Язакончил "Волхва" в 1965 году, уже будучи автором двух книг(1), но, если

Вид материала

Закон

Подобный материал:

• Сша орландо мир уолта диснея, 113.72kb.
• «Христиане и язычники», 11.3kb.
• Семинара по хатха-йоге, 217.14kb.
• Андрей Дмитриевич Сахаров родился в Москве 21 мая 1921 г. Его отец Дмитрий Иванович, 369.46kb.
• Больше-Кочинский школьный музей этнографии и фольклора, 25.15kb.
• Джон Пол Джексон находится на переднем крае пророческого служения уже более 20 лет, 2054.58kb.
• Законопроект о президентском сроке поступит в гд в течение двух недель, 3711.67kb.
• Если, по словам Р. Барта, литература это то, что изучают в школе, то очевидна роль, 171.84kb.
• Заметки дежурного по алкогольному рынку, 656.56kb.
• Мюррей Ротбард, 4684.12kb.

----------------------------------------

(1) Роман-сказка (1908) Кеннета Грэма.

[660]

- Молодой?

Она пожала плечами.

- Довольно-таки.

- Что вы еще о нем помните?

Опустила глаза.

- Гамбеллино, Гамбарделло... что-то в этом духе. Гамбарделло? - Она

произнесла это со смешком.

- Это фамилия. А имя?

Она не смогла припомнить.

- Почему "мистер Крыс"?

- У него были такие внимательные карие глаза. Как же мы его мучили! -

Виновато оглянулась на сына, подталкивавшего ее сзади, словно мучили именно его.

И не увидела, как я оживился; нет, фамилию Кончис взял не из адресной книги.

- Он был низенький? Ниже меня?

Напрягая память, она комкала платок. Потом испуганно посмотрела на меня.

- Вы знаете, да... Но ведь это не...

- Будьте добры, позвольте мне расспросить вас. Десять минут, не больше.

Она заколебалась. Я был вежлив, но настойчив: всего десять минут.

- Бенджи, бегом, скажи Гунхильд, пусть сварит нам кофе. И принесет в сад.

Он посмотрел в глубь конюшни.

- А Сачок?

- Сачок подождет.

Бенджи убежал в дом, а г-жа де Сейтас, стягивая перчатки, развязывая

платок, повела меня по ивовой аллее, вдоль кирпичной стены, через калитку, в

чудесный старый сад; озеро осенних цветов; у дальнего края дома - лужайка, кедр.

Мы поднялись на веранду. Качалка с козырьком, гнутые чугунные стулья,

выкрашенные белой краской. Нетрудно догадаться, что скальпель принес сэру

Чарльзу Пенну Монтгомери целое состояние. Она опустилась в качалку, а мне

указала на стул. Я промямлил что-то насчет сада.

- Он ничего, правда? Муж сам за ним ухаживает, а

[661]

сейчас ему, бедняжке, приходится так редко тут бывать. - Улыбка. - Он экономист.

Торчит в Страсбурге. - Она задрала ноги; было в ней что-то легкомысленное,

кокетливое; деревенская скука, что ли, так действует? - Но к делу. Расскажите

мне про вашего знаменитого писателя, о котором я слышу впервые в жизни. Вы с ним

знакомы?

- Он умер во время оккупации.

- Бедный. От чего?

- От рака. - Я поднажал. - Он был очень скрытен, и его прошлое приходится

восстанавливать по намекам, разбросанным в его произведениях. Известно, что он

был грек, но мог выдавать себя и за итальянца. - Вскинувшись, я поднес огонь к

ее сигарете.

- Вряд ли это мистер Крыс. Тот - просто забавный коротышка.

- Он играл только на фортепьяно или на клавикордах тоже?

- Клавикорды - это такая тарахтелка? - Я кивнул, но она развела руками. -

Вы же говорили, он писатель?

- Начинал он как музыкант. Понимаете, в его ранних стихах и в этом... в

романе - множество упоминаний о безответной, но незабываемой любви, которую он

пережил в Англии. Пока, конечно, трудно сказать, что было на самом деле, а что

он домыслил.

- А... мое имя там тоже есть?

- Анализируя текст, я пришел к выводу, что имя девушки - это название

цветка. Что жила она неподалеку. И что свела их музыка.

Она наклонилась вперед, вся внимание.

- Но почему вы решили, что это именно мы?

- Ну... по ряду причин. Есть и прямые указания. Известно, что рядом был

крикетный стадион. В одном... фрагменте он говорит, что у девушки - старинная

фамилия. Да, и отец - известный врач. Я вооружился адресными книгами, и...

- Просто поразительно.

- Иначе нельзя. Бьешься, как рыба об лед, пока что-нибудь не забрезжит.

[662]

Она с улыбкой обернулась к дому.

- Вот и Гунхильд.

За три-четыре минуты, пока сервировался кофе, я успел деликатно расспросить

Гунхильд о Норвегии; севернее Тронхейма ей бывать не приходилось. Появился

Бенджи, но его отослали; я снова остался наедине с... хм... Лилией.

Для пущей важности я вытащил блокнот.

- Разрешите задать вам несколько вопросов.

- Я чувствую, вы собираетесь меня обессмертить. - Глупо и вульгарно

захихикала; мое внимание ей льстило.

- Я думал, он был вашим соседом. Оказывается, нет. Где же он жил?

- Да понятия не имею. В этом возрасте такими вещами разве интересуешься?

- Знали ли вы его родителей? - Покачала головой. - А ваши сестры... они не

могут знать больше?

Она помрачнела.

- Старшая сестра - в Чили. Она старше меня на десять лет. А Роза...

- Роза?!

Улыбка.

- Роза.

- Боже мой, это потрясающе. Все сходится. В цикле, посвященном... вам, есть

загадочное стихотворение. Весьма туманное, но теперь, когда мы знаем, что у вас

есть сестра...

- Была. Роза умерла примерно тогда же. В 1916-м.

- От брюшного тифа?

Я сказал это с такой уверенностью, что она растерялась; потом улыбнулась.

- Нет. Желтуха дала какое-то редкое осложнение. - Несколько мгновений она

смотрела поверх моей головы. - Моя первая невосполнимая потеря.

- А чувствовали вы, что он неравнодушен к вам... или к вашим сестрам?

Она снова улыбнулась, вспоминая.

- Нам казалось, он тайно влюблен в Мэй, старшую. У нее, конечно, был жених,

но она любила смотреть, как мы занимаемся. Да-да... господи, вот так штука, я

как сейчас все

[663]

это вижу... когда она приходила, он начинал важничать - ну, мы это так называли.

Играл головоломные пьесы. А ей нравилась одна вещь Бетховена - "К Элизе",

кажется? Мы часто ее напевали, чтоб подразнить его.

- Роза была старше вас?

- На два года.

- Значит, две вредные девчонки и нудный учитель-иностранец?

Она принялась раскачиваться.

- Знаете, это ужасно, но я не помню. То есть да, мы мучили его, паршивки

этакие. Но тут началась война, и он исчез.

- Куда?

- Ой. Не могу вам сказать. Понятия не имею. Но вместо него у нас появилась

мерзкая старая кувалда. Вот ее мы не-на-ви-дели. Что там, мы скучали по нему.

Пижонства в нас было много. Дело прошлое.

- И долго он давал вам уроки?

- Два года? - Почти вопрос.

- Не выказывал ли он особого расположения... к вам?

Надолго задумалась, покачала головой.

- Вы хотите сказать, что он был... извращенец?

- Нет-нет. Ну, к примеру, вы хоть раз оставались с ним наедине?

Шутливое возмущение.

- Ни разу. С нами всегда была гувернантка или сестра. Или мать.

- Вы совсем ничего о нем не помните?

- Сейчас я бы подумала: какой милый человечек. Не знаю...

- Вы или ваша сестра играли на флейте или на рекордере?

- Боже мой, нет. - Она усмехнулась этому дикому предположению.

- Весьма интимный вопрос. Можно ли сказать, что в детстве вы были редкостно

красивы?.. Я в этом уверен, но сознавали ли вы, что вы не такая, как все?

Она разглядывала сигарету.

[664]

- В интересах, как бы это выразиться, в интересах ваших исследований я,

старая крашеная развалина, отвечу вам: да. С меня даже написан портрет. Он имел

большой успех. Признан лучшим на вернисаже Королевской академии в 1913 году. Он

тут, я вам его покажу.

Я уткнулся в блокнот.

- Так вы не можете вспомнить, куда он делся, когда началась война?

Она закрыла лицо ладонями.

- Господи, вы же не думаете, что... Наверно, его интернировали... но

клянусь, я...

- Может, ваша сестра в Чили лучше помнит? С ней можно связаться?

- Конечно. Дать вам адрес? - И я записал его под диктовку.

Прибежал Бенджи, остановился ярдах в двадцати, у астролябии на каменном

постаменте. Весь его вид говорил: мое терпение вот-вот лопнет. Она подозвала

его, ласково потрепала по голове.

- Милый, твоя бедная мамаша на седьмом небе. Оказывается, она - муза. -

Взглянула на меня. - Я правильно говорю?

- Что еще за муза?

- Это леди, которой джентльмен посвящает стихи.

- Вот этот джентльмен?

Рассмеявшись, она повернулась ко мне.

- Он и правда знаменит?

- Расцвет его славы еще впереди.

- Дайте почитать.

- Его книги не переведены. Но их переведут.

- Вы?

- Возможно... - Я притворился скромником.

- Честно говоря, не знаю, что еще могу добавить, - сказала она. Бенджи что-

то зашептал ей на ухо. Она засмеялась, вылезла из-под козырька, взяла его за

руку. - Вот покажем мистеру Орфе картину - и за работу.

- Только не Орфе, а Эрфе.

Пристыженная, она зажала рот рукой.

[665]

- Ну вот, опять я... - Мальчик тянул ее за собой; ему тоже стало неловко от

ее промаха.

Мы вошли в дом, миновали гостиную, просторную прихожую и очутились в

боковой комнате. Длинный обеденный стол, серебряные подсвечники. В простенке меж

окон висел портрет. Бенджи шустро включил подсветку. Настоящая Алиса,

длинноволосая, в матроске, выглядывает из-за двери, словно она спряталась, а

ищут ее не там, где надо. Глаза живые, горящие, взволнованные, но совсем еще

детские. На раме - черная табличка с позолоченной надписью; "Сэр Уильям Блант,

К. А.(1) Шалунья".

- Прелестно.

Бенджи заставил мать нагнуться и что-то шепнул ей.

- Он хочет сказать вам, как мы ее называем в семейном кругу.

Она кивнула, и он выкрикнул:

- "Наша мама - сю-сю-сю"! - И улыбнулся, а она взъерошила ему волосы.

Картина не менее прелестная.

Она извинилась, что не приглашает меня к столу: нужно ехать в Хертфорд, "на

курсы домохозяек". Я пообещал, что, как только стихи Кончиса выйдут в свет в

английском переводе, пришлю ей экземпляр.

В разговоре с ней я понял, как все-таки завишу от старика: не хотелось

расставаться с тем образом богатого космополита, который они с "Джун" мне

внушили. Теперь я вспоминал, что в его рассказах то и дело возникал отзвук

резкого поворота судьбы в 20-х. Я снова принялся строить догадки. Талантливый

сын бедного грека-эмигранта, скажем, с Корфу или с Ионических островов, он мог,

стыдясь своего греческого имени, принять итальянское; попытки найти себе место в

чуждой эдвардианской столице, отречься от прошлого, от корней, маска, постепенно

прирастающая к лицу... и все мы, пленники Бурани, обречены были расплачиваться

за отчаяние и унижение, испытанные им в те далекие годы в доме Монтгомери, да и

в других таких же

----------------------------------------

(1) Королевская академия

[666]

домах. Я жал на газ и улыбался - во-первых, тому, что за всеми его

наукообразными построениями скрывалась чисто человеческая обида, и во-вторых,

тому, что теперь у меня есть новая убедительная версия, которую надо проверять.

В центре Мач-Хэдема я посмотрел на часы. Половина первого; до Лондона

далеко, неплохо бы перекусить. Затормозил у открытого бара, отделанного деревом.

Я оказался единственным посетителем.

- Проездом? - спросил хозяин, наливая пиво.

- Нет. Был тут неподалеку. В Динсфорд-хаусе.

- Уютно она там устроилась.

- Вы с ними знакомы?

Галстук-бабочка; гнусный смешанный выговор.

- Не знаком, а знаю. За бутерброды - отдельно. - Дребезжание кассы. -

Детишки ихние к нам забегают.

- Кое-какие справки наводил.

- Ну ясно.

Пергидрольная блондинка вынесла блюдо с бутербродами. Протянув мне сдачу,

он спросил:

- Она ведь в опере пела?

- По-моему, нет.

- А болтают, что пела.

Я ждал продолжения, но он, видно, иссяк. Я съел полбутерброда. Задумался.

- Чем занимается ее муж?

- Мужа нету. - Он поймал мой удивленный взгляд. - Я уж два года тут, а о

нем ни слуху ни духу. Вот приятели всякие... этого, говорят, хватает. - И

подмигнул.

- Ах, вот как.

- Земляки мои. Из Лондона. - Молчание. Он повертел в руках стакан. -

Красивая женщина. Дочерей ее видели? - Я покачал головой. Он протер стакан

полотенцем. - Высший класс. - Молчание.

- Молоденькие?

- А мне все одно теперь, что двадцать лет, что тридцать. Старшие, между

прочим, близнецы. - Если б он протирал стакан с меньшим усердием, - знаю я этот

фокус: хочет, чтоб его угостили, - то заметил бы, как окаменело мое лицо.

[667]

- Двойняшки. Есть просто близнецы, а есть двойняшки. - Посмотрел через

стакан на небо. - Говорят, даже родная мамаша их отличает то ли по шраму, то ли

еще по чему...

Я вскочил и бросился к машине - он и рта не успел открыть.


72

Сперва я не чувствовал злости; мчался как сумасшедший, чуть не сшиб

велосипедиста, но большую часть пути ухмылялся. На сей раз я без церемоний

въехал в ворота, поставил машину на гравийной дорожке у черного хода и задал

дверному молотку с львиной головой такую трепку, какой он за все двести лет не

пробовал.

Г-жа де Сейтас сама открыла дверь; она успела лишь сменить брюки.

Посмотрела на мою машину, словно та могла сообщить ей, почему я опять тут. Я

улыбнулся.

- Вижу, вы решили остаться дома.

- Да, я все перепутала. - Стянула рубашку у горла. - Вы о чем-нибудь забыли

спросить?

- Да. Забыл.

- Понятно. - Я молчал, и она простодушно спросила (вот только паузу чуть-

чуть передержала): - О чем же?

- О ваших дочерях. О двойняшках.

Выражение ее лица изменилось; она взглянула на меня - нет, не виновато;

почти ободряюще, со слабой улыбкой. И как я не заметил сходства: глаза, большой

рот? Видно, фальшивый снимок, показанный Лилией, крепко засел в моей памяти:

клуша со взбитыми волосами. Она впустила меня в дом.

- Действительно забыли.

В другом конце прихожей появился Бенджи. Закрывая входную дверь, она ровно

произнесла:

- Все в порядке. Иди доедай.

Я быстро пересек прихожую и склонился над ним.

- Бенджи, скажи-ка мне одну вещь. Как зовут твоих сестер-двойняшек?

[668]

Он смотрел с тем же недоверием, но теперь я различал в его глазах еще и

страх: малыш, вытащенный из укрытия. Он взглянул на мать. Она, видимо, кивнула.

- Лил и Роза.

- Спасибо.

Смерив меня напоследок взглядом, исполненным сомнений, он исчез. Я

повернулся к Лилии де Сейтас.

Размеренной походкой направляясь в гостиную, она сказала:

- Мы назвали их так, чтоб задобрить мою мать. Она обожала жертвоприношения.

- Ее поведение сменилось вместе с брюками; смутное несоответствие между

внешностью и манерой выражаться сгладилось. Теперь верилось, что ей пятьдесят; и

не верилось, что еще недавно она казалась недалекой. Я вошел в гостиную следом

за ней.

- Простите, что отрываю вас от завтрака. Холодно взглянула на меня через

плечо.

- Я не первую неделю жду, когда вы меня от чего-нибудь оторвете.

Усевшись в кресло, она указала мне на широкий диван в центре комнаты, но я

покачал головой. Она держала себя в руках; даже улыбалась.

- К делу.

- Мы остановились на том, что у вас есть две шибко деловые дочки.

Послушаем, что вы про них придумаете.

- Боюсь, придумывать мне больше не придется, осталось лишь сказать правду.

- Она не переставала улыбаться; улыбаться тому, что я серьезен. - Морис -

крестный двойняшек.

- Вы знаете, кто я? - Если ей известно, что творилось в Бурани, почему она

так спокойна?

- Да, мистер Эрфе. Я оч-чень хорошо знаю, кто вы. - Ее глаза

предостерегали; дразнили. - Дальше что? Посмотрела на свои ладони, снова на

меня.

- Мой муж погиб в сорок третьем. На Дальнем Востоке. Он так и не увидел

Бенджи. - Мое нетерпение забавляло ее. - Он был первым учителем английского в

школе лорда Байрона.

[669]

- Вот уж нет. Я видел старые программки.

- В таком случае вы помните фамилию Хьюз.

- Помню.

Скрестила ноги. Она сидела в старом, обтянутом золотистой парчой кресле с

высокими подлокотниками, наклонившись вперед. Деревенской неотесанности как не

бывало.

- Присядьте, прошу вас.

- Нет, - сурово ответил я.

Она пожала плечами и посмотрела мне в глаза; взгляд проницательный,

беззастенчивый, даже надменный. Потом заговорила.

- Мне было восемнадцать, когда умер отец. Я неудачно - и очень глупо -

вышла замуж; в основном, чтобы сбежать из дому. В 1928-м познакомилась с моим

вторым мужем. С первым развелась через год. Мы поженились. Нам хотелось

отдохнуть от Англии, а денег было не густо. Он нанялся учителем. Он был

специалист по античной литературе... Грецию обожал. Мы познакомились с Морисом.

Лилия и Роза зачаты на Фраксосе. В доме, где Морис пригласил нас пожить.

- Не верю ни единому слову. Но продолжайте.

- По моему настоянию мы вернулись в Англию, чтобы обеспечить близнецам

нужный уход. - Она взяла сигарету из серебряной коробки, стоявшей на трехногом

столике у кресла. Предложила и мне, но я отказался; и огонь не стал подносить.

Она не отреагировала; настоящая хозяйка. - Девичья фамилия матери - де Сейтас.

Можете пойти в Сомерсет-хаус(1) и проверить. У нее был брат-холостяк, мой дядя,

весьма состоятельный. Он относился ко мне, особенно после смерти отца, как к

дочери - насколько мать ему позволяла. Она была очень властная женщина.

Кончис говорил, что поселился в Бурани в апреле 1928-го.

- Вы хотите сказать, что познакомились с... Морисом только в 1929 году?

Улыбка.

----------------------------------------

(1) Здание в Лондоне, где размещается архив управления налоговых сборов.

[670]

- Конечно. Детали того, что он вам рассказывал, ему сообщила я.

- И про сестру Розу?

- Пойдите в Сомерсет-хаус.

- И пойду.

Она разглядывала кончик сигареты; я ждал.

- Родились двойняшки. Через год дядя умер. Оказалось, он завещал мне почти

все, что имел, при условии, что Билл добровольно возьмет фамилию де Сейтас. Даже

не де Сейтас-Хьюз. Эта низость - целиком на совести матери. - Взглянула на ряд

миниатюр, висящих тут же, у каминной доски. - Последним отпрыском мужского пола

в семье де Сейтас был дядя. Муж взял мою фамилию. Как японец. Это тоже можно

проверить. - И добавила: - Вот и все.

- Далеко не все, черт побери!

- Можно мне называть вас Николасом? Я ведь столько о вас слышала.

- Нельзя.

Потупилась; опять эта невыносимая улыбочка, блуждавшая на губах ее дочерей,

на губах Кончиса, даже на губах Антона и Марии (хоть и с иным оттенком), словно

их тренировали улыбаться загадочно и высокомерно; может, и правда тренировали. И

подозреваю: тренером в таком случае была женщина, сидящая передо мной.

- Думаете, вы первый молодой человек, который вымещает на мне свою злость и

обиду на Мориса? И на всех нас, его помощников. Думаете, вы первый, кто

отвергает мою дружбу?

- Я бы хотел задать вам несколько неприятных вопросов.

- Задавайте.

- Но начнем не с них. Почему в деревне говорят, что вы пели в опере?

- Пела иногда на местных концертах. У меня музыкальное образование.

- "Клавикорды - это такая тарахтелка"?

- Но ведь они действительно тарахтят.

Я повернулся спиной к ней, к ее мягкости, к ее

[671]

смертоносной светскости.

- Уважаемая г-жа де Сейтас, никакое обаяние, никакой ум, никакая игра в

слова вам не помогут.

Она помолчала.

- Ведь это вы заварили кашу. Неужели не понимаете? Явились и начали лгать.

Думали застать здесь то, что вам хотелось застать. Ну, и я лгала. Чтобы вы

услышали то, что хотели.

- Ваши дочери здесь?

- Нет.

Я повернулся к ней.

- А Алисон?

- С Алисон мы очень подружились.

- Где она?

Покачала головой; не ответила.

- Я требую, чтобы мне сказали, где она.

- В этом доме не требуют. - Она смотрела кротко, но внимательно, как

шахматист - на доску.