Перевод Антона Скобина, Макса Долгова Эта книга

Вид материалаКнига

Содержание


Дом Dolls
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   30
Глава 12

^ Дом Dolls


Ли Чайлдерс: После того, как кончился ангажемент «Свинтуса», я вернулся в Нью-Йорк и устроился на работу в журнал 16. Потом Лиза Робинсон уговорила Роя Холлингворта, журналиста из лондонского Melody Maker, нанять меня как фотографа. Рой сказал: «Я тут слышал о группе под названием New York Dolls. Подозреваю, что это нечто. И к тому же бесподобное нечто. Поехали, пофоткаем их, заодно интервью возьмем».

Мы отправились на какой-то чердак на Бауэри. И конечно же, New York Dolls хорошо подготовились к встрече. Видимо, как-то пронюхали про визит представителей Melody Maker, поэтому вырядились в женские шмотки и накрасились. Одеваться в женское тогда считалось крутью. Дэвид Йохансен надел прозрачную блузку в горошек. Но мне понравилось. Шел 1970 год, и я был покорен этими эффектными парнями в женской одежде. Помню, я был уверен, что ни одного с нормальной ориентацией среди них нет.


Джерри Нолан: В самом начале аудитория New York Dolls состояла в основном из геев, но, мы-то, само собой, стояли на своем. Нам нравились девки. И позволь сказать тебе кое-что: бабы об этом сразу же прознали. Это мужики почему-то смущались. А тетки знали, что нам по хую, что на нас надето. И они любили нас за это и за то, что нам хватает смелости так выглядеть и поступать. Им это нравилось.


Ли Чайлдерс: Я думал, что все они – пидоры. Конечно же, я ошибался. Но они были очень забавные. Очень, очень забавные – и это важнее для меня, чем женская блузочка, гетеро- или гомосексуальность. Я ведь думал про них именно так, потому что они разговаривали по-пидорски. Они играли геев. Не помню точно, о чем мы болтали, но чего-то про секс, там было полно всякого в духе «хуи и гранд-хуи», ну и так далее.

Я был молод и достаточно наивен. Поэтому принял все за чистую монету, когда Джон Фандерс болтал со мной о «гранд-хуях». На самом деле он нес всякую ересь, потому что хотел получить контракт на запись. Ну, разве не забавные времена были? Я снял пачку отличных фоток, вправду отличных фоток. Никакой пошлости, но их видение мира отражалось в них полностью. Они пригласили меня на следующее шоу, которое должно было состояться на выходных в Центре искусств Мерсера. К их чести, да и моей тоже, замечу: вся дурь – сексуальность, макияж, женские блузки – остались за бортом, стоило мне послушать их всего минуту. Обожаю правильный рок-н-ролл, а ребята оказались стопудовой рок-н-ролльной группой.


Дэвид Йохансен: Когда мы начинали New York Dolls, никто особо не умничал. Кучка перцев, продавцов из магазина, только-только собравшихся вместе. Я стоял у микрофона, Джонни Фандерс лабал на лид-гитаре, Сил Силвейн – на ритме, Артур Кейн играл на басухе, а Билли Мурсия сидел за барабанами. И никто никому не гундел: «Надень вот это или сделай вот то».

Не знаю, откуда пошла эта фишка с глиттером. Мы всегда относились к шмоткам бережно. В смысле – взял старые штаны и надел их еще разок. Мне кажется, «глиттер-рок» назвали так из-за молодежи, которая приходила нас слушать. У них периодически встречались блестки на лице или в прическе. Пресса обозвала все дело «глиттер-роком». Название пошло от какого-то писаки. Но на самом деле мы играли академический рок-н-ролл. Перепевали песенки Отиса Реддинга, Сонни Боя Уильямсона, Арчи Белла и Drells. Короче, никакого глиттер-рока и в помине не было – самый простой рок-н-ролл.

Мы, вообще-то, полагали, что это единственно возможный стиль поведения, если ты играешь в рок-н-ролльной команде. Быть ярким, вызывающим.


Сиринда Фокс: Дэвид Йохансен позаимствовал у Театра абсурда пресловутую скандальность и привнес ее в рок-н-ролл, основав New York Dolls. Стопудово это сделал он. Ведь Дэвид стремился быть настоящим хипстером и плевал на условности. Мне кажется, он очень сильно хотел казаться частью именно театральной сцены. Театр абсурда куда больше захватывает, чем рок-н-ролл. Он более живой, что ли… По крайней мере, его не обстригали, не латали и не вылизывали, лишь бы выкинуть на потребу масс-медиа. Как это делали с тогдашним рок-н-роллом.

Дэвид смотрел на театр с интеллектуальной точки зрения. И он очень хотел попасть в труппу Чарльза Лудлама. Дэвид и Чарльз дружили, и, по-моему, он даже сыграл какую-то эпизодическую роль в постановке Чарльза. Гарпун, что ли, нес, или чего-то там… Но слов у него в роли не было.

В любом случае, ближе подобраться к этому миру он уже не мог. Он был чуть более гетеросексуальным, чем они от него ожидали. Они отвернулись от девушки, с которой гулял Дэвид. Думаю, его это обижало. Дэвид хотел вырваться из границ Стейтен-Айленда, но Уорхолу он был неинтересен и Лудламу тоже. Тогда Дэвид затеял New York Dolls. И больше театральная сцена была ему не нужна. Ничего настолько потрясающего и смешного, блестящего, искрящегося и даже дикого в рок-н-ролле никогда не было. До появления New York Dolls.


Джерри Нолан: Dolls ринулись выступать, в основном по вторникам в Центре искусств Мерсера. И еще в отеле «Дипломат». Я влюбился в них сразу же. Я думал: «Вот блядь! Эти ребята делают то, на что никто уже не решается. Они возродили песни длиной всего в три минуты!» В то время стояло засилье десятиминутных соло на барабанах или же гитарных запилов на двадцать минут подряд. Песня могла занимать целую сторону альбома. Меня все это так достало! Бля, ну что это за «кто кого переиграет»? Скукотища та еще, короче. Рок-н-ролльщику делать было нечего. Ну, чуть позже появились Top Forty, можно было там поиграть и стабильно заработать свои несколько баксов… Но меня блевать тянуло от Top Forty.

Dolls не просто обращались к подросткам. Они притягивали молодую творческую тусовку: Энди Уорхола, художников и художниц, других музыкантов. Однажды на их концерте мне довелось встретить Джими Хендрикса. Он попросил свою девушку найти меня, и она представила нас друг другу. Джими сказал: «Я торчу от твоего костюма!». На мне был костюм из красного вельвета, с бархатными манжетами и бархатным шейным платком, красное на красном. Он спросил разрешения потрогать все это и спросил: «Слушай, а где ты его купил, а?». Я ответил: «Сам сделал».

Вот такие дела творились. Помню, одно время я гулял с Бетт Мидлер, потом на какое-то время она исчезла из моего поля зрения. И вдруг я случайно наталкиваюсь на нее в «Мерсере»! Не все это понимают, но мы не считали концерты New York Dolls местом общего сбора. Ты загружаешься дурью, потом бредешь домой. Но отель «Дипломат» и Центр искусств Мерсера собрали всех нас.


Дэвид Йохансен: Центр искусств Мерсера – многокомнатное заведение, работавшее по антрепренерской схеме «как заставить людей оставить свои деньги у нас в Нижнем Ист-сайде». В одной из комнат постоянно ставили какие-нибудь пьесы. Основной была «Пролетая над гнездом кукушки», именно она окупала аренду. В общем, у них были мини-театр, кабаре, бар. Стояли милые пластиковые сидения, везде сплошной модерн по тем временам. Сейчас, конечно, это смотрится безвкусно. Прощай, манхэттенский шик! В кабаре заправлял чувак по имени Луис Сент-Луис и его «Сент-луисский экспресс». Сам он играл на фортепьяно, а чернокожие девицы ему подпевали. Еще одну комнату называли «Кухня» или «зоокомната». Там был сплошной концепт-арт, там могло случиться все что угодно. И еще была комната Оскара Уайлда. Они сами не знали, что с ней делать. Ее-то мы и оккупировали для начала.


Джерри Нолан: Я смотрел на Dolls и думал: «Черт! Как бы я круто сыграл эту песню! Или вот эту! Или эту!»

И я с головой бросался в ожесточенные споры с друзьями, музыкантами моего возраста. Никто не понимал, почему Dolls привлекают столько внимания – они никак не тянули на музыкантов с великой техникой.

А я говорил: «Да вы не шарите ни хуя! Перцы вернули нам волшебный дух пятидесятых!»

Сумасбродные, но естественные. Каждое их движение, казалось, взорвет газеты на хрен! Их популярность росла день ото дня. Все только и говорили о них. Их песни напоминали то, чего уже десять лет никто не слышал: вступление, развитие темы, завершение, бум-бум-бум.


Дэвид Йохансен: Публика была очень развращенной. И мы должны были быть такими же. Нельзя было выйти на сцену в костюмах-тройках, это бы их не вставило. За свои деньги они хотели чего-то большего. И мы были постоянно против них. Мы были неукротимы. Вступали в единоборство с публикой, кричали: «Эй, вы, тупари-ублюдки! Вставайте и танцуйте!» Вежливость не входила в список наших добродетелей.

И мы первыми надели ботинки на здоровенных каблуках. Мама Билли Мурсии все время каталась в Англию, и нам постоянно попадались фотки в английских газетах, где девчонки ходили на таких каблуках. И мы стали заказывать башмаки оттуда через маму Билли. Ставили ногу на бумагу, обрисовывали ее по контуру, а потом отдавали «чертежи» ей. Она ехала в Лондон и возвращалась оттуда с двумя десятками пар башмаков. И все мы их надевали, красили, продавали…


Ли Чайлдерс: Dolls устраивали шикарные перформансы. И посещать их скоро стало модно. В общем-то, туда ходили не столько Dolls посмотреть, сколько себя на их концерте показать.

В выступление вовлекались все. Неважно, где ты стоял – на сцене или в зале: ты участник перформанса. Вся публика была такая же причудливая, как и сами Dolls. Помню, там были Уэйн Каунти, Harlots of 42nd Street, Сильвия Майлс, Дон Джонсон, Патти Д`Эрбанвиль. Вся эта банда гуляла в толпе и плясала.

Конечно, там были Дэвид Боуи и Лу Рид, смотрели и учились. Дэвид Боуи частенько приезжал повтыкать на Dolls. Лу наоборот, появлялся там редко.

Выступления Dolls в Центре искусств Мерсера – это один из тех редких случаев, когда действительно стоило оказаться там, где оказаться считается модным. Потому что это был лучший рок-н-ролл за долгие годы. Реальный рок-н-ролл.


Дэвид Йохансен: Люди, которые смотрели на Dolls, восклицали: «Бля, да так каждый сможет!» И мне кажется, что самый важный вклад, который Dolls сделали в историю панка, – мы показали людям, что так действительно может каждый.

Когда мы только росли, чувак, рок-н-ролльные звезды были такие: «О-о! У меня шелковый пиджак, я крут и клев, я живу в золотой клетке и вожу розовый “кадиллак”». И прочее говно в том же духе. Dolls не оставили от всей этой ереси камня на камне.

Потому что на самом деле мы были нью-йоркскими детьми, которые плевали и срали на публику, были сексуальными и не верили в мифы. Ясно, что мы сделали для рок-н-ролла, – мы вернули его на улицу.


Ричард Хелл: Музыка обросла жирком. Недоразвитые шестидесятники заполонили стадионы. Прикинь, с ними обходились, как с VIP, а они пыжились в ответ, изображая из себя VIP. Это ни фига не рок-н-ролл. Это картинная поза. Как правильно встать, откуда свет... А Dolls – это как будто на сцену вытащили кусок улицы, понимаешь? И еще одна классная фишка: что на сцене, что за ней – они везде одинаковы.


Дэвид Йохансен: Все вышло очень просто. Вокруг не происходило ровным счетом ничего. Ни одной команды. Мы просто пришли, и все заорали: «О, Dolls – это лучшее со времен Bosco!» А мы были единственной командой, серьезно. Никакой конкуренции. Нам не надо было быть особенно крутыми.

Глава 13

Неограниченная власть39


Джейн Каунти: Когда мы вернулись из Лондона, Дэвид Боуи как раз собирался в турне Ziggy Stardust40. Его убедили постричься и выкрасить волосы в оранжевый цвет – настоящий инопланетянин, поехавший в турне.

Настояла на этом Анджела, его жена. Кроме того, Тони Ди Фриз нанял Черри Ваниллу, Ли Чайлдерса, Тони Занетту, Джеми Ди Карло – они собрали вокруг него всех этих фриков, чтобы он хорошо смотрелся. Но если бы не ради «Свинтуса» Энди Уорхолла, то не было бы никакого «МейнМена», то есть в нашем случае Зигги Стардаста.


Ли Чайлдерс: Дэвид Боуи начал творить свою легенду еще в Лондоне. Неожиданно он стал настоящей суперсенсацией: как они с Миком Ронсоном жевали старые гитарные струны. И когда пришла пора везти Дэвида Боуи в Америку, Тони Ди Фриз, менеджер, договорился с Тони Занеттой, который играл Энди Уорхола в «Свинтуса». И эти двое организовали союз... Зачем – бог их знает…

В общем, Тони Ди Фриз и Тони Занетта пригласили меня отобедать в таверне «У Пита». Там я нес всякую чушь, в общем-то, как всегда: «О, да нам надо это делать! Да это ж здорово будет!» В конце обеда Тони Ди Фриз говорит: «Ну, Зет, – так он называл Тони Занетта, – похоже, вице-президент у нас есть».

Я даже не въезжал, что они собираются предложить мне работу. Думал, это обычный треп за обедом… Но именно так я стал вице-президентом «МейнМен», компании, продюсирующей Дэвида Боуи. Конечно же, мы сразу затащили к себе Черри Ваниллу, предложив пост секретаря. И вот мы – американская компания.


Пол Морисси: Тони Ди Фриз приволок смешного крошку Дэвида Боуи на Фабрику Уорхола. Всеми делами там заправлял я – никто ничего с Энди не обсуждал, потому что Энди просто не знал, что сказать. И все разговоры висели на мне.

Вот, беседую я с Тони Ди Фризом, и он говорит: «RCA выделили мне кучу денег на раскрутку вот этого парня в Америке» – и указывает на Боуи. Смешного, маленького белокожего парня, который сидит, скрючившись, в углу.

Тони говорит: «Мы уверены, что он будет срывать крыши. Это гигант. А RCA выделили мне кучу денег. И моя идея раскрутки Боуи заключается в том, что Энди Уорхол поедет с нами в турне по Соединенным Штатам».

В одном углу сидит Энди, а в другом – маленький застенчивый Боуи. Сидят и таращатся друг на друга через всю комнату. И вот Ди Фриз предлагает проплатить Энди, как статиста из группы поддержки! Для Дэвида Боуи!

Я не мог поверить ушам. Я сказал: «RCA платит ТЕБЕ, а ты собираешься платить ЭНДИ? А почему бы им не проплатить нам напрямую, чтобы мы раскрутили собственный проект, как вышло с The Velvet Underground?»

Это казалось чудовищной глупостью – получать гонорар за раскрутку чуждого тебе проекта. Только потому, что некто Ди Фриз хочет, чтобы Дэвид Боуи стал новым The Velvet Underground.

Поэтому я ответил: «Знаешь, мне эта идея не нравится. Мы тут маленько заняты… Вот прямо сейчас и заняты».


Биби Бьюэл: Я познакомилась с Дэвидом в «Максе». Была там с Тодом Рандгреном и друзьями. Дэвид с женой подошли к нашему столику. Он сказал, что я очень красивая, его жена сказала то же самое. Потом он представился, представил жену, Анджелу и спросил, как меня зовут.

Я ответила: «Я – Биби Бьюэл. А это – мой парень, Тод Рандгрен».

Он взглянул на Тода и сказал: «О, я о тебе слышал. Говорят, ты хитрожопый парень».

Тод сказал: «Ну да. Мне еще говорили, что ты хочешь это проверить».

Дэвид посмотрел на него безумным взглядом. Потом они какое-то время сверлили друг друга глазами и пыхтели от ярости.

На следующий день раздался телефонный звонок. Это оказался Дэвид. Каким-то образом он узнал, где я живу, и продолжал меня преследовать. Пригласил в мюзик-холл «Радиосити» на Rockettes, потом попросил устроить ему экскурсию по Нью-Йорку.

Он был очень мил. Мы прошлись по магазинам, и Дэвид купил мне две пары туфель, два платья и немного блеска – «звездочек». Через неделю, когда я повела его смотреть на Dolls, мы намазали себе лица этим блеском.

Он подвез меня в обалденном лимузине. Я спросила: «Откуда у тебя столько денег?»

Он ответил: «Забей, за все платит мой менеджер». Тем, кто еще не успел стать таким же, Дэвид казался крайне экстравагантным.

Короче, мы пошли на шоу. Там-то все и случилось. The Dolls играли охуительно, а Боуи улыбался до ушей. Когда меня не целовал. И вот я снова супершлюха. Потому что во всех газетах и по всему городу звучит: «Шлюха возвращается!»


Дэвид Йохансен: Боуи частенько захаживал в Центр искусств Мерсера посмотреть на нас. Раньше я о нем ничего не слышал. Помню, он ходил в стеганых женских шмотках и спрашивал меня: «Слушай, кто тебе прическу делал?»

Я отвечал: «Джонни Фандерс», и это было чистой правдой.


Стив Харрис: О Дэвиде много говорили, ведь он почти подписал контракт с «RCA Рекордз». Когда его встретил кто-то из «Электры», ему сказали: «А почему бы тебе не сходить посмотреть «Электру», неплохая ведь компания?» Так он и сделал. Когда люди приходят в «Электру», они обычно спрашивают: «Расскажите мне о Джиме Моррисоне». Но когда пришел Дэвид, то он спросил: «Расскажите мне про Игги».


Дэнни Филдс: Как-то ночью Лиза Робинсон позвонила из «Макса». Дэвид Боуи хотел познакомиться с Игги, который сидел у меня дома и пялился в телевизор. Я сказал: «Помягче с ним, он упоминал тебя в Melody Maker в списке лучших новых исполнителей».

Меня очень удивило, что кто-то в Англии вообще слышал об Игги. Поэтому я сказал: «Повежливее с этим Дэвидом Боуи. Кроме того, он прикольный, неплохо бы с ним познакомиться. Так что давай, собирайся».

Короче, мы пошли на встречу. Не знаю, о чем они там разговаривали. Наверняка чего-нибудь в духе: «Эй, чувак, мне нравится твоя музыка».


Ли Чайлдерс: То, что Дэвид Боуи так увлекся персоной Игги, объяснить очень легко. Боуи страстно желал воткнуться в рок-н-ролльную реальность, где жил Игги и куда никак не мог попасть сам Боуи. Он же обычный студент-гуманитарий из Южного Лондона. А Игги – настоящее детройтское отребье. И Дэвид понимал, что никогда не сможет постичь того, что Игги носит в себе с рождения. Поэтому он решил попробовать это купить.


Дэнни Филдс: Когда Игги затусовался с Дэвидом Боуи, я стал видеть его гораздо реже и вздохнул с облегчением. Мое общение с Игги и его группой было слишком большим геморроей, чтобы я радовался возможности и дальше с ними работать. Дело уверенно двигалось в какую-то жопу. Поэтому я очень обрадовался, увидев, что Игги общается с кем-то, кто действительно способен ему помочь. Особенно, если этот кто-то – Дэвид Боуи.


Рон Эштон: Так получилось, что я стал в Веселом Доме последним из могикан. Игги уехал в Нью-Йорк. Там его отыскал Дэвид Боуи, пригласил на ланч и познакомил с Тони Ди Фризом. А на следующий день Тони Ди Фриз пошел в CBS к Клайву Дэвису и добыл Игги контракт на сто тысяч.


Анджела Боуи: Тони Ди Фриз тащился от Игги. Он смотрел на него и видел мешок с деньгами. Тони очень любил играть в вершителя судеб и с Игги у него это очень здорово получилось. Прежде чем отвести его в CBS, к Клайву Дэвису, Тони грузил Игги, что тут либо пан, либо пропал. Но в случае выигрыша удастся получить отличный «контракт на запись».

Поэтому Игги запрыгнул на стол и спел Клайву Дэвису «My Funny Valentine». Уверен, что Тони наверняка предупредил Игги, что Клайв… как бы это сказать… Восприимчив по отношению к интересным молодым исполнителям, запрыгивающим на стол и поющим там «My Funny Valentine».


Стив Харрис: В 1970 году я ушел из «Электры» и занял пост вице-президента CBS. Тогда-то Клайв Дэвис и объявил мне: «Знаешь, я хочу подписать контракт с этим Игги».

Я ответил: «Как знаешь. Но учти, что придется серьезно попотеть над сбытом его творчества, ведь чувак далеко не обычный. Это тебе не контракт с Барри Манилоу».

Как-то, за два месяца до того, как Клайв ушел из CBS, мы случайно вышли из офиса одновременно. Он предложил подвезти меня домой. И всю дорогу, пока мы ехали лимузине, мы перемывали кости Игги.

Помню, я сказал: «Важно, чтобы компания отдавала себе отчет в том, что это – одно из течений в музыке. И что его вполне можно продать, но только после грамотной раскрутки».


Игги Поп: Клайву Дэвису я спел «The Shadow of Your Smile». Ну, и сплясал чечетку. Он начал расспрашивать меня, что я хочу делать. Я все время говорил «нет»:

«Ты собираешься делать что-то в духе Саймона и Гарфанкеля?»

«Неа».

«Хм. Ты стремишься к чему-то более мелодичному?»

«Неа. Но я могу петь, хочешь послушать?» Тут-то я и спел «The Shadow of Your Smile».

Он ответил: «Ладно, хватит. Хватит!». Потом поднял трубку и сказал: «Соедините меня с юридическим отделом». Так все и получилось.


Рон Эштон: Землю, на которой мы жили в Анн-Арборе, поделили сразу же после того, как снесли Веселый Дом. На одной половине построили шоссе, на другой – банк. Я остался ни с чем.

Потом как-то раз я отправился в город и кто-то мне сказал, что на студии SRC намечается вечеринка.

Куда я и отправился. Там были Игги и Джеймс Уильямсон. И вот, я болтаю с Игги, и он выдает: «Да, кстати. Я тут контракт подписал. Мы с Джеймсом отправляемся в Англию».

Ощущение было такое, как будто меня пнули в живот. Или ударили по башке кувалдой. Я был поражен, потому как думал, что мы опять соберемся все вместе. Короче, я выбежал на улицу, обнял дерево и рыдал добрых полчаса.

Во мне происходило черти что. В конце концов, полностью разбитый, я пошел домой. Пешком, за пятнадцать миль. Такой, бля, нечаянный молодец Игги: «Да, кстати, я тут подписал контракт. Мы с Джеймсом отправляемся в Англию…»


Анджела Боуи: Дэвид Боуи по жизни подбирал себе людей, которых, по его ощущениям, он мог продать. Или которые обладали влиянием, властью и инициативой. Думаю, что Энди Уорхол вызывал у него похожие ощущения. После встречи с ним Дэвид вернулся в Англию с намерением раскрутить Игги Попа. Но не только для этого. Он приехал в Англию, чтобы поговорить насчет Лу Рида и The Velvet Underground. После этого «Свинтус» обрушился на Лондон.

Дэвид закончил свой альбом с Игги и взялся за новый альбом – с Лу Ридом. Если оглянуться назад и внимательно изучить подход Дэвида, то можно увидеть, что он работал крайне грамотно и плавно. В хорошем смысле, серьезно. Я только поражалась ему. Удивительное дело. Дэвид буквально видел «Raw Power», очень отчетливо ее представлял. Потом, отличное решение – толкнуть Игги идею записать альбом вдвоем. Ведь сам Дэвид таким образом получал отличную возможность прорваться в Америку.


Рон Эштон: Игги и Джеймс уехали в Англию. А три месяца спустя – как это похоже на Игги – он позвонил мне из Лондона и сказал: «Короче, мы тут перепропробовали сотни барабанщиков и басистов. Все – лохи. Как насчет приехать вместе с братом и заняться ритм-секцией?»

Блин, конечно же, я этого хотел! Такая маза! Но как это выглядело: они перепробовали всех, кого только смогли найти. Не нашли ничего более-менее сносного и как последний вариант решили обратиться к нам. К оригинальному составу группы.

Сначала я ответил что-то типа «Мда?», что значило: «Странный способ попросить меня о чем-нибудь». И все равно, меня так возбуждала мысль снова заниматься музыкой, тем более делать это в Англии! Короче, мы со Скотти отправились в Лондон. И это было супер: в нашем распоряжении был водитель и подвал в замечательном пансионе на Сеймур-уолк.

В первый же день я встретил там Дэвида Боуи. Он пришел бухой, с двумя девчонками с Ямайки. У обеих – такая же попугайская прическа, как и у Дэвида. Они отправились в столовую выпить вина. Я с ними не пошел. Но Дэвид заблудился, пришлось проводить его до двери. Там он схватил меня за задницу и поцеловал. Я уже занес руку, чтобы вырубить его… Но подумал: «Бля, нельзя».

Так и не ударил.


Анджела Боуи: Произвести впечатление на Дэвида было несложно, ведь Англия столь консервативна. В смысле, педерастия там – подсудное дело. Короче, нужно понимать, откуда Дэвид родом. И тогда станет ясно, почему, когда Лу Рид рассказал ему про нью-йоркских трансвеститов, Дэвид счел Америку удивительным, душевным и замечательным местом.

Когда-то Дэвид в Melody Maker объявил, что он гей. Позже поправился и уточнил, что он бисексуал. Это действительно так. Но у него никогда не хватило бы на это смелости, если бы не общение с Игги и Лу. А они разрекламировали страну за океаном как сказку, где все по-другому. И ебать их в рот, этих английских лицемеров.


Игги Поп: Я частенько бродил по Лондону, по всяким там паркам, в пятнистом жилете из натуральной шкуры гепарда, с большим гепардом на спине. И старые лондонские пердуны подъезжали ко мне, останавливались и пытались его снять.

Все, что меня радовало в то время – гулять по улицам с сердцем, полным напалма. Всегда считал «Сердце, полное души»41 отличной песней и размышлял: «А чем наполнено мое сердце?»

В конце концов, пришел к выводу, что оно доверху залито напалмом.


Рон Эштон: Боуи репетировал перед выступлением в «Рейнбоу», и мы решили завалиться к нему. Было круто. Парни отчаянно готовились к своему первому большому шоу – «Дэвид Боуи/Пауки с Марса». Ночью мы пошли на само представление, заняли лучшие места. Дэвид пел, зал был полон. Мы с братом переглянулись: «Бля, мы все это уже видели. Пойдем-ка лучше по пивку».

Как же мы были наивны. Типа если Боуи выступает, мы со Скотти сейчас встанем и уйдем через боковой проход. Как только мы вошли в бар, тут же наткнулись на Лу Рида. Он был пьян и закидывался мендрексом, английским транком. Лу и нас угостил. Я сделал вид, что проглотил «колесо». А Скотти по-настоящему закинулся. В итоге мы зависли с Лу, как гребаные торчки. Ну думаю, бля, теперь придется пасти сразу двух обдолбанных чуваков.

На следующий день мне позвонили и сказали, что нужно прибыть в офис «МейнМен». Тони Ди Фриз ебал мне мозги на тему «Какого хрена я позволил себе свалить из зала после третьей песни». Их бесило, что я ушел с выступления. Я ответил что-то в духе: «Да пошел ты на хуй, урод. Народу и так было до жопы. Я просто не хотел там сидеть».


Анжэла Боуи: Лу был несколько более замороченным чуваком, чем Игги. Но если Лу вообще ничего не читал, то Игги иногда что-нибудь почитывал. Родители нанимали ему репетиторов, и Игги приходилось читать. Прикинь, всяких там достоевских. А у Лу была отличная черта, она есть у многих нью-йоркцев: он производил впечатление начитанного человека, даже если ни хера не читал. Но он нахватался по верхам, и этого вполне хватало, чтобы к концу беседы у тебя не ломило башку.

А с Игги даже если удавалось завязать серьезный разговор, то постоянно выходило так, что ты – невежа и дебил, а он – гений и светоч знаний. И после того, как это становилось очевидно для всех, он начинал использовать тебя, как только мог: стрясти хавки, вырубить наркоты или что-нибудь спиздить.


Рон Эштон: Джеймс пилил на лид-гитаре, я играл на басу, а Скотти – на барабанах. Мы репетировали с полуночи до шести утра, как в отличной песне Pretty Things – «С полуночи до шести утра». Потом мы записали «Raw Power».


Анджела Боуи: Игги чувствовал, что Тони Ди Фриз хочет его вытащить, спасти. Игги приходилось прилагать максимум усилий, чтобы все не развалилось. Я знала, что его тянет на героин. От этого я злилась, никогда не могла понять, что же люди в нем находят.

Но я честно пыталась быть идеальной хозяйкой. Даже научилась готовить вегетарианские блюда. Какая же я была дура… Думала, что это что-то изменит, ха-ха-ха! Но я действительно старалась делать все для всех мужчин. Знаешь, я думала: «Ну, может быть, они думают, что с ними все кончено, может, их жизнь не удалась, может быть, им приходится хиповать…»


Малькольм Макларен: Во времена «Raw Power», когда Игги жил в Лондоне с Боуи, он показался мне потерянным материалом, ведь он был чертовски красив. Но он не тронул меня так, как в свое время тронули Dolls.

Думаю, одна из причин, почему так получилось – в нем не было модности. Может, звучит это глупо, но это правда. Я не увидел в Игги модности.

Я видел буйного, чертовски сексуального и крайне приятного певца. И только. Обожаю альбом «Raw Power», но совсем не хочу встречаться с чуваком, чья знаменитая голова напрочь забита наркотой и пилюлями. К тому же если он орет и визжит мне в ухо: «Неограниченная власть!»

Совершенно не хотелось завязнуть в этом наркоманском болоте. Как-то душа у меня к этому не лежала. Я был слишком наивен, я не понял прикола. Это звучало не стильно, там не было помады. Там не было того модного элемента, который был в New York Dolls, – такого вывиха моды, словно дерьмовая помада на воротнике. Сегодня эта вульгарность уже смотрится нелепо, но тогда она мне нравилась. Всегда думал, что вечеринки будут все лучше и лучше, был уверен, что рок-сцена вырастет сама над собой и тоже станет лучше. В общем, Dolls смотрелись куда привлекательнее.


Рон Эштон: Перед отъездом из Англии, как только мы записали альбом, вышла одна фигня. Парни вдруг обнаружили, что буквально за углом можно купить сколько угодно жидкого кодеина. Благодаря, блядь, Джеймсу, весь последний месяц мы протусовались в комнате, заваленной бутылочками из-под кодеина. Джеймс и мой брат заливались им до потери пульса.

Потом были героин, транки, кокаин и прочее. Все потихонечку сели на это дело, а потом решили уволить моего брата за то, что он джанки. Я не выдержал и сказал: «Стоять, бляди! Уйдет он – уйду и я. И сами вы все гребаные торчки, так что не надо делать из него козла отпущения!»


Ли Чайлдерс: Пока их не выкинули, эти черти изгадили весь дом и окрестности. Их пришлось увезти из Англии. «МейнМен» не могли придумать, куда их девать, и боялись, что Игги вот-вот вышлют из страны.


Рон Эштон: Пока Боуи мутил чего-то с Игги, я трахал жену Дэвида. Он не возражал, и я не возражал. Мы вообще не напрягались по таким поводам.

Из Лондона мы улетели обратно в Анн-Арбор. Энджи прилетела несколько дней спустя и поселилась в «Кампус-Инн». Потом позвонила мне и сказала: «Я уже в городе».

Пару недель мы с ней прокувыркались в отеле. Потом я познакомил Энджи с моим другом Скоттом Ричардсоном. Через какое-то время прихожу в отель и вижу: на подушке лежит записка. В ней сказано что-то типа: «Я уехала со Скоттом Ричардсоном, такие дела, увидимся». Энджи увезла Скотта к себе в Англию, где они прожили втроем с Дэвидом около года.

Энджи – очень цельный, удивительный человек. Она любила секс. Но дело не в самом сексе, она любила правильных людей. С женщинами она тоже спала.