Герберт спенсер

Вид материалаДокументы

Содержание


XI. Промышленный тип общества
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   25
личная причинность, и затрудняется развитие понятия безличной причинности. Примитивный человек не имеет идеи причины в современном смысле слова. Единственные силы, играющие роль в его теории вещей – суть силы живых людей или души умерших. Как необыкновенные, так и обыкновенные явления, способные изменяться, он приписывает сверхъестественным существам. Эта система понимания переживает с ранних стадий цивилизации, как мы видим, например, в Гомерической Греции, где раны, смерть или спасение в битве приписывались вражде или помощи богов, и где добрые и злые дела людей объяснялись действием богов. Продолжительность и развитие воинственных форм и деятельностей поддерживают этот способ мышления. Они, во-первых, косвенно мешают открытию отношений причинности. Науки возникают из искусств – начиная с обобщения тех истин, которые выясняются практикой искусства. По мере того, как процессы творчества становятся разнообразнее и сложнее, возникает признание большего количества однообразия отношений; зарождаются и развиваются идеи необходимой зависимости и физической причины. Следовательно, устраняя индустриальный прогресс, воинственность затрудняет замещение идей, олицетворяющих силы природы, идеями о безличных силах. Во-вторых, воинственность оказывает подобное же действие и прямым подавлением умственной культуры. Естественно, что на жизнь, посвященную приобретению знаний, совершенно также, как и на жизнь, посвященную промышленным занятиям, люди, отдавшиеся войне, смотрят с презрением. В древние времена ясный пример подобного отношения мы можем видеть у спартанцев; затем, позднее, в феодальной Европе, когда на науку смотрели, как на принадлежность духовенства и детей среднего сословия. Очевидно, что если воинственные занятия враждебны развитию науки, они еще дальше отодвигают освобождение от примитивных идей, которое завершается признанием однообразия явлений природы. В-третьих, и главным образом, результат, о котором идет речь, порождается наглядным и постоянным опытом личного средоточия силы, существующего при воинственном режиме. В армии каждое движение, начиная от движений главного командира и до мельчайших движений рекрута, направляются одним главою; точно также в обществе, по мере того, как вырабатывается региментация, люди видят ежечасно, что все совершается так или иначе сообразно с регулирующей волей правителя и его подчиненных агентов. Отсюда, при объяснении социальных явлений признается только одна личная причинность. История становится собранием деяний замечательных людей; и молчаливо подразумевается, что общество сформировано ими. Понятно, что если нет еще и признаков того состояния мысли, при котором мысль о безличной причинности является общепринятой, то и движение социального развития не может быть замечено. Естественный генезис социальных структур и их функций есть понятие, свойственно совершенно другому состоянию мысли, и всякая ссылка на него кажется абсурдом. Понятие о саморегулирующем социальном процессе непонятно. Таким образом, воинственность отливает в форму, приспособленную к ней, не только моральную, но и интеллектуальную сторону людей, – в форму, при которой невозможно мышление вне установившейся системы.

Итак, мы тремя способами показали характер воинственного типа политической организации. Теперь рассмотрим соотношения, открывающиеся из сравнения этих результатов.

Некоторые условия, очевидные a priori, осуществляются обществами, приспосабливающимися к самосохранению в присутствии враждебных обществ. Для того, чтобы корпоративная деятельность, необходимая для сохранения корпоративной жизни, получила свое высшее осуществление, в ней должны участвовать все. При равенстве других обязательств военное могущество будет большим в том случае, когда те, которые не могут воевать, работают исключительно для того, чтобы поддержать и содержать тех, которые воюют: отсюда очевиден вывод, что работающая часть не должна превышать того, что требуется указанной целью. Силы всех прямо или косвенно утилизируются для войны; чем лучше они комбинированы, тем они действуют целесообразнее; кроме взаимной связи в среде сражающихся, должна существовать такая же связь между воюющей и не воюющей частями общества для того, чтобы последняя могла помогать первой, с наивозможной полнотой и пользой. Для удовлетворения этих требований жизнь, действия и имущество каждого индивидуума должны быть подчинены общественному служению. Это всеобщее служение, эта комбинация и это поглощение личных целей, предполагают деспотический управляющий механизм. Для того, чтобы воля военного начальника могла действовать в обширном аггрегате, должны быть подчиненные центры, в свою очередь подчиняющие низшие и т. д. в нисходящей постепенности; через эти ступени передаются и приводятся в исполнение приказания, как в сражающейся части, так и в несражающейся. Как командир указывает солдату и то, что он должен делать, и то, чего он не должен делать, так и в воинственном обществе закон имеет значение и отрицательно регулятивное, и положительно регулятивное: он не только запрещает, он и направляет: на граждан, как на солдат, распространяется система принудительной кооперации. За развитием воинственного типа следует усиление прочности (rigidity), так как сцепление, комбинация. Подчинение и управление, которым подчиняются единицы в общества, неизбежно уменьшают их способность изменять свое социальное положение, свои занятия и место жительства. Наблюдая различные общества, существовавшие и существующие, большие и малые, характеризуемые или отличавшиеся прежде высокой степенью воинственности, мы видим, a posteriori, что несмотря на разнообразие, обусловливаемое расой, обстоятельствами и степенью развития, в них существует основное родовое сходство, раньше выведенное a priori. Современное королевство Дагомея точно также, как и древние Перу, Египет и Спарта, подтверждают примерами то порабощение индивидуума государством в жизни, свободе и собственности, которое свойственно социальной системе, приспособленной для войны. А тот факт, что с развивающимся приспособлением общества к воинственной деятельности в нем распространяются официализм, предписание и надзор, подобные тем, при которых живут воины, мы ясно видели на примерах из германской истории, а также на Англии, со времени охватившей ее в последние годы наступательной деятельности.

Наконец, обнаруживаются и последствия, состоящие в приспособлении характера людей, составляющих воинственные общества. Считая военный характер высочайшей славой, они приходят к тому, что начинают отождествлять добродетель с храбростью и силой. Месть становится у них священной обязанностью: действуя и у себя дома в духе закона о возмездии, который они применяют вне, они и дома, и вне его одинаково не затрудняются приносить других себе в жертву: их симпатии, беспрестанно ослабляемые войной, не могут быть деятельными и во время мира. у них должен быть патриотизм такого рода, в силу которого они считают военное торжество своего общества высшей целью деятельности; они должны отличаться правоверностью, обусловливающей и повиновение авторитету; и для той же цели они должны иметь прочную веру в авторитет. За этой верой во властителя и за проистекающей из нее готовностью повиноваться естественно следует относительная слабость самостоятельного почина. Привычка видеть все под официальным контролем воспитывает веру в повсеместную необходимость такого контроля: ход жизни, делающий привычкой олицетворенную причинность и отрицающий причинность безличную, влечет за собой неспособность понять, чтобы какие-либо социальные процессы могли происходить при самоуправляющем устройстве. Те же черты индивидуальной природы, необходимо сопутствующие, как мы видели, воинственному типу, мы находим в членах ныне существующих воинственных обществ.

XI. Промышленный тип общества

Общества, защищаясь почти всегда от внешних врагов, в то же время внутри себя выполняют процесс питания, и, как было замечено в предыдущей главе, представляют нам смесь структура, приспособленных к этим различным целям. Разделить эту смесь нелегко. По мере преобладания какой-либо из структур она пропитывает и другую: вспомните тот пример, что в сильно развитом военном типе общества работники, обыкновенно рабы, представляют столь же несвободных деятелей, как и солдаты; наоборот, когда значительно развит промышленный тип, солдаты, или говоря точнее, волонтеры, в силу этого, приобретают характер свободных работников. В одном случае система статуса, свойственная воюющей части, распространяется и на производительную часть; во втором же случае система договора, свойственная производительной части, влияет на военную часть. В частности, особенно затемняет организацию, приспособленную к промышленности, организация, приспособленная к войне. Между тем как военный тип, построенный теоретически, настолько проявляется во многих обществах, что не оставляет сомнения в своих существенных чертах, черты промышленного типа еще настолько перепутаны с чертами господствующего военного типа, что идеальная форма его до сих пор может быть только построена лишь в незначительных частностях. Мы говорим это вперед, с целью устранить такие ожидания, которые не могут быть выполнены; кроме того, мы желали вперед устранить и могущие возникнуть недоразумения.

Во-первых, «индустриализм» не следует смешивать с «производительностью». Хотя члены промышленно организованного общества обыкновенно производительны и должны быть таковы, если общество развито, однако это не следует понимать в том смысле, что промышленно организованное общество есть такое, в котором необходимо должно быть много производства. Где общество мало, а его географическое положение так хорошо, что жизнь может течь комфортабельно с незначительной тратой энергии, там общественные отношения, характеризующие промышленный тип, могут сосуществовать одновременно с весьма умеренной производительной деятельностью дело тут не в производительности членов, составляющих какое-нибудь общество промышленного типа. В смысле, употребляемом нами, а в той форме сотрудничества или кооперации, при которой они производят, – не принимая во внимание большую или малую сумму их труда. Необходимо хорошенько понять это различие, так как весьма часто, наоборот, может случаться, что обширная промышленность наблюдается в обществе, принадлежащем к военному типу. В древнем Египте было бесчисленное трудящееся население, которым производились многообразные предметы погребения, в огромном количестве. Древнее Перу представляет еще более поразительный образчик обширного военного общества, члены которого работали и производили беспрестанно. Таким образом, мы имеем здесь в виду не количество труда, но устройство, при котором он совершается. Полк солдат может заниматься земляными работами; другой – рубкой дров; третий – тасканием воды; но отсюда не следует, что в это время они становятся промышленным обществом. Соединенные индивидуумы, совершающие эти работы под командой и не имеющие своих частных целей в их производстве, хотя и занимаются производительным делом (индустриальным), однако организованы не промышленно (индустриально). И то же самое относится ко всему военному типу, в его целом, пропорционально тому, как военное устройство (региментация) приближается в нем к наибольшей полноте.

Промышленный тип общества, в истинном смысле этого слова, должен также отличаться от очень сходного с ним и постоянно смешиваемого типа, а именно того типа, в котором составляющие его индивидуумы, обязанные исключительно производить и распределять, находятся под таким управлением, какое проповедуют некоторые социалисты и коммунисты. В этом случае, точно также, скрывается, хотя и в другой форме, принцип принудительной кооперации. Прямо или косвенно, но личность стеснена здесь в некоторых независимых занятиях, лично для себя и по своему вкусу; ей возбранено конкурировать с другими, приобретая имущество за деньги; возбранено наниматься на тех условиях, на каких он желает. Нет такой искусственной организации труда, которая не сталкивалась бы и не интерферрировала с естественной системой. Поскольку человек встречает препятствие к совершению какого-нибудь нравящегося ему занятия, постольку он является работающим по приказанию. Дело не в том, каким путем установился управляющий им механизм, а в том дело, что он стоит относительно этого механизма в том же отношении, как и в отношении к управляющему механизму в военном обществе. А насколько верно этим характеризуется режим, который установили бы теоретики,, идущие против свободного соревнования, мы видим из двух фактов: во-первых из того, что основные коммунистические формы организации существовали в наиболее воинственных древнейших обществах, а во-вторых, в том, что в настоящее время коммунистические проекты зарождаются главным образом и всего более нравятся в наиболее воинственных обществах.

Необходимо сделать еще одно предварительное объяснение. Устройство, свойственное промышленному типу общества, не должно ожидать встретить в отчетливой форме в том время, когда оно только что является. Напротив, мы должны ожидать, что оно является в смутной, неустановившейся форме. Так как оно возникает путем видоизменений прежде существовавших структур, то оно долго не теряет следов этих последних. Например, переход от государства, в котором работники, составляющие подобно животным, собственность, сохраняют еще то состояние, в котором они могут работать исключительно на хозяина, – к такому состоянию, в котором они вполне отделены от хозяина, почвы и местности, и свободны работать где угодно и на кого угодно, является постепенно. Кроме того, переход от устройства, свойственного воинственности, при которой подчиненные лица получают в дополнение к содержанию, случайные подарки, – к такому устройству, при котором, вместо и того, и другого, они получают определенную заработную плату, или жалование, наступает медленно и не вдруг. Иногда можно наблюдать, что процесс обмена, первоначально неопределенный, становится определенным лишь тогда, когда индустриализм значительно развит. Обмен начинается не с отчетливой наклонности давать одну вещь за другую эквивалентной стоимости, но с дарения и получения подарков обратно; и даже теперь на Востоке продолжаются следы этого примитивного перехода. В Каире покупке каких-нибудь вещей у лавочника предшествует предложение им кофе или сигарет; а во время торговли, которая кончается обязательностью, драгоман приносит подарки и ждет получить обратные. Прибавим, что при этих условиях не существует той определенной эквивалентности, которая отличает обмен в нашей среде: цены не установлены, и значительно изменяются с каждым новым обменом. Таким образом, в течение дальнейшего изложения мы должны иметь ввиду ту истину, что структуры и функции, свойственные промышленному типу, отличаются лишь постепенно от тех, которые свойственны военному типу.

Приготовить таким образом путь, мы попытаемся отыскать сперва a priori, какие черты должны характеризовать организацию, совершенно не озабоченную защитой от внешних врагов, а исключительно занятую поддержанием жизни общества, путем служения жизни составляющих его единиц.

Так как корпоративное действие есть первейшая потребность общества, которая охраняет его от враждебных обществ, то, наоборот, при отсутствии враждебных обществ корпоративное действие не составляет более первейшей необходимости.

Непрерывное существование общества предполагает во-первых, что оно не будет повреждено в целом чужеземными врагами и что оно не пострадает в частях от неспособности граждан содержать себя и множиться. Если опасность разрушения от первой причины кончилась, то остается только опасность разрушения от второй причины. Поддержание общества достигается теперь самоподдержанием и умножением единиц. Если их личное благополучие и благополучие их детей вполне достигается каждым, то достигается и благополучие общества. Теперь требуется очень немного корпоративных действий. Каждый может содержать себя трудом, может обменивать свой продукт на продукт другого, может оказывать помощь и получать плату, может вступать в тот или другой союз для достижения известного предприятия, малого или большого, без направления его деятельности целым обществом. Остающаяся цель общественного действия состоит в том, чтобы удерживать частные действия в должных границах; и сумма общественных действий, необходимых для этого, становится все меньше, пропорционально тому, как частные действия становятся в надлежащей степени самоограничивающими.

Таким образом, в военном типе общества потребность в корпоративном действии является существенной, тогда как в промышленном типе, хотя она и продолжается, но является по преимуществу внешней – она вызывается теми агрессивными чертами человеческой природы, которые укреплялись хронической войной и которые могут постепенно уменьшиться, под влиянием постоянной мирной жизни.

В обществе, организованном для военного действия, индивидуальность каждого члена настолько подчинена, в образе жизни, свободе и собственности, что он является в обширной степени, или даже вполне, собственностью государства; в обществе же с промышленной организацией, такая субординация индивидуума ничем не вызывается. Здесь не бывает случаев, при которых он должен рисковать своей жизнью, уничтожая чужую жизнь; его не заставляют покидать свои занятия и подчиняться командиру; здесь прекращается необходимость в уступке для общественных надобностей всякой собственности, какую бы от него ни потребовали.

При промышленном режиме личность гражданина, вместо того, чтобы приноситься в жертву обществу, охраняется обществом: защита индивидуума становится существенной обязанностью общества. Можно немедленно доказать, что после того, как внешняя защита перестает требоваться, является требование внутреннего покровительства, которое становится самой главной, кардинальной функцией государства, и успешное выполнение этой функции должно быть преобладающим отличительным признаком промышленного типа.

В самом деле, очевидно, что при равенстве прочих условий, в обществе, в котором жизнь, свобода и собственность обеспечены и все интересы принимаются во внимание, должно быть больше благоденствия, чем там, где этого нет. Следовательно, в борьбе между собою промышленных обществ должно быть постепенное замещение тех обществ, в которых личные права поддерживаются несовершенно, – теми обществами, в которых эти права охраняются в совершенстве. Так что переживание наиболее приспособленных должно произвести общественный тип, в котором личные потребности считаются священными и перекрещиваются с общественными никак не далее какого-нибудь требования уплаты налога, на поддержание их же, или, скорее, на третейское решение спорных вопросов между ними. В самом деле, если замрут хищнические инстинкты, укрепленные воинственностью, то корпоративная функция станет лишь решающей между теми сталкивающими требованиями, равномерное удовлетворение которых не очевидно для лиц, которых это касается.

При отсутствии нужд в тех корпоративных действиях, которыми могут быть утилизированы усилия всего общества для военных целей, здесь должна отсутствовать и потребность в деспотическом, контролирующем органе.

Не только этот орган в таком обществе не необходим, но он и не может с ним сосуществовать. В самом деле, как мы видели, существенным требованием промышленного типа является то, что индивидуальность каждого должна иметь полнейший расцвет, совместный с подобным же расцветом каждой другой человеческой индивидуальности; между тем деспотический контроль, долженствующий проявляться в ограничении человеческой индивидуальности, необходимо исключается таким порядком. Действительно, одним своим присутствием, автократическая власть, необходимая в военном типе, является принудительной для граждан; действительным или потенциальным выполнением власти, не врученной ему, автократ сдерживает их волю дальше тех пределов, чем они хотели бы ее сдерживать только взаимным ограничением.

Тот контроль, который требуется промышленным типом, может выполняться только уполномоченным органом, наиболее способным его выполнить. В развитом обществе, с его выработанным разделением труда, деятельности всех не могут быть однородны, а потому возникает необходимость согласования различных интересов; а в видах обеспечения равномерного удовлетворения, каждый интерес должен быть способен выразить себя должным образом. Действительно, можно бы предположить, что такой избранный орган должен состоять из одного индивидуума. Но такой единый индивидуум не мог бы быть справедливым судьей между бесчисленными классами, с различными занятиями, и бесчисленными группами, живущими в разнообразных местностях, не выслушавши очевидцев; и каждая такая местность и группа нуждается, следовательно, в представителе своих потребностей. Отсюда выбор должен падать на одну из двух систем, из которых в одной представители, частным и отдельным образом, отстаивают свои случайные нужды перед решителем, от одиночного суда которого зависит решение; в другой же эти представители отстаивают свои дела в присутствии других, причем решение открыто определяется общим соглашением. Не настаивая на том факте, что уравновешение интересов разных классов, по-видимому, достигает более удовлетворительных результатов при последней форме их представительства, чем при первой, достаточно заметить, что эта последняя форма более уживается с природой промышленного типа, потому что здесь человеческие индивидуальности в наименьшей степени ограничиваются. Большинство индивидуальных воль, среди граждан, выбравших единого правителя на определенное время, может быть охвачено его волей; в течение данного времени и граждане поступаются в этом случае своей индивидуальностью больше, чем те, которые от своих местных групп избирают известное число уполномоченных, так как эти последние, обсуждая дела и действуя под надзором общества и сдерживая друг друга, обыкновенно выражают волю большинства.

Когда корпоративная жизнь общества не находится более в опасности, а остающиеся дела управления заключаются в поддержании условий, требующихся для высшей индивидуальной жизни, то возникает вопрос: каковы эти условия?

Они уж предполагаются и заключаются в организации справедливости; но значение этой фразы так смутно понимается вообще, что необходимо выяснить самые специфические положения. Справедливость, как мы ее понимаем здесь, обозначает предохранение и нормальную связь между действиями и их результатом – иными словами, достижение каждым наибольшей выгоды, эквивалентной с его усилиями – ни больше, ни меньше. Чтобы люди жили и трудились в пределах тех ограничений, какие налагаются присутствием других, справедливость требует, чтобы индивидуумы несли последствия своего поведения, без преувеличения и уменьшения. Существа высшие должны пользоваться благом, обусловленным этим свойством, а существа низшие 0 несут страдания, обусловливаемые их низостью. Следовательно, над всяким общественным действием, которое отнимает у кого-либо часть выгод, которые они заслужили, и дает другим выгоды, которых они не заслужили, – лежит veto.

Легко доказать, что развитая форма промышленного общества исключает все формы коммунистического распределения, основной признак которого есть стремление уравнять жизни в добре и зле, в труде и отдыхе. В самом деле, когда борьба за существование, в форме войны, прекратилась между обществами, остается лишь промышленная борьба за существование, и окончательное переживание и развитие должно стоять на стороне тех обществ, которые производят наибольшее число наисовершенных индивидуумов, т.е. индивидуумов, наиболее приспособленных для жизни в промышленном состоянии. Предположим два общества, равные во всех других отношениях, но из которых в одном наиболее совершенные организации удерживают в свою пользу и в пользу своего потомства все плоды своего труда, а в другом высшие организации отдают часть из своих трудов низшим и их детям. Очевидно, высшие будут сохраняться и размножаться в первом обществе больше, чем во втором. Наибольшее число лучших детей будет воспитываться в первом обществе, а следовательно оно перерастет второе011

Иными словами, эта система, при которой усилия каждого естественно возвращаются к нему вновь, ни больше, ни меньше, есть система договора.

Мы видели, что