Geum.ru

С мест, скандалили, увлекаемые на расправу. Ваши билеты, сказал контролер, останавливаясь напротив отсека

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   28

Но самым загадочным было бесшумное движение, охватившее мир. Грузно и

устало погружалось солнце. Удлиняясь, зловеще ползли тени, ощупывая перед

собой дорогу и змеино ныряя в складки лощин. Сверху катился прилив мрака,

отмывая все новые и новые огни. Багровый дым, клубясь, устремился вслед за

солнцем мимо насыпи, и казалось, что вагончик тоже поехал куда-то под уклон

земного шара, увозя Служкина, склонившегося над огнем.

Отцы вернулись из звездной темноты с огромными охапками досок,

выломанных из заборов брошенного поселка. Костер живо разгорелся, и отцы

расселись вокруг. Их лица, непривычно освещенные снизу, сделались похожими.

Быстро закипел чай и оживилась каша. Она родилась из горсти сухой гречки,

как Афродита из пены. Под крышкой котла она возилась, устраиваясь поудобнее,

и все охала, жаловалась, что-то бурчала себе под нос -- она была женщина

нервная и впечатлительная.

-- Да-а, Виктор Сергеевич, -- протянул Чебыкин, облизывая ложку. -- У

нас такого Нового года еще не было...

-- Так Новый год встречать в сто раз лучше, чем дома, -- заметил

Овечкин. -- Наши-то, наверное, только-только от родителей смылись, сейчас

нажрутся где-нибудь в подъезде, да и весь праздник.

-- Вы Новый год каждый раз так встречаете?

-- Нет, в первый раз, -- ответил Служкин.

-- Что? Вы здесь в первый раз?! -- поразился Тютин.

-- В Новый год впервые. А просто так я здесь сто раз бывал.

-- Здесь зыко, -- согласился Чебыкин. -- И я бы сюда хоть каждую неделю

ходил.

-- Я очень люблю ходить на Шихан, -- признался Служкин. -- И не ради

пещеры, а просто так, ради всего этого... -- Служкин неопределенно махнул

рукой. -- В девятом классе я даже стих про это сочинил...

-- Прочитайте, -- тут же предложили отцы.

-- Так ведь это лирический стих, не "Поляки"...

-- Ну и что. Нам по фиг.

-- Как хотите, -- сказал Служкин.

Снежная, таежная станция Валежная.

Тихо-неприметная, сонно-предрассветная.

Небеса зеркальные, а леса хрустальные.

Из снегов серебряных

Подымалось медленно

От мороза красное

Солнце над тайгой.

Снегопады белые,

Что же вы наделали?

Мне бродить до полночи

В тишине такой.

Над землею снежною темнота безбрежная.

Тонкий месяц светится, а над ним Медведица.

Синевой охвачена, ветром разлохмачена.

Станция Валежная,

Ты судьба дорожная:

Приезжаешь -- радуйся,

Уезжаешь -- плачь.

Скоро поезд тронется,

Взмоет ветра конница,

И над косогорами

Понесется вскачь.

Отцы слушали непривычно серьезные.

-- А вы, оказывается, Виктор Сергеевич, талант, -- уважительно сообщил

Чебыкин.

-- Бог с тобой, -- отрекся Служкин. -- В этом стихе нет ничего

особенного. Хороший посредственный стих. Я люблю его, потому что он простой

и искренний. А хорошие стихи может писать любой человек, знающий русский

язык. Нет, отцы, я не талант. Просто я -- творческая личность.

-- Наверное, поэтому вы и ходите в походы, -- сделал вывод Бармин.

-- Эх, блин, так в поход захотелось... -- вздохнул Чебыкин. -- Виктор

Сергеевич, вы уже придумали, куда мы пойдем?

-- Отстаньте от меня, еще сто лет до весны. Сами еще миллион раз

передумаете, а меня уже всего затеребили...

-- Нет, я не передумаю, -- пообещал Тютин.

-- А про тебя, Тютин, может быть, я сам передумаю. Уж больно ты ныть

горазд.

-- Я не ною! -- воскликнул Тютин. -- Я просто человек такой! Тоже

творческий! Ну и предусмотрительный!

-- И все-таки, Виктор Сергеевич, -- не отставал Чебыкин, -- куда?

-- Есть хорошая речка, -- сдавшись, рассказал Служкин. -- Называется

Ледяная. Первая категория сложности с одним порогом четвертой категории. Вот

на Ледяную и пойдем.

Дощатые стены вагончика, озаренные качающимся костром, создавали

ощущение уюта и защищенности. Только в углах, колеблясь, дрожала паутина

мрака. Служкин поглядел на часы, включил приемник и сдвинул шкалу настройки,

чтобы ни одна станция мира не отвлекла отцов от его речи.

-- Отцы, -- сказал Служкин. -- До Нового года остается полчаса.

Прошедший год был разный -- хороший и плохой, тяжелый и легкий. Давайте в

оставшееся время помолчим и вспомним то, чего потом не будем уже вспоминать,

чтобы войти в будущее без лишнего багажа.

Отцы замолчали, задумчиво глядя в огонь. Молчал и Служкин. Стояла

новогодняя ночь с открытыми, всепонимающими глазами -- сфинкс среди северных

снегов. Это было время негатива, когда белая земля светлее, чище и больше

черного неба. Приемник свистел, шипел, булькал, словно торопился сказать

людям что-то важное, нужное. Земля летела сквозь таинственные радиопояса

вселенной, и холод мироздания лизал ее круглые бока. Тонкие копья вечной

тишины хрустальными остриями глядели в далекое, узорчато заиндевевшее небо.

Искры бежали по невидимым дугам меридианов над головой, а из-за горизонта

тянулся неслышный звон качающихся полюсов. Дым от костра сливался с Млечным

Путем, и казалось, что костер дымит звездами.

-- Время, -- сказал Служкин и снова шевельнул шкалу настройки.

Гулкая тишина в динамике замаялась, заныла, и вдруг как камень в омут

ахнул первый удар колокола. Следом за ним перезвоном рассыпались другие

колокола, словно по ступенькам, подскакивая, покатилось ведро. Вслед за

последним звуком жуткое молчание стянуло нервы в узел, и вот, каясь,

чугунным лбом в ледяную плиту врезался главный колокол и начал бить поклоны

так, что шевельнулись волосы, и каждому стало больно его нечеловеческой

мукой. Служкин встал, и отцы поднялись на ноги. Губы подрагивали, отсчитывая

удары.

Дюжина.

-- С Новым годом, -- сказал Служкин.

-- С новым счастьем, -- нестройно отозвались отцы, сдвигая кружки.

И бряканье этих кружек было трогательным провинциальным отголоском

державного грома кремлевских курантов.


Фотография с ошибкой


Служкин зашел за Татой в садик, но ее уже забрала Надя. В раздевалке

среди прочих мам и детей Лена Анфимова одевала Андрюшу.

-- С наступившим, Лен, -- сказал Служкин. -- Привет, Андрюха.

По инерции он заглянул в шкафчик Таты и увидел на верхней полочке

завернутый в газету пакет. Видимо, его забыла Надя. Служкин взял его и

развернул. В пакете лежали три цветных фотографии с новогоднего утренника.

Тата стояла под елкой с большим медведем в руках. Елка была украшена

разнокалиберными шарами и большими звездами из фольги, но без гирлянд,

мишуры, дождика -- казенная, неживая, зря погубленная елка. Медведя Служкин

видел и раньше. Медведь сидел в группе на верхушке стеллажа. Играть с ним не

разрешалось, с ним можно было только фотографироваться. Тата неловко

прижимала к себе медведя, словно бы отпрянувшего от нее, и испуганно глядела

в объектив. На ней было надето незнакомое, мешковатое платье Снежинки,

которое совершенно не смотрелось с красными туфельками и бантом.

Служкин долго рассматривал фотографию, потом подошел к Андрюше и

присел. Лена в это время натягивала Андрюше валенок.

-- Андрюха, а чье это платье на Татке? -- спросил Служкин.

-- Это Машки Шветловой.

-- А почему Тате надели это платье?

-- Вошпитательница шкажала, што у нее коштом плохой.

Служкин вышел на крыльцо садика и закурил. Был вечер. Небо за домами

смущенно розовело, и в нем висела зеленоватая, как незрелое яблоко, луна.

Детские домики, горки и веранды на площадках среди высоких сугробов казались

уютным, заповедным городом гномов. Вдали в сизой мгле сочно багровел рубин

светофора.

Сзади на крыльцо вышли Андрюша и Лена, волочившая санки.

-- Ты что, Витя, расстроился? -- заметила Лена, вынула из кармана его

пуховика фотографии и посмотрела снова. -- Платье, конечно. Плохо сидит --

велико... -- словно оправдываясь, сказала Лена.

Служкин пожал плечами и неохотно пояснил:

-- Тата в красном костюме хотела быть на утреннике, а не в платье.

-- Ну это же мелочь -- костюмчик... -- примирительно сказала Лена.

-- Мелочь, -- согласился Служкин. -- Но именно мелочи глубже всего

задевают. Так вроде уже со всех сторон корой зарос, и вдруг -- бац... По

такой мелочи и чувствуешь, что ребенок твой -- это как душа без оболочки.

Просто, Лен, ошпаривает понимание того, как дети беззащитны и в то же время

-- такая несправедливость! -- уже отдельные от нас существа...

-- Они с самого начала от нас отдельные, -- грустно улыбнулась Лена. --

Андрюша, садись в санки... Если бы ты, Витя, сам родил да возился с

ребенком, убирал, кормил, пеленки стирал, то не расстраивался бы так по

мелочам, проще относился.

-- Я возился, стирал, -- вяло ответил Служкин.

-- Все-таки красный костюмчик -- не для Нового года. -- Лена мягко

коснулась руки Служкина. -- Надо было, Витя, надеть ей белое платье. Мало ли

чего ей хотелось. Балуешь ты ее.

-- Да я не балую... У меня ощущение страшной вины перед ней...

-- Какой вины, ты чего?

-- Ну как какой?... Папаша я никудышный, семьи толком нет... Если Тата

сейчас семейной любви не увидит, она в будущем себе всю судьбу покривит. А

все мои отношения с Надей только и держатся на том, что у нас дочь. Вырастет

Тата и поймет, что из-за нее у родителей жизнь не в ту сторону пошла, -- и

каково ей будет жить с этой виной, в которой она-то и не виновата? Каково ей

будет, если она поймет, что родилась нежданная, нежеланная, по залету, по

нашей ошибке? Что она о нас думать будет и о себе самой?... Извини, Лен, что

я тебе все это говорю. Ты ведь поймешь меня, да? Ведь день твоей свадьбы и

день рождения Андрюши нетрудно сопоставить...

Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, в

валенки, на руках -- расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстого

капора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но все

равно оставалось живым -- тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюша

возился в санках, усаживаясь поудобнее.

-- А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? -- негромко вдруг

спросила Лена.

Служкин помолчал.

-- Этот вопрос нельзя задавать, -- сказал он. -- И думать об этом тоже

нельзя. Желать начать все сначала -- это желать исчезновения нашим детям.

-- Ну... не детям... хотя бы ошибки исправить...

-- Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство,

-- сказал Служкин. -- Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность.

Что значит "исправить свои ошибки"? Изжить в себе веру в людей?... Самые

большие наши ошибки -- это самые большие наши победы.

-- Ты всегда думал в таких широких масштабах... -- усмехнулась Лена.

-- Наоборот, -- возразил Служкин. -- Я думаю в самом узком масштабе --

только человек. Я, Лена, стараюсь думать лишь о том, что рядом, -- как

получается, конечно.

-- Наверное, ты прав, -- кивнула Лена. -- Я тоже чувствую, что это

плохо -- когда желаешь вернуться обратно... И все равно иногда очень хочется

начать все сначала.


"Эти глаза не против"


С утра отключили воду -- всю: значит, надо было идти на ключик.

Неумытый и раздраженный, Служкин напялил пуховик и ботинки и потопал в

подвал, в кладовку. Канистру он нашел сразу, а в поисках крышки от нее

пришлось перевернуть весь хлам -- мешки со старыми игрушками, связки

макулатуры, узлы тряпья, обрезки досок и фанеры, обломки лыж, какие-то

чайники, коробки, пыльные бутылки, хоккейные каски, велосипедные рамы,

рваные раскладушки и вообще невесть для чего хранящиеся вещи вроде половинки

корпуса от стиральной машины или упаковки минерального удобрения.

Пока Служкин рылся, хлопнула дверь подвала, чьи-то плечи шаркнули по

стене, и в дверях кладовки появился багровый от натуги Будкин, приволокший

два пластмассовых ящика с банками.

-- Здорово, Витус, -- пропыхтел он. -- За водой собрался?...

-- За дерьмом, -- мрачно ответил Служкин и сел в санки покурить.

Будкин опустил ящики на верстак и захехекал.

-- Слушай, а можно я их у тебя поставлю? -- спросил он.

-- Ставь, -- безразлично кивнул Служкин. -- А с чем они?

-- С дерьмом, -- сказал Будкин и сел на канистру.

Служкин достал из ящика длинную банку и повертел перед глазами.

-- Слива в крепленом вине, -- прочел он. -- Попробуем?

-- Это же на продажу... -- замялся Будкин.

-- Продашь, деньги выручишь -- все равно пропьешь.

Будкин грустно хехекнул, подумал, взял с верстака стамеску и пробил в

банке две дырки. Банку он протянул Служкину, а себе достал вторую и открыл

подобным же образом. Они начали пробовать.

-- Чего давно в гости не заходил? -- спросил Служкин.

-- Дела, -- неопределенно ответил Будкин и закурил.

-- Брехать -- не кувалдой махать... Из-за Нади?

-- Н-ну... -- сознался Будкин. -- Достала она меня.

-- Мне-то чего врешь? -- Служкин приложился к банке. -- Я-то вижу.

-- Чего ты видишь?

-- Что влюбилась она в тебя.

Будкин ничего не говорил, яростно дымя сигаретой.

-- Ну, продолжай, -- подтолкнул его Служкин.

Будкин зажег вторую сигарету от первой, хехекнул, помолчал и неожиданно

кратко и твердо сказал:

-- Да.

-- И что, крепко? -- усмехнулся Служкин.

-- Крепко, -- кивнул Будкин. -- Ты же знаешь, Витус, со мной такого

никогда не бывало, а вдруг случилось... Ну, я и решил держаться подальше. А

что делать-то? Посоветуй. Ты же здесь командир.

-- Командир пропил мундир... Кому советовать-то? Тебе? Так в этих делах

я перед тобой просто щенок. Вам самим решать надо, а не играть в Штирлица с

Мюллером, как детям малым.

-- Ну тогда, блин, держи ее на цепи! -- рявкнул Будкин. -- А за себя я

ручаюсь!

-- Я не умею! -- Служкин развел руками с банкой и сигаретой.

-- Что же ты, презентуешь мне ее? -- растерялся Будкин.

-- Она мне не принадлежит. Я ее свободы не умаляю.

Будкин допил банку, повертел в руках и бросил в ведро.

-- Нет, я так не могу, -- подвел он итог. -- Друг все-таки...

-- Вот как! -- крякнул Служкин и тоже допил банку. -- Ехали-ехали, да

никуда не приехали. Ты для себя реши, а за меня не боись. Я-то ничего не

теряю, у меня нет ничего. А Наде я счастья желаю, я перед ней виноват. Если

уж ей такое счастье выпадает -- пусть будет такое.

-- Как-то дико все это, Витус... -- Будкин обеими руками стал скрести

голову. -- Душа разрывается... Да и не верю я тебе...

-- Ну, хочешь, пойдем к тебе, я позвоню Наде и скажу, что ты ее любишь?

-- предложил Служкин. -- Тогда ты поверишь, что я зла не держу? Сидишь тут

мрачнее навозной кучи...

-- Пойдем, -- убито согласился Будкин.

Они заперли подвал и пошли к Будкину. Не разуваясь, ввалились в

комнату. Будкин набрал номер и протянул Служкину трубку.

-- Алло? -- произнесла Надя.

-- Надя, это я, -- сказал Служкин. -- Мы тут с Будкиным хорошо

поговорили, и я должен тебе сказать, что он тебя любит.

-- Вы что, пьяные? -- яростно спросила Надя.

-- А что, тебя любить только спьяну можно?

-- Передай ему, что он козел! -- крикнула Надя и бросила трубку.

Будкин стоял и глядел на Служкина собачьими глазами.

-- Она дала понять, что очень рада, -- пояснил Служкин, опуская трубку

на рычаг. Он ненадолго застыл, глядя куда-то в пустоту. -- Старая я толстая

сводня, -- сказал он. -- Виктор Сергеевич Случкин... Пойдем обратно в

подвал, вмажем еще по банке, а потом на ключик слетаем -- тебе ведь тоже

водой запастись надо?

Через час, красные, расхристанные, они вывалились из подвала, волоча за

собой по ступенькам санки. В санках громоздились две канистры -- толстая

пластиковая Служкина и тощая алюминиевая Будкина. Канистры чем-то напоминали

опальных боярыню Морозову и протопопа Аввакума. У дверей подъезда, расстелив

по снегу пушистый хвост, сидел Пуджик и смотрел на Служкина спокойными, как

копейки, желтыми глазами. Пока Будкин, прикрывшись воротником, закуривал,

Служкин, почти встав на четвереньки, гладил кота и бормотал:

-- Не трусь, солдат ребенка не обидит...

Взявшись под локоть, как супружеская пара, Служкин и Будкин твердо

двинулись вперед, а сзади санки оставляли извилистый след на заметенном

тротуаре.

-- Споем? -- предложил Будкин, когда они проходили мимо школы.

-- Какое петь! Я же, блин, на хрен, педагог! -- осадил его Служкин.

На позвоночнике скелета теплицы сидели Чебыкин и Градусов.

-- Виктор Сергеич! Здрасте! -- заорал Чебыкин.

-- Здрасте... -- Служкин вяло махнул рукой.

-- Вы куда пошли?

-- В публичный дом, -- ляпнул Служкин.

Чебыкин и Градусов превратились в изваяния наподобие химер собора

Парижской Богоматери, а потом восхищенно заржали.

-- Географ глобус пропил! -- ликующе завопил Градусов.

-- Это Градусов, знакомься, -- сказал Служкин Будкину.

-- Пойдем ему в торец дадим, -- предложил Будкин.

-- Да фиг с ним...

Будкин все равно оглянулся и зорко всмотрелся в Градусова.

-- Вот ты какой, северный олень... -- пробормотал он.

Они пересекли Новые Речники, пересекли Старые Речники и выбрались на

крутой берег затона.

-- Эти глаза напро-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Будкин.

-- Эти глаза не про-о-отив!... -- самозабвенно пел пьяный Служкин.

По тропинке, ведущей к ключику, в обе стороны двигались многочисленные

фигурки с санками и бидонами.

-- Блин, неохота в очередюге дрогнуть на таком ветродуе!... -- поежился

Служкин. -- Давай лучше в санках с горы покатаемся?

Будкин посмотрел вниз, себе под ноги, и хехекнул. Они выбросили

канистры в сугроб и вдвоем взгромоздились на санки, еле уместившись.

Отталкиваясь руками, они, как паук, подползли к обрыву, качнулись и канули

вниз. Свистнул ветер, сдвинув шапки на затылок. На убитом склоне санки вмиг

развили сверхзвуковую скорость. Корявая береза, росшая посреди склона,

неуверенно шагнула вправо, влево и остановилась прямо на пути, широко

расставив ноги и растопырив тысячу кривых рук.

-- Катапультируемся! -- взвыл Будкин.

Они разом повалились набок, покатились кубарем и вопящим комом

шлепнулись об ствол. Служкин сипло захохотал.

-- Это был первый выход в космос человека без скафандра! -- сказал он

Будкину, который еле отклеился от его спины и медленно пополз наверх, к

желтому небу. Он охал и потирал поясницу.

-- Ну что, повторим? -- бодро спросил Служкин Будкина, когда и сам

поднялся на обрыв.

Будкин сидел в сугробе, держал в зубах перчатку и пальцем протирал часы

на запястье.

-- Не-е... -- помотал он головой. -- Мне хватит...

-- Да ла-адно! -- Служкин сзади подхватил его под мышки и почти силком

воткнул обратно в санки. Деловито плюхнувшись ему на колени, Служкин

дернулся всем телом, и санки скользнули под уклон.

Они промчались по крутояру так, что береза, промелькнув мимо, только

рявкнула. Масса санок отлилась в такую инерцию, что они с разгона вылетели

на камский лед и врылись носом. Тесно сцепившихся Будкина и Служкина единым

телом унесло вперед на задах, они прорыли широкую борозду и остановились,

увязнув по грудь в снегу.

Они взбирались обратно наверх, ногтями отцарапывая со штанов ледяную

корку.

-- Ну давай еще разик поглиссируем... -- ныл Служкин. -- Ну

последний... Бог троицу любит...

-- Глиссируй один, -- сердито отрезал Будкин.

Вздохнув, Служкин натянул шапку поглубже, оседлал санки один и кинулся

вниз. Его траектория вильнула из стороны в сторону, выпрямилась и нацелилась

в березу.

-- Виту-у-ус!... -- истошно завопил Будкин.