Антон Иванович Первушин. Оккультные войны нквд и сс москва, 2004 г. Тираж 000 экз. Предисловие. Сколько стоит ключ к власти, или к вопросу о современном мифотворчестве книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 42

переместилась в регион западных Гималаев. Версия английского ученого, умело

увязывающего древние буддийские и бонские предания с реальными

историческими фактами и рисующего весьма достоверную картину "странствий"

Кала-чакра-тантры по странам Центральной Азии и ее постепенной

трансформации, весьма интересна, при этом стоит обратить внимание на тот

факт, что Аллен локализует Шамбалу именно там, куда ее обычно помещают

различные эзотерики, - в западной части Тибета.

Что касается самих тибетских лам, то они придерживаются самых

разных точек зрения: одни считают, что Шамбала находится (поныне!) в Тибете

или же в горной системе Куньлуня, возвышающейся над Тибетским плато, другие

- в соседнем Синьцзяне (Западном Китае), однако большинство из них верит,

что Шамбала расположена в гораздо более северных широтах - в Сибири или в

каком-то другом месте России или даже в Арктике (?!).

Однако большинство нынешних исследователей предпочитают

утверждать, что Шамбала не имеет отношения к истории или географии. Шамбала

- это вера в лучшее будущее. И как символ этой веры может быть использована

для борьбы с настоящим. Именно так и воспринимал ее один из самых

последовательных и агрессивных мистиков XX века - барон Роман Унгерн-

Штернберг.

Барон Унгерн-Штернберг и воины Шамбалы

Область Внешней Монголии с давних времен представляла собой

этнический котел, в котором в течение веков перемешалась кровь различных

монголоидов - бурятов, олетов, калмыков, якутов, гиляков и тому подобных

народностей. Все они принадлежали к воинственным кочевым племенам. Именно

из Монголии хлынули орды Чингисхана, завоевавшие континентальную Азию и

угрожавшие всему христианскому миру.

В XVIII веке монголы, изнуренные войнами и эпидемиями, попали под

власть Пекина. Но вскоре в их степи устремились русские. Две огромные

державы находились в вечном противостоянии, а вся тяжесть этой борьбы легла

на монголов. В отчаянной попытке выжить потомки Чингисхана воспользовались

гоминдановской революцией и кризисом в России и в 1911 году провозгласили

независимость.

Монголией в то время правила племенная аристократия. Потомки

Чингисхана и монахи буддистских монастырей были хозяевами земель и стад. В

качестве государственной религии в Монголии процветал буддизм тибетского

происхождения (ламаизм), несущий на себе сильный отпечаток шаманизма.

В 1920 году Внешняя Монголия попадает под власть диктатора, ее

фюрера, прибалтийского барона, потомка знаменитого рода тевтонских рыцарей

Романа Федоровича Унгерна-Штернберга (Унгерна фон Штернберга).

В его армии начитывалось всего тридцать тысяч солдат, но в ней

царила железная дисциплина, а солдаты были прекрасно вооружены. Разными

средствами монголов и тибетцев призвали вступить в эту армию. Их

распределяли по частям, обучали, а следили за этими солдатами триста

казаков, которыми барон управлял железной рукой. Все они были отчаянными

фанатиками.

Форма у солдат была красного цвета, погоны - светло-желтого с

вышитой свастикой; этот же буддийский символ украшал знамена и официальные

документы.

Всего за несколько недель армия барона разгромила большевиков и

китайцев. Главная победа была одержана у Кяхты, стратегического пункта,

открывавшего дорогу на монгольскую столицу - город Ургу (Улан-Батор).

Победитель барон Унгерн выказал в административных делах столько

же умения, сколько и доблести в боях. Он провозгласил себя ханом всех

монголов и заявил, что берет на себя осуществление великого замысла

Чингисхана: создание единого военизированного государства племен Средней

Азии.

Весной 1920 года после многочисленных приключений во Внешнюю

Монголию прибыл польский министр Фердинанд Оссендовский. Горный инженер,

исследователь, писатель, финансовый советник Колчака, он спасся от

большевиков, скрывался в лесу, затем по Енисею добрался до Монголии,

надеясь найти защиту у диктатора, который в то время находился в Урге.

Оссендовский быстро завоевал расположение барона, который открыл ему свою

юрту.

Впоследствии беглый финансист описал свои приключения в книге

"Звери, люди и боги", оказавшей огромное влияние на формирование

современного европейского оккультизма. Благодаря этой книге Европа узнала и

о бароне Унгерне-Штернберге.

+ + +

Весной 1921 года Унгерн в разговоре с Оссендовским подробно

изложил ему свою родословную:

"Семья баронов Унгерн-Штернбергов принадлежит к роду, ведущему

происхождение со времен Аттилы. В жилах моих предков течет кровь гуннов,

германцев и венгров. Один из Унгернов сражался вместе с Ричардом Львиное

Сердце и был убит под стенами Иерусалима. Даже трагический крестовый поход

детей не обошелся без нашего участия: в нем погиб Ральф Унгерн, мальчик

одиннадцати лет. В XII веке, когда Орден Меченосцев появился на восточном

рубеже Германии, чтобы вести борьбу против язычников - славян, эстов,

латышей, литовцев, там находился и мой прямой предок, барон Гальза

Унгерн-Штернберг. В битве при Грюнвальде пали двое из нашей семьи. Это был

очень воинственный род рыцарей, склонных к мистике и аскетизму, с их жизнью

связано немало легенд. Генрих Унгерн-Штернберг по прозвищу Топор был

странствующим рыцарем, победителем турниров во Франции, Англии, Германии и

Италии. Он погиб в Кадиксе, где нашел достойного противника-испанца,

разрубившего ему шлем вместе с головой. Барон Ральф Унгерн был пиратом,

грозой кораблей в Балтийском море. Барон Петр Унгерн, тоже рыцарь-пират,

владелец замка на острове Даго, из своего разбойничьего гнезда

господствовал над всей морской торговлей в Прибалтике. В начале XVIII века

был известен некий Вильгельм Унгерн, занимавшийся алхимией и прозванный за

это Братом Сатаны. Морским разбойником был и мой дед: он собирал дань с

английских купцов в Индийском океане. Английские власти долго не могли его

схватить, а когда наконец поймали, то выдали русскому правительству,

которое сослало его в Забайкалье..."

Действительно, род баронов Унгерн-Штернбергов был внесен в

дворянские матрикулы всех трех прибалтийских губерний, и официальный

родоначальник назван точно - Ганс фон Унгерн, живший, правда, не в XII, а в

XIII веке. Баронское достоинство было пожаловано Унгерн-Штернбергам

шведской королевой Христиной только в 1653 году, что же касается

происхождения от гуннов и венгров, это уже семейная легенда, основанная на

звучании фамилии. Родовой герб с лилиями и шестиконечными звездами был

увенчан девизом: "Звезда их не знает заката".

Между Гансом фон Унгерном, вассалом рижского архиепископа, и

генерал-майором Романом Федоровичем Унгерн-Штернбергом генеалогический

словарь насчитывает восемнадцать родовых колен. За шесть столетий род

разветвился, его представители расселились по всей Прибалтике, но

наибольшее число поместий принадлежало им на севере Эстляндии, в Ревельском

и Гапсальском уездах. Последний включал в себя часть материка и несколько

островов, крупнейший из которых, Даго, по-эстонски - Хийумаа. В прежние

времена его каменистые берега служили пристанищем пиратов, и здесь этот

промысел никогда не считался предосудительным.

Роман Унгерн родился 29 декабря 1885 года. По традиции,

распространенной в немецких дворянских семьях, мальчик был назван тройным

именем - Роберт-Николай-Максимилиан. Позднее он отбросил последние два,

первое заменил наиболее близким по звучанию начального слога славянским -

Роман. Новое имя ассоциировалось и с фамилией царствующего дома, и с

летописными князьями, и с суровой твердостью древних римлян.

Когда в 1891 году родители пятилетнего Роберта развелись, мальчик

остался с матерью. Через три года она вторично вышла замуж - за барона

Оскара Хойнинген-Хьюн Йерваканта. Брак оказался удачным, Софи-Шарлотта

родила еще сына и дочь. Семья постоянно проживала в Ревеле. Дом отчима

Унгерн считал родным, там он останавливался, изредка приезжая на родину,

даже после того, как в 1907 году мать умерла. Его отношения со сводным

братом и сестрой были самые родственные.

Некоторое время он посещал ревельскую Николаевскую гимназию, но

был исключен. Как рассказывал один из его кузенов, Роберт, "несмотря на

одаренность, вынужден был покинуть гимназию из-за плохого прилежания и

многочисленных школьных проступков". Как бы там ни было, Роберта решено

было отдать в военное заведение. Мать остановила свой выбор на Морском

корпусе в Петербурге, куда и отправила сына в 1896 году.

Однако военным моряком Унгерн не стал. Едва началась война с

Японией, он решил ехать на фронт и за год до выпуска поступил рядовым в

пехотный полк, что было поступком достаточно экстравагантным. Правда, к

тому времени, когда Унгерн попал на Дальний Восток, война уже кончилась.

Через год, так и не побывав под огнем, он возвращается в Ревель, затем

поступает в Павловское пехотное училище в Петербурге. В 1908 году, "по

окончании полного курса наук", его производят в офицеры, но не в

подпоручики, чего следовало бы ожидать по профилю училища, а в хорунжий

Первого Аргунского полка Забайкальского казачьего войска. Странное для

"павлона", как называли блестящих павловских юнкеров, производство и

назначение. Арвид Унгерн-Штернберг объяснял это тем, что поскольку его

кузен мечтал служить в кавалерии, то ему как выпускнику пехотного училища

"можно было осуществить это свое желание только в казачьем полку".

То, что из всех казачьих войск Унгерн выбрал именно

второразрядное Забайкальское, тоже вполне объяснимо. Во-первых, в это время

поползли слухи о приближении новой войны с Японией, и он хотел быть поближе

к будущему театру военных действий. Во-вторых, "желтыми" казаками

(забайкальцы носили погоны и лампасы желтого цвета) командовал тогда

генерал Ренненкампф фон Эдлер, с которым Унгерн состоял в некотором

родстве, что позволяло надеяться на протекцию по службе.

+ + +

Сразу после объявления мобилизации 1914 года Унгерн вместе со

своим кузеном поступил в один из полков несчастной 2-й армии Самсонова. Оба

"проделали" трагический августовский поход в Восточную Пруссию, но Фридрих

погиб под Сольдау, а Унгерн был только ранен. Окружения и плена ему удалось

избежать.

Его послужной список за это время не сохранился. Известно лишь,

что он командовал сотней в Первом Нерчинском полку и вновь носил на мундире

желтые цвета забайкальского казачества. Полк входил в Уссурийскую дивизию,

которая позднее воевала на Юго-Западном фронте. Начальником дивизии был

генерал Крымов, а полковым командиром Унгерна - полковник Врангель. Они

знали друг друга еще по Забайкалью, да и в Эстляндии имели общих знакомых,

но никаких отношений, помимо служебных, между ними не было. Уже в

эмиграции, вспоминая Унгерна и отмечая его храбрость, Врангель отзывался о

нем без симпатии, скорее даже с неприязнью.

Происхождением, воспитанием или чтением Ницше храбрость Унгерна

объяснить нельзя. В ней имеется нечто патологическое. Недаром рассказывали,

что в атаку барон часто скакал, как пьяный или как лунатик, с застывшими

глазами и качаясь в седле. Люди такого сорта невыносимы в нормальной жизни

и незаменимы на войне. Однако они представляют опасность даже там. Потому

не случайно, что за три года, проведенные на передовой, Унгерн, будучи

опытным, отважным и не столь уж молодым офицером, имея четыре ранения,

получил всего одно повышение в чине, став из сотника есаулом.

Его карьера завершилась внезапно и, пожалуй, закономерно. В

начале 1917 года он с фронта был делегирован в Петроград, на слет

георгиевских кавалеров, но поездка закончилась в Тарнополе. Здесь Унгерн,

пьяный, избил комендантского адъютанта, не предоставившего ему квартиры, и

был арестован. От суда его спас Врангель. Но сам Унгерн утверждал, что

сидел в тюрьме и на свободу вышел только осенью 1917 года.

Когда в августе 1917 года Уссурийская дивизия по приказу

Корнилова и Крымова двинулась на революционный Петроград, она с фронта

следовала через Ревель. Здесь, видимо, Унгерн и присоединился к ней,

влившись в ряды Белой гвардии. После того как эшелоны уссурийцев застряли

под Ямбургом, некоторые офицеры, зная о том, что набирается командный

состав для будущего монголо-бурятского полка, решили ехать вслед за ним в

Забайкалье. Надо думать, на их решение влияли слухи о готовящихся арестах

участников корниловского выступления. Так или иначе, но Унгерн выехал на

Восток.

Два пункта на географической карте, прочно связанные с жизнью

Унгерна, странно созвучны его фамилии - Урга и Даурия. Здесь почти сразу

после победы он приступил к формированию своей Азиатской дивизии, основу

которой составили бурятские и монгольские всадники. На первых порах ее

называли Туземным корпусом, или Инородческим корпусом, или Дикой дивизией,

но Унгерн с его паназиатскими идеями хотел, видимо, подчеркнуть их в самом

названии. Сколько сабель насчитывалось в дивизии, определить

затруднительно. Колчаковские агенты доносили в Омск, что она "вообще не

поддается учету". Не менее сложно разобраться в ее структуре, которая была

разной в разное время. Поначалу один полк составили харачины Фушенги,

другой набрали из казаков - русских и бурят, но за те два года, что Унгерн

провел в Даурии, все неоднократно менялось. Управление строилось по

принципу двойного командования: русские офицеры дублировали и

контролировали туземных начальников. На штабных должностях и в артиллерии

служили преимущественно русские. Вскоре при дивизии была создана военная

школа для подготовки офицерских кадров из бурят и монголов. Заведовал ею

есаул Баев. Как и заместитель Унгерна, Шадрин, он владел монгольским языком

не хуже, чем родным.

Ничьей власти над собой барон не признавал. Когда из Читы к нему

прибыла комиссия для расследования произведенных реквизиций и потребовала

каких-то отчетов. Унгерн вежливо предостерег ревизоров: "Господа, вы

рискуете наткнуться на штыки Дикой дивизии!" В Даурии он сидел самым

натуральным князем и считал себя вправе облагать данью проходившие мимо

поезда.

"За ним, - пишет современник, - шли авантюристы в душе, люди,

потерявшие представление о границах государств, не желавшие знать пределов.

Они шли, пожирая пространства Азии, впитывая в себя ветры Гоби, Памира и

Такла-Макана, несущие великое беззаконие и дерзновенную отвагу древних

завоевателей".

"За ним, - констатирует колчаковский офицер Борис Волков, лично

знавший Унгерна и ненавидевший его, - идут или уголовные преступники типа

Сипайло, Бурдуковского, Хоботова, которым ни при одной власти нельзя ждать

пощады, или опустившиеся безвольные субъекты типа полковника Лихачева,

которых пугает, с одной стороны, кровавая расправа при неудачной попытке к

бегству, с другой - сотни верст степи, сорокаградусный мороз с риском не

встретить ни одной юрты, ибо кочевники забираются зимой в такие пади, куда

и ворон костей не заносит..."

+ + +

Барон Врангель, полковой командир Унгерна, отмечал в нем "острый

проницательный ум", который странно уживался с "поразительно узким

кругозором". В этой характеристике своего подчиненного будущий командующий

Русской армией одновременно и прав и не прав. Ясно, что Унгерн знал языки и

много читал, - вопрос в том, какого рода была эта литература. Очевидно,

круг чтения Унгерна и либерального Врангеля был в принципе различен. Трудно

представить себе Унгерна с томиком Чехова в руках, проще - с "Центуриями"

Нострадамуса. где, кстати, имелось пророчество о пришествии "князя с

Востока", или с какой-нибудь из тех шарлатанских брошюр, которыми был

наводнен книжный рынок начала века и которыми наводнен рынок сейчас. Хотя в

разговорах он никогда не ссылался ни на Блаватскую, ни на Штейнера, интерес

Унгерна к Тибету и к восточной мистике, его несколько утрированный,

сознательно декларируемый фатализм, его высказывания о "неумолимой Карме",

"Духе Мира" и так далее - все свидетельствует, что с теософскими идеями он

был знаком хотя бы понаслышке.

И здесь снова нужно вспомнить о Шамбале-Агартхи. Дело в том, что

барон Унгерн знал предание об этой загадочной стране, управляемой

махатмами, и знал, конечно же, пророчество о пришествии Ригдена Джапо,

Красного Всадника.

Улясутайский наместник, князь Чультун-Бэйсэ, по приказу Унгерна

впоследствии расстрелянный за сотрудничество с китайцами, и его

приближенный лама рассказывали биографу барона Оссендовскому о царстве

Агартхи следующее:

"Уже более шестидесяти тысяч лет как один святой с целым племенем

исчез под землей, чтобы никогда больше не появляться на ее поверхности.

Много людей с тех пор посетило это царство - Шакья-Муни, Ундур-гэген,

Паспа, хан Бабур и другие, но никто не знает, где оно лежит... Его владыка

- царь вселенной, он знает все силы мира и может читать в душах людей и в

огромной книге их судеб. Невидимо управляет он восемьюстами миллионами

людей, живущими на поверхности земли..."

Ламы рассказывали Оссендовскому, что когда-нибудь обитатели

Агартхи выйдут из земных недр. Этому будет предшествовать вселенская

кровавая смута и разрушение всех основ жизни:

"Отец восстанет на сына, брат на брата, мать на дочь. А затем -

порок, преступление, растление тела и души. Семьи распадутся, вера и любовь

исчезнут. Из десяти тысяч останется один, но и он будет гол и безумен, без

силы и знаний, достаточных хотя бы для постройки дома и добывания пищи. Он

будет выть, как бешеный волк, питаться трупами, грызть собственное тело и

вызовет Бога на бой. Вся земля будет опустошена. Бог отвернется от нее, и

над ней будут витать лишь смерть и ночь..." Но тогда "явится народ, доселе

неизвестный", он "вырвет сильною рукою плевелы безумия и порока, поведет на

борьбу со злом тех, кто останется еще верен делу человечества, и этот народ

начнет новую жизнь на земле, очищенной смертью народов".

Ту же самую апокалиптическую картину современности сам Унгерн

рисовал в письме одному монгольскому князю: "Вы знаете, что в России теперь

пошли брат на брата, сын на отца, все друг друга грабят, все голодают, все

забыли Небо". Точно так же вписывалось в реальность предсказание о

неведомом народе с "сильною рукою", в котором Унгерн увидел кочевников

Центральной Азии.

Идеалы Унгерна достаточно просты, какими, впрочем, они и должны

были быть, чтобы не остаться только мечтами, а сложиться в идеологию со

всеми вытекающими из нее практическими выводами. В 1919-20 годах, наездами

бывая в Харбине, барон часто встречался и беседовал с жившим там неким

С.-Р., которого высоко ценил за "ум и образованность". В разговорах с ним

Унгерн и высказал "свои сокровенные мысли". Суть их состояла в следующем.

Примерно к исходу XIV века Запад достиг высшей точки расцвета,

после чего начался период упадка. Культура пошла по ложному пути, она

перестала "служить для счастья человека" и "из величины подсобной сделалась

самодовлеющей". Под властью буржуазии, главным образом еврейской, западные

нации разложились. Русская революция - начало конца всей Европы. Но есть в

мире сила, способная повернуть вспять колесо истории. Это кочевники

центрально-азиатских степей, прежде всего - монголы. Сейчас, пусть "в иных

формах", они находятся на том этапе общего для всех народов исторического

пути, откуда пять столетий назад Запад свернул к своей гибели. Монголам и

вообще всей желтой расе суждена великая задача: огнем и мечом стереть с

Blog