Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том 1

Вид материала

Документы

Содержание К оглавлению Свидетельство природы против атеистов К оглавлению

Подобный материал:

• Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том , 8259.23kb.
• Монадология, 209.43kb.
• Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том, 12182.14kb.
• Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
• Готфрид Вильгельм Лейбниц, 94.22kb.
• Лейбниц Готфрид Вильгельм (Leibniz Gottfried Wilhelm) немецкий ученый (философ, математик,, 271.47kb.
• Лейбниц (Leibniz) Готфрид Вильгельм (1646-1716), немецкий философ, математик, физик,, 201.35kb.
• Установочная лекция вткс, 212.41kb.
• Георг Фридрих Риман Готфрид Вильгельм Лейбниц литература, 208.32kb.
• Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.

См. Герхардт V 166, 181

 

К оглавлению

==70


Но такого рода выбор отнюдь не следуег понимать как проявление некой ничем не детерминированной его воли. Напротив. Лейбниц систематически подчеркивает детерминированность всех без исключения человеческих действий. Нередко читатель встретится в его произведениях с доволь но подробными характеристиками психологического детерминизма, в котором сложно переплетается взаимодействие внешних обстоятельств и в особенности внутрен них восприятии и мыслей, многообразно связанных друг с другом. Однако никакой детерминизм, если он не исключает случайности, не может лишить человека возможности выбора и в меру этого свободы его действий. Лейбниц противопоставляет ее. собственно, не необходимости, а принуждению в его бесконечно многообразных формах.

Свободная деятельность человека — это его деятельность в качестве сугубо духовного существа. Здесь можно подметить отличие идеалиста Лейбница от материалиста Гоббса. Опровергая понятие свободы воли, последний стремился к полной натурализации понятия свободы. Он писал, например, что вода, вытекая из разбитого сосуда. освобождается. Лейбниц же считал, что спонтанность чисто физических действий (например, мяча. движущегося по гладкой поверхности) не дает еще основания считать его свободным. В «Новых опытах» автор ссылается на мнение Аристотеля, считавшего, что свободные действия «не просто те, которые спонтанны, но вдобавок еще обдуманны» ⁷¹. В том же контексте Лейбниц утверждает даже, что «необходимость имеет место повсюду, где совершенно не участвует мысль» ⁷². Но мыслью, под которой следует понимать высшие разумные проявления, наделены только самые высокие энтелехии.

Возвращаясь здесь опять к монадологии, напомним. что все монады в принципе развивают самопроизвольную деятельность, несмотря на всю их «запрограммированность» верховным божественным существом. Но только У духов как высших монад эта самопроизвольность становится свободой. Она проявляется в результате присущей духам способности обладать не только перцепциями, но и апперцепциями, в силу чего дух и способен стать субъектом. Сама целесообразность, объективно присущая

Герхардт V 161 Герхардт V 163

 

==71


любой монаде, достигает в деятельности духа своей наибольшей силы и, можно сказать, эффективности. Но и в сфере духа достижение свободы не следует мыслить как «екии автоматический процесс.

Власть психолошческого детерминизма, в особенности зависимость любой человеческой деятельности от желаний и страстей, очень велика. Ее полное преодоление, достижение стопроцентной свободы во всех проявлениях этой деятельности невозможно и для самого могучего человеческого духа. «Только Бог вполне свободен, а сотворенные духи свободны лишь постольку, поскольку они поднимаются над страстями» ⁷³. Преодолевая бесчисленные случайности страстей, производя определенный выбор в этом многообразии, разум и может развивать относительно — по сравнению с божественной деятельностью — свободную деятельность.

Другой аспект лейбницевского учения о свободе — умеряющая роль разума по отношению к страстям. Впрочем, более основательно еще до Лейбница этот важнейший аспект свободы был разработан Спинозой. Но и немецкий философ всегда подчеркивал неразрывность разума и свободы в этом аспекте, утверждая даже, что «разумение без свободы было бы бесполезно, а свобода без разумения не имела бы никакого значения» ⁷⁴. Последнее же состоит в том, что «к счастью нас ведут разум и воля, чувство же и влечение ведут нас только к удовольствию» ⁷⁵. Как итог этого аспекта свободы можно рассматривать положение автора «Новых опытов...» о том, что «детерминироваться разумом к лучшему — это и значит быть наиболее свободным» ⁷⁶.

Рассмотренное содержание лейбницевского учения о свободе сообщает и новый аспект понятию моральной необходимости. Теперь она оказывается тесно связанной с деятельностью, направленной на достижение свободы.

Важнейшее содержание такой деятельности — мотиви-рованностъ человеческих поступков. Лейбниц систематически подчеркивает, что не может быть немотивированной воли. Мотивы и образуют ту моральную необходимость, без и вне которой невозможна сама свобода. При этом «мотивы охватывают все условия, которые могут опреде-

Герхардт V 160-161. Герхардт V 193 Герхардт V 180 Герхардт V 184.

 

==72


лять сознание в его свободном выборе», как разумные основания, так и предшествующие им склонности. Из них и складывается сложность мотивов, которые «действуют на сознание не так. как тяжести на весы. Скорее само сознание действует в силу мотивов, предрасполагающих его к действованию».

Целесообразная деятельность человеческого духа, невозможная без объективности случайности, проявляется при этом в выборе именно того мотива и того поступка, который необходим в данных обстоятельствах и для данной личности. Отсюда   сугубая индивидуальность акта свободы. «Всякий поступок является индивидуальным, а не общим, оторванным от обстоятельств частного случая; он, таким образом, нуждается в совершенно определенных путях, чтобы вообще осуществиться» ⁷⁷. Выбор мотивов, выявляющий сугубую индивидуальность выбирающего и выражающий его свободу, пожалуй, больше, чем любой другой частный случай, определяется законом достаточного основания. Тем самым моральная необходимость в данном контексте основывается прежде всего на этом законе.

Лейбниц неоднократно подчеркивал и загадочность феномена свободы как сугубо индивидуального явления. Во введении к «Теодицее» он писал о «двух лабиринтах», в которых блуждает человеческий ум. Первый из них связан с проблемой свободы и необходимости, в особенности же с вопросом о происхождении зла. Второй же выражает проблему непрерывности, континуума. И если последняя проблема, рассмотренная нами выше, заставляет биться над ней только философов, то первая запутывает едва ли не весь человеческий род. Как в названном введении, так и в отрывке «О свободе», помещаемом в данном томе. Лейбниц подчеркнул неразрывную связь обоих этих «лабиринтов» с идеей бесконечности (разумеется, актуальной бесконечности — infinitas). «... Надлежит знать,— подчеркнул в этой связи мистифицирующую функцию данной идеи Лейбниц,— что все творения несут на себе некий отпечаток божественной бесконечности и что он является источником многих удивительных вещей, приводящих в изумление человеческий ум» ⁷⁸.

Наст. том, с. 470. Герхардт VII 392.

Наст. том, с. 314. Nouvellcs lettres et opuscules uiedits de       Leibniz. Publiech par A. Foucher de Careil Paris, 1857, p. 180.

 

==73


Целесообразность и свобода определяют духовно-моральный характер человеческой деятельности. С другой стороны, тела подчиняются механическим законам действующих причин. Иногда случается, что человеческое действие в соответствии с конечными причинами согласуется и с бессознательными действиями, производимыми механически действующими причинами. Но случающееся таким образом не случайно. Здесь Лейбниц снова вспоминает о боге, о предустановленной гармонии, происшедшей от него. Только в понятии бога полностью совпадают царство природы, в котором преобладают действующие причины, и царство свободы духов, основанное на конечных причинах. Понятию бога здесь приписан еще один признак, абсолютизирующий морально волевые свойства человеческого духа.

Несмотря на безграничность воли в составе божественной сущности, бог не действует наобум, подобно множеству, если не подавляющему большинству, людей. «Творец мира свободен, хотя он все делает по определяющим его основаниям» ⁷⁹. Его привилегия в том, чтобы производить «изменения или создания согласно началу наилучшего» ⁸⁰.

Это решающее в данном контексте свойство бесконечного божественного существа «проясняет» и тайну человеческой свободы. На страницах произведений Лейбница читатель встретится со старинной идеей тождества микрокосма, т. е. человека, и макрокосма, т. е. того огромного мира. в котором он живет. Эта идея родилась в ранней древнегреческой философии в сущности как материалистическая идея, фиксировавшая тогда зависимость человека с его сознанием от неподвластной ему природы. Но та же идея в условиях углубления личностного самосознания человека, с одной стороны, и отсутствия значительного прогресса в познании и покорении природы в течение всей античности — с другой, получила (например, у Платона) и идеалистическое переосмысление, при котором природа виделась как огромное увеличение свойств микрокосма (такое переосмысление во многом продолжало антропо-социоморфическую аналогию мифологического мышления). В религиозно-монотеистической философии средневековья представление о микро-

⁷⁹ Герхардт VII 304.

⁸⁰ Герхардт \ I 615.

 

==74


косме в его соотношении с макрокосмом было усложнено идеей максимального, абсолютно бесконечного божественного бытия, превосходящего не только наш земной и солнечный мир. но и всю вселенную, реальный и мыслимый универсум. Идея эта, отражавшая огромное углубление человеческого самосознания, продолжала играть большую роль и в философии XVII в., в частности у Лейбница. В указанном выше месте одного из его писем к Ремону Лейбниц подчеркнул, что если каждая обычная субстанция-монада представляет собой образ универсума, то человеческий дух сверх того есть и образ сверхсущего бога. Отсюда и возможность свободы для конечного духа, способного — увы. таинственным образом   приобщиться к сфере наивысшей свободы и стать полноправным гражданином «божьего государства», как пишет иногда философ, используя одну из наиболее влиятельных идей Августина (в которую последний вкладывал иное содержание).

Однако в отличие от виднейшего отца христианской церкви Лейбниц использует деистический образ бога как заботливого и доброго монарха, отечески опекающего своих подданных — «духов». Здесь проявляется еще одна грань божественного существа, которая выражает лейбни-цевское истолкование как природного, так и человеческого мира. Действовать «согласно началу наилучшего» значит вести природу и общество ко все большему совершенству. Знаменитый оптимизм Лейбница можно считать завершением его философской системы.

Предустановленная гармония применительно к человеку и его социальной жизни выступает у Лейбница как теодицея (сам этот термин создан Лейбницем), т. е. богооправдание. Это была исконная проблема христианской теологии, начало которой было положено Августином (впрочем, использовавшим здесь идею платонизма и стоицизма). Суть теодицеи сводилась к тому, чтобы снять с бога ответственность за многообразное зло, переполняющее человеческий мир.

Позиция Лейбница в этом вопросе во многом определяется охарактеризованными выше собственными идеями немецкого философа о боге как верховном организаторе природы и добром монархе, который ведет «духи» ко все большему совершенству. Как сверхъестественное чудо оказывается видимостью по мере того, как мы поднимаемся ко все более широкому и глубокому познанию, так и зло все более улетучивается по мере нашего восхождения

 

==75


ко все более обширной целостности и осознания тех или иных отношении и порядков как ее элементов. С одной стороны, зло неизбежно, поскольку наша природа ограничена в сравнении с абсолютно безграничной природой божественного существа. С другой же стороны, нужно всегда помнить, что зло составляет, по Лейбницу, необходимый компонент мировой гармонии. И оно становится все более незначительным по мере расширения нашего кругозора в пространстве и времени. «К довершению красоты и общего совершенства божественных творений надо признать, что во всей вселенной совершается известный непрерывный и свободный прогресс, который все больше продвигает культуру. Так, цивилизация с каждым днем охватывает все большую и большую часть нашей земли. И хотя верно, что некоторые ее части дичают или же разрушаются и подавляются, но это надо понимать так, как мы... интерпретировали несчастья, т. е. что эти разрушения и падения способствуют достижению более высокой цели, вроде того. как мы извлекаем известную пользу из самой потери»⁸¹.

Такова социальная проекция лейбницевской теодицеи. которая получила в XVIII в. значительную популярность. Она резюмировалась и в широкоизвестной ныне поговорке «все к лучшему в сем лучшем из миров». Характерно, что в своей социальной философии Лейбниц, уделявший много внимания юридическим вопросам, не пошел дальше этих весьма общих положений. Здесь проявилась социально-экономическая и политическая отсталость Германии по сравнению с более передовыми странами Западной Европы — Англией, Нидерландами, Францией. Эта отсталость во многом и предопределила у Лейбница те «примирительные стремления в политике и религии», которые подчеркнул В. И. Ленин в своей оценке его философии ⁸².

С другой стороны, мы встречаемся здесь с общей ориентацией лейбницевской философии прежде всего на проблемы, встававшие в связи с бурным по тем временам развитием естественнонаучных исследований и достижений. В оптимизме Лейбница можно видеть и отражение ранних, буржуазных по своей сути просветительских настроений, порожденных успехами научного знания и ожиданием общего прогресса человечества в связи с этими

⁸¹ Наст. том, с. 289-290. Герхардт VII 308.

⁸² См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, с. 68.

 

==76


снохами. У некоторых просветителей XVIII в. анало-1ИЧНЫО настроения стали гораздо более сильными, чем у Лейбница.

Его воздействие на развитие философской мысли в Европе было весьма значительным, особенно в XV11I в. Естественно, что наибольшим оно было в Германии. Здесь господствовала до появления фр1,'юсофской доктрины Канта так называемая лейбницоанско-вольфовская философская школа (Христиан Вольф — один из непосредственных учеников и корреспондентов Лейбница). Упрощенные и даже несколько вульгаризированные философские принципы этой школы (по сравнению с аутентичной метафизикой самого Лейбница) составляли основной предмет преподавания философии и в русских духовных учебных заведениях в XIX в. С другой стороны, французские материалисты XVIII в.. в особенности Дидро. подвергали лейбницевскую монадологию материалистическому переосмыслению. Расцвет немецкой идеалистической диалектики, в особенности у Шеллинга, а затем и у Гегеля, тоже не был бы возможен без критического усвоения ряда принципов лейбницеанства.

В настоящей статье очерчен лишь силуэт Лейбница-философа. Познакомившись с предисловиями к последующим томам и внимательно вчитываясь в тексты самого мыслителя, читатель сможет составить о нем полное представление. В данном томе помещаются работы Лейбница по общим вопросам его философии, т. е. главным образом метафизики. 'В основном они будут расположены хронологически. Во втором — будет опубликовано главное гносеологическое произведение Лейбница «Новые опыты...» вместе с примыкающими к нему письмами. В третий том войдут сочинения по вопросам гносеологии, методологии и логики. Заключительный, четвертый том познакомит читателя с «Теодицеей».

В. В. Соколов

 

==77


00.php - glava02

СВИДЕТЕЛЬСТВО ПРИРОДЫ ПРОТИВ АТЕИСТОВ

ЧАСТЬ 1

Телесные явления не могут быть объяснены без бестелесного начала, т. е. Бога

Человек божественного ума Фрэнсис Бэкон Верулам-ский справедливо заметил, что философия, если отведать ее слегка, уводит от Бога, если же глубоко зачерпнуть ее — приводит к нему '. Это мы видим в нынешний век, столь же обильный знанием, как и нечестием. Блестящие успехи математических наук и попытка проникнуть путем химии и анатомии в недра вещей показали, что весьма многие явления можно объяснить, так сказать, механически из фигуры и движения тела, между тем как древние прибегали в этом случае либо к создателю, либо к каким-то бестелесным формам. И вот некоторые проницательные люди стали делать попытки объяснить существование явлений природы, или феноменов, наблюдаемых в телах, без допущения Бога и не принимая его в расчет. Вскоре, после некоторых успехов (разумеется, пока дело не дошло еще до первоначал и оснований), они, как бы на радостях от своей удачи, поспешили объявить, что не могут объяснить естественным путем ни Бога, ни бессмертия души, но что вера в эти вещи обязана своим происхождением гражданским установлениям или историческому преданию; так думал остроумный Гоббс, который за свои открытия заслуживал бы того, чтобы здесь умолчать о нем, если бы я не считал нужным прямо выступить против его авторитета. который может произвести дурное действие. Другие, к сожалению, пошли еще дальше и, усомнившись уже в авторитете св. Писания, в исторической истине и историческом предании, пустили в ход совершенно открытый атеизм ².

 

==78


Но мне показалось в высшей степени недостойным, чтобы ум (animum) наш был вводим в заблуждение своим собственным светом, т. е. философией. Поэтому я сам стал предаваться исследованию вещей и с тем большим усердием, что мне тяжело было чувствовать, как эти ухищрения новых философов отторгали от меня величайшее благо жизни, именно уверенность в вечном существовании после смерти и надежду на то. что благость Божия снизойдет некогда на добрых и невинных.

Итак. отбросив предрассудки и отложив в сторону св. Писание и исторические свидетельства, я обращаюсь к мысленному рассечению тел, чтобы посмотреть, нельзя ли без допущения бестелесной причины дать объяснение тому. что является в телах нашим чувствам.

И прежде всего я охотно соглашаюсь с нынешними философами, воскресившими Демокрита и Эпикура (их Роберт Бойль весьма удачно называет корпускулярными философами), как-то: с Галилеем, Бэконом, Гассенди, Декартом. Гоббсом. Дигби — в том, что при объяснении телесных явлений не следует без нужды прибегать ни к Богу, ни к какой-либо другой бестелесной вещи, форме или свойству (не стоит впутывать Бога, если предмет его недостоин) и что все. насколько возможно, следует выводить из природы тела и его первичных свойств величины, фигуры и движения.

Но что. если я докажу, что в природе тела нельзя найти начала даже этих первичных свойств? Тогда, надеюсь, наши натуралисты признают, что тела сами по себе, без бестелесного начала, существовать не могут. А докажу я это совершенно ясно и просто.

А именно если эти свойства нельзя будет вывести из определения тела, то очевидно, что они не могут существовать в телах, взятых сами по себе. Ибо основание всякого состояния должно быть выводимо или из самой вещи, или из чего-нибудь внешнего. Определение же тела состоит в том, чтобы существовать в пространстве. И все люди называют телом то, что они находят в каком-либо пространстве, и, наоборот, все, что есть тело, они находят в некотором пространстве. Определение это состоит из двух терминов: пространства и существования в нем.

Из термина «пространство» вытекает в теле величина и фигура. Ибо тело всегда имеет ту же величину и фигуру, как пространство, которое оно наполняет. Но здесь остается неясным, почему оно наполняет именно такой-то

 

==79


величины и такое то пространство, а именно почему например, оно имеет 3 фута, а не 2. почему оно имеог квадратную форму, а не круглую. Из природы тел это объяснено быть не может, так как одна и та же материя безразлична в какой угодно фигуре, все равно, круглой или квадратной. Следовательно, раз мы не желаем прибегать к бестелесной причине, на это может быть только два ответа: либо данное тело было квадратным от вечности, либо оно сделалось квадратным от столкновения с другим телом. Если мы скажем, что оно от вечности было квадратным, то этим мы не дадим никакого объяснения, ибо почему же оно не могло быть от вечности сферическим? Ведь нельзя себе представить, чтобы вечность могла быть причиной какой бы то ни было вещи. Если же мы скажем. что оно сделалось квадратным вследствие движения другого тела, то остается вопрос, почему от этого движения оно получило именно такую, а не иную фигуру. Если опять объяснять это движением другого тела и так до бесконечности, то все эти ответы через всю бесконечность будут влечь за собой все новые и новые вопросы, и окажется. что никогда не истощится почва для того, чтобы искать основания оснований, и, значит, никогда не будет дано полное объяснение. Очевидно, следовательно, что из приро ды тел их определенная величина или фигура выведена быть не может.

Мы сказали, что определение тела имеет две части: «пространство» и «существование в нем»; но из термина «пространство» вытекает некоторая, но неопределенная величина и фигура. К термину же «существование в том пространстве» относится движение, ибо тело, начиная существовать в другом, чем прежде, пространстве, тем самым приходит в движение. Но если более тщательно рассмотреть дело, то окажется, что хотя из природы тела и вытекает способность к движению, но само движение не вытекает. Именно в силу того самого, что данное тело находится в этом пространстве, оно может находиться и в другом, равном и подобном первому, т. е. может двигаться; в самом деле, быть в состоянии находиться в другом пространстве, чем прежде,— значит иметь способность переменять пространство, а иметь способность переменять пространство — значит иметь способность двигаться, ибо движение есть перемена пространства. Но действительное движение из существования в пространстве не вытекает, и скорее из тела, предоставленного

 

К оглавлению

==80


самому себе, вытекает противоположное движению. именно сохранение в том же пространстве, или покой. Таким образом, в телах, представленных самим себе, нельзя найти основания движению. И тщетна уловка тех, которые так объясняют движение: всякое тело либо двигалось от вечности, либо движется другим телом, смежным и находящимся в движении. Именно если они скажут, что данное тело от вечности находилось в движе нии, то непонятно, почему же не могло оно от вечности находиться в покое, ибо нельзя себе представить, чтобы время, даже бесконечное, могло быть причиной движения. Если же они скажут, что данное тело движется другим смежным движущимся телом, а это последнее — третьим и так до бесконечности, то от этого нисколько не станет яснее, почему движется первое тело, второе, третье и вообще какое бы то ни было, пока не будет объяснено, почему движется [10] последующее, от которого получают свое движение все предыдущие. Ведь заключение до тех пор остается необоснованным, пока не указаны основания всех оснований, особенно если. как в данном случае, тот же самый вопрос остается во всей силе до самого конца.

Таким образом, полагаю, мною вполне доказано, что определенная фигура и величина, а также и движение вообще не могут заключаться в телах, взятых сами по себе. Я уже и не буду говорить здесь (так как это требует более глубокого исследования), что до сих пор никем еще не объяснена из природы самих тел причина их связного состава (consistentia).

От связного же состава тел происходит: 1) что большое тело не уступает своего места малому при столкновении с ним; 2) что тела или части тела взаимно сцепляются друг с другом, откуда и происходят те осязаемые свойства тел, которые обыкновенно называются вторичными, как-то: твердое и жидкое их состояние, жесткость, мягкость, гладкость, шероховатость, упругость. хрупкость, рассыпчатость, тягучесть, ковкость, плавкость; 3) что твердое тело при столкновении с другим, не уступающим ему места, отражается от него. Короче говоря, от связности тел происходит их непроницаемость, сцепление и отражение (reflexio). И вот. если кто-нибудь объяснит мне причину этих свойств из фигуры, величины и движения материи, я с удовольствием признаю его великим философом. Здесь, по-видимому, возможно только одно объяснение, именно: тело потому сопротивляется

 

==81


толкающему его телу и отражает его. что его частицы на поверхности незаметно движутся навстречу другому телу. Но предположим, что толкающее тело наносит удар не по той линии, по которой его встретят частицы тела, которому предстоит испытать толчок, а по какой-нибудь другой, например по косвенной; от этого тотчас же должно прекратиться противодействие, сопротивление, отражение в противоречие тому, что оказывается на опыте. Сцепление же вовсе не может быть объяснено из противодействия и вообще из движения. Если я, например, толкаю кусок бумаги, то часть, которую я толкаю, уступает, и, значит. здесь не можег быть никакого противодействия или сопротивляющегося движения. Но часть эта уступает не одна. а влечет вместе с тем за собой и прилегающие к ней остальные части. Конечно, нельзя отказать в доле истины и основания тому, что утверждали в древности Демокрит, Эпикур и Лукреций, а в недавнее время — последователи их Пьер Гассенди и Жан-Хризостом Маньян, а именно что естественной причиной сцепления в телах служат некоторые сцепляющиеся одна за другую фигуры, как-то: крючки, багорчики, колечки, фигурки с разными выступающими частями и вообще все искривления и изгибы твердых тел, захватывающие друг друга. Но ведь все эти цепкие орудия сами должны быть плотными и крепкими, чтобы выполнять свое назначение и сдерживать вместе части тел. Однако же откуда в них самих прочность? Не предположить ли крючки у крючков и так до бесконечности? Но если есть основание для сомнения в первом случае, то оно будет и во втором, и в третьем, и так без конца. На эти затруднения у тех остроумнейших философов не оставалось другого ответа, кроме того, чтобы предположить в последнем составе тел некоторые неделимые тельца, которые они называют атомами и которые разнообразными сочетаниями своих разнообразных фигур производят различные качества чувственно познаваемых тел. Но и в этих последних тельцах решительно неоткуда взяться сцеплению и неделимости.

Правда, древние дали некоторое объяснение этому, но настолько нелепое, что новейшие (recentiores) философы его устыдились. Именно, они говорили, что части атомов потому сцеплены друг с другом, что между ними нет пустоты; откуда следует, что все тела, раз прикоснувшиеся друг к другу, должны нераздельно сцепиться наподобие атомов, потому что при всяком прикосновении тела к

 

==82


телу между ними не бывает пустоты. Но нет ничего более нелепого и более противоречащего опыту, чем это постоянное сцепление. Итак, для объяснения атомов правильным будет прибегнуть в конце концов к Богу. который дает прочность этим последним основам вещей. И я удивляюсь, что ни Гассенди, ни кто-либо другой из проницательных философов нашего времени не обратил внимания на этот замечательный случай доказать бытие Божие. Ведь очевидно, что в последнем составе тел природа не может обойтись без помощи Бога.

Мы доказали, что тела могут иметь определенную фигуру и величину, а также и движение только при предположении бестелесного Существа. Легко видеть, что это бестелесное Существо (Ens) едино для всех ввиду всеобщей взаимной гармонии, особенно когда тела получают движение не каждое порознь от своего собственного бестелесного Существа, но взаимно друг от друга. Но почему это бестелесное Существо избрало именно такую. а не иную величину, фигуру и движение, это можно объяснить лишь в том случае, если Оно разумно, мудро ввиду красоты вещей и всемогуще ввиду повиновения их его мановению. Такое бестелесное Существо и будет Умом (Mens), управляющим всем Миром (Mundus). т. е. Богом.

Часть 2