Новости дня XX

Вид материала

Документы

Содержание Новости дня xxii

Подобный материал:

• Новости, 457.99kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 1548.88kb.
• Новости Новости автомира, 47.52kb.
• Новости образования, 3322.14kb.
• Новости 8, 5461.77kb.
• Новости третьего дня соревнований, 125.99kb.
• Российские сми о мчс мониторинг за 12 Март 2012, 8463.94kb.
• Новости дня, 588.75kb.
• А «Городские новости» в «Биржевые новости», 736.31kb.
• Роспрофжел: Рубрика «Новости», 344.01kb.

глупо даже было думать, что он придет, станет этот напыщенный сноб

Уиглсуорс ходить на свидание с таким, как ты.

Фредди Уиглсуорс стоял перед ним, засунув руки в карманы.

- Ну-с, пошли, - сказал он.

С ним был еще кто-то, мечтательного вида юноша с пушистыми золотыми

волосами и очень бледными голубыми глазами. Дик не мог отвести от него

глаз, до того он был красив.

- Это Блейк, мой младший брат... Вы на одном курсе.

Блейк Уиглсуорс едва взглянул на Дика, когда они обменивались

рукопожатьем, но рот его скривился в улыбку. Когда они шли по

университетскому двору ранними летними сумерками, студенты лежали на

подоконниках и орали "Рейнхарт, о, Рейнхарт", и птицы чирикали в вязах, и

с Массачусетс-авеню доносился скрежет трамвайных колес; но в комнате с

низким потолком, освещенной свечами, царила мертвая тишина, и обшарпанный

маленький человечек читал вслух рассказ Киплинга "Человек, который хотел

быть королем". Все сидели на полу и внимательно слушали. Дик решил стать

писателем.

На второй год Дик и Блейк Уиглсуорс стали закадычными друзьями. Дик

снимал комнату в Риджли, и Блейк дневал и ночевал у него. Дик внезапно

почувствовал, что он любит университет, недели пролетали для него

незаметно. Истекшей зимой "Адвокат" и "Ежемесячник" напечатали каждый по

одному его стихотворению; он и Нед, как он окрестил Блейка Уиглсуорса,

пили после обеда чай и беседовали о книгах и поэтах и зажигали в комнате

свечи. В столовке они почти никогда больше не обедали, хотя Дик был там

абонирован. У Дика не осталось ни гроша на мелкие расходы после того, как

он заплатил за стол и право учения и комнату в Риджли, но Нед получал от

родителей сравнительно большие деньги, которых хватало на двоих.

Уиглсуорсы были состоятельные люди, по воскресеньям они приглашали Дика к

себе в Нахант обедать. Отец Неда был когда-то художественным критиком и

носил седую вандейковскую бородку; в гостиной у них был итальянский

мраморный камин, над которым висела картина, изображавшая мадонну с двумя

ангелами и лилиями; Уиглсуорсы утверждали, что это - Боттичелли, хотя Б.Б.

- по злому умыслу, как объяснял мистер Уиглсуорс, - настаивал на том, что

это Боттичини.

Субботними вечерами Дик и Нед отправлялись в Бостон и обедали у

"Торндайка" и чуточку пьянели от искристого итальянского вина. После обеда

они шли в театр или в варьете.

Следующим летом Хайрам Хелси Купер агитировал за Вильсона. Несмотря на

иронические письма Неда, Дик до самозабвения увлекся "Новой свободой"

(*13) - _Мы слишком горды, чтобы воевать, Нейтралитетом на словах и

наделе, Промышленной гармонией между капиталом и трудом_ - и работал по

двенадцати часов в день, печатая воззвания, уговаривая провинциальных

редакторов, чтобы они предоставляли побольше места в своих газетах речам

мистера Купера, в которых клеймился монополистический капитал и

привилегии. Он испытал разочарование, когда ему пришлось вернуться к

умирающим вязам университетского сада и лекциям, в которых никто ни за что

не боролся и ни на кого не нападал, к "Холму снов" и послеобеденному чаю.

Он получил стипендию филологического факультета и снял вместе с Недом

комнату на Гарден-стрит. У них завелось много приятелей, интересовавшихся

литературой, изящными искусствами и тому подобным; они собирались в

комнате Дика и Неда в сумерки и засиживались до позднего вечера при

свечах, в клубах дыма и ладана, курившегося перед бронзовым Буддой,

которого Нед как-то купил спьяна в китайском квартале, пили чай, и ели

кекс, и разговаривали. Нед не произносил ни слова и оживлялся, только

когда речь заходила о выпивке или парусных судах; когда кто-нибудь

заговаривал о политике или войне или еще о чем-нибудь в этом роде, он

закрывал глаза, откидывал голову назад и говорил: "Белиберда".

В день выборов Дик так волновался, что пропустил все лекции. После

обеда он и Нед пошли погулять по Нортэнду и дошли до верфи. Был

промозглый, серый день. Они обсуждали свой план, которым никогда ни с кем

не делились: по окончании занятий они решили раздобыть ялик или кеч и

добраться вдоль побережья до Флориды и Вест-Индских островов, а потом

выйти Панамским каналом в Тихий океан. Нед купил учебник навигации и

зубрил его. Он сердился на Дика за то, что тот не склонен был

разговаривать о мореплавании, а все гадал вслух, за кого будет голосовать

такой-то штат, а за кого - такой-то. Они мрачно пошли ужинать в "Венецию";

ресторан был битком набит, и они ели холодные scalopini [эскалопы (итал.)]

и спагетти; подавали отвратительно. Не успели они выпить fiasco белого

Орвието, как Нед заказал еще одну; они вышли из ресторана преувеличенно

твердой походкой, слегка прислонившись друг к другу. Бестелесные лица

проносились мимо них в розовато-золотых сумерках Ганновер-стрит. Внезапно

они очутились на краю площади в толпе, которая читала бюллетень выборов,

висевший на здании "Бостон геральд".

- Кто победил? Бей его... Да здравствуют наши! - орал Нед, не

переставая.

- Вы что, не знаете, что сегодня выборы? - сквозь зубы сказал за их

спиной кто-то, не разжимая рта.

- Белиберда, - заблеял ему Нед прямо в лицо.

Дику пришлось утащить его в боковую аллею, чтобы избежать драки,

- Нас непременно посадят, если ты не прекратишь, - тревожно шепнул ему

Дик. - И кроме того, я хочу дождаться результатов. Может быть, Вильсон

победит.

- Пойдем к "Франку Локку", выпьем.

Дику хотелось остаться и дождаться результатов; он волновался и не

хотел больше пить.

- Это значит, что мы не будем воевать.

- Лучше пускай война, - сказал Нед, еле ворочая языком. - Будет

забавно... Все равно, война не война, выпьем еще по маленькой.

Буфетчик у "Франка Локка" отказался подавать им, хотя раньше они часто

там пили, и они поплелись, обескураженные, по Вашингтон-стрит в другой

кабак, как вдруг мимо них промчался газетчик с экстренным выпуском, в

котором четырехдюймовыми буквами было напечатано: "ХЬЮЗ ВЫБРАН" (*14).

- Ура! - завопил Нед.

Дик заткнул ему рот ладонью, и они стали возиться посредине улицы;

вокруг них собралась враждебно настроенная толпа. Дик слышал глухие

неприязненные голоса:

- Студенты... Из Гарварда...

У Дика свалилась шляпа. Нед выпустил Дика, чтобы дать ему возможность

поднять ее. К ним, расталкивая толпу, приближался фараон. Они встали и

ушли трезвой походкой, с раскрасневшимися лицами.

- Все это белиберда, - сказал Нед задыхаясь.

Они пошли по направлению к площади Сколлей. Дик был взбешен.

Толпа на площади Сколлей ему тоже не понравилась, и ему захотелось

домой, в Кембридж, но Нед затеял разговор с каким-то подозрительным

субъектом и матросом, еле стоявшим на ногах.

- Знаешь что, Чеб, поведем-ка их к мамаше Блай, - сказал подозрительный

субъект, толкая матроса локтем в бок.

- Только тихо, братец, только тихо... - бормотал матрос.

- Куда угодно, только чтоб не видеть этой белиберды! - заорал Нед

пошатываясь.

- Слушай, Нед, ты пьян, идем в Кембридж, - отчаянно завопил ему Дик в

самое ухо, хватая его за рукав. - Они тебя напоят и ограбят.

- Кто меня напоит, я и так пьян... Белиберда! - заржал Нед и, стащив с

матроса белую шапочку, надел ее себе на голову вместо шляпы.

- Ну черт с тобой, как хочешь, я пойду. - Дик внезапно выпустил руку

Неда и стремительно ушел. Он шел по Бикон-хилл, и в ушах у него звенело, в

висках стучало, голова горела. Он добрался пешком до Кембриджа и вошел в

свою комнату, дрожа от усталости, готовый расплакаться. Он лег в кровать,

но не мог заснуть и лежал всю ночь, дрожа от холода, несмотря на то что

навалил ковер поверх груды одеял, и прислушивался к каждому звуку,

доносившемуся с улицы.

Наутро он встал с головной болью и с отчаянным жжением во всем теле. Он

как раз пил кофе и ел поджаренную булку у стойки буфета, когда вошел Нед,

свежий и розовый, с улыбкой, кривившей весь его рот.

- Ну-с, дорогой мой политик, профессор Вильсон выбран, и нам придется

расстаться с мечтой о сабле и эполетах. - Дик что-то буркнул и продолжал

есть. - Я беспокоился о тебе, - как ни в чем не бывало продолжал Нед. -

Куда ты исчез?

- А как по-твоему? Пошел домой и лег спать, - отрезал Дик.

- Этот Барни оказался очень забавным малым, инструктором бокса. Если бы

не больное сердце, он был бы чемпионом тяжелого веса Новой Англии. Мы в

конечном счете попали в турецкие бани... удивительно забавное место.

У Дика было такое чувство, словно ему дали пощечину.

- Мне надо идти в лабораторию, - сказал он хрипло да вышел из столовой.

Он вернулся в Риджли только в сумерки. В комнате кто-то был. Это Нед

шагал взад и вперед в голубых сумерках.

- Дик, - пробормотал он, как только Дик закрыл за собой дверь, - не

надо сердиться. - Он стоял посредине комнаты, засунув руки в карманы,

раскачиваясь. - Дик, не надо сердиться на человека, когда он пьян... Не

надо вообще сердиться на людей. Будь другом, согрей мне стакан чаю. - Дик

налил воду в чайник и зажег спиртовку. - Мало ли какие глупости люди

делают, Дик.

- Но с такими типами... матрос с площади Сколлей... Подумай, какой

риск, - растерянно сказал Дик.

Нед повернулся к нему с легким и радостным смехом.

- А ты мне еще вечно твердил, что я противный бостонский сноб.

Дик ничего не отвечал. Он опустился на стул подле стола. Он больше не

сердился. Он старался не расплакаться. Нед лег на кушетку и попеременно

задирал то одну, то другую ногу. Дик смотрел не отрываясь на синее пламя

спиртовки, прислушиваясь к мурлыканью чайника, пока сумерки не сгустились

и в комнату не просочился пепельный свет улицы.

В эту зиму Нед напивался каждый вечер. Дик сотрудничал в "Ежемесячнике"

и "Адвокате", напечатал несколько стихотворений в "Литературном сборнике"

и "Боевой рубке", посещал собрания Бостонского поэтического общества, и

Эми Лоуэлл пригласила его на обед. Он часто ссорился с Недом, так как он

был пацифистом, а Нед говорил, что он, черт побери, пойдет во флот, все

равно все белиберда.

На пасхальных каникулах, после того как был проведен закон о вооружении

торгового флота, Дик имел продолжительную беседу с мистером Купером,

который хотел устроить его на службу в Вашингтон, потому что, по его

словам, такой талантливый юноша не должен был подвергать свою карьеру

опасностям военной службы, а кругом уже поговаривали о всеобщей воинской

повинности. Дик, как и полагалось, покраснел и сказал, что его совесть

запрещает ему участвовать в войне в каком бы то ни было качестве. Они

долго топтались на месте, говоря об обязанностях гражданина, партийном

руководстве и высшем долге. В конце концов мистер Купер взял с него

обещание но предпринимать никаких решительных шагов, не посоветовавшись

предварительно с ним. В Кембридже все студенты проходили военный строи и

посещали, лекции по военному делу. Дик хотел кончить четырехлетний

университетский курс в три года и усиленно занимался, но университетские

науки ничего больше не говорили ни уму его, ни сердцу. Ему удалось

выкроить время на окончательную отделку цикла сонетов под названием

"Morituri Те Salutant!" ["Идущие умирать приветствуют тебя!" (лат.) -

приветственный клич римских гладиаторов], который он послал на конкурс,

объявленный "Литературным сборником". Он получил приз, но редакция

написала ему, что в последние шесть строк было бы желательно вставить

нотку надежды. Дик вставил нотку надежды и послал полученную сотню

долларов матери, чтобы она поехала в Атлантик-Сити. Он узнал, что если он

пойдет на военную службу, то он весной получит диплом без экзаменов, и,

никому ни слова не говоря, поехал в Бостон и вступил в добровольческий

санитарный отряд.

В тот вечер, когда он сообщил Неду, что он отправляется во Францию, они

выпили у себя в комнате много белого вина и сильно опьянели и без конца

толковали о том, что такова судьба Юности и Красоты и Любви и Дружбы -

быть раздавленным преждевременной смертью в то время, как старые жирные

помпезные дураки будут потешаться над их трупами. На жемчужном рассвете

они вышли и сели с последней бутылкой вина на старый могильный камень на

кладбище, на углу Гарвард-сквер. Они долго сидели на холодном могильном

камне, не говоря ни слова, только прикладываясь к бутылке, и после каждого

глотка закидывали головы и тихо блеяли в унисон:

- Белиберда.


Когда он в начале июня плыл во Францию на "Чикаго", у него было такое

чувство, словно ему пришлось бросить на середине недочитанную книгу. Нед,

и его мать, и мистер Купер, и литературная дама, которая была значительно

старше его и с которой он несколько раз довольно некомфортабельно спал в

ее двухэтажной квартире, выходившей окнами на Южный центральный парк, и

его поэзия, и его друзья пацифисты, и огни Эспланады, отраженные зыбью

Чарлза, потухли в его сознании, как главы недочитанного романа. Он

немножко мучился морской болезнью и немножко боялся парохода и шумных,

грубых матросов и длиннолицых женщин из Красного Креста, нагонявших друг

на друга жуть рассказами о насаженных на штыки бельгийских младенцах, и

распятых на кресте канадских офицерах, и обесчещенных пожилых монахинях;

внутри его, точно в заведенных до отказа часах, была закручена тугая

пружина любопытства - что будет за океаном?

Бордо, красная Гаронна, пастельного цвета улицы, старые, высокие дома с

мансардами, нежно-желтый свет и нежно-голубая тень, названия станций прямо

из Шекспира, книжки в желтых обложках в киосках, бутылки с вином на

буфетных стойках - он все представлял себе совсем иначе. По дороге в Париж

бледные голубовато-зеленые поля были усеяны пурпурными маками, точно

первые строки стихотворения; маленький поезд отстукивал дактили; все,

казалось, рифмовало.

Когда они прибыли в Париж, было уже поздно являться в бюро

Нортон-Хэрджис. Дик оставил чемодан в номере отеля "Монтабор", отведенном

ему и еще двум ребятам, и пошел с ними по улицам. Еще не стемнело.

Уличного движения почти не было, но бульвары были полны людей, гулявших в

голубых июньских сумерках. Когда стемнело, из-за всех деревьев стали

выглядывать женщины, женские руки хватали их за рукава, время от времени

английское ругательство лопалось, точно тухлое яйцо, в гнусавом напеве

французской речи. Они шли втроем, рука об руку, довольно робко и очень

сдержанно, в их ушах еще звенели разговоры об опасности заражения

сифилисом и гонореей. Накануне с ними беседовал об этом на пароходе

военный врач. Они рано вернулись в отель.

Эд Скайлер, говоривший по-французски (он когда-то учился в швейцарском

пансионе), чистил зубы над умывальником; он покачал головой и, не вынимая

зубной щетки изо рта, проговорил:

- C'est la guerre [такова война (франц.)].

- Ничего, тяжелы только первые пять лет, - рассмеялся Дик.

Фред Саммерс был автомобильный механик из Канзаса. Он сидел на кровати

в шерстяном нижнем белье.

- Ребята, - сказал он, серьезно глядя сначала на одного, потом на

другого, - это не война... это гнуснейший бардак.

Наутро они встали чуть свет, кое-как проглотили кофе и булочки и

помчались являться по начальству на улицу Франциска Первого; их бросало то

в жар, то в холод от волнения. Им сказали, где достать военную форму,

предостерегли от женщин и вина и приказали явиться после обеда. После

обеда им сказали, чтобы они явились завтра утром за удостоверениями. На

эти удостоверения они убили еще один день. В промежутках они покатались по

Булонскому лесу на извозчике, осмотрели Нотр-Дам и Консьержери и

Сент-Шапель и съездили на трамвае в Мальмезон. Дик решил освежить свой

школьный французский язык и сидел в мягком солнечном свете среди облезлых

белых статуй в Тюильрийском саду, читая "Боги жаждут" и "Остров

пингвинов". Он, и Эд Скайлер, и Фред не разлучались; они каждый вечер

съедали роскошный ужин, опасаясь, что им больше не придется есть в Париже,

и в небесно-голубых сумерках шли гулять по бульварам, кишащим народом; они

уже отваживались заговаривать с девушками и приставать к ним. Фред Саммерс

купил себе профилактический набор и серию похабных карточек. Он заявил,

что накануне отправки пустится во все тяжкие. Если их отправят на фронт,

то его, вероятней всего, убьют, и что тогда? Дик сказал, что он не прочь

поболтать с девчонками, но тут это дело поставлено на слишком коммерческую

ногу, и его от этого воротит. Эд Скайлер, которого они окрестили

французом, уже полностью усвоил европейские манеры и сказал, что уличные

девки слишком наивны.

Последняя ночь перед отправкой была ясной и лунной, поэтому появились

немецкие дирижабли. Они как раз сидели в маленьком ресторанчике на

Монмартре. Кассирша и официант всех погнали в погреб, как только сирены

завыли во второй раз. Там они познакомились с тремя довольно молодыми

женщинами по имени Сюзет, Миннет и Аннет. Когда промчалась маленькая

пожарная машина, сообщавшая гудками о том, что воздушный налет кончился,

было уже время закрывать, и они не могли добиться в ресторане выпивки;

поэтому девицы повели их в какой-то дом с плотно закрытыми ставнями, где

их препроводили в большую комнату с оливковыми обоями, украшенными

зелеными розами. Старик в зеленом полотняном переднике принес шампанского,

и девицы прыгнули к ним на колени и стали ворошить им волосы. Саммерс

выбрал самую хорошенькую и потащил ее прямо в альков, где над кроватью во

всю длину висело зеркало. Затем он задернул портьеру. Дику досталась самая

жирная и старая, и ему стало противно. Ее тело было как резиновое. Он

сунул ей десять франков и ушел.

Сбегая вниз по черной крутой лестнице, он столкнулся с двумя

австралийскими офицерами, которые дали ему глотнуть виски из бутылки и

повели его еще в один дом; они хотели устроить там парад всех барышень, но

мадам сказала, что все барышни заняты, а австралийцы были так пьяны, что

все равно ничего бы не увидели, и они начали ломать мебель. Дику удалось

улизнуть прежде, чем явились жандармы. Он пошел наугад по направлению к

отелю, но тут опять началась тревога, и он очутился в толпе бельгийцев,

потащивших его в шахту подземной дороги. На вокзале подземной дороги была

одна очень хорошенькая девица, и Дик попытался объяснить ей, что ей

следует пойти к нему в отель, но тут к нему подступил полковник спаги

(*15), который ее, как оказалось, провожал; на нем была красная тупика,

вся в золотых шнурах, и его нафабренные усы топорщились от ярости. Дик

объяснил ему, что все это недоразумение, посыпались извинения, и все

оказались braves allies [доблестные союзники (франц.)]. Они обошли

несколько кварталов в поисках выпивки, по все уже было закрыто, так что

они с величайшим сожалением расстались у дверей отеля, где жил Дик. Он

вошел в номер в великолепном настроении; в номере оба его товарища мрачно

мазались аргиролем и мечниковской мазью. Дик состряпал из своих похождений

захватывающую историю. Но те двое сказали, что он совершил гнусность,

покинув свою даму и оскорбив ее лучшие чувства.

- Ребята, - начал Фред Саммерс, глядя то на одного, то на другого

своими круглыми глазами, - это не война, это гнуснейший... - Он не мог

подобрать слова, и Дик потушил свет.


НОВОСТИ ДНЯ XXII


В НАСТУПАЮЩЕМ ГОДУ ПРЕДВИДИТСЯ ВОЗРОЖДЕНИЕ ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ


ДЕБС ПРИГОВОРЕН К 30 ГОДАМ ТЮРЬМЫ


Ах как долог путь в прекрасный

Край мечты моей,

Где сияет месяц ясный

Свищет соловей


возникнут новые поколения и благословят имена тех людей, которые имели