1949 г. 39. Чутье зла

Вид материала

Документы

Содержание 43. О тоталитарном режиме 44. От демократии к тоталитаризму 45. Мировая политика русских государей

Подобный материал:

• Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла?, 27.44kb.
• Рекомендація 86 Рекомендація щодо працівників-мігрантів (переглянута в 1949 році), 281.91kb.
• Добра и зла является одной из наиболее важных в романе. Булгаков считает, что зло всегда, 30.16kb.
• Правительству Федеративной Республики Германия, об установлении диплом, 67.65kb.
• «гвура», 970.94kb.
• Статья посвящена китайской революции 1949 г. Автор (на основе проанализированных документов), 164.92kb.
• Конспект: Революция 1848г подкосила его. Был наследником романтизма традиционалистом,писал, 986.98kb.
• Знаний, помогающая судить о том, что следует и чего не следует делать, отличая добро, 90.16kb.
• Родился в крестьянской семье в селе Екатериновка Приволжского района Самарской области, 229.94kb.
• В. П. Макаренко проблема общего зла: расплата за непоследовательность Москва Вузовская, 1311.26kb.

43. О ТОТАЛИТАРНОМ РЕЖИМЕ


Еще тридцать лет тому назад никому и в голову не при­ходило включать в науку права понятие «тоталитарного» государства; не потому, чтобы идея такого государства ни­когда не появлялась на горизонте историка (это было бы неверно!), а потому, что такой режим казался невозможным и никто его не злоумышлял. Если бы даже кто-нибудь «выдумал» его (срв. напр. проект Шигалева - Верховен-ского в «Бесах» Достоевского!), то все сказали бы: нет, на земле не найдется ни таких бессовестных и безумных людей, ни таких чудовищных государственных учреждений, ни таких технических орудий и приспособлений, что­бы осуществить эту всепроникающую, всенасилующую, всерастлевающую политическую машину. Но вот тотали­тарный режим стал историческим и политическим фактом, и мы вынуждены с этим считаться: и люди нашлись, и уч­реждения развернулись, и техника явилась к услугам людей.

Что же такое тоталитарный режим?

Это есть политический строй, беспредельно расширив­ший свое вмешательство в жизнь граждан, включивший всю их деятельность в объем своего управления и прину­дительного регулирования. Слово «тотус» означает по-латыни «весь, целый». Тоталитарное государство есть всеобъемлющее государство. Оно отправляется от того, что самодеятельность граждан не нужна и вредна, а свобода граждан опасна и нетерпима. Имеется единый властный центр: он призван все знать, все предвидеть, все планиро­вать, все предписывать. Обычное правосознание исходит от предпосылки: все незапрещенное — позволено; тоталитар­ный режим внушает совсем иное: все непредписанное — запрещено. Обычное государство говорит: у тебя есть сфе­ра частного интереса, ты в ней свободен; тоталитарное государство заявляет: есть только государственный инте­рес и ты им связан. Обычное государство разрешает: думай сам, веруй свободно, строй свою внутреннюю жизнь, как хочешь; тоталитарное государство требует: думай пред­писанное, не веруй совсем, строй свою внутреннюю жизнь по указу. Иными словами: здесь управление — всеобъем­лющее; человек всесторонне порабощен; свобода стано­вится преступной и наказуемой.

Отсюда явствует, что сущность тоталитаризма состоит не столько в особой форме государственного устройства (демократической, республиканской или авторитарной), сколько в объеме управления: этот объем становится все­охватывающим. Однако, такое всеобъемлющее управле­ние осуществимо только при проведении самой последо­вательной диктатуры, основанной на единстве власти, на единой исключительной партии, на монополии работодательства, на всепроникающем сыске, на взаимодоносительст­ве и на беспощадном терроре. Такая организация управ­ления позволяет придать собственно государственной фор­ме любой вид: советский, федеративный, избирательный, республиканский или иной. Важна не государственная форма, а организация управления, обеспечивающая все-охват; — до последнего закоулка городского подвала, де­ревенского чулана, личной души, научной лаборатории, композиторской фантазии, больницы, библиотеки, газеты, рыбачьей лодки и церковной исповедальни.

Это означает, что тоталитарный режим держится не ос­новными законами, а партийными указами, распоряже­ниями и инструкциями. Поскольку законы вообще еще имеются, они всецело подчинены партийным инструкциям. Поскольку государственные органы еще с виду действуют, они слагают только показную оболочку партийной дикта­туры. Поскольку «граждане» еще существуют, они суть только субъекты обязанностей (но не прав! не полномо­чий!) и объекты распоряжений; или иначе: индивидуаль­ные люди суть рабочие машины, носители страха и симу­лянты сочувственной лояльности. Это есть строй, в котором нет субъектов права, нет законов, нет правового государ­ства. Здесь правосознание заменено психическими меха­низмами — голода, страха, муки и унижения; а творческий труд — психофизическим механизмом рабского надрыв­ного напряжения.

Поэтому тоталитарный режим не есть — ни правовой, ни государственный режим. Созданный материалистами, он весь держится на животных и рабских механизмах «тела — души»; на угрожающих приказах рабонадзирателей; на их, внушенных им сверху, произвольных распоря­жениях. Это не государство, в котором есть граждане, за­коны и правительство; это социально-гипнотическая маши­на; это жуткое и невиданное в истории биологическое явление — общества, спаянного страхом, инстинктом и злодейством,— но не правом, не свободой, не духом, не гражданством и не государством.

Если же все-таки говорить о форме этой организации, хотя и неправовой и противо-правной, то это есть рабовла­дельческая диктатура невиданного размера и всепрони-кающего захвата.

Правовое государство покоится всецело на признании человеческой личности — духовной, свободной, полномоч­ной, управляющей собою в душе и в делах, т. е. оно покоит­ся на лояльном правосознании. Тоталитарный режим, на­против того, покоится на террористическом внушении. Людям грозит: безработица, лишенчество, разлука с семь­ей, гибель семьи и детей, арест, тюрьма, инквизиционные допросы, унижения, избиения, пытки, ссылка, гибель в ка­торжном концлагере от голода, холода и переутомления. Под давлением этого всеохватывающего страха им внуша­ется: полная покорность, безбожно материалистическое мироощущение, систематическое доносительство, готов­ность к любой лжи и безнравственности и согласие жить впроголодь и впрохолодь при надрывном труде. И сверх то­го, им внушается «пафос коммунистической революции» и нелепое чувство собственного превосходства над всеми другими народами; иными словами: гордыня собственного безумия и иллюзия собственного преуспеяния. Под влия­нием этого территористического гипноза они заряжаются слепою верою в противоестественный коммунизм, траги­комическим самомнением и презрительным недоверием ко всему, что идет не из (советской! коммунистической!) псевдо-России.

Этот гипноз инфильтрирует и калечит их души — дав­но, десятилетиями, в поколениях; они уже не замечают его происхождения; они не понимают, откуда в них эта одержимость гордынею и некоторые из них (слава Богу — не все!), попав заграницу, блуждают в таком болезненном, тоталитарном душевном состоянии по лицу земли, никому не доверяя, злобою и презрением встречая более ранних эмигрантов и впадая от времени до времени в припадки болезненного самомнения. Это остатки тридцатилетнего гипноза, которые могут быть лишь постепенно изжиты и преодолены. Таковы своеобразные черты этого болезненно­го и чудовищного режима.


<2 февраля 1949 г.>


44. ОТ ДЕМОКРАТИИ К ТОТАЛИТАРИЗМУ


В наше время существует довольно распространенный предрассудок, будто демократический строй обеспечивает человеческое общество от тоталитарного режима и будто всякое отступление от демократии в сторону авторитар­ного строя приближает народы к тоталитаризму. Верно ли это?

Обе эти формы государства, - и авторитарная и демок­ратическая, — хорошо известны нам из истории. Всякое государство, управляемое властью, независимо от народ­ного избрания и контроля, является авторитарным госу­дарством: таковы все патриархальные общины, все теокра­тические государства, все диктаториальные республики, все аристократические — наследственные республики, все единоличные диктатуры и все неограниченные монархии. Авторитарный строй не исключает народного представи­тельства, но дает ему лишь совещательные права: глава государства (единоличный или коллективный) выслуши­вает советы народа, но правит самостоятельно.

Такое авторитарное законодательство и правление отнюдь не ведет к тоталитарному режиму. Тоталитаризм состоит в исключении всей и всякой самодеятельности граждан: их личной свободы, их корпоративной организа­ции, их местного и профессионального самоуправления, их усмотрения в делах личных и семейных, их хозяйственной инициативы и их культурной самодеятельности. Такой (или приближающийся к нему) режим отмечается в истории че­ловечества в виде редкого и кратковременного исключения, в виде проваливающихся опытов, отнюдь не связанных с авторитарною формою государства. Такой режим и не мог быть последовательно проведен до XIX века в силу отсутствия технических условий (железных дорог, телегра­фа, телефона, радио, авиации) и административной изо­щренности (организация всеобщей зависимости и взаимодоносительства); он появился впервые, строго говоря, лишь в XX веке. Для нас поучительна история России: наша страна политически сложилась, окрепла и культурно расцвела при авторитарной форме государства, а ныне нищенствует, терпит унижения, прекратила свой культур­ный рост и вымирает физически — именно при тоталитар­ном режиме...

Этот режим определяется тотальным объемом государ­ственного регулирования. А между тем авторитарный строй совсем не покушается на такой объем: он может довольствоваться малым объемом административного вмешательства и совсем не претендовать на всестороннюю навязчивую опеку жизни. Мало того, великие государи всегда стремились приучить граждан к свободной самодея­тельности и развязать их инициативу. И когда продажные писаки, желая угодить левым или правым тоталитаристам, начинают приписывать тоталитарные тенденции Петру Великому, то они обнаруживают только свое невежество и свою лживость. Петр Великий имел одну великую, осо­знанную им самим, задачу: пробудить творческую инициа­тиву русского человека во всех областях жизни; и то, что он сам называл «приневоливанием народа» было пробуж­дением его воли к живой самодеятельности.

И вот, не следует представлять себе дела так, что авто­ритарный строй ведет к тоталитаризму, а демократический строй спасает и обеспечивает народы от него. Именно де­мократический строй может обнаружить склонность к сис­тематическому расширению своего административного за­хвата. Этот процесс мы и наблюдаем теперь в Европе.

Тяготение к вмешательству во все стороны жизни для властного регулирования ее возникло в истории — или по теократически-церковным мотивам, или же из демокра­тически-социалистических побуждений.

Так, идея всепоглощающего, выдвинутая Платоном⁷³ (V-VI века до Р. X.), носила характер теократический (власть бого-созерцающих философов): он хотел подверг­нуть регулированию всю жизнь граждан (до собственнос­ти, брака, воспитания и музыки включительно). Попытка католического монаха Савонаролы⁷⁴ ввести во Флоренции церковно-государственно-принудительную добродетель (1494—1497) носила также теократически-клерикальный характер. — Правление реформата Кальвина⁷⁵ в Женеве (1541—1564), пытавшееся подвергнуть государственному регулированию верования, нравы, развлечения, поступки и даже выражение лиц у граждан и не останавливавшееся перед организацией сыска и доносов, а также перед изгна­ниями и казнями (1542—1546 было казнено 58 человек и 75 изгнано), — имело также клерикально-теократический характер. — Такой же характер был присущ и сентимен­тально-коммунистическому государству иезуитов в Пара­гвае⁷⁶ (XVII—XVIII вв.).

С другой стороны, социализм как хозяйственный, а по­том и культурно-бытовой тоталитаризм носил с самой древности революционно-демократический характер. Та­ков был уже древне-китайский коммунизм (более чем за 1000 лет до Р. Хр.). Еще ярче выражена эта тенденция в коммунистическом заговоре Абдаллы Ибн-Маймуна⁷⁷ (IX век по Р. X.), который привел к установлению общности имущества и жен в отдельных местностях Хузистана и Ара­вии. Европейский социализм последних веков возрождает эту тенденцию и выступает под флагом революционной демократии. Французской революции (конец XVIII века) с ее демократической диктатурой, с ее террором и тотали­тарными тяготениями оставалось сделать только один шаг до полного коммунизма, к которому ее и пытался при­вести коммунист Бабеф⁷⁸ (1797), впрочем, своевременно обезглавленный.

В течение всего XIX века именно революционная демо­кратия Европы, продолжая считать себя демократией, про­поведовала и готовила предельное расширение государст­венно-административного объема, т. е. приближение к то­талитарному режиму; большевики же суть не что иное, как крайнее, волевое и последовательное ответвление этого потока. И ныне, после страшных и показательных опытов левого тоталитаризма в России, а потом и в Поль­ше, Чехии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии и Во­сточной Германии,— именно европейская социал-демокра­тия делает все возможное, чтобы осуществить во всех демо­кратических странах хозяйственный и культурный тотали­таризм (начиная с промышленности и кончая «национа­лизацией» врачебной помощи и т. п.)... Вот почему проти­вопоставление демократии и тоталитаризма — есть пред­рассудок, иллюзия и ошибка.

Правда, демократическое государство может обнаруживать и свободолюбивые тяготения и отстаивать свободу и самодеятельность граждан; так обстоит ныне в Швейца­рии и в Соединенных Штатах. Но демократическое госу­дарство может выдвинуть и тоталитарно-настроенное большинство (напр., в Англии, в Швеции), которое и начнет вводить тоталитарно-социалистический режим по всем правилам, всеобще-равного голосования, парла­ментских заседаний и министерств. Об этом и стараются ныне европейские социал-демократы при громких и сочув­ственных восклицаниях нью-йоркского «Социалистическо­го Вестника». Ибо социал-демократы всех стран являются по их основному замыслу и плану третьей по счету тотали­тарной партией мира (после коммунистов и наци-фашис­тов). И то обстоятельство, что они пытаются осуществить свой левый тоталитаризм в эволюционном порядке и по всем правилам формальной демократии, нисколько не де­лает их не-тоталитаристами. Тоталитарная каторга, вве­денная постепенно, не меняет своей природы; и мы отлично помним, какой социал-демократический гнет царил в Авст­рии перед приходом к власти Дольфуса, и в Латвии — перед приходом к власти Ульманиса.

Итак, демократический строй нисколько не обеспечива­ет народы от тоталитарного режима. Постепенное введе­ние социализма будет означать переход к диктатуре со­циалистического большинства, но не забудем, большинст­ва, составленного по условным и искажающим схемам формальной демократии.

Тоталитарную природу социализма начали ныне понимать и среди самих социалистов. Там и сям в их среде стали сконфуженно поговаривать и пописывать, что они-де «не хотят тоталитарности», что они пытаются «сочетать со­циализм со свободою»; или еще, что они хотят «не социа­лизма», а «свободолюбивых социальных реформ». Но этот растерянный лепет не меняет плана, выношенного за 100 лет. Их товарищи, находящиеся у власти, делают свое дело, и логика политического развития определит судьбу их тоталитарной затеи.

<9 февраля 1949 г.>


45. МИРОВАЯ ПОЛИТИКА РУССКИХ ГОСУДАРЕЙ

I

21 января 1933 года в № 4690 французского жур­нал «L'Illustration» была напечатана достопримечатель­ная статья итальянского историка Гуилельмо Ферреро⁷⁹, проведшего последнюю часть своей жизни в Женеве и скончавшегося там же в 1941 году.

Статья, озаглавленная «Прежняя Россия и мировое равновесие», высказывает ряд верных и справедливых мыслей о мировой политике русских Государей в 19 веке. Эти мысли прозвучали в Европе, как в стране глухонемых, и не оказали, конечно, ни малейшего влияния на укоренив­шееся здесь общественное мнение. Европа не знает России, не понимает ее народа, ее истории, ее общественно-поли­тического строя и ее веры. Она никогда не понимала и ее Государей, огромности их задания, их политики, благород­ства их намерений и человеческого предела их возмож­ностей.

И, странное дело, каждый раз, как кто-нибудь знающий пытается высказать правду и поправить дело всеобщего невежества, он наталкивается на уклончивое без­различие и недружелюбное молчание. Ему не возражают, его не опровергают, а просто - «остаются при своем». Европе не нужна правда о России; ей нужна удобная для нее неправда. Ее пресса готова печатать о нас самый последний вздор, если этот вздор имеет характер хулы и поношения. Достаточно любому ненавистнику России, напр., из «Грушевских украинцев», распространиться о пресловутом поддельном «завещании Петра Великого», о «московитском империализме», якобы тождественном с коммунистическим мирозавоеванием, и о «терроре цариз­ма», — и европейские газеты принимают эту лживую бол­товню всерьез, как новое оправдание для их застарелого предубеждения. Им достаточно произнести это политичес­ки и филологически-фальшивое словечко «царизм», — и они уже понимают друг друга, укрывая за ним целое гнез­до дурных аффектов: страха, высокомерия, вражды, за­висти и невежественной клеветы...

Нам надо понять это отношение, это нежелание правды, эту боязнь действительности. Все видимое преклонение европейца перед «точным знанием», перед «энциклопеди­ческой образованностью», перед «достоверной информаци­ей», словом - вся этика истины — смолкает, как только дело коснется России. Европейцам «нужна» дурная Рос­сия: варварская, чтобы «цивилизовать» ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было рас членить; завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, чтобы оправдать в ней револю­цию и требовать для нее республики; религиозно-разла­гающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой рефор­мации или католицизма; хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее «неиспользованные» пространст­ва, на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии. Но, если эту «гнилую» Россию мож­но стратегически использовать, тогда европейцы готовы заключать с ней союзы и требовать от нее военных усилий «до последней капли ее крови»...

И вот, когда в такой атмосфере кто-нибудь из них скажет несколько правдивых и справедливых слов о Рос­сии, то мы должны выделить их из общего хора голосов.

Ферреро, как и другие, не знает истории России и не разумеет ни ее судьбы, ни ее строя, ни ее задач. Для него, как и для всех европейцев (о как редкостны исключения!), Россия есть — «далекая, полуварварская империя», «оли­гархия восточных сатрапов», страна «деспотизма, подмяв­шего под себя сто миллионов людей», «огромное военное государство, основанное и управляемое мечом, эксцентрич­ное, наполовину оевропеившееся»... Кроме этих мертвых пошлостей он не знает о России ничего. И потому — понять и объяснить мировую политику ее Государей — он не может. Но он это честно выговаривает: «Эта политика», упорно и потомственно добивавшаяся в Европе и в Азии «устойчивого равновесия», есть для него «одна из великих тайн истории 19 века», которую «важно было бы изучить и понять». И вот Ферреро имеет мужество признать эту политику, точно формулировать ее сущность и ее значе­ние для всего мира и с величайшею тревогою отметить ее вынужденное прекращение. Предоставим слово ему са­мому.

Девятнадцатый век принес Европе «очень немного войн», «мало кровавых и мало разорительных, кроме разве войны 1870 года. Германия, Франция, Англия, Соединен­ные Штаты — гордились до самого 1914 года тем порядком и миром, которые господствовали во вселенной в течение целого века, тем богатством, которое им удалось извлечь из этого порядка и мира», и соответствующим прогрессом. Все эти «чудеса, ослепившие 19 век, они считали своим делом и своею гордостью. Но теперь мы знаем, что мы тут были ни при чем, что это был почти бесплатный дар, под­несенный Германии, Франции, Англии, Соединенным Шта­там, всему Западу — последними наследниками Визан­тии», т. е. русскими Царями.

«После 1918 года мы слишком скоро забыли, что с 1815 года до 1914 года, в течение века, Россия была великой силой равновесия в Европе». «С 1815 до 1870 года Россия поддерживала и подкрепляла германский мир, помогая ему прямо и косвенно. В 1849 году она спасла Австрию, по­слав в Венгрию свою армию, чтобы подавить мадьярскую революцию. Бисмарк смог объединить Германию и создать империю между 1863—1870 годами, потому что петербург­ское правительство давало ему свободу, если не прямо поощряло его. Тогда в Петербурге хотели усиления Герма­нии, чтобы она была противовесом Англии и Франции, врагам России по Крымской войне. Но после 1870 г. гер­манский мир быстро принимает гигантские размеры и за­машки. И вот, Россия понемногу отделяется от него и переходит в другой лагерь. В 1875 году она помешала Германии напасть на Францию. После 1881 года»... «Рос­сия все больше и больше сближается с Францией. Почему? Потому что германское могущество все возрастает». Нако­нец, в 1891 году заключается настоящий союз с Францией, а в начале 20 века «Англия и Россия, два соперника, объе­диняются против германской опасности».

Как бы ни объяснялась тайна этой «выдержанной, ве­ковой политики европейского равновесия», проводившая­ся русскими Императорами,— бесспорно, что если Европа пользовалась целый век миром, лишь с перерывом от 1848 до 1878 года, то она обязана этим в значительной степени такой русской политике. В течение века Европа и Америка были на банкете всеобщего благоденствия — гостями и почти прихлебателями русских Царей.

Но этим «парадокс не исчерпывается: эта огромная военная империя»... «была также стражем порядка и мира в Азии. Ураган, разоряющий Азию вот уже больше 20 лет (теперь уже 39 лет!) начался только в 1908 году вместе с турецкой революцией и в 1911 году вместе с китайской революцией. С 1815 года до этих революций Азия пребыва­ла в сравнительном порядке, которым Европа широко пользовалась для распространения своего влияния и для устройства своих дел. Но этот порядок поддерживался, главным образом, страхом перед Россией. В Турции, в Пер­сии, в Индии, в Японии — имелись англо-фильские партии. Все уступали интригам или даже господству Англии, пото­му что Англия казалась защитою против московской импе­рии и меньшим злом». Таким образом, «обе державы помо­гали друг другу, ведя борьбу друг против друга; и их азиат­ское соперничество было самым парадоксальным сотруд­ничеством в мировой истории». Понятно, что «крушение царизма» в 1917 году «стало для Азии сигналом к восста­нию против Европы и против западной цивилизации».

Теперь «все заняты новым правительством, овладев­шим Россией», стараясь разгадать его намерения, и «забы­ли об империи Царей, как если бы она исчезла совсем»; а между тем, «последствия ее крушения только еще начи­нают ощущаться». «Цари России уже не даруют ежеднев­но Европе и Азии даров мира и порядка», а «Европа и Америка не находят ничего такого, что могло бы заменить эту политику равновесия, в течение века регулирующую жизнь вселенной».

Все это было написано в 1933 году. С тех пор произо­шло очень многое, подтвердившее предвидения и опасе­ния Ферреро. Миролюбивая Россия лежит все еще в прострации, в разорении, унижении и муках. Ее место занято посягающим «на все» Советским Союзом. Это новое, в кор­не нерусское и враждебное национальной России; псевдо­государство явилось невиданным в истории человечества революционным и военным агрессором — и мир трепещет в ожидании новой разрушительной войны. Регулятором мирового равновесия пришлось стать Соединенным Шта­там.

Но вернемся к прошлому, к «неразгаданной тайне», вы­двинутой в статье Ферреро.