Geum.ru

В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. С. Петербург, Типография М. М. Стасюлевича, 1910 г. Лекции

Вид материалаЛекции
Подобный материал:
1   ...   47   48   49   50   51   52   53   54   55

II



Перейдем теперь к оценке достоинства этих памятников, как источников древнего русского права. В этом вопросе надо различать право, установляемое договорами, от тех сведений о древних наших обычаях, которые случайно попали в договоры и содержатся, главным образом, во вступлениях к ним. В праве, установленном договорами, опять надо различить статьи, определяющие публичные международные отношения греков и русских, от статей так называемого частного международного права. К первым будут относиться постановления о мире, об оказании военной помощи, о выкупе пленных, о порядке торговли, о помощи при кораблекрушениях и о поступлении подданных одной стороны в войска другой; ко вторым - все постановления по предмету уголовного права, гражданского и процесса.

Из этого весьма богатого содержания договоров наши историки-юристы и придают особое значение статьям частного международного права. На их основании они рисуют целые картины нашего древнего юридического бута. Совершенно справедливо, что статьи частного права имеют гораздо большее значение для характеристики нашего древнего юридического быта, чем постановления, относящиеся к праву публичному. Статьи об оказании военной помощи, о порядке торговли русских в Константинополе, о помощи в случаях кораблекрушения и им под. могли быть определены договорами совершенно вновь, без всякого отношения к русским народным обычаям; наоборот, постановления о наказаниях за убийство, кражу и им под. едва ли могли быть сделаны совершенно независимо от существующих уже русских воззрений на деяния этого рода. Признавая это, мы, однако, далеки от мысли считать этот источник очень чистым и очень богатым. Если Эверсу удалось дать читателю, на основании содержания договоров, весьма полную картину нашего древнего быта, то это потому, что у него были некоторые другие сведения об этом быте, с точки зрения которых он и объяснял статьи договоров. В последующем изложении мы постараемся показать, что договоры сами по себе ничего не прибавляют к тому, что мы знаем уже о наших древних обычаях на основании других более чистых источников.

Но прежде, чем приступить к обзору содержания договоров, мы должны поставить еще один предварительный вопрос. Именно, Где должно было действовать частное международное право, о котором говорят договоры, в Греции, только или в Греции и в Руси? Обыкновенно, наши исследователи подразумевают, что статьи частного народного права должны были действовать в обеих странах. Этого мнения, за исключением только некоторых статей, держится и Эверс (196, 198 и 208 стр.). Но и он не раз высказывает сомнение, чтобы статьи договоров действительно могли исполняться в пределах Руси. В самых договорах нет прямого постановления, в котором бы определялось место их применения. Но из взаимных отношений договаривающихся сторон и из некоторых выражений договоров надо заключить, что составители их определяя частное право греков и руси, имели в виду только греков и русь, находящихся в пределах греческой территории. Русь часто и в значительном числе приезжала в Константинополь, оставалась там подолгу и вела себя не совершенно спокойно. Это можно думать на основании статей договоров о торговле, по которым русь должна была входить в город без оружие и в числе не более 50 человек; срок ее пребывания в Греции ограничивался одним летним временем; зимовать у св. Мамы русь не имела права. Для сношений этих беспокойных гостей с греками и надо было установить нормы частного права. Греческое правительство должно было позаботиться об обуздании приезжавшей в Царьград руси. На нем, конечно, лежала обязанность, покровительствовать и грекам, находившимся в русской земле. Но если греки и приезжали в Русь, то весьма редко и в небольшом числе. Как наши, так и иностранные источники говорят только о поездках греческих послов в Русь; о пребывании же греков в Руси по своим делам указаний не встречается. Это и понятно, так как торговля с севером велась не прямо греками, а чрез посредство руси. To же можно думать и на основании самого текста договоров. Статьи, обязывающия русских оказывать покровительство греческим ладьям, потерпевшим крушение, не говорят, что эти ладьи находятся в русской земле. Оне говорят о крушении "в чужое земле", или "на коем-либо месте"; русские, которые должны помогать ладье, не хозяева места, а находятся там случайно: сгобрящються тамо, иже от нас, руси". Пребывание греков в русской земле договорами вовсе не предполагается, а потому и допустить трудно, чтобы составители их имели в виду греков, находящихся в России. Далее, в договоре 945 года читаем: "Аще ускочить челядин от руси, понеже придуть в страну царствия нашего, и от св. Мамы аще будеть (вар.: и аше будеть обрящется), да поимуть и..." Этому соответствует постановление о беглом греческом челядине: "Аще ли кто от людий царства нашего, ли от города нашего, или от инех город ускочить челядин наш к вам, и принесеть что, да вспятять й опять; и еже что принеся будить все цело, и да возьметь от него золотника два". Бегство челядина, о котором говорят эти две статьи, предполагает местом действия Грецию, а не Русь. Первую статью мы переводим так: "если убежит челядин о русских, так как они приходят в страну царствия нашего, и окажется, что он действительно убежал от св. Мамы (постоянное место стоянки русских), его должно выдать русским"*(118) Итак, русский челядин бежит от своего господина, живущего у св. Мамы, греческий - бежит к русским, живущим опять у св. Мамы, а не в Русь. Это видно из того, что русские награждаются двумя золотниками, если выдадут беглого раба и в целости все то, что он снес у своего господина. Прибежать к храму св. Мамы, который находился за стеной Царяграда, не растратив сноса, еще возможно; но сохранить его неприкосновенным на всем длинном пути в Русь, конечно, дело невозможное. Ни греки, ни русские не могли постановить такой несообразности.

Что статья "аще ли ключится проказа некака от грек, сущих под властью царства нашего"... имеет в виду греков, находящихся в Греции, это признает и Эверс. На основании этих соображений мы думаем, что статьи частного права определяют отношения руси и греков в случае столкновений, возникающих между ними в Греции.

Только одна статья договора 911 года распространяет действие его за пределы греческой территории. Это именно статья о крушении ладьи. Где бы это крушение ни случилось, но если русские, вместо помощи, перебьют людей, на ней находящихся, и разграбят их имущество "да повинни будуть то створшии прежереченною епитемьею", то есть, да будут наказаны согласно установленному выше в этом договоре об убийствах и кражах. Но в договоре 945 года виновным в ГБХ же деяниях угрожается наказанием не по договору, a "пo закону руску и гречьску". И в этом случае, значит, распространение действия статей договора за пределы греческой территории оказалось неприменимым. Наказание по закону русскому и греческому надо понимать в том смысле, что виновный будет наказан по обычаям или законам той страны, суду которой подпадает: если его не накажут русские, он может быть наказан греками. Зачем понадобилась такая перемена, мы не знаем. Может быть именно потому, что греки убедились в бесполезности писать законы для русских на те случаи, когда усмотрение русских не могло быть контролируемо греческими властями. Как мало полагались греки на то, что русские будут исполнять статьи договора вне пределов действия греческих властей, видно из статьи и о корсунянах, занимающихся рыболовством в устье Днепра. Эти рыбаки могли сделаться жертвою убийства, побоев и краж со стороны русских. Договор предусматривает возможность таких случаев, но не установляет никаких наказаний, а ограничивается одним пожеланием: "да не творят (русские) им (корсунянам) зла никако же". И это очень понятно. Греческая власть не может охранять корсунян в устье Днепра, а потому бесполезно и постановлять об них что-либо точное в договоре.

Итак, статьи частного международного права предназначались для действия только в пределах греческой территории и притом в столкновениях русских ст. греками, а не русских между собой; до споров русских с русскими, грекам, конечно, не было никакого дела.

Русские, поступавшие на службу греческих императоров, постоянно жили в Греции. Этих русских договоры также не касались, кроме одной статьи о наследстве. Поступив на греческую службу, русские, конечно, должны были подчиняться и действию греческих законов.

На греках, участвовавших в составлении договора, лежала крайне трудная и, кажется нам, едва ли даже удовлетворительно выполнимая задача. Надо было обеспечить спокойствие Константинополя и его окрестностей и в то же время удовлетворить русских, обычаи которых именно и угрожали спокойствию и безопасности греческих подданных. Греки не могли допустить, чтобы те примитивные способы восстановления нарушенного права, которые были известны русским, перенесены были в Грецию. А с другой стороны, трудно было и прямо требовать от русских, чтобы они отказались от своих обычаев и подчинились действию греческих законов. Надо было выбрать нечто среднее. Если известный русский обычай мог быть терпим в Греции, его надо было оставить. Полезно было даже прямо сослаться на "русский закон", как это договоры не раз и делают, чтобы северные варвары видели, что в договорах содержится их право. Но если русские обычаи были совсем неприменимы к культурной жизни греков, их надо было искусно обойди и заменить началами греческого права. Результатом такого положения дела должен был явиться договор, в котором далеко не все могло быть прямо и совершенно определенно выражено. Греки могли утешать себя надеждой, что практика разрешит недосказанное в их пользу, так как статьи договора будут применяться на их же территории, в пределах действия греческих властей.

На сколько действительно удовлетворили договоры обе стороны, об этом судить очень трудно. И в наше время нередко международные договоры бывают понятны и кажутся применимыми только пока пишутся и единственно тем дипломатам, которыми пишутся; но как скоро ратификованные установленным образом они выходят на свет Божий, так сейчас же и обнаруживается вся их недосказанность и неприменимость. He думаем, чтобы договоры с греками совершенно избегли этой участи современных договоров. Сравнение первого договора со вторым показывает, что в 945 году понадобилось пояснить то, что в 9ии году казалось совершенно ясным.

Юридический быт греков так мало походил на юридический быт наших предков X века, примирение разнообразных начал греческого и русского право было так трудно, что греки могли даже с намерением обходить молчанием многие различия. лишь бы облегчить соглашение. Пример такого намеренного умолчания дает, кажется нам, одна из важнейших статей договора, именно статья об убийстве.

В договоре 911 года читаем: "Аще кто убьет хрестьанина русин или хрестьанин русина, да умреть, идеже аще сотворить убийство". "Сие постановление, говорит Эверс, принадлежало как тому, так и другому праву; по греческому праву убийца умирает в силу судебного приговора; по русскому от частной мести" (ибо). Таким образом, эта статья является согласной как с греческими законами, так и с русскими обычаями. По поводу сходства с русскими обычаями Эверс указывает даже на то, что в статье не полагается ни малейшего различия между умышленным и случайным убийством*(119) , как оно и должно быть на той первоначальной ступени развития, на какой находились тогда русские. Тобин, весьма близко примыкающий к Эверсу, делает на основании этой статьи еще и другое заключение к нашим русским обычаям: по его мнению, русским X века выкуп не был известен, так как по статье выкуп имеет место только в случае бегства преступника, а не сам по себе (Die Blut-Rache, 131). М. Ф. Владимирский-Буданов также видит в статье месть, хотя и допускает возможность процесса после осуществления мести. Значит и по его мнению в этой статье содержится русское право. Таково, кажется, согласное мнение всех наших исследователей*(120)

Мы очень сомневаемся. чтобы в рассматриваемой статье действительно было русское право. Наше право того времени признавало месть. Но это не значит, что мститель всегда убивал виновника. Время мести есть время самоуправства. Убийца не стоял, сложа руки, и не ждал смиренно, когда его убьют оскорбленные родственники убитого. Он защищался и при этом мог убить мстителей. Эта самооборона в тех случаях, когда убийца не сознавал себя виновным, должна была иметь, как в его глазах, так и в глазах его родственников и друзей, все свойства права. Мест, таким образом, есть право обоюдоострое; в этом дна из причин появления рядом с местью выкупа: если успех кровавой мести сомнителен, мститель легко соглашается удовольствоваться выкупом, а обидчик, в видах замирения, уплатить его. Мы не имеем никакого основания думать, чтобы в X веке выкуп у нас был неизвестен. Заключение Тобина совершенно произвольное.

В таком виде представляется нам преступление убийства по русскому древнейшему праву. Можно ли сказать, что статья договоров, безусловно предписывающая смерть за убийство, есть русское право? Конечно, нет. Это чисто римское постановление.

Пойдем далее. Статья говорит: "да умреть, идеже аще сотворить убийство". Мы не знаем, что стояло в греческом оригинале, но допустим, что перевод точен. Как же это отомстить на месте совершения убийства? Это, конечно, могло быть, но только случайно. Предписывать же, чтобы мститель пользовался своим правом только на месте преступления, совершенно невозможно. Такое предписание выходит из каких-то иных начал, а не из начал мести.

Посмотрим теперь на дело с другой стороны. Нет ли каких-либо сторонних указаний, которые могли бы пролить некоторый свет на эту спорную статью? Нам кажется, что есть, но не в пользу господствующего мнения. Русские должны были входить в Царьград без оружия; грекам же носить оружие не воспрещалось. Как же это мстить без оружия, да еще убийце, который мог быть вооружен, а зная, что ему угрожает опасность, и непременно вооружится? Очень трудно.

По всем этим соображениям заключаем, что греки назначили за убийство смертную казнь, вовсе не соображаясь с русскими народными обычаями. Да и a priori невозможно думать, чтобы они могли допустить осуществление самоуправства-мести на улицах Константинополя.

Убийцу казнили по приговору суда на месте совершения им преступления. Вот почему ничего не говорится о русском выкупе, а вовсе не потому, что он не был известен у нас в X веке. Убийца вт, Греции не мог откупиться.

Но выкуп устранен договором не безусловно. В следующей статье читаем: "Аще ли убежить сотворивый убийство, да аще есть домовит, да часть его, сиречь иже его будет по закону, да возметь ближний убьеного, а и жена убившего да имееть толицем же пребудеть по закону. Аще ли есть неимовит сотворивый убой и убежав, да держиться тяжи, дондеже обрящеться, да умреть". Смысл совершенно ясен. Если убийца скроется, ближние убитого получают имущество убийцы, за исключением того, что принадлежит жене Если у него ничего нет, суд и казнь отлагаются до поимки. Эверс думает, что и эта статья "установлена главным образом приспособительно к русским обычаям и в пользу руссов" (162), как замена мести. А мы -думаем, совсем напротив. Хитрые греки этою статьею совершенно обошли русских. Положим, убийство совершено в Константинополе. Если убийца грек, ему гораздо легче скрыться, чем русскому. А если еще греческие власти захотят оказать ему некоторое покровительство во вред северным варварам, что весьма вероятно, то его и никогда нельзя будет найти. Убежать же русскому убийце из Константинополя совсем невозможно. Входят русские в город одними воротами, в определенном числе, с царевым мужем. Нет ничего легче как запереть им выход из города. Как же тут убежать? Скрыться в городе, совершив кровавое дело, тоже трудно, ибо скрываться нужно у греков же. Если и найдется такой доброжелатель, власти легко могут отыскать убийцу. Вне стен Константинополя положение несколько меняется, но все же греку в своей стране легче скрыться, чем русскому в чужой. Этой статьей русские совершенно были отданы в руки греков. Тогда как русский почти непременно платил жизнью за убийство грека, грек легко мог отделаться платою. Да притом платою, какую захотят греки дать, ибо русским не легко было доказать, что принадлежит мужу, что жене. рассмотренные статьи рассчитаны на обуздание северных варваров и вовсе не имеют в виду их пользы или неприкосновенности их народных обычаев. Греки перехитрили наших предков.

Хотя греки вовсе не думали допускать самоуправства русских в пределах своей территории, тем не менee, это прямо в договоре не выражено. Поэтому-то наши исследователи и могут думать, что русским было предоставлено право мести. Как понимали договор русские времен Олега и Игоря, мы, конечно, не знаем; но можем думать, что действия самоуправства в Константинополе совершались ими и после договора 911 года и, может быть, даже в полном сознании своего права, так как договор не запрещает самоуправства. Это следует думать на основании тех новых постановлений, которые находим в договоре 945 года. Там есть прямое воспрещение самоуправства. Если самоуправство надо было воспретить, то, конечно, потому, что русские, в промежуток времени от 911 по 945 год! расправлялись сами с своими обидчиками, хотя, может быть, и изредка.

Но прежде, чем приводить эту статью, остановимся еще на одном постановлении договора 945 года, с нашей точки зрения очень важном. После правил о порядке входа и выхода русских из Царьграда, согласных с такими же правилами предшествовавшего договора, читаем: "Муж царства нашего да хранит я (русских), да еще кто от руси или от грек створить криво, да оправляет то". Русские, следовательно, имеют в лице греческого чиновника охранителя своих интересов и судью в своих столкновениях с греками. Это постановление вполне уясняет точку зрения греков: русские не расправляются сами. Мы не имеем никакого основания ограничивать деятельность этого чиновника каким-либо одним родом дел или делами, возникающими только в Константинополе. Какая бы кривда ни была совершена русским или греком и где бы она ни произошла, в городе или у св. Мамы, управу чинит греческий чиновник.

Но и это определение показалось грекам еще недостаточным для вразумления русских, а потому они нашли нужным внести в договор еще следующую статью. "Аще ли ключится проказа некака от грек, сущих под властью царства нашего, да не имате власти казнити я, но повеленьем царства нашего да прииметь, якоже будеть створил". Статья эта приводит в полное изумление тех каших исследователей, которые в постановлениях об убийстве усматривают русские начала мести. "Сие постановление, говорит Эверс, с первого взгляда представляется столь странным, что толкователь совершенно изумевает" (208). Шлецер находил статью невозможной.

Победив свое невольное изумление, Эверс пришел к мысли, что статья относится лишь к пребыванию руссов по делам торговли в самой Греции. Но если это так, если в пределах Греции все притязания русских к грекам решались греческими властями и, конечно, на основании греческого права, а не договора, который допускает самоуправство мести, то отсюда следует, что статьи договора в тех случаях, когда ответчиками были греки, предназначались только для применения вне пределов Греции. Вывод до такой степени неожиданный и невозможный, что к нему не присоединился даже Тобин, почти во всем согласный с Эверсом. По мнению Тобина статья говорит о небольших правонарушениях, а не о тех, которые вызывают месть (157), небольших правонарушениях надо обращаться к греческому суду, а в убийствах можно мстить. Того же мнения держался и покойный И. Д. Беляев. Но что проказы означают небольшие дела, в противоположность большим, и именно убийствам, это произвольное предположение, ничем не доказанное. "Проказа некака" означает всякие дела, как выше приведенное выражение "створить криво" означает всякие столкновения русских с греками. Но независимо от произвольного толкования слова "проказа", понимание Тобина и само по себе мало вероятно. Если самоуправство русских не терпелось в неважных делах, то как могли греки допустить его в больших и важных? М. Ф. Владимирский-Буданов в примечании к рассматриваемой статье говорит: "в этой статье не выговаривается новой привилегии для греков; она выражает только общее правило для всех старинных законодательств: преступление подлежит суду той власти, коей подчинен ответчик". Если так, то можно спросить: кто же осуществляет после судебную месть, которую автор допускает на основании статьи об убийстве, находящейся в этом договоре? Русские не могуте, так как греки-убийцы подлежат суду греческой власти и наказываются ею по греческим законам. Греки - еще менее, так как после судебная мест не греческое учреждение.

С нашей точки зрения статья не возбуждает никаких недоразумений. Русским воспрещается всякое самоуправство в Греции. Bce их столкновения с греками разрешаются греческими властями на основании постановлений договора. Это предполагается уже первым договором, но выражено с совершенной определенностью только во втором, потому, может быть, что то, что предполагалось и прежде греками, не было понято должным образом их союзниками.

За только что разобранной статьей следует повторение двух статей договора 911 года об убийстве, но с некоторым изменением: "Аще убьет хрестьанин русина, или русин хрестьанина, да держим будеть, створивый убийство от ближних убьеного, да убьют й. Аще ли ускочить створивый убой и убежить, аще будеть имовит, де возмуть имение его ближьнии убьенаго; аще ли есть неимовит и ускочить же, да ищут его, дондеже обрящется, еще ли обрящется, да убъен будеть". Выражение "да убьют й" мы считаем равным выражению предшествовавшего договора "да умреть". Если греки и в этом втором договоре, в котором они ясно высказались против самоуправства русских, не изменили этой формулы, это доказывает, что в греческом оригинале она не возбуждала никаких недоразумений относительно того, что здесь разумеется казнь, а не месть. Изменения против первого договора состоят в следующем: 1) ближним убиенного предоставлено право задержать убийцу и 2) опущена оговорка относительно имущества жены. Оба эти изменения легко привести в связь с сделанным уже нами объяснением этих статей по первому договору. Мы указали там на невыгодные последствия, вытекающие для русских из этой второй статьи. Вероятно, были нередки случаи, что греки-убийцы действительно скрывались ненаказанные; из имущества же их выдавалось очень немногое, а остальное показывалось принадлежащим жене. При заключении нового договора русские обратили на это внимание. Чтобы удовлетворить их, греками сдеяна уступка, хотя и не очень большая. Об имении жены вовсе не упомянуто; это, конечно, не значит, что оно шло ближним убитого. Что касается бегства преступника, то греки могли отвечать на жалобы русских: держите его сами, это ваше дело, тогда мы будеме судить его и виновный "прииметь повелением царства нашего, яко же будеть створил". Предоставить русским право задержать убийцу и, таким образом, лишить его свободы надо было еще и по другому соображению. Договор 945 года проникнут, как мы видели, решительным стремлением ограничить самоуправство русских. В виду этого мог даже возникнуть вопрос, можно ли русским, единоплеменникам убитого, наложить руки на убийцу? Договор дает удовлетворительный ответ.

По указанным нами причинам или по каким-либо другим возникли те изменения постановлений договора 911 года об убийстве, которые встречаются в позднейшем договоре, - но ни в каком случае нельзя думать, что статья этого позднейшего договора говорит о мести. Выражение "да держим будеть створивый убийство от ближних убиенного, да убьют й" никак не может быть соглашено с обычаями мести. Чтобы отомстить, вовсе не нужно овладеть преступником и держать его. Мститель может убить преступника внезапно, вовсе не обнаруживая своего намерения вперед. Если статья требует задержания, то, конечно, не для мести, а для суда.

Чтобы покончить с постановлениями, им-еющими отношение к убийству, приведем статьи об убийстве в случае необходимой обороны. Договоры знают два таких случая: 1) убийство вора, пойманного на месте преступления, и 2) убийство русского, приехавшего в Грецию без установленной грамоты.

В договоре 9ии года читаем: "Аще украдет что русин либо у хрестьанина, или паки хрестьанин у русина и ят будеть в том часе тать, егда татбу сотворить, от погубившего что-либо, аще приготовит ся тать творяй, и убъен будеть, да не взыщеться смерть его ни от хрестьан, ни от Руси ... Аще вдасть руце свои украдый, да ят будет тем же, у него же будет украдено, и связан будет, и отдаст тое, еже сме створити..." He ясное выражение "аще приготовить ся тать" хорошо объясняется противополагаемым ему: "аще вдасть руце свои украдый". То-есть, в первом случае вор сопротивляется, во втором - покорно протягивает руки. В договоре 945 года о русских, приехавших в Грецию без установленной грамоты, сказано:... "да держим (их) и храним, дондеже възвестим князю вашему; аше ли руку не дадять и противятся, да убьени будуть, да не изыщется смерть их от князя вашего". И здесь "не дать рук своих" значит сопротивляться. "Приготовиться" договора 911 года есть, по всей вероятности, испорченное переписчиком "противиться". Постановление договора 945 года и конечно, новое. Оно важно в том отношении, что за греками признается право убивать русских в случае сопротивления их греческим властям. О постановлении же первого договора Эверс говорит, что оно "подходит ближе к русскому, нежели к греческому праву" (180). Посылки, от которых он отправляется, совершенно верны, но вывод ложен. По древнему русскому праву, что признает и Эверс, вора, застигнутого на месте преступления, можно было убить безусловно (Руск. Пр. во II ред. ст. 3). По греческому можно было безнаказанно убить только "в нощи крадущего вора",ито "если нельзя было без беды пощадить его". Итак, по русскому праву допускается безусловное убийство вора, убийство вора переходит у нас в месть вору: по греческому-только условное, это не месть, а самооборона. Это начало условного убийства вора проводится и в договоре. В статье ничего не говорится о времени кражи, но убийство вора допускается, если он будет сопротивляться, то-есть условно, если "нельзя будет без беды пощадить его". Здесь опять, следовательно, мы имеем дело с греческим правом, стесняющим русские нравы. Но могло ли быть иначе? Для признания за русскими права действовать в Греции по своим обычаям вовсе не нужно было писать договора: для русских это казалось совершенно естественным. И после существенного изменения их обычаев договором, они, по всей вероятности, постоянно сбивались на свое народное право.

Следующая статья договора 911 года относится к оскорблению действием: назначая за удар мечем или каким-либо оружием 5 литр серебра, она говорит, что так полагается по закону русскому. "По закону русскому" относится не к определению количества литр, как это уже было замечено еще Эверсом, а к денежной плате вообще, так как по греческим законам оскорбление действием наказывалось иначе. Но несмотря даже на ссылку на русский закон, русское обычное право перешло в договор не целиком, а весьма урезанное. В Русской Правде сохранились следы того старого порядка вещей, по которому оскорбление действием, как и убийство, преследовалось местью; плата же появилась как возмездие за отказ от мести. В Троицком списке Русской Правды читаем: "Аже кто кого оударить батогом и пр., то 12 гривен; не терпя ли противу тому оударить мечем, то вины ему в том нетут". Смысл этой статьи таков: за удар батогом и пр. взыскивается 12 гривен, если обиженный обратится в суд; но если он на удар ответилт. ударом, хотя бы употребил при этом даже меч (то-есть отомстил), он не подлежит наказанию, но, конечно, не получает 12 гривен. Нет ни малейшего основания думата, что в X веке было иначе. Из русского закона греки взяли только то, что казалось им удобным. И статья о побоях, следовательно, как и статья об убийстве, не только ничего не прибавляет к нашим сведениям о русских обычаях, но есть существенное их изменение. Русские в Греции должны были вести себя совсем иначе, чем у себя дома: они должны довольствоваться платой и только. Греки весьма последовательно проводят принцип обуздания северных дикарей