В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. С. Петербург, Типография М. М. Стасюлевича, 1910 г. Лекции
| Вид материала | Лекции |
- М. К. Любавский лекции, 5281.22kb.
- С. Г. Карпюк история древней греции лекции, 1429.1kb.
- Врамках цикла лекций по истории Древней, 32.62kb.
- В. Ф. Гегель лекции по философии истории перевод А. М. Водена Гегель Г. В. Ф. Лекции, 6268.35kb.
- Критерии оценки качества лекции, 33.79kb.
- Геологические исследования в области массивов Фишта и Оштена на Зап. Кавказе. Студ., 750.41kb.
- Врамках курса лекций по истории Древней, 33.12kb.
- Лекции в электронном виде Факультет Международно-правовой Кафедра «Теории и истории, 308.36kb.
- Методическая разработка лекции для преподавателя тема лекции, 39.55kb.
- План лекций порядковый номер лекции Наименование лекции Перечень учебных вопросов лекции, 36.49kb.
Эти заключительные слова давно обратили на себя внимание наших исследователей. Эверс находит их в высшей степени неопределенными (172). Разбирая это выражение подробно (197Х он приходит к тому заключению, что виновный в краже, кроме платы ее двойной цены, подвергался еще уголовному наказанию, согласно с законами обиженной стороны. К этому мнению примыкают, хотя и с некоторыми его модификациями, и наши новые исследователи*(123) Принять такое объяснение довольно трудно. Русские и греческие законы очень расходятся в наказании вора. Русские знают только продажу, то-есть денежную пеню в пользу князя. По Эклоге же и Градским законам человек состоятельный, который мог уплатить двойную цену украденной вещи, не подлежал никакому другому наказанию; бедный же, который не мог уплатить пени, подвергался телесному наказанию и изгнанию. За вторую кражу греческие законы угрожают даже рассечением руки. Мы не знаем, что при Игоре были уже продажи в пользу князя. Но если и предположим, что были, все-таки трудно допустить, что одна из договаривающихся сторон согласилась, чтобы ее подданных наказывали телесно, приговаривали к изгнанию из отечества и даже к отсечению руки, тогда как поданные другой стороны будут отделываться от всякого дальнейшего преследования уплатой продажи. Наконец, где тот устав продаж, по которому греки должны были их взыскивать? Его и в Руси-то, конечно, еще не было. Если имелась в виду княжеская продажа, то ее надо было определить: руководствоваться же русскими обычаями было невозможно, так как в Константинополе можно было украсть такие вещи, каких в Руси и в обращении не было. По всем этим соображениям думаем, что словами: "и то показнен будет по закону гречьскому и по уставу и по закону русскому" не установляется за кражу какого-либо другого наказания помимо двойной цены, а выражается только та общая мысль, что вышеозначенный штраф и есть наказание, определенное согласно с законами обеих стран.
Статьи договоров, относящиеся к имущественным правонарушениям, принадлежат к наиболее темным и наиболее испорченным переписчиками. Несмотря на это, оне дают повод нашим исследователям ко многим и весьма важным выводам. На основании статей договора 911 года заключают, что они различали простое воровство, грабеж и разбой; в статьях договора 945 усматривают наказуемость покушения на грабеж. Мы не можем присоединиться ни к одному из этих выводов. Ho по неясности текста мы не в состоянии предложить и собственного толкования. Для нас несомненен только общий смысл статей, именно тот, что ими установляются денежные пени за имущественные правонарушения; всe же другие выводы кажутся нам крайне шаткими.
Говорят, что договор 911 года различает простое воровство, грабеж и разбой. Но наказание за все эти деяния полагается одинакое: тройная цена украдеянаго. Какое же это различие? Что бы пострадавший ни доказал: факт кражи, грабежа или разбоя, виновный одинаково уплачивает тройную цену. При этом условии различие равно совершенному безразличию. Пострадавшему нет никакой надобности доказывать грабеж или разбой: довольно доказать простую кражу.
Статья договора 945 года, в которой видят наказуемость покушения на грабеж, читается так: "Аще ли кто покусится от Руси взяти что от людий царства нашего, иже то створить, показнен будет вельми; аще ли взял будет, да заплатить сугубо"... На наш взгляд, здесь говорится вовсе не о грабеже, a o простой краже. "Взять что от людий царства нашего" вовсе не значит взять насильно, то-есть ограбить. Таким образом, если здесь есть наказуемое покушение, то не на грабеж, а на воровство. Но и по римскому праву не было наказуемо покушение в преступлениях с частным характФром, к каковыми относилось воровство; не было оно наказуемо и по греческому. Кто же это установил в договоре наказуемость покушения на кражу? Греки не могли, ибо они этой тонкости сами не знали. Неужели их научили этому русские послы и гости? Чрезвычайно сомнительно. Мы думаем, что статья вовсе и не говорит о наказуемости покушения: "показнен будет вельми" поставлено в зависимость от "иже то створить". "Створить", думаем мы. значит "возьмет", то-есть, украдет. Смысл статьи будет такой: если кто вздумает украсть что-либо, и действительно украдет, весьма будет наказан: сугубо заплатит. В словах "показнен будет" и потому нельзя видеть особого наказания за покушение, что договоры везде точно определяют наказания и самые размеры денежных пеней (для точного определения отношений договаривающихся сторон и съехались их представители), здесь же допускается совершенная неопределенность "очень будет наказан", и это в вопросе, который не определялся ни греческими законами, ни русскими обычаями.
Мы рассмотрели все статьи по уголовному праву, содержание которых требует и допускает какое-либо объяснение. Статьи о краже и укрывательстве челядина ясны и не нуждаются в толковании*(124) Статья первого договора, начинающаяся словами: "Аще злодей возвратится в Русь"... не совершенно непонятна. Чтение И. И. Срезневского: "Аще злодей не возвратится в Русь" и предложенное им соединение этой статьи с предшествующей кажутся нам наиболее вероятными.
К гражданскому праву относится только одна статья договора 911 года: "И о работающих в Грецех руси у хрестьанского царя. Аще кто умреть, не урядивь своего именья, ци своих не имать, да възвратится имение к малым ближикам в Русь; аще ли сотворить обряжение таковый, возметь уряженое его, кому будеть писал наследити именье его, да наследить е от взимающих куплю руси, от различных ходящих во Греки, и удолжающих". Эта статья имеет в виду только тех русских, которые постоянно жили в Грекии, состоя в греческой службе. Постановлять что-либо о наследстве послов и гостей, останавливавшихся у св. Мамы, не было надобности, так как это было их домашнее дело, греков не касавшееся.
Первая половина приведенной статьи так близка к известному определению XII таблиц о порядке наследования, что высказанная уже в нашей литературе догадка о томе, что статья эта есть буквальный перевод римского тtкста: Si intestate moritur, cui suus heres nee escit, agnatus proximus familiam liabeto,-представляется чрезвычайно вероятной. Для -агната русский язык не имеет соответствующего слова и переводчик выражение "agnatus proximus" передал "малым ближиком"; малый, по всей вероятности, описка вместо милый. Только имея в виду латинский текст, и можно понять совершенно необъяснимое выражение "ци своих не имать" и противоположение этим "своим" какихто "ближиков".
Но как могла составителям договора придти в голову мысль внести в договор правило XII таблиц? Грекам, во избежание столкновений с русскими, надо было определить порядок наследства после русских, служивших в Греции, у которых могли быть родственники в Руси. Выяснить русское право и занести его в договор они не взяли на себя труда; да это, по всей вероятности, и не легко было сделать по различию обычаев. Распространить на русских то право, которое действовало в самой Греции, было неудобно. Это право было слишком сложно для тех первобытных отношений, в которых находилась Русь; для его изложения потребовался бы целый ряд статей. Правило XII таблиц не представляет этих неудобств. По своей древности оно могло даже казаться грекам соответствующим той степени развития," на которой находились их союзники. В том виде, в каком это правило изложено в договоре, оно очень удобно для греков. Русским предоставляется неограниченное право защищать свое имущество, кому хотят. Если наследник находился в Руси, передача имущества совершалась чрез русских. Греческие власти освободили себя, кажется, от всякого вмешательства в дела этого рода, а, следовательно, и от всякой ответственности*(125)
Эта статья служит новым доказательством, как мало греки заботились о русском праве и как искусно умели они провести в договор то, что хотели. Русским послам, участникам договора, принадлежала весьма пассивная роль. Но могло ли быть иначе?
К процессу относится всего только одна статья. В первом договоре читаем-: "Иже ся ключит проказа, урядим ся сице: да елико яве будеть показании явлеными, да имеють верное о тацех явлении; а ему же начнуть не яти веры, да клянется часть та, иже ищеть неятью веры; да егда кленеться по вере своей, и будеть казнь, якоже явиться согрешенье о семи". Эта статья дала повод Эверсу написать целых шесть страниц о совершенном ее соответствии духу нашего древнего права (152- 157). Мы, наоборот, думаем, что она представляет существенное отступление от порядков нашего древнего процесса.
Текст статьи не совсем ясен, и потому подвергался весьма разнообразным толкованиям. Выше мы объяснили уже, на основании подлинных выражений договоров, что значит слово "проказа", и из значения этого слова вывели то заключение, что статья имеет общее процессуальное значение, а не относится только к убийствам. Затем следует: "елико яве будеть показании явлеными, да имеют зерное о тацех явлении". И. И. Срезневский, подставив (предположительно, конечно) греческие слова под русские выражения, получил такой смысл: какие бы ни были показания обвинителей, надобно верить их обвинениям*(126) Надо ли доказывать что ничего подобного греки никогда не могли написать? Возможно ли верить обвинению, каковы бы ни были показания обвинителей? Конечно, нет. Самый прием, при посредстве которого был достигнут такой неудовлетворительный результат, едва ли правилен. Подстановку слов первоначального языка к переводу, с некоторой надеждой воcстановить настоящий смысл неясных мест перевода, можно делать только в тех случаях, когда выражения перевода напоминают технические или ходячие выражения языка, на котором был написан оригинал, как, например, в вышеприведенной подстановке И. Д. Беляева или во многих подстановках г. Н. Лавровского. Без этого условия всякая подстановка будет совершенно произвольна и вт, результате получится только обратный переводе на греческий язык, который может удалить нас от первоначального текста еще далее, чем это сделано первым переводчиком. Это именно здесь и случилось.
Несмотря на значительную неясность текста, из него можно сделать следующий несомненный вывод, принимаемый и Эверсом. Статья различает два рода доказательств, которые друг другу противополагаются; это будут: "показания явленыя" и присяга сторон. Прежде идут эти "показания". Им надо верить Если же они не будут заслуживать веры, тогда обращаются к присяге. Присяга сторон является, таким образом, дополнением к доказательствам первого рода. Что же такое доказательства первого рода, эти "показания явленыя"? На основании противоположения их присяге сторон думаем, что "показания явленыя" суть материальные следы события и показания сторонних лиц. Так понимает и Эверс. Все возможные виды суда Божия, известные нашему древнему праву, сюда не подойдут. Их, во-первых, очень трудно разуметь под внешними (явления) проявлениями (показаниями) дела, и во-вторых, от суда Божие невозможен переход к присяге сторон.
Вот, кажется, настоящий смысл этого места. Какое же это право-русское или греческое? Древнее русское право, также как и греческое, знает внешние признаки дела и присягу, но, в отличие от греческого, оно было в сильной степени проникнуто элементом чудесного. У нас употреблялась не одна присяга, но и суды Божии. Эти последние смыслом статьи не допускаются. Если в статье и есть русское, то опять не все русское, а только то из него, что подходило и к греческим понятиям. Смысл статьи совершенно соответствует порядкам греческим, русским же только отчасти. Это и понятно: не могли же греки допустить судов Божиих. Думаем, что они не допускали и некоторых других доказательств, известных на Руси, например, помощников на суде.
Далее. Что значит "а ему же начнут не яти веры"? Кто может отвергать своим неверием "явленые показания"? Эверс думает, что это друзья и соотечественники, вероятно, имевшие право участвовать в судопроизводстве и не хотевшие согласиться на обвинение истца. Для Руси такая постановка древнего процесса весьма вероятна. Но можно ли думать, что в Греции русским было предоставлено право по усмотрению своему отвергать доказательства, представленные истцом? Это весьма сомнительно.
Суд в Греции, как мы видели, происходит перед греческим чиновником; оценка доказательств, конечно, принадлежит ему. Если он найдет, что они недостаточны, то присуждает присягу.
Кому же дается присяга? В тексте сказано: "да клянется часть та, иже ищет неятью веры". От слова "ищет" у нас обыкновенно заключают, что присягает истец, и что эта присяга дополнительная. Но на языке наших древних памятников истец и ответчик еще различаются. Ответчик тоже называется истцом. Выражение "иже ищет неятью веры" нам совершенно непонятно. Но на основании "ищет" нет еще повода заключать к истцу. Слова же "да клянется часть та, которая"... дают повод думать, что присяга может быть присуждена и той и другой стороне, то-есть, истцу или ответчику, смотря по ходу дела. И действительно, в договорах мы имеем случай очистительной присяги ответчика. Лицо, обязанное уплатить истцу 1 литр серебра, выдав ему все свое имущество и сняв с себя то самое платье, в которое было одето, освобождается от всякого дальнейшего взыскания, если подтвердит присягою свое заявление о том, что у него ничего нет более.
Пример дополнительной присяги дает договор 945 года в иске бежавшего раба. Если бежавший от русского раб не розыскан, факт бегства считается сомнительным, хотя он, конечно, удостоверен показанием хозяина и других русских (надо думать, что русским не очень в Константинополе верили); чтобы получить удовлетворение из императорской казны, хозяин бежавшего раба должен был присягнуть.
Смысл разобранной статьи будет такой: иски доказываются (и опровергаются) Материальными следами события и показаниями сторонних лиц; если судья найдет эти доказательства недостаточными, он присуждает присягу- дополнительную или очистительную, смотря по обстоятельствам дела*(127) Из этого общего правила две только что приведенные статьи составляют исключение. Первою самим договором уже предоставлено право присяги обвиняемому, второю истцу.
Мы не будем разбирать статьи, относящиеся к публичному международному праву. Что оне также дают новое право, это, сколько мы знаем, никем не отрицалось. Мы обратим внимание только на постановления о выкупе пленных.
Установление выкупа пленных, как обязанности, есть мысль греческая. Она вызывалась там религиозными соображениями и тем еще, что греческое государство должно было сознавать за собою обязанность заботиться о греческих подданных, попадавших в плен к варварам У нас не было ни того, ни другого условия для туземного возникновения идеи о выкупе пленных. Позднее, под влиянием христианства, эта человеколюбивая мысль делается и русской. Договоры впервые заносят ее к нам. Но они относятся к ней не одинаково. В первом договоре идея выкупа, проведена гораздо сильнее, чем во втором. Статья "Аще полоняник обою страну" и пр. возлагает на русских и на греков обязанность выкупать пленных греков, где бы они их ни нашли, и возвращать их на родину*(128). Второй договор этой статьи не повторяет и ничего не говорит об обязанности выкупа; он определяет только цену, по которой должны быть выкуплены пленники, приводимые русью в Грецию. Чем объяснить эту разницу? Эверс высказывает мысль, что договор 945 года есть только дополнительный к первому, а потому содержит одне прибавочные статьи, дополняющия или изменяющие статьи договора Олега. С этой точки зрения, статьи договора 911 года, не измененные договором 945 года, продолжают действовать, хотя бы и не были повторены*(129)
Вопрос о взаимном отношении двух договоров, в тексте которых это отношение не выяснено, всегда представляет большие трудности. Споры, легко возникающие из такого положения дел, могут быть разрешены только новым, дополнительным соглашением. К мнению Эверса трудно присоединиться потому, что в обоих договорах . есть постановления, в которых нельзя усмотреть никакого различия. Если в одном случае нашли нужным повторить старое правило, от чего же не сделано этого и в другом? Кроме того, договор 945 года ссылается иногда на прежний мир, прямо подтверждая его статьи. Если такой подтвердительной ссылки нет, это значит, что составители нового договора не находили нужным настаивать на сохранении той или другой статьи первого мира. Надо думать, что постановление, возлагающее на русских обязанность выкупать греческих пленных, не повторено с намерением, и именно потому, что опыт доказал всю его непрактичность.
Значение договоров с греками, как источников нашего права, сводится, следовательно, к тому, что оно дают нам новое право, проникнутое греческими понятиями. При составлении договоров принимались в соображение и русские обычаи, 10 они вносились в договор лишь по стольку, по скольку не противоречили стремлению греков возложить узду на примитивные нравы руси. Греки существенно видоизменили все те русские обычаи, которые были запечатлены началом самоуправства. Договоры являются древнейшим памятником чужеземного влияния на наше национальное право. Предки наши, нападая на Грецию, обогащались не одним только золотом, паволоками, овощами и вином. Они обогатились и новыми правовыми идеями, выработанными гораздо более развитою жизнью, чем та, которую они знали у себя дома. Правда, новые начала, занесенные в договоры, не предназначались для действия в Киеве, Чернигове и других русских волостях; но все же они не могли пройти у нас незамеченными. Послы и гости, участвовавшие в составлении договоров (а их было не мало, в договоре 944 года их поименовано около 50 человек), имели, конечно, о каждой статье договора обстоятельные прения, которые должны были выяснить настоящий ее смысл. Приняв все греческие новизны, эти послы и гости явились естественными распространителями новых идей среди русского общества. Все отправлявшиеся в Грецию гости должны были, в личном своем интересе, знакомиться с содержанием договоров, определявших их права и обязанности во все время пребывания в Константинополе. С новыми порядками, ожидавшими их в Греции, они могли ознакомиться полнее, чем это возможно теперь для нас, так как кроме текста они могли черпать свои сведения и из живого предания, которое шло от непосредственных участников в составлении договоров. Новые идеи, распространявшиеся среди наиболее деятельных, передовых людей древнего русского общества, не оставались, может быть, без некоторого влияния и на русскую туземную практику. Влияние греческих правовых идей на наши обычные начаться еще до принятия христианства и до перенесения нам духовенством греческих сборников права.
В. Сергеевич
-----------------------
*(1) Встреча-возражение. Так назывались и те возражения, которые делали советники князя иа его мнения.
*(2) Вот как описывает летописец поводы казни сторонников князя Василия: "По дьявольскому навождению и лихих людей совету всполеся князь великий Иван Васильевич на сына своего князя Василия, да и на жену свою на великую княгиню Софью, да в той вспалке велел казнити детей боярских: Володимира Елизарьева, сына Гусева, да князя Ивана Палецкого Хруля. да Поярка, Рунова брата, да Щавия Скрябина, сына Травипа, да Федора Стромилева, дьяка введенного, да АФанасия Ярощина. казниша их на леду, головы им ссекоша, декабря 27-го". Воскр.. стр. 234. Иначе передает это событие приводимый Карамзиным ростов. лет.: "Он (Василий) сведал от диака, от Ф. Стромилова, то, что отец его хощет жаловати великим княжением внука своего, и нача думати князю Василию второй сатанин предотеча Афанасий Ропченок. Бысть в думе той и дьяк Ф. Стромилов и Поярок, Рунов брат, и иные дети боярския, a иных тайно приводили к целованию на том, что князю Василию от отца своего отъехали, великого князя казну пограбити на Вологде и на Белеозере, и над княэем Димитрием, над внуком, израда учинити. И сведав то и обыскав князь великий злую их мысль; и велел изменников казнити. Казниша их на Москве реке, пониже мосту, шестерых: АФанасию Ропченку руки да ноги и голову, а Поярку руки и голову... (остальным головы отсекли). И в то время опалу положил на жену свою, на Софью, о том, что к, ней приходиша бабы с зельем, и обыскав тех баб лихих, князь великий велел их казнити" (их утопили в Москве-реке ночью). Дума, злая мысль против великого князя, наказывается смертною казню гораздо прежде, чем это вошло в уставы.
*(3) Проф. Загоскин, на стр. 82 своего сочинения об уставных грамотах, говорит, что князья и цари подписывались на уставных грамотах. Действительно, на обороте грамот или в конце их иногда написано "князь..." такой-то. Но это, по всей вероятности, не подпись князя, а пометка имени князя, давшего грамоту, сделанная писцом, а может быть и тем лицом, кому дана грамота. К сожалению, издатели грамот, в которых встречаются такие пометы, не говорят. какой рукой они сделаны, той же, какой писана вся грамота, или иной.
*(4) Он состоит из трех точек . : , за которыми следует изображение, похожее на цифру 4.
*(5) Первые 60 стр. летописи писаны одной рукой. с оборота 60 стр. начинается другая. На этих первых страницах заметка на поле "зри" встречается еще два раза. На 36-й против начала перечисления русских митрополитов, и на 38-й против начала рассказа об убиении Бориса и Глеба. В дальнейшем изложении событий такой заметки более нигде не встречается. - Иначе объясняет это "зри" Калачов. "Без сомнения, говорит он, это "зри" указывает на сходство относительно содержания следующих за каждым из них статей между собой". Это очень сомнительно: между следующими за "зри" статьями больше различия, чем сходства. Первые статьи второй Правды. против которых поставлено "зри", не повторяют, а дополняют статьи первой Правды.