Шимов ярослав Владимирович выпускник мгу, корреспондент Радио "Свободная Европа", Прага

Вид материала

Документы

Содержание Еще одна русская революция 1) Проблема легитимации. 2) Проблема институционализации 3) Проблема политического класса. Владимир Наполеонович? 1) Проблема легитимации. На руинах империи Россия, перестав быть имперским государством, за годы третьей революции так и не определилась, чем она намерена быть. Список литературы

Подобный материал:

• 400005, Волгоград, пр. Ленина, 98, офис 435 Тел, 55.6kb.
•  «Великолепная Европа» 8 дней, 201.71kb.
• Программа для школьников и родителей с детьми с 1 ночным переездом менеджер, 82.37kb.
• Программа Форума поставщиков атомной промышленности атомекс европа 2011, Прага, 53.61kb.
• В екатеринбурге началась информационная кампания «Перестать молчать», 30.92kb.
• Тезисы для конференции в мгу 4-5 июня "Молодой специалист XXI века: выпускник 2009", 41.25kb.
• Меняющейся европе, 2510.67kb.
• Макаренко Сергей Владимирович, выпускник нтгспа 2004 года, диплом, 159.9kb.
• «Единая Европа», 227.43kb.
• Белки и полипептиды, 139.41kb.

 2001 г.

Я.В.ШИМОВ

РОССИЯ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА: СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ

ШИМОВ Ярослав Владимирович – выпускник МГУ, корреспондент Радио "Свободная Европа", Прага.


События 90-х гг. в России уже заслужили множество самых разнообразных оценок. Однако в последнее время как в научной литературе, включая работы социологов, так и в СМИ все чаще приходится сталкиваться с констатацией одного факта и одного предложения, касающихся хода и особенностей социальной трансформации в посткоммунистической России. Первый: в России преобразования 90-х гг. не привели к созданию гражданского общества, основ демократического правового государства и социальной рыночной экономики – хотя страны, некогда принадлежащие к социалистическому лагерю (Польша, Чехия, Венгрия и Словения), далеко ушли по пути модернизации и демократизации. Если в указанных странах в течение 90-х гг. в основном сформировались гражданское общество, правовое государство и рыночная экономика, то в России "строительство демократических институтов оказалось замороженным. Частично распавшееся, а частично разрушенное государство после 1991 г. так и не было в полной мере восстановлено… Ельцин не создал ни политических институтов демократии для поддержки рыночных реформ, ни институтов государственной поддержки рыночной экономики и системы социального обеспечения". [1, с. 174]. Таким образом, приходится констатировать: в 1991-99 гг. задачи, связанные с таким переходом, были решены далеко не полностью, а с точки зрения материального благосостояния большинства населения и его социальной защищенности российское общество оказалось отброшенным назад.

Второй тезис касается событий в России после отставки Бориса Ельцина. Подчеркивается, что начался новый этап исторического развития страны. По вопросу о том, что это за этап и что он сулит обществу, согласия между специалистами не наблюдается. Свою точку зрения на этот счет мы выскажем ниже, а пока отметим, что события последних месяцев действительно позволяют говорить о некоторых качественных изменениях в жизни российского общества, особенно политического класса, сформировавшегося в ельцинскую эпоху.

Исходя из вышеизложенного, сформулируем задачи статьи: во-первых, анализ основных причин неудачного хода социальной трансформации в посткоммунистической России, и во-вторых, попытка определить особенности нового этапа российской истории в контексте указанной трансформации.

В качестве ответа на вопросы о том, как и почему мы оказались там, где оказались, выдвинем следующую гипотезу, которую постараемся обосновать ниже. В России, в отличие от стран ЦВЕ и даже от других бывших республик СССР, процесс посткоммунистической социальной трансформации, революционный по своему характеру, совпал с другим, не менее болезненным и тяжелым для общества процессом - распада имперского государства и постепенного создания на месте метрополии рухнувшей империи основ качественно иного государства - национального. "Наслоение" этих процессов стало главной причиной, придавшей переменам в современной России медленный, болезненный и незавершенный характер. Такое "наслоение" - редкий исторический феномен. Чтобы показать, какие последствия он имел, необходимо проанализировать ход каждого из двух указанных процессов (трансформации социальной и трансформации постимперской), а также особенности их взаимодействия. Определение этих особенностей позволит яснее понять, как развивается сегодняшнее российское общество. Анализ и прогноз такого рода невозможны вне контекста всего исторического развития страны. Поэтому мы вынуждены будем также затронуть вопросы о социально-политических традициях российского общества, о поиске Россией своего места в едином и многоликом мире.

Еще одна русская революция

В 1989-99 гг. наша страна пережила революционный цикл, основные этапы которого совпадают по содержанию с этапами революций в странах Европы и в России за последние 200 лет. С точки зрения синергетической теории подобные исторические параллели есть проявления универсальных циклов развития, свойственных обществу как сложной самоорганизующейся системе. История в определенном смысле "стремится к неустанному повторению, к навязыванию определенной... модели. Например, все происходит так, как будто участники одной революции воспроизвели и пережили другую: Французская революция просматривается сквозь Советскую. Или же как будто во всех императорах непрерывно возрождается один-единственный, Цезарь или Наполеон" [2, с.358]. По нашему мнению, применительно к 1989-99 гг. можно вести речь о третьей русской революции (первая, незаконченная - 1905-07, вторая - 1917–29 гг.). Полный революционный цикл, который пережила Россия в последнее десятилетие, является отличительной особенностью социальных перемен в этой стране в сравнении с другими странами, пережившими в последние 20 - 25 лет, согласно определению С.Хантингтона, "третью волну демократизации". Революция, о которой мы ведем речь, развивалась по законам, общим для европейских революций (в том числе второй русской), обладая в то же время собственной спецификой. Представляется возможным, опираясь на работы по социологии революции дать следующую периодизацию событий этой революции.

1. Назревание (1989 - лето 1991 гг.). Начатые М.Горбачевым в середине 80-х реформы, направленные на совершенствование позднесоциалистической системы, стали катализатором процесса ее распада. Правящая элита раскололась на консерваторов и реформистов, среди которых появились умеренные и радикальные группировки. Ограниченность экономических преобразований при достаточно глубоком характере изменений в социально-политической сфере привела, с одной стороны, к резкому обострению давно назревавшего экономического кризиса, с другой - к всплеску массового недовольства существующим строем, которое в условиях провозглашенной политики гласности и демократизации могло быть выражено открыто (путем публикаций в реформистски настроенных СМИ, создания оппозиционных движений и групп, избрания их представителей в органы власти, проведения митингов и манифестаций и т.д.). Реформистский импульс "сверху" был дополнен революционным импульсом "снизу". После того, как в начале 1990 г. КПСС официально отказалась от монополии на власть, этого стержня советской системы, старый порядок был обречен.

2. Подъем (август - декабрь 1991 г.). Толчком, разрушившим позднесоциалистический строй, стала попытка переворота в августе 1991 г. консервативной части правящей элиты. Провал путча обернулся контрпереворотом, в результате которого власть перешла к радикальной антикоммунистической оппозиции, группировавшейся вокруг Б.Ельцина и поддержанной - из соображений собственной политической выгоды - элитами союзных республик. Эти силы, используя подъем антикоммунистических (прежде всего в России) и националистических (в большинстве союзных республик) настроений, положили конец существованию союзного государства.

Распад СССР привел к необходимости ускоренной институционализации нового российского политического режима. В то же время перемены внешне носившие революционный характер, с социальной точки зрения оказались ограниченными. В России, в отличие от большинства стран ЦВЕ, не произошло полной или почти полной смены политического класса. Сменились персоналии и внешние атрибуты власти, однако суть режима осталась в значительной мере неприкосновенной. Российское общество "позволило утвердиться антикоммунистическому режиму, сохранившему персональную (Ельцин) и институциональную (президентское единовластие) коммунистическую наследственность... Прошлое прорастает в настоящем сразу в двух ипостасях: в виде остатков прежнего режима, приспосабливающегося к демократическим процедурам, и в виде режима нового, внедряющего эти процедуры, но лишь в той мере и в том объеме, которые позволяют ему сохранить существенные особенности своего антагониста-предшественника" [3].

3. Пик (1992 - 93 гг.). На этот период пришлась наиболее бурная фаза институционализации режима и формирования "нового старого" политического класса. Основных социальных групп, из которых пополнялся этот класс, оказалось три: 1) часть партийной, советской и хозяйственной номенклатуры, которая сумела приспособиться к изменившимся условиям, сменить лозунги и политическую ориентацию; 2) часть радикальной антикоммунистической интеллигенции, инфильтрованная во властные структуры в 1990 - 91 гг. (прежде всего команда ультралиберальных экономистов во главе с Е.Гайдаром и А.Чубайсом); 3) новая буржуазия, которая начала возникать в обстановке экономического и политического хаоса начала 90-х. Последняя изначально была тесно связана с бюрократией, из рядов которой (в частности, партийных и комсомольских работников низшего и среднего звена) вышли многие нувориши 90-х гг. Такое происхождение новой буржуазии и ее в значительной степени паразитический характер обусловили ее чрезвычайную заинтересованность в приобретении политического влияния.

Практически полностью вне властных структур и за рамками политического класса оказался "старый" средний класс - слой образованных и, по социалистическим меркам, зажиточных людей - представителей технической и гуманитарной интеллигенции, мелких и средних служащих, высококвалифицированных рабочих и т.п. В этом заключается еще одно существенное отличие третьей русской революции от демократических преобразований в Центральной и Восточной Европе: там из рядов "старого" среднего класса вышла значительная часть новой политической и деловой элиты. В России же в результате непродуманных, чрезмерно радикальных и в то же время непоследовательных экономических реформ начала 90-х этот слой практически исчез. Большая его часть маргинализировалась, меньшая - смогла удержаться на плаву и позднее стала основой немногочисленного "нового" среднего класса; небольшая часть пополнила ряды новой буржуазии и интеллигентской элиты, обслуживающей интересы нового политического класса.

Политика постсоветского режима в России с самого начала находилась в противоречии с социально-психологическими установками "старого" среднего класса. Социологические исследования 80-х гг. как в самом СССР, так и на Западе среди эмигрантов из Советского Союза (абсолютное большинство респондентов - представители средних слоев), показали, что для советских людей характерна достаточно четкая система социальных приоритетов, в которой "обеспеченность материальным достатком и социальная защищенность превалируют над стремлением к обеспечению индивидуальных демократических свобод". Эти люди видели "в государстве могучую, но доброжелательную патерналистскую и контролирующую силу, которая отвечает за судьбу страны и руководит ею, но при этом еще и служит интересам рядового гражданина, опекает и оберегает его" [1, с.155, 154]. Приоритеты представителей радикальных антикоммунистических сил, оказавшихся у власти были совершенно иными. Они делали ставку на обеспечение индивидуальных свобод путем максимального ослабления государства, особенно в экономической сфере. В результате произошло крушение системы социальной защиты, массовое обнищание населения, "вымывание" и маргинализация средних слоев, резкое усиление социальных контрастов.

Антикоммунизм значительной части общества, характерный для 1989-91 гг., быстро угас. Для российского народа власть коммунистов была хоть жестокой и преступной, но своей, появившейся в ходе естественного исторического процесса. По мере ухудшения социально-экономической ситуации в России в 1992-93 гг. позднесоциалистическая система приобретала в массовом сознании все больше привлекательных черт, возник миф о "старых добрых временах", который появляется в любом обществе, уставшем от революционных перемен.

Народы Восточной Европы, напротив, в большинстве своем воспринимали социалистический строй как изначально чуждый им порядок. Осознание того, что эта модель не является реальной альтернативой демократизации и модернизации, помогало восточноевропейцам перенести тяготы переходного периода. "Там с самого начала достигнуто согласие всех политических сил относительно основных принципов функционирования новой экономической и политической системы, а также согласие в оценке прошлого [3]. В России подобного согласия не было. Наоборот, возник - и быстро увеличивался - разрыв между интересами и устремлениями "молчаливого большинства" российского общества, с одной стороны, и располагающей полнотой власти "либерально-якобинской" группировки - с другой. Последняя не преминула воспользоваться рецептом Робеспьера, сделав во имя сохранения власти и достижения своих политических целей ставку на авторитарные методы правления. Укрепление института президентства и превращение его в "суперпрезидентство" вызвало противодействие части политического класса, не желавшей следовать за ультралиберальными реформаторами. Противостояние этих группировок привело к столкновениям в Москве в октябре 1993 г. Победа президентской стороны, принятие новой авторитарной конституции и выборы в Госдуму 12 декабря того же года стали апогеем третьей русской революции и одновременно началом ее конца.

4. Спад (1994 - 96гг.). Последние месяцы 1993 г. - своеобразный аналог термидорианского переворота в истории революции французской. Победа "якобинцев", сгруппировавшихся вокруг президента Ельцина, привела к их поражению. Ельцин не был Робеспьером; его в первую очередь интересовало сохранение и упрочение собственной власти. Радикальные реформаторы если и поняли это, то слишком поздно. Уничтожив в конце 1993 г. Верховный Совет, Ельцин, игравший в третьей русской революции попеременно роль Лафайета, Дантона и Барраса, быстро выдавил из властных структур почти всех либералов, сделав ставку на близких ему по происхождению и ментальности деятелей типа В.Черномырдина или О.Сосковца. Одновременно происходило сращивание высших слоев российской бюрократии с новой буржуазией, - семибанкирщина". Так Россия вступила в фазу термидорианского режима: власть денег и коррупция, отсутствие выполняемых законов, олигархи, сосредоточение политической власти в руках узкой, постоянно тасовавшейся группы лиц, раздел и передел собственности [4].

В середине 90-х гг. "внесистемный режим Бориса II" (И.Клямкин и Л.Шевцова) оформился окончательно. Возникла парадоксальная система власти, втиснутая "в усыпанное минами историческое пространство между неизжитой традицией единовластия, тяготеющего к пожизненности, и необходимостью использовать демократические процедуры для легитимации этого единовластия, ибо все другие способы... уже исчерпаны" [3]. "Гарант конституции", непревзойденный мастер создания "сдержек и противовесов", первый президент России сам оказался заложником этой системы, став главной сдержкой и основным противовесом между противоборствующими политическими кланами - лидерами новой буржуазии ("олигархи"), в чьих интересах в начале и середине 90-х был осуществлен передел собственности, региональными элитами и лоббистскими группировками столичной бюрократии.

Экономическая политика термидора характеризовалась ничегонеделанием, связанным с именем В.Черномырдина. Деятельность его многочисленных кабинетов ограничивалась обеспечением экспорта сырья, выбиванием кредитов международных финансовых институтов, антиинфляционными мерами (в зависимости от которых находилось предоставление упомянутых кредитов) и финансовыми спекуляциями ("пирамида ГKO"). В российскую экономику вливались значительные средства. Однако более впечатляющими темпами рос государственный долг, достигший к моменту отставки премьера в 1998 г. критических размеров. Подобная политика привела к кратковременному и обманчивому экономическому оживлению в Москве, некоторых крупных городах и нефтегазоносных провинциях. Начал возникать "новый" средний класс, на который стала ориентироваться "партия власти" НДР. То, что сформировавшаяся система выгодна правящей элите, показали президентские выборы 1996 г. Победа на них больного Б.Ельцина была достигнута за счет единения практически всех группировок элиты.

5. Кризис (1996 - 99 гг.). Однако эта победа оказалась пирровой. Главная ценность ельцинской системы для всех группировок российского истеблишмента (в том числе для неокоммунистической оппозиции) заключается в доступе к определенной доле власти и собственности и возможности бороться за расширение этой доли. Российский пирог оказался поделен - как за 200 лет до этого был поделен термидорианцами пирог французский. Однако к концу 90-х гг. противоречия, из которых был соткан "внесистемный режим Бориса II", стали столь острыми, что недовольство существующим положением явилось и в политической и бизнес-элитах. За время второго президентства Ельцина стали очевидными системные проблемы, делающие невозможным поступательное развитие общества. Этих проблем по меньшей мере три.

1) Проблема легитимации. Форма российского политического устройства находится в вопиющем противоречии с его содержанием. Формально Россия - демократическая федеративная республика президентского типа. Фактически -причудливый гибрид авторитарного режима, использующего в своих интересах механизмы демократии, режима монархического (что продемонстрировало назначение В.Путина "наследником") и рыхлой, полуфеодальной по духу конфедерации, глава которой, несмотря на свои номинально почти безграничные полномочия, на деле не более чем primus inter pares. Существование недемократического по сути режима, использующего важнейший элемент демократии - выборы, в качестве средства легитимации, вряд ли возможно. Кризис режима Ельцина был спровоцирован самим Ельциным (об этом ниже). Но даже если бы у власти находился более духовно и интеллектуально развитый человек, он не смог бы вдохнуть жизнь в политическую модель, обреченную на исчезновение после того, как она выполнила свою историческую функцию.

2) Проблема институционализации также связана с характером режима, сложившегося в 90-е годы в России. Это внесистемный режим - поскольку функции и полномочия ряда его институтов (например, президентской администрации или генеральной прокуратуры) обозначены смутно, действия многих политических факторов (тех же "олигархов") носят неформальный, "подковерный" характер, непродуманность административного устройства страны приводит к законодательным конфликтам между центром и регионами. Даже стержень этой системы - президентская власть - институционализирована недостаточно.

До тех пор, пока шла дележка власти и собственности и решались задачи защиты угроз (в первую очередь от коммунистического реванша), подобное положение дел устраивало большую часть правящей элиты. Но в конце 90-х ситуация начала выходить из-под контроля. Усилилось соперничество между группировками внутри самой элиты. Ослабление президентской власти в силу болезней Б.Ельцина "компенсировалось" все большей непредсказуемостью президента. Отсутствие легальных рычагов воздействия на главу государства привело к череде кризисов 1998-99 гг., в ходе которых проблема институционализации встала в полный рост.

3) Проблема политического класса. На протяжении революционного цикла (кроме отдельных моментов - таких, как выборы 1996 г.) российская правящая элита пребывала в состоянии раскола. Кремлевская и белодомовская бюрократия, региональные элиты, "олигархи", лоббистские группировки то и дело заключают и расторгают тактические союзы, направленные на получение сиюминутных выгод и увеличение доли власти и собственности. В начале и середине 90-х президент выполнял функцию если не арбитра, то по крайней мере фактора, удерживавшего в рамках размах "боевых действий" между группировками правящей элиты. В 1996-99 гг. он стал лишь одним из участников этой войны, к тому же одряхлевшим и слабым. В результате раздрай политического класса начал угрожать единству и самому существованию страны.

Помимо раскола между группировками правящей элиты в России существует глубокий раскол между этой элитой и остальным обществом. По мнению специалистов, раскол в принципе является частью российской исторической традиции. "Раскол есть прежде всего разрыв коммуникаций внутри общества, разрыв между обществом и государством, между духовной и властвующей элитой, между народом и властью, народом и интеллигенцией, внутри народа... Он проникает в каждую личность, стимулируя двойственность, дипластию мышления, неустойчивость принимаемых решений [5].

В конце эпохи Ельцина разрыв между народом и властью достиг размеров, небывалых даже для России. По данным Института социологии парламентаризма, в 1997 г. лишь 11% россиян доверяли президенту страны, 12% - правительству, 10% - Госдуме. Заметно выше был рейтинг православной церкви (44%) или вооруженных сил (48%) - т.е. институтов, непосредственно связанных с широкими слоями общества [6]. В последние два года ельцинского правления ситуация ухудшилась. В глазах подавляющего большинства общества президент стал главным источником политической нестабильности.

Политика косметических реформ в экономической сфере сменилась в 1998 г. авралом. Долговой "навес", возникший за годы премьерства В.Черномырдина, обвалился. С одной стороны, это явилось следствием термидорианского экономического курса, с другой же – было спровоцировано действиями нового правительства С.Кириенко. Главный удар августовского кризиса 1998 г. принял на себя "новый" средний класс, жизненный уровень которого в течение нескольких недель упал в 3-4 раза.

Кризис имел и положительные результаты, проявившиеся в росте отечественного производства в ущерб импорту и признаках реального экономического подъема в 1999 г. Позитивные социально-психологические последствия финансово-экономического обвала 1998 г. и всей эпохи 90-х, приучившей значительную часть населения полагаться в первую очередь на собственные силы, избавившей миллионы людей от патерналистских представлений и иллюзий советских времен. Кризис режима Ельцина совпал с периодом серьезной переоценки ценностей в российском обществе. Началось формирование социально-психологической основы новой политической системы. Процесс ее создания мы наблюдаем сегодня. Это нашло свое отражение, в частности, в смещении политических симпатий и предпочтений большинства населения. На смену расколу начала и середины 90-х, когда российское общество четко делилось на "коммунистов" и "демократов", пришел консенсус по большинству вопросов государственной и политической жизни.

Приверженцы радикализма, национал-коммунистического или либерально-западнического, оттеснены на обочину политического спектра. В центре этого спектра - большинство, осознанно или неосознанно разделяющее синтетические ценности, в которых патриотизм и умеренный национализм сочетаются с признанием ценности демократии и гражданских свобод. На думских выборах 1999 г. партии и движения, программам и лидерам которых в той или иной степени присущ вышеописанный синтез ("Единство", "Отечество - Вся Россия", Союз правых сил) получили значительное большинство голосов. Особенно характерен "синтетический" подход для младшего поколения россиян, которое, по мнению социологов, "олицетворяет собой определенный синтез как исторической, так и социально-политической мифологии, и именно в этом аспекте оно создает предпосылки для преодоления социально-культурного раскола, характерного для предыдущих поколений" [7].

Другим признаком приближения нового этапа социально-политического развития страны в конце 90-х гг. явилось усиление авторитаристских настроении, тяги к "сильной руке" и жесткому наведению порядка, что присуще российской политической традиции. Здесь мы приближаемся к проблеме исторического места, характера, особенностей и перспектив политического режима в России после Ельцина.


Владимир Наполеонович?

Смену термидорианского периода авторитарным режимом нельзя считать "железной". Каждая историческая ситуация уникальна. Третья русская революция отличается относительно меньшим радикализмом (что проявилось, в частности, в неполной смене политического класса), укороченностью радикальной фазы революционного цикла (описанные выше этапы подъема и пика - около двух с половиной лет), и растянутостью фазы термидорианской (шесть лет). Затянувшийся термидор привел к разрушению или деградации многих элементов социального устройства. Ельцинский режим стал режимом компромиссов, тактических уловок и сделок, в чем, собственно, и заключалась его "внесистемность" и залог его недолговечности. Между тем, отмечал А.Тойнби, "новое рождение, а не попытка найти шаткий компромисс есть единственно возможный счастливый конец... раскола" [8, с.339]. Продолжение стагнации означало бы, что российское общество не способно преодолеть раскол, ответить на вызов времени, что оно агонизирует. Взлет популярности В.Путина (которому повезло так, как только может повезти политику: он оказался в нужное время в нужном месте) и его избрание главой государства олицетворяют стремление общества осуществить "новое рождение" на основе авторитарного режима бонапартистского типа.

Бонапартизм есть власть авторитарного харизматического лидера, который располагает массовой поддержкой и использует армию, полицию, спецслужбы в целях утверждения жесткого централизованного иерархического режима. Гражданские свободы в рамках такого режима могут ограничиваться в большей (Франция при Наполеоне I, Испания при Франко) или меньшей (Турция при Ататюрке) степени, даже сохраняться (Франция при де Голле). Бонапартистский режим отличен от тоталитарного меньшей жесткостью и идеологизированностью: авторитарные лидеры "не стремились полностью завладеть человеком, а довольствовались устранением его из одних сфер деятельности и эксплуатацией его сверх обычной меры в других сферах" [9, ч.2, с.80].

В 2000 г. в России предпринимаются попытки создания именно такого режима: централизаторская административная реформа президента Путина, усиление политической роли армии и спецслужб, рекордное число представителей которых оказалось в рядах высшего российского истеблишмента, конфликты Кремля с могущественными группировками политического класса, попытки ограничения свободы прессы. Уровень популярности - еще одно подтверждение бонапартистской природы власти В.Путина. В мае 2000 г. социологи ВЦИОМ, отмечали, что рейтинг В.Путина держится на отметке 46% упоминаний в вопросе с просьбой назвать 5-6 имен политиков, заслуживающих доверия. В лучшие годы подобный показатель Б.Ельцина не поднимался выше 40%, а у наиболее популярного политика последних лет Е.Примакова - выше 29%. В вопросе об одобрении деятельности президента рейтинг достигает 72% (17% не одобряют) [10].

Возникает вопрос: почему все-таки бонапартистский, то есть авторитарный режим? Почему не создание демократических институтов, как в странах ЦВЕ, не возврат к "идеалам 91-го года"? Здесь велик соблазн списать все на особенности российской политической традиции, на многовековое авторитарное наследие. Оно действительно существует, однако, вопрос об авторитаризме и его .„ роли в российской истории более сложен, чем принято считать.

На первый взгляд, прав А.Янов, отмечавший существование "древнего, устоявшегося в России симбиоза европейской и деспотической традиций" [11]: Европейская традиция понимается как либерально-индивидуалистическая и демократическая, противоположная деспотизму. Такое толкование, на наш взгляд, подлежит существенной корректировке. Европейская традиция двойственна. Индивидуалистическая составляющая, берущая начало в античности, находит выражение в конкурентном социальном порядке (один из ее вариантов - демократия). Истоки и традиции религиозно-коллективистской в восточном происхождении христианства как духовной основы современной европейской цивилизации. На базе этой традиции возникают иерархические модели социального порядка, которых история Европы знает не меньше, чем моделей конкурентных: средневековая теократия, абсолютистские режимы XVI - XVIII вв. тоталитарные диктатуры середины XX столетия. Борьба и взаимодействие этих противоположностей, неразрывно связанных друг с другом, составляют философское содержание истории Европы.

Российская история, как и история стран, народов Западной Европы, - пример чередования двух вышеописанных начал и соответствующих моделей социального устройства. Особенность России лишь в том, что здесь индивидуалистическая составляющая заметно слабее коллективистской. Формирование конкурентных социальных моделей, наблюдавшееся за последние 400 лет по меньшей мере трижды (в XVII столетии при первых Романовых, в конце ХIХ - начале XX вв. - от Великих реформ Александра II до революции 1917 г., и нa заре третьей русской революции), насильственно прерывалось. Российская традиция в своей основе – европейская; ее двойственность лишь подтверждает это. Отсюда общность революционных циклов России и западноевропейских стран. Поэтому, в попытках создания авторитарного режима бонапартистского типа в сегодняшней России речь идет не об очередном проявлении азиатской тяги русских к деспотизму, выдуманной отечественными и западными мифотворцами, а о реакции европейского (хоть и весьма своеобразного) общества, находящегося в конце революционного цикла. Возврат в 1991 год означал бы не прекращение, а продолжение революции. Поэтому в 2000 г. Россия предпочла авторитаризм.

Историческая роль бонапартистского режима состоит, как уже сказано, в обуздании революционной стихии, что ко времени появления "человека на белом коне" соответствует настроениям и ожиданиям большей части общества: ведь термидорианский режим лишь устраняет крайности революции, но не может распорядиться ее наследием, облечь перемены, принесенные революцией, в институциональную форму. Именно этим приходится заняться бонапартистскому режиму. Бонапартизм - явление синтетическое: он соединяет традиции с новациями, остатки дореволюционного прошлого - с наследием революции. Авторитарный его характер обусловлен прежде всего необходимостью концентрации усилий общества на решении этой задачи. Иерархический порядок подходит для этого лучше, чем конкурентный, поскольку сглаживает до поры до времени внутренние противоречия общества. Методы "сглаживания" могут быть разными - от политики кнута и пряника, проводившейся Наполеоном в годы консульства, до репрессивных мер, которые в ходе и по окончании гражданской войны в Испании применял Ф.Франко.

Перед бонапартистским режимом в сегодняшней России системные проблемы, доставшиеся от эпохи Ельцина. Каковы могут быть методы их решения?

1) Проблема легитимации. Казалось бы, режим президента Путина легитимен и с демократической (свободные выборы, на которых "кандидат в Бонапарты" получил убедительную поддержку), и с "монархической" (Путин фактически назначен Ельциным) точек зрения. Однако появился другой фактор "Поддержка ВВП - это ультиматум масс, выдвинутый элитам: требование перемен и готовность простить, если перемены наступят достаточно ощутимо... Выборы выиграла одна сила - но она полностью лишена общественных инструментов, которые были давным-давно расхватаны и присвоены другими силами" [12]. Ситуация характерна для бонапартистского режима на стадии становления: популярный лидер, отделенный от поддерживающего его большинства политическим классом, унаследованным от уходящего в небытие термидора. Интересы этого политического класса зачастую противоположны интересам лидера и задачам режима, который он создает. Поскольку "общественные инструменты давным-давно расхватаны" термидорианской элитой, она в состоянии сделать формально легитимного лидера психологически нелегитимным - лишить его популярности, организовав кампанию в СМИ, спровоцировав давление извне - да мало ли способов у политтехнологов? А непопулярному Бонапарту открыт лишь путь на Св. Елену.

Проблему психологической, неформальной легитимации, которая для бонапартистского режима, возможно, важнее легитимации формальной, бонапарты разных стран и эпох решали неодинаково. Наиболее эффективным оказался метод Шарля де Голля. С одной стороны, он использовал механизм плебисцитарной демократии, с другой же - форсировал процесс создания партии "Объединение в поддержку республики", институционализировав таким образом поддержку масс, которой располагал. Путину, однако, тяжелее, чем де Голлю - по социально-психологическим причинам: "… поскольку в массовом сознании постепенно начинает преобладать патерналистский запрос, даже очень популярный новый президент вряд ли может рассчитывать на активистский тип общественной поддержки..." [13].

2) Вопрос легитимации бонапартистского режима тесно связан с его институционализацией. Здесь новая власть сталкивается с целыми пластами проблем, которые можно разделить на две области. В области государственного строительства речь идет об административном устройстве страны, о распределении властных полномочий между уровнями выстраиваемой государственной иерархии. Возникает соблазн удариться из крайности в крайность и заменить аморфную конфедерацию de facto, в которую превратилась Россия при Ельцине, унитарным государством наподобие нынешней Белоруссии, где президент А.Лукащенко лично решает вопросы организации торговли на центральном рынке Минска. Cвepxцeнтpaлизaция делает вершину государственной пирамиды ее основанием. Об устойчивости такой пирамиды не может быть и речи. Если в 10-миллионной Белоруссии такая система какое-то время может существовать и быть относительно эффективной, то в самой большой стране мира подобные эксперименты могут привести к плачевным результатам. Другой путь - детальное законодательное распределение полномочий между разными уровнями власти при сохранении прерогатив верхних эшелонов. Это более сложный и длительный процесс, чем сосредоточение властных рычагов в одних руках, однако он более плодотворен.

Еще одна проблемная область связана с институционализацией нового режима, с его взаимоотношениями с гражданским обществом - точнее, с теми его ростками, которые успели появиться в России. Режиму предстоит нелегкий выбор: оставаться чисто бюрократическим, используя лишь государственные механизмы решения задач социальной трансформации (и тем самым сужая свою социальную базу), или доверить решение части этих задач самому обществу, развивая систему местного самоуправления, поощряя проявления поддержки реформаторских усилий президента и правительства и т.п. Последний вариант куда более продуктивен, но связан с другим важным вопросом - о сохранении гражданских свобод. Как показывает опыт голлистской Франции, авторитарный режим бонапартистского типа не подразумевает обязательного ограничения таких свобод. Однако их существование, несомненно, в какой-то мере подрывает иерархический характер авторитарной модели политического устройства и способствует становлению альтернативной, демократической конкурентной модели. Даже успех назревших реформ не гарантирует авторитарному режиму вечной массовой поддержки. Значит бонапартизм, избавив общество от потрясений революции и заложив основы нового социального порядка, рано или поздно должен сойти со сцены, уступив место более либеральному режиму. Это произошло, в частности, во Франции в конце правления де Голля, в Испании после Франко и в Чили после Пиночета.

От того, будет ли осознан российскими верхами преходящий характер создаваемого ими бонапартистского режима, зависит развитие событий в стране через 8-10 лет, а может быть и раньше. Постепенный переход от мягкого авторитаризма ("управляемой", или "патронируемой" демократии и т.д. и т.п.) к демократии полноценной представляется наиболее перспективным вариантом. Консервация же и "окостенение" режима, сопровождаемое все большим ограничением гражданских свобод и, возможно, репрессивными мерами (франкистский путь) – вариант тупиковый. Тем более целая серия катастроф августа 2000 г. в России показала, что эрозия государственной власти зашла далеко, эффективность госструктур в чрезвычайных ситуациях низка, а полагаться исключительно на них при проведении преобразований небезопасно.

3) Институционализация начальной поддержки режима "молчаливым большинством" может стать важным инструментом решения третьей системной проблемы - проблемы политического класса. Необходимость кардинальной ротации нынешней термидорианской элиты, судя по всему, осознается Кремлем. Интересы группировок, входящих в эту элиту, расходятся с задачами режима: столкновения В.Путина с региональными лидерами и "олигархами" подтверждают это. "Речь идет... об институциональной программе по деавтономизации существующих центров власти, о пересмотре всей системы "правил игры", об изменении баланса сил между федеральным Центром и всеми остальными политическими игроками" [14]. В.Путин избрал естественный способ решения этой проблемы - "создание президентской вертикали и формирование собственной политической команды, чтобы на этой основе консолидировать национальную государственность" [13]. Для решения этих задач политический класс нуждается в мощном притоке свежей крови, что невозможно без обращения к широким слоям общества, пока настроенным положительно к президенту и его реформаторским усилиям. Успех этих усилий будет во многом зависеть от того, какой из Двух вариантов авторитарного режима предпочтет новая власть -авторитарно-бюрократический (франкистский) или авторитарно-демократический (голлистский).

Как видим, проблемы, встающие перед режимом сегодняшней России, связаны между собой. Однако есть, пожалуй, наиболее существенный фактор, от которого зависит успех реформаторских начинаний российских властей, да и исторические перспективы России в целом. Это фактор имперского наследия и возможности его преодоления.

На руинах империи

"Лоскутность", внесистемность режима Ельцина проявилась не только в гибридном, с социологической точки зрения, происхождении этого режима и его неполной институционализации. Характерной чертой термидорианской стадии третьей русской революции стало отсутствие у руководства России четкого видения перспектив страны и собственной политики как инструмента достижения поставленных стратегических целей. На якобинском этапе революционного цикла политическая стратегия у российских верхов была. Это была стратегия, либеральная, направленная во внутренней политике на создание основ гражданского общества, утверждение прав и свобод личности в качестве неотъемлемой части общественного сознания, развитие демократических институтов и активизацию рыночных механизмов (зачастую безоглядного ослабления роли государства). Крах этой политики обусловлен прежде всего чрезмерным радикализмом методов, с помощью которых она проводилась в 1992 -93 гг., а также ее тактически обусловленной внутренней противоречивостью. В борьбе с консерваторами ультралибералы, не раздумывая, сделали ставку на Ельцина и укрепление его власти, тем похоронив надежды на создание в России не номинальных демократических институтов.

Во внешнеполитической сфере либеральный курс можно свести к наследию А.Козырева и его команды, которое "к сегодняшнему дню развеяно практически без следа [15]. Это была, так сказать, внешняя политика "от противного": шаги новой России на международной арене представляли собой полную противоположность внешнеполитическим акциям СССР от Сталина до "раннего" Горбачева. В качестве стратегии провозглашалось всемерное сближение с Западом во имя присоединения России к сообществу демократических государств. Причины провала этого курса схожи с причинами краха внутренней политики ультралибералов. И вне, и внутри страны якобинцы третьей русской революции действовали без учета фактора, во многом определяющего состояние российского общества по сей день. Этот фактор заключается в том, что в 1991 г. Россия не только избавилась от коммунизма, но и перестала быть империей. Однако наследие империи продолжает существовать, и не замечать его - для российского государственного деятеля значит обрекать себя на поражение.

Из многочисленных толкований понятия "империя" одним из наиболее точных представляется определение империи как "смысла (и реальности) большого и устойчивого политического пространства, длительно переносимого на смысл неполитических действий и коммуникаций". Длительность этого переноса обусловливает "сохраняющееся куда дольше, чем определенные политические системы, существование того, что можно было бы назвать "имперской идеей". Империя... это не столько определенного рода государство, сколько некая самоочевидность большого политического пространства" [16, с.458, 460]. Преодолеть такую "самоочевидность", укоренившуюся в массовом сознании за века существования империи, в одночасье нельзя.

Здесь мы подходим к решающему отличию трансформации посткоммунистической России от аналогичных процессов в Центральной и Восточной Европе. Там избавление от коммунизма имело не только социально-революционную, но и национально-освободительную составляющую. В России даже многие антикоммунисты не подвергали сомнению статус своей страны как великой мировой державы (яркий пример такого рода - А.Солженицын). Да и могло ли быть иначе, если российская идентичность (идентичность не национальная, а государственная) исторически оказалась увязанной со специфической формой пространственной организации власти на евразийской территории. Иными словами, в дореволюционной, и советской формах Россия/СССР была (и могла быть) только империей и автократией - при том, что и империя эта была особая, и автократия наполнялась разным социальным и политическим содержанием.

У России был свой Drang nach Osten, "натиск на восток", вызванный необходимостью защиты от внешней опасности. Многовековое освоение восточных земель привело русских туда, где они сами, может быть, не рассчитывали оказаться, - на берега Тихого океана. И чем больше Азии вбирала в себя Россия, эта изначально европейская страна, тем более исковерканным становился ее общественный организм, тем более специфический характер приобретала идентичность русского народа как стержневого этноса евразийской империи. В отличие от Англии, Франции, Испании, этих великих колониальных держав Запада, Россия не была отделена океанами от освоенных и покоренных ею земель. Метрополия срослась с колониями - и поколения русских (да только ли русских?) людей вырастали, старились и умирали с убеждением, что Белоруссия и Украина (Малороссия), Кавказ и Центральная Азия, не говоря уже о Сибири или Приморье - тоже Россия. С возникновением СССР мало что изменилось. В отличие от власти царской, проводившей русификацию инонациональных районов, советская власть использовала псевдофедеративную патерналистскую модель, в рамках которой роль России, как метрополии, и русского народа, как имперской нации, была завуалирована. Однако империя оставалась и даже стала "империей в квадрате", к колониализму царей добавился тоталитаризм комиссаров.

Имперский характер государства, обусловленный необходимостью удержания огромных территорий с неоднородным населением, явился главной причиной своеобразия российской истории в сравнении с историей западноевропейских народов, точнее - преобладания коллективистко-иерархического начала над конкурентно-индивидуалистическим. Борьба этих двух начал в России неизменно заканчивалась победой первого. В конце XVII в. на смену эпохе 1 сословно-представительской монархии и Земских соборов пришла консервативная революция Петра Великого, проведенная под лозунгами прозападной модернизации и возродившая в России, по сути дела, тоталитарную монархию, основанную Иваном Грозным. В 1914 г. из-за имперского соперничества даже не с Германией, а с Австро-Венгрией и Турцией Россия оказалась втянутой в Первую мировую войну, результатом чего явилась революция, покончившая с полупарламентской монархией, либеральной экономикой и элементами гражданского общества, которые начали возникать при последних императорах.

Нынешняя ситуация в корне отличается от двух вышеописанных. Россия, перестав быть имперским государством, за годы третьей революции так и не определилась, чем она намерена быть. Столь же неопределенной, как ее внутренняя структура, оказалась и внешняя политика страны, в которой стихийно, без намека на дипломатическую стратегию произошел переход от либерального идеализма и братания с Западом, характерных для эпохи А.Козырева, к охлаждению отношений с геополитическим центром современного мира. Весной 1999 г., во время кампании НАТО против Югославии, это охлаждение достигло критической отметки, заговорили о "новой холодной войне". Тогда и проявилось главное противоречие внешней политики ельцинской России и российского массового сознания (в тот момент антизападную линию Кремля поддержало подавляющее большинство россиян). Противоречие это заключается в несовпадении самооценки новой России с ее реальным положением в мире. "Новая российская элита, не единая сама по себе, ...не могла четко определить, чего новая Россия хочет в Европе, как не могла и реалистично оценить имеющиеся ограничения, связанные со слабостью России" [17, с.125]. В 99-м году Москва не смогла предпринять ничего для защиты своих – подлинных или мнимых - интересов на Балканах. Не смогла по объективным причинам. Полномасштабная конфронтация с Западом обернулась бы экономическим коллапсом России.

Державная риторика "позднего" Ельцина и неизжитые имперские комплексы долгие годы не давали значительной части общества осознать, что эпоха великодержавия ушла в прошлое с Советским Союзом. Мы теперь не так уж много значим в этом мире прежде всего из-за собственной слабости: национальный доход России сопоставим с доходом не самых крупных и богатых штатов США, а средняя продолжительность жизни в нашей стране на 15 - 20 лет меньше, чем в Западной Европе, Северной Америке и Японии. Большая восьмерка" называется так исключительно из почтения к российскому ядерному арсеналу: не будь этого фактора, роль России в мировых делах была бы не больше, чем у Бразилии или Индонезии. Российское общество так до конца и не поняло, что России предстоит привыкать к статусу региональной державы, не самой богатой и благоустроенной, хоть крупной и влиятельной. Тaкoe пpивыкaниe связано с демонтажем остатков имперского государственного устройства, имперской политики и созданием в России современного национального демократического государства. Эта задача наиболее важна, ее решение могло бы принести исторический успех бонапартистскому режиму сегодняшней России. Превращение России в современное национальное государство стало бы логическим завершением процесса социальной трансформации, начатого третьей русской революцией. Ведь революции редко достигают своих целей: они лишь дают толчок определенным процессам.

Поясним смысл "современное национальное демократическое государство". Это в первую очередь правовое государство, в котором соблюдаются основные нормы современной демократии; сохранены исторические традиции и специфика важнейших сфер жизни общества - в той степени, в какой традиции не противоречат демократии; проводится либеральная национальная политика, основанная на равенстве всех граждан, вне зависимости от этнического происхождения, религиозной принадлежности и т.п.; геополитическая роль страны соответствует ее экономическому и военно-техническому потенциалу; в массовом сознании граждан преодолены имперские комплексы – экспансионистские, реваншистские и изоляционистские. Повторим: сам факт крушения советской империи, наследницы и продолжательницы многих традиций империи царской, дает сегодняшней России исторический шанс, которого она не имела никогда.

Строительство национального демократического государства имеет аспекты: внутриполитический и внешнеполитический. Оба они, на наш взгляд, связаны с проблемой окончательного цивилизационного выбора, которую предстоит решить России. В современном взаимосвязанном мире, идущем по пути всесторонней глобализации, ни одна нация не может ни "уйти в себя", как средневековый Китай или Япония, ни позволить себе splendid isolation ("блестящую изоляцию") на манер викторианской Англии. К тому же у России нет сил для экспериментов.

Процесс одновременного сближения и "противостояния цивилизаций, более полувека назад предсказанный Арнольдом Тойнби, стал реальностью. Каждая страна вынуждена делать выбор в пользу той или иной из наднациональных группировок, действующих на мировой арене. Не углубляясь - в силу недостатка места - в геополитические рассуждения, скажем лишь, что простым методом исключения можно прийти к однозначному выводу: для нынешней России нет разумной реальной альтернативы конструктивному сотрудничеству с западным миром, к которому она, несмотря на все перипетии истории, принадлежит.

Последнее не означает возврата к "романтическому" западничеству начала 90-х. Если третья революция чему-то и научила российское общество, так это разумному скептицизму. Россию нигде не ждут с распростертыми объятиями. Но это не значит, что сближение с Западом на основе диалога и взаимного уважения невозможно.

Основанием для такого диалога служит множество факторов. России прежде всего необходимо завершение социальной трансформации, что предполагает отказ от изоляционизма. У Запада тоже есть резоны не оставлять Россию тет-а-тет с ее проблемами (хотя не слишком удачный опыт сотрудничества с режимом Ельцина подталкивает многих на Западе к такому решению). Это, во-первых, геополитические соображения: согласно определению З.Бжезинского, после краха СССР в центре Евразии возникла "черная дыра", зона нестабильности, - для Запада источник потенциальной угрозы. Укрепление России именно как крупной региональной (не мировой) державы выгодно Западу - хотя масштабы и характер этого укрепления Москва, Вашингтон и, например, Берлин наверняка понимают по-разному. Второй важный момент - материальный: за годы ельцинского правления Запад слишком много вложил в Россию, чтобы бросать проект под названием "российские реформы", не доведя его до сколько-нибудь приемлемого завершения.

Следует учитывать, что за последние годы в представлениях Запада о России и в отношении к ней многое изменилось не в лучшую сторону. Вина здесь лежит на обеих сторонах. Режим Ельцина, похоже, больше всего разочаровал западный мир в 90-е гг. Но и Запад не был благосклонен к России и искренен с ней. А.Янов вряд ли сгущает краски, когда пишет: "Европа, совершившая в 1920 году в Версале роковую ошибку по отношению к веймарской Германии, ...повторяет на наших глазах эту ошибку по отношению к России. Не буквально, конечно, но по существу дела" [18].

Глубокое недоверие между Россией и Западом носит взаимный характер. С российской стороны важным шагом к его преодолению стало бы превращение метрополии бывшей империи в современное национальное демократическое государство. Со стороны же западной - уважение к особенностям России, отказ от стремления навязать ей иноземные модели и варианты развития. Западу стоит понять, что характер системы, которая формируется сегодня в России, логичен с исторической точки зрения., и что "при отсутствии в России развитого гражданского общества такая система может быть только авторитарной - с элементами демократии [19]. Очень важно, чтобы эти элементы укреплялись. Для этого в ближайшее время потребуются немалые усилия самой России и за ее пределами.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Мельвиль А. Политические ценности и ориентации и политические институты / Россия политическая. М., 1998.
   
2. Москвичи С.Век толп. М., 1998.
   
3. Клямкин И., Шевцова Л. Внесистемный режим Бориса II. Здесь и далее цит.по электронной версии, опубликованной в 1999 г. на сайте Московского центра Карнеги: www.pubs.carnegie.ru/books/1999/091s.
   
4. Романенкова Т., Бабочкин А. Призрак Бонапарта // Независимая газета. 2000. 1 июня.
   
5. Ахиезер А.С. Специфика исторического пути России. – Цит. по электронной версии, опубликованной 11 мая 1999 г. на сайте "Московский Либертариум": www.libertarium.ru/libertarium/1_lib_ahies3.
   
6. Аргументы и факты. 1997. № 29.
   
7. Бызов Л. Становление новой политической идентичности в постсоветской России: эволюция социально-политических ориентаций и общественного запроса / Российское общество: становление демократических ценностей? М., 1999. Цит. по электронной версии: www.pubs.carnegie.ru/books/1999/09ar/02.asp.
   
8. Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991.
   
9. Фридрих К., Бжезинский З. Тоталитарная диктатура и автократия / Тоталитаризм: что это такое? Исследования зарубежных политологов. РАН, ИНИОН. М., 1993.
   
10. Седов Л. Пять месяцев с Путиным по путинскому пути. Социально-политическая обстановка в России в мае 2000 года. – Опубликовано на сайте Полит.Ру 13 июня 2000 г.: www.polit.ru/documents/247766.php.
    
11. Янов А. Из выступления на независимом теоретическом семинаре "Социокультурная методология анализа российского общества", Москва, 10 июня 1998 г.; цит. по электронной версии: www.scd.plus.centro.ru/22.htm.
    
12. Павловский Г. Очень своевременный кризис. О пользе одного бессмысленного ареста в условиях сравнительной гласности // Русский журнал. 2000. 24 июня.
    
13. Рябов А. Президентские выборы и эволюция политической системы в России (попытка политического прогноза. – Опубликовано в феврале 2000 г. на сайте Московского центра Карнеги: www.pubs.carnegie.ru/briefings/2000/default.asp?n=issue02-00.asp.
    
14. Бунин И., Макаренко Б., Рославцев К. Патронируемая демократия // Независимая газета. 2000. 20 июня.
    
15. Мельвиль А. Либеральная внешнеполитическая альтернатива России? // Открытая политика. 1998. № 6.
    
16. Филиппов А.Ф. "Империя" в современной политической коммуникации / Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. II Международный симпозиум, 15-18 декабря 1994 г. Общ.ред. Т.И.Заславской. М., 1995.
    
17. Бжезинский З. Великая шахматная доска. М., 1998.
    
18. Янов А. Введение в историю русского национализма // Открытая политика. 1999. № 5.
    
19. Рац М. Что такое "управляемая демократия"? // Независимая газета. 2000. 8 июля.