Ристовой церковью, поместной, как именуются церкви после великого рассеяния первоначальной, единой, иерусалимской общины и образования множественности церквей

Вид материалаДокументы

Содержание


Облик духа антихристова
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   26

Митрополит Даниил подписал грамоту, и Василий Шемячич приехал и был заключен в тюрьму. Рассуждение м. Даниила здесь было таково: Шемячич — враг великого князя (хотя это и не было доказано: он только подозревался во враждебности), враг князя — враг государства и церкви. Значит, для блага церкви и государства его следует уничтожить. И м. Даниил говорил, что помощью святых ему и князю удалось изловить врага. Что святая русская церковь видела грех митрополита и Василия III, засвидетельствовал Троицкий игумен Порфирий, “муж обычаев простых и в пустыне воспитан”. В первый же после ареста Шемячича приезд князя в Лавру Порфирий стал торжественно и смело ходатайствовать за гонимого князя. Князь Василий III оскорбился ходатайством Порфирия. Но благочестивый и неустрашимый старец сказал на это великому князю: “Если ты приехал в храм Пресвятые Троицы с тем, чтобы испросить себе прощения грехов, то будь наперед сам милосерд к гонимым без правды”. Вскоре после того Порфирий сложил с себя сан игумена и удалился на Белоозеро, а оттуда был взят и посажен в темницу.

Второе знаменитое дело митр. Даниила было разрешение развода вел. кн. Василия с первой женой Соломонией и ее насильственное пострижение и разрешение на брак с Еленой Глинской, между тем как все патриархи, к которым обращался Василий III, запретили этот развод.

И здесь оправданием м. Даниила была польза государству и церкви, ибо Василий хотел родить сына — наследника престола. Митрополит Даниил начинает собой новый род русских иерархов, - которые не только не борются с царской неправдой, но стараются угодить самодержцу, не останавливаясь перед совершением неправды. Однако тогда были и другие иерархи. Вначале выступление истинных пастырей церкви было гласно и торжественно, но скоро это прекращается, ибо цари не внемлют голосу истинной церкви Христовой. И вот при Иване IV несколько митрополитов молча оставили кафедру, не желая участвовать с царем в злом правлении. И, как последнее выступление святых перед царем, просияло мученичество св. митр. Филиппа.

Вместе с митр. Филиппом, уходит от русских царей знаменование правды священнослужителями. Отныне при царях пребывают люди, если не явные нечестивцы, то такие, в уме которых постоянно смешиваются языческие понятия самодержавного правительства с истинами церкви Христовой. Для удобства вместо слова “Христова церковь постоянно произносится слово “православие”. Православие и русское государство, государство и православие — становятся понятиями почти нераздельными. Это очень удобно, ибо в понятие “православие” можно втиснуть какое угодно содержание (так, союзом русского народа в конце XIX века проповедовались во имя православия еврейские погромы и еще многое, позорящее церковь Христову).

Надо сказать, что и теперь еще принято в церковных кругах довольно часто подменять слово “церковь Христова” словом “православие”. Это, конечно, хотя и бессознательная, но ошибка; незаметное для себя желание безответственности. Само произнесение слова “церковь Христова” совестит людей, ибо имя Христа — Свет — обличает человека, между тем как православие (понятие, имеющее ограниченное содержание: отличие от католичества и только) давно уже замутнено грехом превозношения: мы, православные, самые верные (не исповедание, а именно превозношение).

Одно из характернейших различий новых иерархов от древних — отношение к преступникам. Наши иерархи до Даниила не только ходатайствовали, но иногда и укрывали преступников, подобно священникам первых времён христианства греческой империи (закон Феодосия Вел., что священники и монахи не должны укрывать скрывающихся от суда, взамен дано право убежища: а у нас отношение Феодосия печ. к преступникам! (см. Солнце Русской земли). Новый род епископов не только был не способен укрыть, не только не хотел просить за них, но, напротив, иногда доносил правительству и рекомендовал жестокие меры.

* * *

Церковь русская являет нам поучительнейшую видимость того состояния, в которое впадает поместная церковь, впитав в себя дух антихристов. Когда церковный собор утверждает своим постановлением нечто, противоречащее Христовой истине, церковь совершает грех. Если последующие соборы не каются в этих грехах, как покаялась, например, греческая церковь, признав разбойничьим собор, на котором осужден был св. Иоанн Златоуст, то яд сотворенного греха проникает в тело этой поместной церкви и разлагает его.

Вот грехи, которые совершила русская церковь и в которых до нашего времени она не покаялась. Собор 1503 года одобрил казни еретиков. Собор 1667 года опять одобрил казни. Затем признал, что русский царь имеет высшую власть в церкви. Этот собор предал проклятию еретиков в выражениях, превосходящих даже земное время и посягающих на суд за гробом. Приводим решение собора: “аще от мирского чина отлучаем и чужда сотворяем от Отца и Сына и Святого Духа и проклятию и анафеме предаем. Аще же кто не вразумится и не возвратится в правду покаянием и пребудет в упрямстве своем до скончания своего: да будет и по смерти отлучен и непрощен (значит, запрещение Богу помиловать грешника!) и часть его и душа его с Иудой-предателем и с распеншими Христа жидовы и со Арием и с прочими проклятыми еретиками; железо, камень и древеса да разрушатся и растлятся, а той да будет неразрешен и не разрушен и яко тимпан во веки веков”.

Этот собор определил, где следует пребывать душам после смерти. Здесь проявилось не только кощунственное нарушение свободы Божьего суда, но явлена и совершенная темнота духовного сознания. Откуда известно собору, в каком состоянии находятся распявшие Христа “жидовы”? Следует вспомнить слово ап. Петра: “впрочем, я знаю, братия, что вы, как и ваши начальники, сделали сие (убили начальника жизни Христа) по неведению (Д. А. 3, 17)”. Если по неведению, то вполне возможно и загробное прощение. Затем, почему собор знает, что Иуда и Арий находятся в одном и том же месте за гробом? Бог за гробом определяет место каждому свое (у Моего Отца обителей много), где пребывать душе до страшного суда. Какое место, Бог никому не открывает. Никаких откровений об этом не бывает людям, живущим на земле (это наиболее хранимая Богом тайна). Сказки вроде поэмы Данте “Ад”, конечно, нимало не раскрывают правды. Известное видение св. Феодоры, — хождение души по мытарствам — не есть видение загробного мира, а только временного состояния людей согрешивших. Например, это видение скорее говорит о некотором движении души — как бы ее постепенном очищении, а отнюдь не о ее навсегда определенном состоянии.

Итак, собор 1667 г. вносит в церковное сознание различные новые понятия, противоречащие святоотеческим. Так как собор до сих пор не признан разбойничьим, он способствовал извращению в церкви многих и важных истин. Напрасно думать, что не признав разбойничьим этот собор и не покаявшись в этом, церковь легко может обходить его постановления. Яд антихристов тонок и действие его в высшей степени скрыто от внимания членов церкви. Церковь земная небезгрешна (может совсем запутаться в грехах, подобно Лаодийской (Откр. 3 гл.) — эту истину необходимо помнить.

Наконец, русская церковь канонизировала Иосифа Волоцкого. Что значит канонизация члена церкви? Это значит, что все его учение и его жизнь—все, в чем он не покаялся — являются для данной поместной церкви правдой. Следовательно, все, что мы изобразили — слова и деяния Иосифа, все его извращения Христовой истины — церковь русская признала за правду, для себя обязательную. Конечно, верные сыны церкви с помощью Божией видят ложь и ей не следуют. Но как мы сейчас сказали, антихристова ложь, введенная в церковь совершенно незаметно, извращает понятия и творит такие положения в жизни церкви, которые, почитаясь правдой, основаны на лжи.

Итак, пусть действительность церковная говорит сама за себя. В начале шестнадцатого века еретиков жгли, во второй половине этого века, как мы показали при Иване IV, не казнили. В XVII веке опять начинают жечь раскольников. И вот замечательно, мы видели, что человек, гораздо, более жестокий, чем царь Алексей Михайлович, великий князь Иоанн III долгое время сомневался и не решался казнить еретиков, между тем добрейший Алексей Михайлович даже не находит, никаких возражений. И он, и его дочь Софья, не злая и умная, как правительница, соглашаются с легким сердцем убивать еретиков. Значит, в самой церкви очень ослабело главное ее свойство, чем она отличается от всех других обществ на земле, — любовь (“по тому узнают, что вы мои ученики, если будете любить друг друга”).

Понятие о любви, о ее действии в церкви-Христовой, совершенно извращается у священнослужителей последних столетий. Ап. Павел говорил, что “к слабейшему в церкви — наибольшее попечение”. Кто наиболее слабый? Конечно, грешник. “Я грешных пришел спасти”, — говорил Господь. Ап. Павел, обличая коринфян, в то же время неизъяснимой любовью, переполнявшей его послание к ним, вызвал у коринфян великое покаяние. Как мы говорили об этом в главе “Время благодатное”, только любовью к согрешившему брату можно вызвать его покаяние — сердечным попечением, дружеской снисходительностью и горячей молитвой о нем.

Понятно, что великие отцы церкви (как мы приводили слово св. Иоанна Златоуста, Игнатия Богоносца и, конечно, все верные свидетели Христовы) удерживали неразумных иерархов от проклятия и анафемы, ибо отлучение от церкви есть отлучение от любви братии, отлучение от общей молитвы за брата. Значит, поставление его в такое духовное состояние, что в своем ужасном одиночестве никогда не будет в состоянии покаяться, а, напротив, все более и более будет ожесточаться, озлобляться на всех и на все.

Если есть еще хотя тень оправдания у священнослужителей в отлучении от церкви еретиков, то что, кроме явно выраженного сатанинства, есть у тех, которые предают анафеме, проклинают так называемых врагов государства. Вместо того, чтобы сугубо, всецерковно непрестанно молиться за них, они внушают всем ненависть к ним. Духовно их истязуя (ибо ненависть и есть духовное истязание) и благословляя правителей истязать их телесно, они возглашают: это до тех пор, пока они не покаятся. Но мы уже сказали: без любви люди не могут покаяться, — значит, здесь происходит суд и осуждение без Христа от тех, которые поставлены блюсти любовь в церкви.

Свидетельством всего сказанного нами являются не только факты всем известные, но и нечто до сих пор еще не освещенное, как бы скрывающееся от внимания церковного общества, тайное — о котором никто не говорит, а если увидел и понял, то боится об этом и думать.

Начнем с фактов. Анафема по приказанию светского правительства: “по царскому повелению патриарх Иосиф с освященным собором, на первой неделе великого .поста 1670 года предал анафеме вора и богоотступника и обругателя святой церкви Стеньку Разина со всеми его единомышленниками”.— “В соборной Троицкой церкви (в Глухове) 1708 г. после литургии и соборного молебна, совершен был обряд проклятия Мазепы, сочиненный, вероятно, Петром Великим. Священнослужители пропели над портретом Мазепы, украшенным орденом Андрея Первозванного, трижды анафему его имени. По совершении проклятия, палач потащил портрет по улице на веревке и повесил на виселице”.

Но еще более, чем эти факты, говорят о тяжкой болезни русской поместной церкви странности (назовем это странностью) очень высоких по своему благочестию, имеющих несомненно некоторые духовные дары священнослужителей.

Известный старец Оптиной пустыни Амвросий (умер 1891 г.) на вопрос к нему в одном письме, можно ли молиться о Каракозове (первый по времени, посягавший на жизнь императора Александра II и за это казненный), ответил: “Нужно спросить у священника, исповедавшего Каракозова перед казнью: покаялся ли преступник или нет. Если не покаялся — нельзя”. Этот ответ противоположен свято отеческим заветам в церкви Христовой. Такой ответ по духу, совершенно соответствует лжеучению Иосифа Волоцкого.

Чтимый народом священник отец Иоанн Кронштадтский часто говорил, что русскую интеллигенцию мало преследуют за антигосударственную деятельность, а революционеров мало казнят. Своей постоянно выражаемой ненавистью к Льву Толстому, вместо молитвенного добросердечия, он, конечно, делал Льва Толстого еще более непримиримым к Христовой церкви.

Высокий богослов епископ Феофан (Затворник) в письмах говорил: нужно ловить революционеров и вешать, вешать беспощадно.

Если мы обратимся к проповедям и богословским произведениям русских ученых в священнических рясах, мы услышим и прочитаем целые вопли ненависти к атеистам и к другим заблуждающимся членам церкви — к “страждущим” (по выражению св. Иоанна Златоуста) братьям. Этим в народе они вызывают не любовь к братьям, а злобу.

Предложим русской властвующей иерархии самый простой, вполне соответствующий духу святой апостольской церкви Христовой, вопрос: если она решила всенародно отлучить от церкви Льва Толстого, то почему она не прибегла сначала к великому делу христианской церкви — наложению всенародного, поста и молитвы за брата? Веря в милость Христа, она должна была бы это сделать, но вследствие неверия даже помыслить об этом не была в состоянии.

Всё сказанное говорит о духовной опасности для русского иерархического священства. Надевая рясу священническую, вновь посвященный находится под угрозой (кроме тех, кто по особому Божьему соизволению получает неомраченное духовное зрение, как св. Серафим Саровский и др.) болезни духа.

^ ОБЛИК ДУХА АНТИХРИСТОВА

(Приложение к главе “Семь гор”)

В начало | Оглавление | Предыдущая глава | Пропустить главу

Великолепную характеристику положению вещей, сложившемуся окончательно к XIX веку, даст историк Сергей Соловьев, сам сын священника.

“Бедное, материально зависимое с односторонним, устарелым образованием* и особым семинарским языком, духовенство превратилось в сословие низшее, отчужденное от так называемого “хорошего общества”. Бедственное состояние русского духовенства увеличилось еще более разделением его на белое и черное — на черное, господствующее, и белое — подчиненное. Явление, только дозволенное в древней церкви, превратилось в. обыкновение, наконец, в закон, по которому высшее духовенство непременно должно быть из монахов”.

* Каким образов христианское учение (образование) может быть устарелым, оно может быть извращенным или не духовным, а не устарелым.

“Кто-нибудь хорошо учится в семинарии — ближайшее начальство начинает поставлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и достигнуть высокого сана, чем быть простым священнослужителем; с этой целью, а не по внутренним нравственным побуждениям (переводя на язык святоотеческий: без мановения Духа Святого. — Замечание автора книги) постригается в монахи, становится архимандритом, ректором семинарии или академии и т. д. Светские начальники всё еще имеют более широкое образование, всё еще боятся какого-то общественного мнения, все еще находят ограничение в разных связях и отношениях общественных; тогда как высшее духовное лица в своем замкнутом кругу, где остается, не встречает ни малейшего ограничения, оттуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите*. Ставший монахом без нравственного побуждения, получивший воспитание в семинарии, где жестокость и деспотизм в обращении учителей и начальников с учениками были тогда доведены до крайности и где главная добродетель была поклонение перед начальством — такой человек, ставший, наконец, повелителем из раба, не знал меры своей власти. Те ученые монахи, которые подпадали человеческим слабостям, были, вообще говоря, лучше: они были мягче относительно других, относительно подчиненных. Гораздо хуже были те, которые воздерживали себя, надевали личину святости. В них развивалось необузданное честолюбие, зависть, страшное высокомерие, требование бесполезного рабства и унижения от подчиненных, ничем не сдерживаемая запальчивость относительно последних”.

* Тут невольно вспоминается знаменитое восклицание доктора Гааэа к м. Филарету: владыка, вы забыли Христа.

Как известно, в XIX веке великую славу стяжал себе московский митрополит Филарет. Нет числа различным писаниям о нем. Нет похвал, которые бы ему не расточались: “высокий облик иерарха”, “мудрый святитель” и пр. Он является как бы идеалом священнослужителей. Вот воспоминание о нем бывших семинаристов — академика Гилярова-Платонова и известного педагога Ф. Гилярова.

Изображается экзамен в Московской семинарии, где постоянно присутствовал митрополит Филарет. “На экзамене мудрый архипастырь и сам часто давал объяснения, всегда отличавшиеся глубиной и силой, они устно разносились по учено-богословской среде московского духовенства. Такие возражения Филарета по богословской науке считались перлами. Зала набита до духоты, масса московского духовенства, ждут. Ректор и инспектор в ожидании владыки успокаивают волнующихся воспитанников, которым выпало на долю отвечать в присутствии митрополита. “Ну чего вы боитесь? Будьте смелее, чего бояться — ведь он наш отец”, — так ректор успокаивает своих питомцев, держа конспект, который в руках у него ходуном ходит. Долго ждут в томительном тоскливом ожидании. Но вот зазвонили. Митрополит приехал — всё замерло, оцепенелая жизнь обнаруживается только в учащенном биении пульса и колыхании непослушного сердца”.

“Митрополита высаживают из кареты и ведут, почти несут по лестнице. Филарет садится. Что это? Важный и величественный, недоступный для нас, смертных, ректор склоняет колени и кладет перед митрополитом земной поклон, не фальсифицированный какой-либо, а истовый, стоя на обоих коленях и прикасаясь клобуком к полу”.

“Экзамен начинается, но вдруг неё стихло и замерло, едва слышится слабый голос. Митрополит делает возражение. Ученик отвечает иногда удачно — иногда нет; тут наступает страшная минута для ректора. “Ты что скажешь?” — доносится слабый голос. Ректор отвечает, конечно, большею частью удовлетворительно, так как он сам долго приготовлялся к страшной минуте. Но иногда на неудачное объяснение ректора доносится слабый, но металлический — холодный голос: “дурак”.

“Ты” — это всегда обращение к черному и белому духовенству. К светским обращение на “вы”.

Еще характерная отметка: Гиляров отвечал по математике и, говорит он: “как сейчас вижу, холодные, устремленные на меня глаза престарелого владыки”.

Все, кто не был еще малолетним ребенком до прихода в Россию нового строя, конечно, помнят и знают, что холод и страх были характернейшими качествами архиерейского сана. Архиерей как бы по молчаливому соглашению всех был самый почетный сановник города — это была ходячая эмблема почета, а не живое лицо. По какому-то, всеми исповедуемому архиерейскому этикету, считалось в высшей степени неприличным, епископу так или иначе обнаруживать себя в живых отношениях к людям. В храме он был окружен сложнейшим церемониалом.

Архиерею было неприлично ходить пешком, он непременно ездил в карете и через стекло окна благословлял встречных. И всюду, где бы ни появлялся этот, первый по почету, сановник, вокруг него создавалась холодная атмосфера всеобщего отчуждения и страха, как перед языческим божком.

Автор этой книги сохранил одно воспоминание детства — оно неизъяснимой силой запечатлено в его памяти. При переходе из приготовительного класса в первый (десяти лет отроду) на торжественном акте гимназии, мне был вручен похвальный лист за успехи. В первом ряду в креслах сидели первые лица города — губернатор, архиерей и др. Награды передавались директором по очереди высоким лицам, а они вручали их подходившим для этого воспитанникам. Мой лист оказался в руках архиерея. Когда он передавал его, мне показалось, что он хочет меня поцеловать и я навстречу протянул губы. Епископ со страхом (полное нарушение этикета) откинулся в глубину кресла, я повернулся уходить, но губернатор, удерживая меня, сказал: вы забыли поцеловать руку у владыки.

На другой день в классе наш помощник классного наставника говорил, смеясь: Иванов вчера хотел поцеловать архиерея.

То, что десятилетний мальчик хотел поцеловать епископа, казалось смешным. “Лобзайте друг друга лобзанием святым” (ап. Павел). Когда апостолы приходили в общину, наступало счастье, радость, горела любовь. “Я не хочу писать вам пером, а хочу говорить устами к устам (т. е. видеться), чтобы радость, ваша была совершенной” (ап. Иоанн).

Когда в народе появлялись Феодосии Печерский, Франциск Ассийский, Серафим Саровский, все сияли от радости и любви.

Отчего же архиереи стали столь несчастными, что только страх и холод сопутствуют их появлению?

* * *

По тому узнают, что вы Мои ученики, что будете любить друг друга.

Эту величайшую истину, проповеданную Христом на Тайной вечери, забыли многие великие богословы последних столетий. Они являются большими мастерами всякого утончения и углубления догматической истины, но не знают любви.

Вот, например, какую превосходную характеристику дает проф. Голубинский (История церкви) родоначальнику таких богословов в русской церкви митрополиту Даниилу, о котором говорилось выше: “Вообще как деятеля и как нравственное лицо мы знаем м. Даниила только с худых и совсем отталкивающих сторон, но в области письменного пастырского учения он занимает в ряду наших митрополитов не только одно из видных мест, но и место совершенно выдающееся, исключительное, решительно и необыкновенно возвышаясь над всеми прочими нашими митрополитами”.

Вот цитаты из творений наших прославленнейших богословов XIX века.

Митрополита Филарета (Московского): “Преступник убил в себе чувство чести тогда, когда решился на преступление. Поздно щадить в нем сие чувство во время наказания” (так говорит он, защищая телесное наказание). И далее: “И что значит защищать личность человека? Не значит ли сделать ее неприкосновенной. Но, если можно сделать личность виновного неприкосновенной для розог, можно ли ее сделать неприкосновенной для оков. Боговдохновенные писатели защищали личность, созданную по образу Божию, не от наказания, а от порока”.

Еп. Феофан (Затворник) (из собр. писем; вып. 2, стр. 117,8): “Бог, Владыко веков говорит или скажет “идут сии в муку вечную, а праведницы в живот вечный”. Так Бог сказал; нечего потому и голову ломать. Вопрос решен авторитетно. Вопиют: как так вечные муки для временно согрешивших? Они хотят быть филантропнее Самого Бога, пострадавшего и умершего на кресте за грешников... Сколько примеров нераскаявшихся грешников?! Что же теперь сделать с этими осатаненными? В рай злых принять нельзя, а измениться они не хотят. Остается: переделать их творчески или уничтожить. Переделывать нужды нет. И без них много святых. К тому же и материал совершенно испорчен. Остается уничтожить”.