философа А.С. Ципко, «вырваться из объятий марксистского фатализма»⁸ и снять препятствия для изучения всего многообразия вариантов развития, которое заключено в такой сложной системе, какой является общество.

1929—1938 гг. — завершающий этап становления социализма советского типа, когда приобрели зрелые формы те его черты, которые в различной модификации просуществовали до середины 1980-х гг. Часто этот период ассоциируют с утверждение «сталинизма», акцентируя внимание преимущественно на репрессивных сторонах тогдашнего политического режима, олицетворявшего власть одного человека. При таком подходе вольно или невольно 30-е годы отрываются от предшествующего развития страны, что с профессионально-исторической точки зрения является глубоко ошибочным, поскольку «наступление социализма по всему фронту» было закономерным продолжением тех политических, экономических, социальных и идеологических тенденций, которые утвердились в стране после Октября 1917 г. Каковы главные черты сложившейся системы?

Первая. Утверждение Сталина в качестве главного носителя верховной власти и высшего арбитра. Он выражал массовые настроения, которые были созвучны значительным слоям партийцев. В рамках существовавших внутрипартийных процедур Сталин сумел оттеснить от власти своих конкурентов. Он обладал набором харизматических качеств, которые соответствовали массовым представлениям о пролетарском вожде (простота поведения, краткость и ясность изложения мыслей, бескомпромиссная жесткость оценок, четкость постановки задач).

Вторая. Складывание моноидеологии – единой и обязательной для всех граждан системы взглядов на то, что происходило и происходит в стране и за ее пределами. Конструируется «учение марксизма-ленинизма» – набор теоретических и политических идей Маркса, Энгельса и Ленина в трактовке Сталина, который становится их единственным толкователем и продолжателем.

Третья. Формируется тип политического устройства, который получил название «партия-государство». Особую роль партии в России связывали с противоречием между постановкой масштабных задач и крайне низким культурным уровнем основной массы населения. Относительно немногочисленная группа «сознательных» партийцев должна была обеспечить головокружительный по историческим меркам переход от отсталого русского капитализма к обществу справедливости и изобилия. Их этого вытекали требования к самой партии: она строилась как военизированная организация.

Четвертая. Создание планово-директивной экономики. В ее основании лежало представление о том, что в условиях социализма хозяйственная жизнь определяется не стихией рынка, а способностью и готовностью пролетарского государства сознательно определять экономические приоритеты. Такая экономика позволяла концентрировать ресурсы на нужных направлениях, но при этом она не обладала импульсами внутреннего саморазвития.

Пятая. Масштабная модернизация Вооруженных сил СССР, которая шла параллельно с реконструкцией всей экономики. Это приводило к повышению удельного веса ВПК в экономике, высокой степени ее милитаризации, влияло на общественные настроения.

Шестая. Радикальное повышение уровня культуры всего населения. Введением обязательного начального образования ликвидировалась почва воспроизводства неграмотности. Перестроенная система среднетехнического и высшего образования позволила в основном ликвидировать острый кадровый голод новых производств. Она становилась одним из важнейших элементов социальной мобильности, повышения статуса значительных групп молодежи.

Седьмая. Приоритетное внимание к науке. Была найдена новая форма ее организации: созданы специализированные научно-исследовательские институты, которые превращались в мозговые центры для интеллектуальных прорывов. Государство централизованно и в значительных размерах финансировало научную деятельность. Престиж ученых был высок, их работа хорошо оплачивалась.

Восьмая. Административное регулирование трудовых отношений. При этом тяготы и издержки раскладывались на все социальные группы.

Партийные, государственные, хозяйственные, военные руководители высокого ранга обладали возможностью качественно отличавшегося от других граждан потребления. В то же время их рабочий день не был ограничен, они несли строгую персональную ответственность и подвергались высокой степени риска: срыв плана, невыполнение задания, подозрительное прошлое, сомнения в лояльности – все это являлось поводом для репрессий против них и членов их семей.

К другой группе относились преимущественно горожане (инженеры, служащие, рабочие), труд которых оплачивался в соответствии с определенной государством тарифной сеткой. Зарплаты были невысоки. В оплате присутствовала уравнительность. Ограничения в перемещении с одного места работы на другое были связаны с появлением трудовых книжек, а также введением института прописки.

Следующая категория работников – колхозные крестьяне – за свой труд получали оплату, которая не покрывала затраты. Большинство кормились преимущественно с приусадебных участков, которые предоставлялись лишь при условии работы на колхозных полях и фермах. Фактически колхозники были прикреплены к своим деревням: крестьяне не имели паспортов, а без них передвижение по стране было невозможным.

Наконец, особой общностью граждан, труд которых интенсивно использовался в решении задач индустриализации, были заключенные. В 1930 году в составе ОГПУ было создано Главное управление лагерями (ГУЛАГ). Труд заключенных стал включаться в государственные планы. Они работали на освоении отдаленных местностей, на заготовках леса, добыче полезных ископаемых, трудоемких земляных и других работах. В этом секторе экономики существовали специфические научно-технические структуры – «шарашки».

Однако страх был не единственным стимулом к труду. Успехи первых пятилеток неотделимы от искреннего энтузиазма конца 1920–1930-х годов. В его основе лежала сохранявшаяся романтическая идея революционного преобразования общества путем утверждения принципов всеобщего равенства и справедливости, впервые реализуемая именно в нашей стране. Готовность сознательно идти на жертвы, неудобства и тяготы делала возможным намечать такие темпы преобразований, которые в других условиях были нереальны.

Этот энтузиазм стимулировался сверху. Поддержка «ударничества» в годы первой пятилетки, стахановского движения в период второй пятилетки выливалась в мощные пропагандистские кампании. «Ударников», «стахановцев», «передовиков» окружали почетом и уважением, их имена гремели по всей стране. Широко применялись награждения грамотами, присуждение почетных званий. Учреждались ордена и медали, которые вручались за яркие производственные достижения.

Девятая. Особая роль идеологических инструментов, к которым относили не только агитацию и пропаганду, но и общественные науки и искусство. Все они рассматривались как части единого идеологического фронта, не допускавшего отступления ни на одном из его участков. Стремление к идейному единству творческих сил было воплощено в создании союзов писателей, художников, композиторов, архитекторов. Союзы стали приводными ремнями партии в сфере художественного творчества. В 1930-е годы появились цензурные органы. Ограничивалось распространение любой информации, кроме официальной. Этой цели служили «чистки» библиотек и передача на «спецхранение» научных трудов, художественных и публицистических произведений, не укладывавшихся в директивные представления.

Десятая. Закрытость от внешнего мира. В крайне скудной и только в официальной версии давалась информация о жизни в капиталистических странах.

Одиннадцатая. Культ скромности, личного аскетизма. Приоритет коллективных интересов над личными, индивидуальными.

Двенадцатая. Агрессивный атеизм, вынужденные отступления от которого обозначились только в годы Великой Отечественной. Место старой веры должна была занять новая – коммунистическая.

^ Самый трудный вопрос. Приход к власти большевиков не был, как это часто пишут, случайным явлением. В его основе лежал глубокий социально-культурный раскол, который имелся в реальной, непридуманной России начала XX века. Тонкому слою европеизированной элиты противостояла громадная масса бедного и неграмотного населения. Противоречия были усугублены войной: голодавшие в окопах солдаты-крестьяне плохо понимали промышленников-капиталистов и воров-чиновников, наживавшихся в это же самое время. Крайнюю нечувствительность проявили и те социально-политические силы, которые оказались у власти после Февраля 1917 года: у четырех правительств не хватило политической воли взяться за решение острых проблем, которые действительно волновали большинство населения России. «Нашелся бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на социальную революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?» – адресовал вопрос меньшевикам и эсерам В.И Ленин.

Условия глубокого российского кризиса в соединении с готовностью большевиков к насилию обусловили жестокость революции и Гражданской войны. Понятие «враг народа» возникло не в 1937-м, а в 1917 году, тогда же была сформулирована идея солидарной ответственности целых социальных и политических групп: в ноябре 1917 года кадеты были объявлены «партией врагов народа».

Большевики с самого начала открыто заявили, что собираются править посредством диктатуры, которая (в разных формах) была направлена против всех непролетарских слоев, в том числе и основной массы российского населения – крестьянства. Все это, а также большевистское видение социализма нашли отражение в принятой в 1919 году программе партии. В этом документе были зафиксированы те идеи, воплощением в жизнь которых занимался Сталин.

Для построения «царства свободы и справедливости» в экономически не подготовленной для этого стране лидеры большевиков были готовы идти на самые решительные меры, включая насилие. В 1920 году Н.И. Бухарин писал: «Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материла капиталистической эпохи». Позднее Сталин публично выражался более «деликатно»: «Есть люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, – это грубейшая ошибка. <…> Люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются».

После Октября 1917 года родилась практика превентивных репрессий, призванных сломить волю к сопротивлению тех лиц и групп, которые выступали против социализма и советской власти в большевистском понимании. Репрессивная политика прошла через три этапа.

На первом этапе, который охватывает период революции и Гражданской войны, революционный террор был направлен против «классовых врагов»: бывших буржуа, землевладельцев, офицеров, буржуазной интеллигенции, духовенства, казачества и членов их семей. Это приобрело форму «красного террора» (расстрелы заложников, помещение в специальные лагеря).

Второй этап репрессий приходится на конец 1920-х – начало 1930-х годов. В качестве объектов превентивного подавления выступали уже не только бывшие «классовые враги», но и те, которые открыто не принимали или сомневались в правильности курса на форсированную индустриализацию и коллективизацию. Пассивной лояльности было уже недостаточно: требовалось активное участие в реализации дерзостных планов. Отсюда – серия громких показательных процессов против интеллигенции, старых «буржуазных» специалистов, преследование противившихся коллективизации и раскулачиванию.

Третий этап начинается в середине 1930-х годов. Теперь под каток «политической целесообразности» вместе с прежними группами стали попадать члены ВКП(б), особенно с дореволюционным стажем, несогласные с проводимым курсом и недовольные лично Сталиным. В условиях жесткой партийной дисциплины, установленной еще при Ленине, реальная политическая жизнь в 1920–1930-х годах была загнана в подполье и любое оппозиционное движение обретало форму заговоров со всеми вытекающими отсюда последствиями. Упреждая политических противников, Сталин устранил ту группу бывших соратников, которую считал для себя опасной. На масштабы репрессий повлияла и его личная жестокость: удары по «врагам» наносились не точечные. Оправданием решительных мер служила угроза со стороны Германии. Эта же идея лежала в основе Большого террора: его жертвами становились те группы, которые, по мнению властей, могли в годы войны составить «пятую колонну». Через девять лет на заседании Политбюро Сталин признавался: «Война показала, что в стране не было столько внутренних врагов, как нам докладывали и как мы считали. Многие пострадали напрасно. Народ должен был бы нас за это прогнать. Коленом под зад. Надо покаяться».

Исключительная роль принуждения как инструмента форсированного строительства социализма, предопределяла особое положение правоохранительных и репрессивных органов в политической системе Советского государства (ВЧК, ОГПУ, НКВД, суда и прокуратуры). На эти органы ложилась не только задача обеспечения внешней и внутренней безопасности, но и мобилизация людских ресурсов на решение поставленных партией задач. В их обязанности входили наблюдение за руководителями всех уровней, контроль над общественными настроениями. Органы обеспечивали выполнение трудовых обязанностей работниками госучреждений, предприятий, колхозов, структур ГУЛАГа.

Следует специально отметить, что все эти элементы сталинской системы были жестко взаимосвязаны и взаимозависимы, выпадение или ослабление одного из них ставило под сомнение функционирование всей системы в целом. При этом нельзя забывать главной цели, ради которой она создавалась: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет, – говорил Сталин. – Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

В 1930-е советскому народу удалось совершить подлинный исторический подвиг. Страна осуществила мощный рывок в развитии, качественно преобразился ее социально-экономический и культурный облик, изменилось место в мире. Колоссальные результаты были достигнуты неимоверно драматичными усилиями, за них была заплачена высокая человеческая цена.

Решение грандиозных задач было обеспечено государственно-политической системой, которая носила мобилизационный характер. Построенная жестко централизованно, в духе военного времени, она сумела обеспечить концентрацию имеющихся ресурсов на главных направлениях. Сочетая принуждение и моральные стимулы, используя страх и энтузиазм, созданная вертикаль управления в целом решила те задачи, которые встали перед страной в конце 1920-х гг.

Изначально подразумевалось, что период чрезвычайного напряжения не будет вечным, хотя сроки его завершения прямо не определялись. Было понимание того, что после «скачка в социализм» экономическая мотивация труда должна заменить принуждение, государству предстоит вернуть «социальные долги» (изменить пропорции народного хозяйства в пользу отраслей, непосредственно работающих на удовлетворение потребностей широких масс). Содержание Конституции 1936 г демонстрировало осознание необходимости отказа от диктатуры переходного периода — со свойственными ей ограничениями и неравноправием граждан, — и утверждения демократии. Однако история такой шанс реализовать не дала. Развязывание нового мирового вооруженного конфликта во второй половине 1930-х гг. привело не к «ослаблению гаек», а к их вынужденному «закручиванию». Последовавшая затем борьба против нацистской Германии и вовсе сняла вопрос об изменении тех инструментов государственно-политического управления, которые сложились в СССР к концу 1930-х гг.

Победа над фашизмом вызвала не только гордость за страну, которая смогла выдержать тяжелейшее за всю историю испытание, но и породила массовые надежды на либерализацию всей системы общественных отношений, поворот в политике от решения исключительно общенациональных задач к курсу, направленному на улучшение жизни тех самых трудящихся, ради которых социализм и создавался. Надежды на изменения в деревне (вплоть до «отмены» колхозов) питали крестьяне, интеллигенция рассчитывала на большую свободу самовыражения⁹, видные представители партийно-государственной элиты также полагали, что в экономической политике необходимо значительно усилить социальную составляющую. (Этот подход нашел яркое отражение в проекте новой программы ВКП (б), разработанном в 1947—1948 гг. под руководством влиятельного тогда А.А. Жданова.)¹⁰

Однако вхождение мира в 1945—1947 гг. в состояние «холодной войны», которое, как показывают современные исследования, было в тех условиях исторически неизбежно¹¹, вновь выдвинуло на первый план мобилизационные задачи. Реализация «атомного проекта» рассматривалась как условие обеспечения национальной безопасности и сохранения суверенитета. Необходимость решать задачу в «кратчайшие сроки», т.е., рывком, вновь реанимировала методы экономического управления 1930-х гг. со всем шлейфом политических, идеологических и социальных последствий.

Испытание атомной, а затем и водородной бомбы, успехи в ракетостроении, в создании системы противоракетной обороны означали выполнение основных задач нового витка мобилизационного развития, что, однако, привело к исчерпанию его социального ресурса. Кризис мобилизационной модели проявился в крайне низком росте производительности труда в начале 1950-х гг., упадок же сельского хозяйства сводил на нет все декларации об улучшении жизни.

Объективно вставал вопрос, как обеспечить переход к качественно новой экономической политике, которая была бы направлена не на создание предпосылок роста благосостояния трудящихся, а на обеспечение реального повышения жизненного уровня всех социальных групп советского общества. В СССР никто не отменял и старую большевистскую максиму: построить общество, где не только отсутствует эксплуатация, но трудящиеся живут лучше, чем при капитализме. Очевидно, все это требовало переосмысления сложившихся реалий и отказа от ставшей привычной экономической, политической и идеологической практики. В условиях режима личной власти Сталина такой крутой поворот мог осуществить лишь один человек. Знакомство с его последними работами и прежде всего и «Экономическими проблемами социализма в СССР» позволяет сделать вывод о том, что старый вождь был далек от мыслей о корректировке курса. Объективно решение этой задачи откладывалось на период после его ухода и во многом зависело от людей (или личности), в чьих руках окажется власть, сконцентрированная на вершине пирамиды партия-государство. В этом смысле период после смерти Сталина становился ключевым для дальнейшей судьбы социализма советского типа.

В 1953 г. для всех было очевидно, что прежнюю систему надо менять, но главное состояло в ответе на вопросы: как, в каком направлении идти дальше, как повысить динамизм общества, включив механизмы его внутреннего, органичного саморазвития. Эту дилемму в свое время удачно выразил М.Я. Гефтер: предстояло проделать путь от «анти-Сталина к не-Сталину».

В рамках послесталинского переходного времени следует выделить этап 1953—1957 гг., который условно можно связать с «коллективным руководством». Это время показательно тем, что, несмотря на начавшуюся борьбу за верховную власть, основные лидеры продемонстрировали общее понимание того, от чего следует отказаться в первую очередь. Во внутренней политике это: свертывание ее репрессивной составляющей, коллегиальность принятия решений, изменение курса в аграрной сфере, обращение к социальной проблематике. Во внешней — отход от конфронтации с Западом, линия на «мирное сосуществование».

Безусловно, не менее важным этапом стал период с1958 по 1964 г., когда Н.С. Хрущев утвердился в качестве единоличного лидера и получил возможность предлагать и проводить самые дерзостные подходы в решения внутренних и внешних проблем, которые при сохранившемся каркасе власти оспорить не мог практически никто. В этой связи имело значение то, как относился новый руководитель к предшествующему опыту развития страны. Хрущева принято считать антисталинистом, аргументируют это, прежде всего, «разоблачительным» характером его доклада на известном закрытом заседании XX съезда КПСС. С позиций сегодняшнего дня точка зрения не является убедительной. Во-первых, это выступление, как указывают современные авторы, было не «актом личного мужества» (М.С. Горбачев), а хорошо просчитанным шагом для дискредитации соперников в борьбе власть, политический вес которых на том этапе еще позволял им одергивать набиравшего обороты «реформатора». Первый секретарь ЦК КПСС еще до съезда позаботился о ликвидации компрометирующих лично его материалов. Во-вторых, содержание доклада свидетельствует о том, что автор не ставит под сомнение правильность курса на построение социализма в СССР посредством государства диктатуры пролетариата с широким применением насилия в отношении непролетарских слоев, к которым относилось большинство населения страны. Докладчик сконцентрировал внимание главным образом на репрессиях против представителей партийно-государственной верхушки, пострадавших в конце 1930-х — начале 1950-х гг., притом даже это сделал избирательно. Де-факто это был сигнал высшему слою руководителей: такое больше не повторится, что первоначально привлекло к Хрущеву всю номенклатуру, т.к. избавляло ее ощущения непреходящего в сталинские годы физического страха перед верховной властью¹². Реально важным следствием выступления стало начало раскрепощения сознания, которое происходило вопреки властям и быстро вышло за пределы официальных устанавливаемы границ.

Однако наиболее показательным является отношение Хрущева к тем базовым элементам социализма советского типа, которые сложились к концу 1930-х гг. Во-первых, лидер государства сохранял положение верховной власти, имея возможность единолично влиять на проводимый в стране курс, формировать новую «генеральную линию». На, что новый «вождь» делал это с удовольствием, указывало начало в 1963 г. нового культа личности. Во-вторых, идеократичность политики не снизилась, а видоизменилась и даже возросла. Об этом свидетельствовала реанимация рожденной еще в конце 1940-х гг. идеи перехода к коммунизму, что нашло отражение в главном партийном документе — новой Программе КПСС. Следует специально отметить второе издание догматизма в виде нового культа Ленина и «очищенного» от созданного самим Сталиным «учения марксизма-ленинизма». Новый обязательный для изучения «Краткий курс» в виде учебника по истории КПСС под редакцией Б.Н. Пономарева стал до середины 1980-х гг. идеологическим ориентиром для всех обществоведов.

В-третьих, сохранялась политическая конструкция «партия-государства», где роль партийной составляющей была доминирующей, а в сравнении с послевоенными годами даже возросла. Апофеозом «творчества» на этом направлении было разделение парторганизаций на промышленные и сельские, призванное приблизить партийное руководство к производству. Эта реформа потянула за собой соответствующее разделение Советов, профсоюзных и комсомольских организаций. Членство в КПСС стало непременным условием продвижения по карьерной лестнице. Все общественные организации по-прежнему оставались «приводными ремнями» партии.

В-четвертых, сохранялся планово-директивный характер экономики, в определении параметров которой решающая роль принадлежала не хозяйственной, а политической элите. Попытка перейти от отраслевого принципа управления к территориальному через совнархозы лишь спускала администрирование на этаж ниже. Главные субъекты хозяйствования — предприятия — реформой не затрагивались. Сохранялись прежние представления об обязательных пропорциях народного хозяйства. Деревня, хотя и в меньших масштабах, по-прежнему выступала источником ресурсов для промышленности. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. крестьянство не раз становилась объектом бездумного экспериментаторства, что усугубило положение и в социальной сфере.

В-пятых, в сфере распределительных отношений и социальной политики государство также сохранило основные позиции, несмотря на важные позитивные сдвиги. Здесь, с одной стороны, произошли перемены: были повышены зарплаты и пенсии, выросли расходы на образование и здравоохранение, стало больше товаров широкого потребления, произошла революция в области массового жилищного строительства. С другой стороны, принципы стимулирования труда остались прежними: именно государство административным путем регулировало уровень доходов и потребления, которые определялись представлениями о степени важности видов деятельности. Общим же было то, что оплата труда напрямую не зависела от его результатов. Номенклатура по-прежнему выделялась уровнем оплаты и объемом потребляемых социальных благ. Работа других (инженеров, служащих, рабочих) определялась жесткой тарифной сеткой, притом различия в оплате между высоко- и малоквалифицированными не были значительны. В деревне уровень оплаты едва покрывал расходы; не была завершена выдача паспортов колхозникам. И хотя прямого насилия в сфере трудовых отношений не осталось, здесь действовала инерция страха. Лояльность номенклатуры обеспечивалась ее опасением потерять привилегии; рабочие и служащие должны были иметь трудовые книжки и в обязательном порядке работать в госучреждениях (в противном случае они становились «тунеядцами» и к ним применялись санкции); крестьянина могли лишить важного для него приусадебного участка.

В-пятых, Хрущев полностью разделял представления предшественников о том, что литература и искусство, общественные науки являются инструментами агитации и пропаганды, сохранил сложившийся к концу 1930-х гг. механизм управления этими сферами. Известная «оттепель» была подконтрольным явлением: ее температура тщательно поддерживалась на определенном, не слишком высоком уровне, а личный стиль поведения первого лица государства не оставлял иллюзий в отношении границ творческой свободы. Кроме этого, началось новое наступление на церковь, которая объявлялась «нетерпимой помехой на нашем пути к коммунизму».

В-шестых, роль органов государственной безопасности в жизни общества снизилась в сравнении с послевоенными годами. Однако они сохраняли важную функцию контроля над общественными настроениями, которая в рамках жестких идеологических ограничений была серьезным инструментом влияния.

Мы не случайно привлекли внимание к периоду 1953—1964 гг., поскольку именно тогда более всего говорилось о необходимости избавления от недостатков «периода культа личности». Однако предпринимаемые властью шаги не привели к трансформации социализма советского типа (как системы призванной решать мобилизационные задачи) в иной тип общественного устройства, исповедующий принципы социальной справедливости, но построенный на инновационных началах. Качественная трансформация предполагала включение в механизмы экономической политики мотивов личной заинтересованности и установления прямой («автоматической») зависимости между результатами труда (прежде всего, интенсивного и качественного) и его материальным вознаграждением. Это, в свою очередь, вело бы к повышению инициативы непосредственных участников производственных процессов, следствием чего должно было стать сужение сферы директивного управления экономикой «сверху». В перспективе это могло повлечь повышение общественной роли тех групп элиты, которые выступали за эффективное саморазвитие экономики на основе заложенных в нее механизмов роста, что, в свою очередь, привело бы к сужению влияния той части элиты, которая привыкла при решении экономических проблем исходить, прежде всего, из политических и идеологических подходов. И если помнить о том, что социализм советского типа рождался и созревал именно как политико-центричное общество, то будут понятны и те трудности, которые его ожидали при переходе на экономико-центричный путь развития.

В принципе, тенденции движения в этом направлении обозначились в середине—второй половине 1960-х гг. и нашли отражение, прежде всего, в экономической науке, где изучались реальные механизмы функционирования советской экономики и были сформулированы идеи ее действительной перестройки. В практическом плане их осуществление связано с началом «реформы А.Н. Косыгина», которая, как известно, была свернута в начале 1970-х гг. Не идеализируя саму реформу (а в ней было немало внутренних противоречий) можно согласиться с теми экономистами, которые считают, что она могла стать «мостом» между экономикой мобилизационного (административно-перераспределительного типа) и экономикой, основанной на экономическом интересе производителей¹³. В основе неудачи реформы лежали и объективные обстоятельства (нежелание политической элиты расставаться с полным влиянием на экономику, многократно усиленное страхами Чехословакии 1968 г.), и субъективные причины. В политико-центричном обществе импульсы глубоких реформ могли исходить только от верховной власти, которая в лице Л.И. Брежнева и его окружения оказалась исторически несостоятельной, не только не инициируя перемены, но и отвергая те соответствовавшие реалиям предложения, которые рождались в непосредственно обслуживавшей политику научной среде¹⁴.

Состояние советского общества начала 1980-х гг. характеризуют как кризисное или предкризисное, аргументируя это констатацией застойных явлений в политической, экономической, социальной и духовной сферах. Мы солидарны с теми авторами, которые полагают, что «главных» кризисов было два: кризис идеологический и кризис политический. Оформленный в директивных партийных документах идеологический догматизм был препятствием для критического осмысления противоречий, за долгие накопившихся в СССР и требовавших своего разрешения. Официальное сущностное видение социализма опиралось на представления конца 1930-х — начала 1960-х гг., не учитывало глубочайших изменений, произошедших как в стране, так и в мире. Из последних следует выделить начало вступления экономики западных стран в фазу постиндустриального развития и построение социального государства. К этому следует добавить моральный кризис советской системы: она уже не считалась справедливой. Во-первых, хорошо известные номенклатурные привилегии «коммунистических вождей» вызывали справедливое недовольство живущего в условиях хронического дефицита общества. Во-вторых, уравнительная оплата труда, особенно интенсивного и высококвалифицированного, также мало кого удовлетворяла. Очевидным было и то, что в осуждаемом пропагандой «мире капитала» трудящиеся жили лучше, чем в обществе «развитого социализма».

Политический кризис проявился в неспособности верховной власти выделить главные задачи советского общества на новом этапе развития и определить пути их решения. Многое определялось особенностями формирования высшего эшелона руководителей. Мастер тонкой закулисной интриги Л.И. Брежнев, занявший свой пост вследствие массового недовольства хрущевскими кадровыми перетрясками, утвердил в партийно-государственном аппарате стабильность, которая обеспечила политическое долголетие тому поколению руководителей, к которому принадлежал он сам. В результате высший слой с середины 1960-х гг. практически не обновлялся и включал только «молодых сталинцев», вошедших в политику на волне чисток конца 1930-х гг. и в полной мере впитавших стиль той эпохи. Не умаляя их достоинств, следует помнить, что личная лояльность Брежневу была одним из условий пребывания на должностях, а границы активности любого политика, как и ранее, определялись позицией Генерального секретаря. (Судьба реформы А.Н Косыгина и действия Ю.Н. Андропова подтверждают это в полной мере.) Поэтому нам представляется точным наблюдение западных исследователей относительно того, что вопрос о времени начала реформ в СССР был неизбежно увязан с жизненными ресурсами биологически дряхлеющего руководства. Его методы управления находились в разительном противоречии с общим уровнем культуры, достигнутым обществом к началу 1980-х гг.

В силу всех этих конкретно-исторических причин начало качественных изменений в системе социализма советского типа было отложено до вхождения во власть нового поколения политиков, связанного с горбачевской перестройкой 1985—1991 гг. Судьба преобразований тех лет известна: исчез не только общественный строй, который собирался совершенствовать последний Генеральный секретарь, но и страна, считавшаяся Родиной реального социализма. Таким образом, история социализма советского типа в СССР завершилась. Эти и другие политические обстоятельства породили утверждения о том, что советская система была обречена, не подлежала реформированию, ее можно было только сломать, а взамен построить новую, «цивилизованную», на основе на основе демократии и рынка.

Однако в последние годы в рассмотрении вопроса о судьбе социализма в СССР появились новые нюансы. Еще в 1991 г. в СССР была переведена работа Ги Сормана «Выйти из социализма», где анализировались проблемы демонтажа структур социализма советского типа в государствах Восточной Европы; акцент делался на решительном, но контролируемом изменении качества системы. Позднее, имея за плечами шоковый опыт системной трансформации 1990-х гг., в России возникает интерес к теме упущенных альтернатив на исторической развилке рубежа 1980-х — 1990-х гг. В 2007 г. большое внимание привлекла работа известного американского советолога Стивена Коэна «”Вопрос вопросов”: почему не стало Советского Союза?». В ней автор рассуждает на тему, можно ли было реформировать советскую систему и в итоге приходит к положительному заключению. И хотя предложенные Коэном подходы не бесспорны, тем не менее, они имеют под собой серьезную аргументацию.

Новый импульс для ретроспективного анализа причин неудачного реформирования социализма в СССР дают исследования отечественных востоковедов, и, прежде всего, китаистов. Появилась много работ по сравнительно-историческому изучению опыта перехода бывших социалистических стран на рыночные условия хозяйствования в новых условиях глобализации¹⁵. В центре внимания находится Китай, очевидные успехи которого вызывают разное отношение в мире. Однако, пишущие на эту тему выделяют ту роль, которую сыграла его политическая система, сумевшая мобилизовать китайское социалистическое общество на создание смешанной экономики (с участием крупного частного капитала), функционирующей на рыночной основе, заинтересованно регулируемой государством¹⁶.

В свете этих и других исследований у ряда авторов прочитывается гипотеза о том, что у социализма советского типа в СССР существовали альтернативы, из которых реализовалась худшая. Это явилось результатом стечения ряда обстоятельств, которые условно можно разделить на внутренние и внешние. Первая и главная причина связана с противоречием между очевидной волей к проведению реформ и отсутствием представлений о том, что, когда и как осуществлять. Независимо от личности реформаторов (хотя, как показывает опыт, это имеет ключевое значение), их трудности были связаны с ограниченностью информации и отсутствием дискуссии даже в своей среде. В результате на первом этапе, в 1985—1986 гг., были совершены ошибки, последствия которых было невозможно преодолеть. Внутренние основания для неудачи реформ были усугублены внешними обстоятельствами. Среди них главные: сокращение поступлений в советский бюджет в результате резкого падения цен на нефть в 1985—1986 гг. и готовность Запада использовать трудности СССР для перестройки под себя его внутренней и внешней политики.

Все это делает тщательный и взвешенный учет исторического опыта нашей страны в XX в. непременным условием современного успешного развития России.