Geum.ru

С мест, скандалили, увлекаемые на расправу. Ваши билеты, сказал контролер, останавливаясь напротив отсека

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   28

Но было поздно. Санки, как снаряд, врезались в комель. Служкина

поставило в полный рост, шмякнуло об ствол и отбросило. Он пластом хлопнулся

в сугроб и остался неподвижен.

Будкин постоял, подергиваясь от ужаса и холода, и, не выдержав,

неловко, как баба через плетень, полез вниз. Он добрался до Служкина и

потолкал его в бок.

-- Витус, ты жив?... -- растерянно спросил он.

Служкин повернул к нему красное, мокрое лицо с испуганными глазами и

ошарашенно пробормотал:

-- У меня в ноге что-то хрустнуло...

-- Где? -- забеспокоился Будкин и пощупал его ногу.

-- Уй-я-а!... -- взвыл Служкин.

-- П-переломчик... -- заикаясь, произнес Будкин.

Служкин перевел сумасшедший взгляд на свою ногу.

-- Не слишком ли много для одного человека? -- спросил он.


Посетители


На тех же санках Будкин отвез Служкина в больницу, и там ему наложили

гипс. С тех пор Служкин сидел дома, а в школе началась третья четверть.

Проснувшись, как обычно, после обеда, Служкин в мятой майке и драном

трико, босиком, небритый, непричесанный, валялся на диване и от скуки пихал

костылем в живот Пуджика, развалившегося на полу. В прихожей затрещал

звонок. Служкин вскочил, подтянул штаны и шустро попрыгал открывать. За

дверью стояли занесенные снегом Маша Большакова и Люся Митрофанова. Служкин

обомлел.

-- Виктор Сергеевич, нас Роза Борисовна прислала! -- затараторила

Люська. -- Она просила узнать, выйдете ли вы на работу в феврале!...

-- Нет, -- сказал Служкин и тотчас спохватился: -- Да что же это я!...

Вы заходите, девочки, немедленно!... -- Обретая напор, он взял Машу за рукав

шубки. -- Заходите!... Это я растерялся -- то не было ни шиша, то луку

мешок... Митрофанова, залетай!

Маша вошла неуверенно, нехотя, а Люська любопытно озиралась.

-- Раздевайтесь, будем чай пить, -- объявил Служкин.

Маша хотела возразить, но он закричал: -- Нет-нет! Вода дырочку найдет!

-- И ловко упрыгал на костылях в кухню.

Девочки вошли в кухню, смущенно оправляя кофточки и юбки. Люська из-за

Машиного плеча зыркала по сторонам, вертя головой.

-- Вранье на третьей парте написано, что у меня на кухне календарь с

лесбиянками висит, -- сказал ей Служкин. -- Рассаживайтесь.

Он неловко поднял чайник, опершись на костыль всей тяжестью.

-- Давайте я вам помогу, -- тихо сказала Маша и, не глядя на Служкина,

обеими руками перехватила у него чайник.

-- И не читала я, что там написано на третьей парте! -- возмутилась

Люська, усаживаясь. -- Больно надо еще...

Служкин облегченно свалился на табуретку, вытянул ногу в гипсовом

сапоге и костылем незаметно задвинул за холодильник стоящую на полу пустую

банку из-под сливы в крепленом вине. Страдая, он несколько раз навещал

подвал и проделал в алкогольно-финансовых планах Будкина внушительные

прорехи.

-- Вы извините меня за мой вид затрапезный, -- вспомнил он.

-- Ерунда, -- улыбнулась Маша, тоже присаживаясь за стол.

-- Ну, что там в школе новенького? Рассказывайте, -- велел Служкин.

Маша задумалась и пожала плечами.

-- Пока вы болели, ваш кабинет обокрали! -- выпалила Люська и

уставилась на Служкина так, будто с ним от этого известия должен был

случиться паралич.

-- Что сперли? -- поинтересовался Служкин.

-- Глобус!

Служкин покачнулся, прижал ладонь к сердцу, закрыл глаза и тихо

спросил:

-- А карту Мадагаскара? А портрет Лаперуза? А жемчужину моей коллекции

-- кусок подлинного полевого шпата?

-- Не-ет, -- виновато сказала Люська.

-- Ну, тогда ладно, -- ожив, быстро успокоился Служкин.

-- Виктор Сергеевич, -- осторожно спросила Маша, -- а как вы ногу

сломали?

-- Градусов говорит, что вы пьяный с берега упали, -- добавила Люська.

Она пила чай из блюдца, поднимая его к губам и дуя.

-- Поклеп это, -- отрекся Служкин. -- Просто я ключи дома забыл.

-- Ну и что?

-- Как что? Дверь заперта, а войти надо. Ну, я вспомнил детство в

Шао-Лине, решил дверь ногой выбить. Разбежался, прыгнул, да силы не

рассчитал. Дверь высадил, пролетел через всю квартиру, проломил стену и

рухнул вниз с четвертого этажа. Нога пополам.

Люська обожглась чаем.

-- Врете вы все, -- с досадой сказала она, вытирая губы. -- Непонятно

даже, как вы, такой, учителем стали...

-- А я и не учитель, -- пожал плечами Служкин.

-- А кто вы по образованию?

-- Сложно объяснить. Вообще-то я окончил Подводно-партизанскую академию

по специальности "сатураторщик", но диплом вот защищал по теме

"Педагогические проблемы дутья в маленькие отверстия".

Люська проглотила это, не моргнув глазом. Маша опустила голову и

покусывала губы, уши ее покраснели.

-- Как же вы географию-то учить попали? -- удивилась Люська.

-- Это история романтическая... -- вздохнул Служкин.

-- Расскажите, -- предложила Люська. -- Вы здорово рассказываете.

-- Язык Златоуста, да мыслей негусто... -- Служкин поскреб затылок. --

Ну-у, у одного моего друга младший брат учится в вашей параллели. Как-то я

рассматривал у него школьные фотографии и увидел одну девочку. Тут же

влюбился, конечно. Познакомиться -- стесняюсь. Решил устроиться в ее класс

учителем. Все меня отговаривали: мол, девчонка стремная, последнего разбора,

-- а я уперся. Пришел в вашу школу, спрашиваю: какие учителя в девятые

классы требуются? Мне отвечают: на географию. Так я и стал географом.

-- А кто та девушка? -- с подозрением спросила Люська.

-- Ты.

-- Так и знала. -- Люська фыркнула.

-- Нам, наверное, пора... -- мягко и виновато предположила Маша.

-- Куда? -- испугавшись, спохватился Служкин. -- Ну, пойдемте,

например, в комнату, покажу вам чего-нибудь интересное...

-- А у вас телефон есть? -- спросила Люська, вытаращив глаза.

Они переместились в комнату, где Служкин усадил девочек на диван.

Люська сразу поставила себе на колени телефонный аппарат и, прижав плечом к

уху трубку, принялась быстро крутить диск.

-- А покажите свою жену, -- робко попросила Маша.

Служкин подумал и вытащил из шкафа увесистый семейный альбом. С ним в

руках он плюхнулся на диван рядом с Машей.

-- Алло, Ленка? -- заорала Люська. -- Знаешь, откуда я звоню?...

-- Вообще-то семейные альбомы однообразны... -- Служкин начал без

интереса листать толстые страницы. -- Невеста из сдобного теста, жених -- на

свободе псих... Регистрация, цветы, кольца, тещин иудин поцелуй, прочая

фигня... Ну, пьянка, естественно, застолье как в период застоя... Свидетели

наставляют в добродетели... Тамада над столами реет... Короче, все как надо.

А потом свадебное путешествие: молодая пара в туче дыма и пара... Тут пауза

-- бац! -- и ребенок родился. Голыш во всех видах, теща сюсюкает, молодые

родители... В общем, смотреть нечего.

-- Ну покажите свои студенческие фотографии, -- предложила Маша. --

Времен Подводно-партизанской академии.

-- Танька, ты? -- орала в это время Люська. -- А я от Виктора Сергеича

звоню!... Он ногу сломал!... С Машкой!...

Служкин достал другой альбом и начал показывать другие фотографии --

маленькие, черно-белые, мутные. Он указывал пальцем на незнакомые Маше лица

-- молодые, смеющиеся -- и рассказывал про друзей, оживляясь и улыбаясь

воспоминаниям, а Маша послушно вглядывалась в снимки, чуть нагибаясь над

альбомом и сдувая с глаз падающую челку.

-- Что-то, Виктор Сергеевич, вы со всеми своими друзьями расстались, --

наконец осторожно заметила Маша.

-- Ну да, -- подумав, согласился Служкин и закрыл альбом. -- Видишь ли,

Маша... По-моему, нужно меняться, чтобы стать человеком, и нужно быть

неизменным, чтобы оставаться им. Я вот каким был тогда, в университете,

таким и остался сейчас... А друзья... Друзья переменились -- вместе со

временем, вместе с обстоятельствами... Одни бизнесом занялись, другие --

спились. Кое-кто в столицу подался, а некоторые -- даже за океан. А я после

университета домой поехал. В Пермь, в глухую провинцию, на самый край

географии. Ведь все мы что-то ищем, и все что-то находим.

-- А вы нашли здесь, что искали?

-- Видишь ли, Маша, в чем парадокс... Находишь только тогда, когда не

знаешь, чего ищешь. А понимаешь, что нашел, чаще всего только тогда, когда

уже потерял.


Факты и выводы


Тата немного простыла и сидела дома. Служкин на кухне занимался

четырьмя делами сразу: чистил картошку, жарил рыбу, следил за Пуджиком и

принимал посильное участие в играх Таты. Пуджик задумчиво бродил по краю

раковины и делал вид, что его интересует лишь исключительно содержимое

мусорной банки, а вовсе не сковородка с минтаем. В это время в прихожей

затрещал звонок.

Ругаясь, Служкин взгромоздился на костыль, сунул Пуджика под мышку и

пошел открывать. На пороге стояла Сашенька Рунева.

-- Витя-а... -- с ужасом протянула она, увидев гипс и костыль.

-- Проходи, Сашенька, -- велел Служкин и упрыгал обратно на кухню.

Сашенька вошла в кухню и робко присела у стола.

-- А я от Будкина иду, -- виновато сказала она. -- Будкин мне и

сообщил, что ты ногу сломал, в гипсе лежишь... Как это случилось?

-- Упал, -- лаконично ответил Служкин.

-- А я думала, ты больше не хочешь видеть меня с тех пор, как узнал про

Колесникова... Не заходишь, не звонишь...

-- Он что, все еще благоуханный цветок твоего сердца?

-- Когда одиноко, очень хочется, чтобы хоть кто-нибудь рядом был... --

печально пояснила Сашенька. -- Я знаю, что он дурак... Но он всегда вокруг

вертится, говорит, что любит, зовет замуж, обещает развестись...

-- Это не причина, чтобы с ним спать.

-- Я уж и не знаю, как так получилось... Сама себе противна... И не

нужно мне его, а не могу остановиться...

-- Лучше ты его на фиг пошли, -- посоветовал Служкин.

-- У меня не выйдет, -- безнадежно призналась Сашенька. -- Я уже думала

об этом. Да Колесников и не уйдет. Он уже у меня как дома себя чувствует,

звонит и говорит, чего на ужин приготовить...

-- Н-да-а... Ловко ты Будкина кинула.

-- Не кидала я его, что ты, Витенька!... -- испугалась Саша. -- Я его,

может быть, даже сильнее люблю оттого, что сознаю, как плохо по отношению к

нему поступаю... Но разве я могла иначе? Ты же сам мне советовал завести

любовника, чтобы не мучиться.

-- Я же и виноват, -- мыкнул Служкин. -- Когда я тебе советовал,

Сашенька, дорогая, извини за откровенность, я имел в виду себя.

-- Ви-итя!... -- умоляюще произнесла Сашенька. -- Разве у нас могут

быть отношения лучше, чем сейчас? Ты мой самый дорогой друг!...

Тут в комнате раздался рев, и вскоре Тата вбежала в кухню с куклой. У

куклы из плеч торчали ноги, а вместо ног были руки.

-- Папа! Папа!... -- захлебывалась Тата. -- Это Будкин вчера сломал!...

-- О господи! -- воскликнул Служкин, взял куклу, быстро оборвал

перепутанные конечности и ввинтил их на свое место. -- На, держи, не плачь.

Будкин придет -- мы с ним то же самое сделаем.

Всхлипывая, Тата недоверчиво осмотрела куклу и, успокоенная, пошла в

комнату.

-- Кстати, -- вспомнил Служкин, -- а как ты у Будкина побывала?

-- Можно я закурю? -- спросила Сашенька, закурила и задумчиво

рассказала: -- Знаешь, Витя, как раз очень хорошо пообщались... Он меня

коньяком угощал, смеялся, даже отпускать не хотел... Но был такой момент...

Как бы это сказать... Он спросил, как у меня дела с Колесниковым, но спросил

так, будто это его мало интересует, будто у него самого есть что-то и

поважнее... Мне показалось, что на самом деле появление Колесникова в моей

жизни его очень уязвило и он теперь маскируется... Хотя однажды я видела его

с учительницей из твоей школы... Как ее?...

-- Кира, -- мрачно подсказал Служкин, чистя картофелину.

-- Вот, с Кирой видела... И он будто бы хочет в отместку показать мне,

что отношения с Кирой ему важнее, чем отношения со мной. Что он влюбился в

нее. Но я-то знаю, что он любить не умеет. Скажи мне, Витя, у Будкина с этой

Кирой что-нибудь есть?

-- Нету, -- ухмыльнулся Служкин. -- Хотя возможно, что он с ней спит.

-- Значит, он все-таки думает обо мне, раз уж так выделывается...

-- Лучше бы, Сашенька, ты вообще не размышляла об этом, если у тебя

плохо получается, -- мягко посоветовал Служкин, серпантином срезая с

картофелины шелуху.

-- Ну объясни мне тогда! -- почти с мольбой потребовала Саша.

-- Как я могу объяснить тебе, Сашенька, если ты ничего не хочешь знать?

-- вздохнул Служкин. -- Я тебе уже тысячу раз предлагал упростить ситуацию:

ты люби меня, а я буду любить тебя, и все будет хорошо.

-- Почему же я не хочу знать? -- жалобно сказала Сашенька. -- Я хочу!

Скажи мне правду -- любую, я выдержу. Что там у Будкина с Кирой?

Служкин только махнул рукой.

-- Я не могу тебе изложить факты, -- начал устало пояснять он, --

потому что ты их неверно истолкуешь. Я тебе даю сразу истолкование --

верное, потому что со стороны виднее. Но тебе его не надо. Тебе нужны факты.

Замкнутый круг, Сашенька. Ты в своей душе как в комнате без окон и дверей.

Поэтому и любовь твоя какая-то бессильная. Ты очнись. Свет не сходится

клином ни на чем.

Сашенька молчала, опустив голову.

-- Н-ну, с-скотина!... -- вдруг закричал Служкин.

Пуджик спокойно сидел в раковине умывальника над двумя рыбьими

хвостами, как победитель над поверженными вражескими штандартами. Толстый,

сытый, немигающий, он очень напоминал полярную сову.


"В том гробу твоя невеста..."


Надя и Будкин ушли кататься на лыжах, а Служкин пек блины. Большие

блины у него рвались и комкались, и он пек маленькие блинчики, которые

называл "пятаками". Уже целая гора томных "пятаков" лежала в большой

тарелке. По кухне плавал вкусный синий чад. Тата сидела на полу и напяливала

туфельки нереально красивой кукле Барби, которая растопырила на табуретке

ноги, как ножницы. Из подъезда донесся стук лыж по перилам, и в дверь

протрезвонили.

-- Надя! -- закричала Тата, вскочила и бросилась в прихожую.

Первым в квартиру вбежал Пуджик. Потом с лыжами вошла Надя -- румяная и

счастливая, а потом Будкин с бутылкой вина в кармане пуховика.

-- Ну да, на лыжах они катались, -- с сомнением сказал Служкин Будкину.

-- До ларька и обратно.

-- У тебя блины сгорят, -- напомнила Надя.

Пока Надя и Будкин переодевались и связывали лыжи, Служкин допек

"пятаки" и вылил на сковородку остатки теста из кастрюли. Получилось нечто

вроде Австралии с Большим Барьерным рифом в придачу.

Яркий до изумления закат горел над Речниками. В синей дымке от блинов

свет его приобретал апельсиновый оттенок. На столе в блюде, закатив глаза,

лежали потные, сомлевшие, янтарные "пятаки". В сковородке щедро лучилось

расплавленное масло. Варенье в вазочке от невообразимой сладости стало аж

лиловым. Чай приобрел густо-багровый, сиропный цвет. Даже пышная сметана

стеснительно порозовела. Все расселись вокруг стола. Будкин, причмокивая,

сразу схватил один "пятак", положил его на широкий, как лопата, язык и убрал

в рот, как в печь. Хмыкнув, он оценивающе пошевелил пальцем груду блинчиков.

-- Чего таких мелких напек? -- спросил он.

-- Поварешку лень стало мыть. Пипеткой воспользовался.

-- Не лазь руками, -- пресекла Будкина Надя, накладывая блинчики в

блюдечко Тате. -- Еще не известно, где ты ими ковырялся...

Пуджик, дожидаясь подачки, истомился бродить между ножек стола и

табуреток, словно в лесу, прыгнул Наде на колени и сразу сунул усы в ее

тарелку с "пятаками".

Надя стукнула его по лбу:

-- Брысь! Я тебе перед уходом полкило куриных шей скормила!

-- Куриные шеи? -- задумчиво переспросил Служкин. -- У нас в школе в

столовке всегда суп с куриными шеями. Я диву даюсь, откуда столько шей

берется? То ли курицы как жирафы, то ли многоголовые, как Горыныч... А

может, нас там змеями кормят?... Пуджик-то что, вместе с вами на лыжах

ходил?

-- Нет, он перед подъездом откуда-то из сугроба вылез.

-- Не из сугроба, а из окна подвала, -- поправил Надю Будкин.

-- В подвале мог бы и мышей нажраться, -- заметил Служкин. -- Я слышал,

он осенью с черным котом из третьего подъезда пластался?

-- Было дело, -- авторитетно подтвердил Будкин.

-- То-то я заметил, что год назад все молодые коты черные были, а

теперь серые пошли... Твой грех, Пуджик? Ты теперь в нашем подвале самый

крутой?... Видел я позавчера из окна, как он со своими мужиками в подвал

дома напротив ходил. Бились, наверное, с местными. -- Служкин ногой повалил

Пуджика на пол и повозил его по линолеуму туда-сюда.

-- Надя, смотри, Пуджик умер!... -- испугалась Тата.

-- Не, теплый. -- Служкин снова потрогал его ногой.

-- Он теплый от солнца, -- печально сказал Будкин.

-- На, ешь, -- смилостивилась Надя и кинула Пуджику "пятак".

Пуджик мгновенно ожил и бросился к подачке.

-- Кстати, -- вдруг хехекнул Будкин. -- Опять чуть не забыл... Летом

еще хотел подарить, да засунул в белье и найти не мог, только вчера

выкопал... -- Он встал, ушел в прихожую и вытащил из кармана пуховика

кулечек. Из кулечка он вынул красную детскую панамку и протянул Тате. -- На,

мелкая, носи. Я ее в Астрахани на аттракционе выиграл, а куда она мне?

-- Примерь-ка, Тата, -- попросила Надя.

Тата серьезно взяла панамку, расправила, осмотрела, слезла с табуретки

и стала просовывать ноги в две большие дырки для косичек.

-- Это же панама! -- ахнула Надя. -- Она на голову надевается!...

Тата еще раз придирчиво осмотрела панаму и солидно возразила:

-- Нормальные красные трусы!

Служкин, Будкин и Надя покатились от хохота.

-- Слышь, Будкин, -- вытирая с губ сметану, сказал Служкин, -- я

вспомнил историю про трусы, как ты Колесникова хотел расстрелять...

Будкин блаженно захехекал.

-- Что, по-настоящему? -- удивилась Надя.

-- Еще как по-настоящему, -- заверил Служкин. -- Могу рассказать эту

историю, только она длинная как собака.

-- Валяй, -- велел Будкин, а Надя хмыкнула.

-- Было это лет триста назад, -- начал Служкин. -- Родители наши

отправились загорать на юг, а нас с Будкиным забубенили в пионерский лагерь.

В общем, они каждый год так поступали, и мы с Будкиным уже привыкли

просыпаться июльским утром под звуки горна и по уши в зубной пасте. Мне

тогда треснуло двенадцать лет, а Будкину, соответственно, одиннадцать. Мы

были в одном отряде "Чайка", Колесникову же исполнилось четырнадцать, и он

угодил в самый старший отряд "Буревестник". И еще надо добавить, что в те

далекие годы Будкин не был таким разжиревшим и самодовольным мастодонтом,

как сейчас, а наоборот -- мелким, щуплым тушканчиком с большими и грустными

глазами и весь в кудрях. Еще он был очень тихим, застенчивым и задумчивым, а

вовсе не шумным, наглым и тупым.

Вожатой в нашем отряде "Чайка" была студентка пединститута по имени

Мария Николаевна. Девица лет двадцати с комсомольско-панельными

склонностями, как я сейчас понимаю. Ну, то есть турпоходы, стройотряды,

багульник на сопках и рельсы в тайге, костры там всякие, пора-по-бабам на

гитаре, и все для того, чтобы где-нибудь за буреломом ее прищемил потный

турист в болотниках или грязный геолог со скальным молотком. И дружила наша

Марья с физруком, престарелым козлом, который в придачу к этому работал

также сторожем, конюхом, электриком и вообще всем на свете. Вот в Марью-то

Будкин и влюбился.

Он сразу стал членом трех тысяч идиотских кружков, ходил на все

заседания совета отряда и совета дружины, малевал убогие стенгазеты и после