Geum.ru

Мировой кризис: Общая Теория Глобализации Издание второе, переработанное и дополненное Москва, 2003

Вид материалаРеферат

Содержание


Нижеследующее уже было???
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   37
11.2. Европа: пагуба пассивности

Ключевой проблемой Европы является внутренняя неоднородность, высокая не только экономическая, но и культурная дифференциация, имеющая своим естественным следствием сосуществование различных, по-разному функционирующих и далеко не всегда полностью совместимых друг с другом моделей не только государственного, но и коммерческого управления. Стал уже апокрифом циркуляр Европейского центрального банка, в котором его чиновники, перечисляя причины колоссального (почти на треть) падения евро во время войны в Косово, не демонстрируют и тени подозрения в отношении его реальных причин, но зато чистосердечно признаются, официально и без тени стеснения называя это одной из причин падения евро, что ни для кого из авторов и ни для кого из исполнителей циркуляров этого банка английский язык, на котором он был написан, не был родным (что могло привести к взаимному недопониманию регулирующих и регулируемых структур).
Значение внутренней дифференциации Европы как фактора, снижающего ее конкурентоспособность по сравнению с однородными обществами, исключительно велико. Различие, например, французского и немецкого национальных характеров (а Франция и особенно Германия являются наиболее мощными участниками европейской интеграции) предопределяет различную реакцию их представителей на единые общеевропейские меры регулирования, что ограничивает их эффективность, а при недостаточном учете культурной дифференциации - и вовсе делает их контрпродуктивными.
Естественной реакцией на это системы надгосударственного управления становится усиление регламентации; так, специальной директивой Европейской Комиссии определялся даже диаметр помидоров (и это не было инструментом конкуренции, как памятное определение диаметра дырочек в сыре, установленное швейцарскими властями для защиты от американских сыров!)
Не менее естественной реакцией на чрезмерное и далеко не всегда разумное регулирование, понятной жителям бывшего СССР, становится игнорирование директив; внутриеевропейские проверки показали, что, например, Люксембург, формально будучи членом объединенной Европы, выполняет лишь каждую третью из них.
Понятно, что негативные последствия внутренней дифференциации объединенной Европы усиливаются по мере ее расширения. В этом отношении перспективы дополнения 15 стран Евросоюза (в том числе четырех относительно слабо развитых, принятых в него недавно, - Греции, Испании, Португалии и Ирландии) еще десятью бросает Европе сильнейший вызов.
Этот этап расширения носит качественно новый характер, так как завершит процесс постсоциалистической трансформации стран Восточной и Центральной Европы, начатый кардинальным ослаблением СССР, падением Берлинской стены, «бархатной революцией» в Чехословакии и свержением режима Чаушеску в Румынии.
Позитивные результаты расширения Евросоюза очевидны: рост емкости его внутреннего рынка приведет к тому, что, по оценкам западноевропейских бизнесменов, в первые же три года после принятия новых членов корпорации сегодняшних членов Евросоюза заработают благодаря этому дополнительно 10 млрд.евро, а компании вступающих стран - целых 50 млрд.евро. Соотношение этих показателей наглядно показывает как взаимовыгодность процесса, так и ускоренный прогресс новых членов ЕС, связанный в первую очередь с выходом на наиболее емкий и привлекательный в краткосрочной перспективе рынок мира - рынок объединенной Европы.
Вместе с тем расширение Евросоюза отнюдь не свободно от серьезных проблем, которые участники процесса объединения, как представляется, склонны недооценивать.
Прежде всего, присоединяемые страны придется дотировать в значительных даже для объединенной Европы масштабах. Понятное желание руководства Евросоюза полностью отказаться от дотирования представляется обреченной на неудачу, так как тогда новые члены ЕС не смогут даже приблизиться к среднеевропейскому уровню. Понятно, что если даже Испания получила значительную финансовую помощь, менее развитые страны также будут нуждаться в ней.
Кроме того, в силу существующих в Евросоюзе правил и традиций, его новые члены, помимо прямых субсидий, смогут рассчитывать на косвенные финансовые вливания, осуществляемые по многим каналам, не всегда полностью контролируемых брюссельской бюрократией. Это создает предпосылки как для недостаточно эффективного использования этих вливаний, так и для завышения их масштабов относительно реальных потребностей.
Сегодняшние надежды на возможность самостоятельного ускоренного развития его новых членов (в том числе за счет перевода предприятий, в том числе автомобильных и особенно ориентированных на российский рынок, из Германии на территорию новых членов Евросоюза, в первую очередь Польши, Чехии и Венгрии с решением для нее проблемы «гастарбайтеров») не вполне обоснованны. Прежде всего, такой перевод будет все же недостаточным для требуемого ускорения развития. Кроме того, он затронет не всех новых членов. А ведь чем слабее экономически новый член Евросоюза, то есть чем выше его потребность в финансовой помощи, тем меньшую поддержку он может получить при помощи механического переноса производств из более развитых членов Евросоюза.
Существенно и то, что страны Прибалтики и Кипр (об особой роли которого как «всероссийского оффшора» при обсуждении расширения ЕС обычно забывают) при вступлении в Евросоюз будут вынуждены усилить таможенные и административные барьеры по отношению к России. Это ограничит масштабы их прибыли и создаст дополнительную, не учитываемую сегодня потребность в финансовой помощи со стороны Евросоюза.
Вероятно, в полной мере осознавая это, представители ряда стран Восточной и Центральной Европы и не думают скрывать, что стремятся к вступлению в Евросоюз и НАТО прежде всего для получения дополнительных субсидий. Это ляжет тяжелым грузом прежде всего на главный «локомотив» европейской интеграции - Германию, а также на наиболее развитые Францию и Северную Италию, затормозит общее развитие Евросоюза и еще более снизит его конкурентоспособность по отношению к США.
Однако присоединение новых стран ухудшит положение не только наиболее, но и наименее развитых «старых» членов Евросоюза, так как новички неминуемо «перетянут на себя» часть достающейся последним финансовой помощи. Наиболее явно разногласия по этому поводу выражаются в так называемой «проблеме статистики»: Евросоюз поддерживает тех своих членов, производство ВВП на душу населения которых на четверть ниже среднего уровня. Принятие новых членов снизит этот средний уровень и лишит финансовой помощи ряд стран, среди которых наиболее влиятельна Испания. Сохранение же поддержки последних при помощи компенсационных механизмов, на котором они настаивают, приведет к пугающему росту нагрузки на бюджет Евросоюза и в первую очередь - на бюджеты его наиболее развитых членов.
Вторая проблема Евросоюза - обострение конкуренции по мере его расширения и формирования единых рынков и особенно интеграции валютных систем, к которой в полном объеме готовы далеко не все даже нынешние члены еврозоны. Несмотря на меньшую по сравнению с глобальной интенсивность, внутриевропейская конкуренция вполне может оказаться непосильной для новых членов. Даже развитые страны Европы, как, например, Швеция по мере обусловленного политическими решениями снятия протекционистских барьеров и введения единых принципов экономической политики (особенно в части приватизации) испытывают экономические трудности и сталкиваются с ускорением инфляции, сокращением социальных программ и даже дезорганизацией работы общественного транспорта. Естественным следствием этого становится возникновение недовольства граждан.
Понятно, что, несмотря на общее ускорение развития при вступлении в Евросоюз, его новые члены также будут сталкиваться с существенными структурными проблемами.
При этом развитые члены ЕС неминуемо попытаются оградить себя от самой возможности конкуренции со стороны новых членов, прежде всего на рынке рабочей силы. Так, при вступлении Словении особо оговаривается, что ограничения на передвижение словенской рабочей силы будут сохраняться в течение как минимум двух лет.
Третья долгосрочная проблема Евросоюза - сложность отношений между национальной и европейской бюрократиями, которая отнюдь не ограничивается последствиями различий в культурных традиций и, соответственно, моделей управления. Основная трудность в ином - в несогласованности действий ключевых уровней общеевропейской системы управления. Создается впечатление, что ряд национальных бюрократий уже во многом снял с себя ответственность за развитие своих стран, а европейская еще не приняла эту «эстафетную палочку».
Развитие Европы по-прежнему направляется в первую очередь национальными бюрократиями (европейская склонна выступать прежде всего в роли координатора), но в их среде, особенно в небольших странах, утрачивающих реальную самостоятельность по мере интеграции, все больше развивается инфантилизм, безответственность, стремление перекладывать принципиальные решения (или по крайней мере ответственность за них) на Брюссель.
В результате принимать такие решения может оказаться просто некому, и развитие Европы будет направляться не содержательными интересами, а идеологическими принципами, как в свое время развитие СССР. Пагубность последствий этого для конкурентоспособности очевидной.
Даже сегодня Евросоюз - как, впрочем, и НАТО - расширяется во многом под действием формально-бюрократических и идеологических мотивов. В основе этих мотивов лежит естественное стремление всякой организации к расширению (как и всякого живого существа и представления - к экспансии), которое в отсутствие содержательной сверхзадачи становится для нее самоцелью.
Это путь к утрате адекватности и эффективности, особенно опасный в период глубоких изменений внутри и вокруг расширяющейся системы. Между тем руководство ни ЕС, ни его ключевых членов, как представляется, не воспринимает включение постсоциалистических стран в Евросоюз как его качественное преобразование.
Инфантилизация национальных европейских систем управления уже приобрела значительные масштабы. Однако это - не самостоятельный фактор, но лишь частное проявление четвертой проблемы Евросоюза, которая наиболее действенно подрывает его конкурентоспособность: относительно низкого качества управления.
Не может вызывать сомнений, что ключевым фактором конкурентоспособности в современном мире является именно эффективность управления, в первую очередь государственного. Ведь государство - это мозг и, в значительной степени, руки общества. Европейские же системы управления не только по своей современной эффективности, но и, что самое главное, по своей гибкости и способности к самообучению и самосовершенствованию значительно уступают американскому.
Это связано прежде всего с социокультурными причинами, важнейшей из которых является более «социалистическая» мотивация, характерная для Европы. Помимо активной и широкомасштабной социальной и региональной помощи, в чрезмерных объемах тормозящей развитие, европейские ученые и бюрократы получают зарплату в первую очередь за то, что они существуют, в то время как в США - в первую очередь за то, что они делают.
Результатом становится не только управленческое, но и технологическое отставание: несмотря на значительное финансирование науки, ключ к стратегической конкурентоспособности - широкомасштабная разработка новых технологических принципов - сегодня остается практически недоступной для Европы.
Эта социокультурная слабость во многом вызвана историческими причинами. В Европе, на всем протяжении всей своей истории раздираемой разрушительными войнами, силы государства, наиболее полно выражающие силы общества, традиционно направлялись прежде всего на поддержание мира и «баланса сил». Поэтому европейцы склонны к приоритету стабильности, выражаясь в специфически российских терминах - «примирения и согласия», даже в ущерб интересам развития.
В то же время США, развивавшиеся в относительной изоляции, могли поколениями бросать все ресурсы на обеспечение своего прогресса, а затем и глобального лидерства, уделяя второстепенное внимание поддержанию собственного единства. После гражданской войны 1862-1865 годов США просто не сталкивались с характерными для Европы внутренними проблемами.
Поэтому американская бюрократия преимущественно ориентирована на поиск и достижение цели развития управляемой системы, а европейская - на поддержание status quo. В результате соответствующего «силового поля», создаваемого управляющей системой, США ориентированы на прогресс и завоевание новых благ, а Европа - на стабильность и сохранение уже имеющихся.
Совершенно очевидно, насколько по-разному эти устремления влияют на национальную конкурентоспособность.
И по сей день Европа тратит колоссальные силы на объединение, согласование интересов и успокоение разнородных (и при этом самодовольных, гордых и ранимых) национальных бюрократий. Да, европейцы достигли невиданных высот в решении связанных с этим головоломных проблем, - но перед американцами они вообще не стоят: они и на государственном, и на корпоративном уровне с самого начала имеют тот единый управленческий стандарт, который европейцы еще только продолжают создавать.
Другой недостаток европейского управления - его идеологизация. В свое время автора этих строк потрясло, когда вице-президент одного из крупнейших европейских банков, ответственный за исследования, искренне не мог понять целесообразности количественного анализа последствий введения евро для европейских и мировых финансов. «Ведь интеграция - это хорошо», - говорил он.
Опасность идеологизации управления, как мы помним по опыту нашей страны, нельзя переоценить. Она ведет к долговременной неадекватности и сокрушительным провалам при решении самых разнообразных конкретных проблем.

Пример 29.

Неэффективность европейского управления:
беспомощность пропаганды наличного евро

Яркий пример слабости европейского управления - пропагандистская кампания, развернутая в России в рамках подготовки к введению наличного евро. Первоначально она была сконцентрирована на разжигании смехотворного, но по-настоящему опасного для российского общества страха перед якобы неизбежным крахом доллара, затем вообще замерла, а за несколько месяцев до введения евро перешла в стадию постоянных семинаров и конференций.
Общей чертой этих собраний, на которых из недели в неделю одни и те же люди с потрясающим, вводящим в отчаяние и вызывающим отвращение ко всему европейскому (и в первую очередь к самому евро) занудством обсуждали одно и то же, было смешение представителей принципиально различных аудиторий. В результате темы, представлявшие живейший интерес для примерно трети аудитории, почти никогда не могли разбудить остальные две трети.
В то же время обычные граждане, для которых введение наличного евро, в отличие от безналичного, было наиболее значимо, почти не были информированы о нем. Они могли лишь с ностальгией вспоминать обмен долларов США, когда в каждом обменном пункте Москвы, включая нелегальные, висел красочный плакат Федерального казначейства США, в котором несколькими различными способами и с поистине исчерпывающей убедительностью растолковывалось, чем новые доллары отличаются от старых.
За две недели до введения наличного евро жители России имели лишь смутное представление о его внешнем виде, опасались дефицита наличных евро (так как было ясно, что он печатается без учета потребностей третьих стран, включая Россию) и произвольного завышения банковской комиссии. Результат - ощутимый уход населения из наличных европейских валют не на евросчета в банках, не вызывающих доверия, а за пределами крупных городов и недоступных, но в наличные доллары и даже рубли.
Впрочем, изложенное отнюдь не дает России повода вспоминать дурную привычку чувствовать себя обиженной в любой ситуации. Ведь оповещение собственного населения было провалено европейцами не менее блистательно: половина населения даже таких стран, как Франция и Германия, за полтора месяца до введения наличного евро все еще не обладала знаниями, достаточными для его нормального использования. Результатом стало широкое распространение разнообразных мошенничеств, связанных, например, с возбуждением у населения страхов перед несуществующей 10-ти и даже 20-процентной комиссией при обмене национальных валют на наличное евро.

Глядя на руководителей постсоциалистических стран - кандидатов в ЕС, произносящих до боли знакомые по советским временам правильные слова о взаимовыгодном сотрудничестве и многосторонней интеграции, трудно отделаться от мысли, что тот груз высокоэффективного иждивенчества, под тяжестью которого рухнул СССР, теперь во многом ляжет на объединенную Европу.
Европейцы видят эту проблему, но не говорят и, насколько можно судить со стороны, не думают о ней. Есть опасения, что подобный подход характерен для формирующейся в ЕС системы наднационального управления, которая лишь косвенно ощущает свою ответственность перед гражданами образующих Евросоюз стран.
Скажем, Ирландия, вступив в ЕС, обеспечила свое процветание не только превращением в оффшор, о чем с придыханием говорят российские либеральные фундаменталисты, но и получением огромных займов. Когда же пришло время отдавать использованные деньги, она прибегла к эгоистическим механизмам, которые некоторые западные аналитики расценили как откровенный политический шантаж, попытку тормозить развитие ЕС, пока его руководство не пойдет на односторонние неоправданные уступки.
Европейцы видели эту проблему, называли ее, беспокоились… но не прорабатывали тщательно механизмов ее решения и, главное, не думали, что будет, когда таких и даже еще более предприимчивых Ирландий (которая в конце концов не стала воплощать в жизнь делавшиеся ее представителями намеки) в ЕС будет еще десять.
Так, даже Сорос обратил внимание на то, что европейцы бесконечно говорят о проблеме Калининграда и о том, это решаемая проблема, но почти ничего не делают для ее решения. Это понятно, так как Калининград - проблема России, а не Евросоюза, однако примерно такой же подход европейская бюрократия демонстрирует и применительно к собственно европейским проблемам.
Кроме того, позиция Евросоюза по Калининграду вовсе не безобидна для самой Европы. Несмотря на предоставленную российским лидерам возможность «сохранить лицо», на деле она свелась к игнорированию жизненных интересов России, чреватому фактическим отделением Калининградской области от остальной России в течение ближайших 10 лет, а затем и юридическим оформлением этого отделения, то есть по сути дела аннексией.
По мере того, как содержательное значение европейского эгоизма будет становиться все более понятным для российского общества, ограниченность европейской бюрократии будет ухудшать отношение России к Европе и превращаться в потенциальную угрозу не только для нашей страны, но и для самого Евросоюза.
Тот же Сорос с искренним изумлением отмечал неоправданное сужение сферы целеполагания Европейского Центробанка, который официально считает своей целью только выравнивание инфляции по разным странам в рамках установленного коридора. Между тем даже в рамках традиционного либерального стремления к минимизации государственного регулирования это недостаточно для эффективного экономического развития. Классический пример - ФРС США, которая одновременно с минимизацией инфляции обеспечивает экономический рост.
Однако наиболее концентрированно меньшая конкурентоспособность Европы по сравнению с США выражается даже не в слабости управляющих систем, но в слабости интеллекта и духа, выражающаяся прежде всего в интеллектуально-идеологической и политической зависимости европейцев от своих главных стратегических конкурентов: Европа действует в «поле смыслов» и системе координат, формируемых США, и при конкурентных столкновениях с ними либо вовсе не осознает свои интересы (классический пример - Косово), либо не имеет сил отстоять их (примерами служат саммит ВТО в Сиэттле, Киотский протокол, ПРО и агрессия против Ирака).
НИЖЕСЛЕДУЮЩЕЕ УЖЕ БЫЛО???
Между тем в условиях глобализации, господства информационных технологий и превращения формирования сознания в наиболее эффективный бизнес ключевым фактором конкурентоспособности становится характер формирования сознания элиты, управляющей обществом. Если ее сознание формируется самим обществом, последнее оказывается адекватным, способным определять и преследовать собственные интересы. Если же сознание элиты формируется стратегическими конкурентами данного общества, оно теряет адекватность и начинает преследовать не собственные интересы, но интересы своих конкурентов. Классическим примером последнего случая является политика российской элиты, если рассматривать ее как единое целое, с конца 80-х годов.

Военно-политическая интеграция Европы на основе НАТО доминирует над экономической ее интеграцией на основе ЕС и евро (наиболее наглядно это видно на примере войны в Косово, где Европа поддержала США в рамках НАТО, но вопреки своим интересам в экономической конкуренции). Между тем бюрократия НАТО находится под преобладающим влиянием США, а никак не Европы; таким образом, НАТО является еще одним инструментом подчинения Европы США.
После Косово в континентальной Европе (особенно в Германии и Франции) крепнет осознание необходимости «отстроиться» от США. Однако в силу конкурентной слабости, экономической и интеллектуальной зависимости, а также бюрократической инерции это осознание не станет магистральным. Наиболее масштабная попытка противостояния США, связанная с их агрессией против Ирака, закончилась для Франции и Германии поражением и фактической капитуляцией, сопровождавшейся откровенной демонстрацией враждебности к ним (особенно к Франции) со стороны США.
Кроме того, фундаментальная слабость и неустойчивость европейской цивилизации прослеживается в совершенно неожиданном виде - в растущей аморальности ее элиты, естественным образом транслирующейся на все население Евросоюза.

Пример 30.

Еще один фактор подрыва конкурентоспособности Европы: моральное разложение

Ярким проявлением морального разложения европейской элиты стал Европейский саммит Всемирного экономического форума летом 2001 года, на котором огромный зал истово аплодировал торговле людьми (тайной выдаче бывшего югославского президента Милошевича правительством Сербии в обмен на обещания финансовой помощи в размере 300 млн.долл.).
Прежде всего, такая выдача означала весьма низкую самооценку самого правительства Сербии, которое фактически выразило недоверие судебной системе собственной страны. Но главное заключалось в том, что Европа бурно аплодировала и до сих пор продолжает аплодировать беззаконию и предательству, без всякой иронии считая его мужеством, заслуживающим восторга и подражания. Если бы Павлик Морозов или генерал Власов служили НАТО, они стали такими же героями современной Европы, как и сербское правительство Зорана Джинджича. А ведь тот, кто поощряет предательство и выращивает предателей, сам неминуемо становится жертвой собственных воспитанников.
Следует подчеркнуть: поощрение предательства началось в Европе задолго до признания в США «людьми года» трех женщин-доносчиц, разрушивших репутации и подорвавших деятельность своих организаций (и, между прочим, нанесших серьезный удар по американской экономике в целом). Таким образом, в своем моральном разложении европейское общество серьезно опережает своих ключевых конкурентов - американцев.
Характерно, что массовые политические репрессии против оппозиции, проведенные в Сербии после убийства Джинджича и сопровождавшиеся грубым нарушением прав человека, вызвали в «демократической» Европе полное понимание и всемерное одобрение.
Второе, что не может не потрясти (и что также является признаком морального разложения современной Европы), - открытое переписывание истории.
Основное направление этой ревизии - настойчивое и эффективное насаждение представлений о том, что Россия и СССР играли в европейской истории исключительно негативную роль. При этом представления современных русских о том, что это их отцы и деды освободили Европу от фашизма, трактуются как «архаическое преувеличение, вызванное гипертрофированными национальными амбициями и имперскими пережитками в сознании». Германия же, которой «лучший немец» Горбачев попросту подарил единство, объединилась, оказывается, без всякой помощи Советского Союза.

Таким образом, как ни парадоксально, современный символ гуманистической цивилизации - Европа не обладает творческим духом по отношению к глобальным процессам, страдает провинционализмом и догматизмом и опасной склонностью к стимулированию предательства. Это не даст ей не только вести глобальную экспансию, но и стать самостоятельным субъектом мирового развития.
Основными самостоятельными субъектами глобальной конкуренции в обозримой перспективе, скоре всего, будут США и Китай, который еще сможет вырасти до положения сверхдержавы. Евросоюзу же, как и Японии, предстоит в лучшем случае самостоятельно определяться в «силовом поле» поле этой борьбы.