Вечность оказалась совсем не страшной и гораздо более доступной пониманию, чем мы предполагали прежде
| Вид материала | Документы |
- Л. О. Карпачевский советская цивилизация и утопия, 206.37kb.
- Сегодня отовсюду: со страниц популярных газет, модных журналов, из динамиков радиотрансляции,, 344.71kb.
- Льцев бизнеса приходят к пониманию, что мотивированный сотрудник работает гораздо более, 434.7kb.
- По правде сказать, я думаю, что я кончу гораздо хуже, чем начал. О,начал-то я совсем, 4737.94kb.
- Молодежная лесбийская субкультура в Санкт-Петербурге Надежда Нартова, 249.92kb.
- Прежде всего я бы хотел посвятить эту книгу Богу Израиля, который позволил мне получить, 1711.26kb.
- Э. Метод социологии глава первая что такое социальный факт?, 3310.93kb.
- Воспитание добротой, 19.03kb.
- Па Кризис «военного коммунизма», 261.74kb.
- Название: pr в сборнике цитат указаны полностью, 26.25kb.
– Надеюсь, сэр, – на своем безупречном оксфордском обратился Шульгин к адмиралу, который наконец отдышался, только часто и мелко покашливал, обводя мостик налитыми кровью глазами, – вам не причинили слишком больших неудобств?
– Кто вы такой, дьявол вас раздери, откуда вы взялись на моем корабле?
– Полковник русской армии, если вас это может успокоить. Командир десантной партии. Поскольку вы не подчинились приказу покинуть наши территориальные воды, мы приняли разрешенные международным правом меры. Можете считать свой корабль интернированным, а себя – военнопленным.
Сеймур зарычал и бросился на Шульгина, замахиваясь довольно впечатляющих размеров кулаком.
Бить старика, да еще с рукавами, до самого локтя изукрашенными широкими серебряными нашивками, Сашка не мог. Он просто перехватил его левой рукой за запястье и резко сжал пальцы.
– Спокойно, сэр. Вреда мы вам не причиним. Вашим людям тоже…
В этот момент внутри рубки хлопнул пистолетный выстрел.
– …если они будут вести себя разумно, – закончил Сашка фразу и лишь потом крикнул: – Эй, что там у вас?
– Да тут один нашелся, – выглянул наружу офицер со «стечкиным» в руке. – Швырнул в Степанова биноклем и попытался смыться через люк куда-то вниз.
– Убили?
– Вроде не насмерть…
– Видите, сэр, даже в таких обстоятельствах мои люди стараются не допускать ненужного кровопролития. И вы, если будете исполнять мои распоряжения…
– Ты, гнусный ублюдок!.. – И дальше Сеймур разразился самой отборной для британского флота бранью. Не идущей, впрочем, ни в какое сравнение с той, что мог бы изобрести попавший в аналогичное положение русский адмирал.
– Придется вас изолировать, – с сожалением развел одной рукой Шульгин. – Юрченко, отведите его куда-нибудь и заприте.
– Куда, Александр Иванович? Я здесь плохо ориентируюсь.
Шульгин пожалел, что в составе группы не оказалось ни одного настоящего моряка.
– А я знаю? Ну просто пристегните его наручниками к леерной стойке. Вон там… За адмирала отвечаете лично.
Линкор продолжал как ни в чем не бывало мчаться по заданному ранее курсу.
– Алло, Дим, – включил настроенную на волну Воронцова рацию Шульгин. – У меня полный порядок, только я не умею управлять этой штукой и не знаю, чего дальше делать. Какие будут указания?
В динамике послышался нервный смешок Воронцова.
– У тебя под руками кто из судового комсостава есть?
– Да здесь их уйма. Стоят, подняв руки. Адмирала я только что под домашний арест отправил. А вон, похоже, командир линкора. Коммодор по званию.
– Скажи, пусть сыграет отбой боевой тревоги. Артиллеристам «дробь», стволы вернуть в диаметральную, заряженные пушки не разряжать, просто открыть затворы. Курс прежний, скорость снизить до десяти узлов. Я сейчас подойду…
Когда к Шульгину подвели Гуденеффа, Сашка сидел на леерном ограждении мостика, оплетя ногами металлическую стойку и с наслаждением курил, осматривая сияющее море и расстилающуюся внизу палубу линкора. «Удалось ведь, а, черт возьми, удалось! – думал он. – Звездный час у вас, Александр Иванович, и никуда не денешься!»
Коммодор внешне выглядел совершенно спокойным. А что уж он при этом чувствовал…
– Угощайтесь, сэр, – протянул ему портсигар Сашка. И поделился радостью: – I made it
[7]
, как говорится.
– Не смею отрицать. Хотя, гореть мне в аду, не представляю, как это возможно. – Гуденефф взял сигарету.
– Обычный абордаж. Только с другой стороны. Сверху… – Шульгин показал пальцем, откуда именно.
– На чем это вы прилетели? Никогда таких чертовых мельниц не видел.
– Вы сейчас скомандуйте вот что… – Шульгин повторил полученную от Воронцова инструкцию, – а потом я с удовольствием удовлетворю ваше любопытство. Время у нас будет.
«Валгалла» подошла к «Эмперор оф Индиа» раньше, чем остальные четыре линкора эскадры успели кое-как исправить полученные от воздушного налета повреждения, убрать с палуб тела убитых и немного наладить систему управления огнем. Из-за принявшего через пробоину в корме несколько тысяч тонн воды «Бенбоу» отряд не мог держать ход выше четырнадцати узлов. А эскадра Колчака, применяя прежнюю тактику, отгоняла их редкими залпами, но теперь на близких недолетах, в сторону крымского берега.
Воронцов подвел пароход к борту застопорившего ход линкора и высадил на него в полном соответствии с правилами призовую партию в составе двух рот Корниловской дивизии. Десантники были вооружены автоматами «АКСУ», более подходящими для действий на корабле, чем длинные винтовки. Офицеры рассыпались по палубе и отсекам, взяли под охрану крюйт-камеры, кубрики с ружейными пирамидами, артиллерийские казематы и орудийные башни. Редкие и разрозненные попытки сопротивления подавлялись решительно, но в общем беззлобно. Слишком велика была радость победы, неслыханной с времен Гангута, походов Ушакова и Сенявина. Да и британские моряки не испытывали слишком большого желания драться с хорошо вооруженным и настроенным весьма серьезно противником. Об отчаянности белогвардейских офицеров были наслышаны все, особенно те из моряков, которым довелось ходить в Крым и Одессу годом раньше. Кое-кто помнил и лихую атаку русским крейсером «Аскольд» галлиполийских фортов в шестнадцатом году. А вид трупов своих товарищей, которых санитары начали выносить с боевых постов, укладывать длинными рядами на шканцах и накрывать брезентом, вызывал у оставшихся в живых скорее чувство благодарности своей более счастливой судьбе, чем жажду самопожертвования.
Самой ходовой фразой у рядовых матросов была: «У короля много», которой на флоте его величества принято провожать тонущий корабль. Девиз «Погибаю, но не сдаюсь» популярностью здесь не пользовался, да за двести лет непрерывных побед британского флота он как-то и не успел войти в обиход.
Шульгин представил Воронцову коммодора Гуденеффа. Дмитрий поднес ладонь к козырьку фуражки, представился.
– Вы неплохо сражались, – произнес он традиционную вежливую фразу, – однако бог не счел возможным даровать вам победу.
Командир линкора скептически усмехнулся и тоже отдал честь, не по-нашему выворачивая ладонь.
– Только за каким чертом вы полезли в Севастополь? – продолжил Воронцов. – Один ваш писатель говорил: «Не все, что можно делать безнаказанно, следует делать». Вообразили, что русского флота больше не существует и вам можно вести себя здесь, как в Занзибаре или Шанхае?
– Я не адмирал пока еще, сэр, и теперь уже вряд ли им стану. Мое дело – выполнять приказы. Но в частном порядке скажу: мне это дело не нравилось с самого начала. Мы ведь были союзниками в великой войне. Увы, интуиция меня не подвела.
– Хорошо быть умным раньше, как моя жена потом. – Шульгин постарался как можно адекватнее перевести эту поговорку на английский.
– Только я все равно не понимаю, как вам это удалось. Даже при том, что стреляли вы лучше и на ваших самолетах очень мощные бомбы. Тут какое-то совершенно другое качество…
– Не все же нам Цусима, иногда можно и мыс Сарыч. – Воронцов показал рукой в сторону невидимого крымского берега. – Теперь это название наверняка войдет в историю…
– Как символ позора английского флота?
– Скорее всего как символ самонадеянной глупости его командиров, – жестко ответил Воронцов. – Только сейчас у вас еще есть выбор. От имени своего адмирала передайте по эскадре приказ идти в Севастополь и там разоружиться. По радио, «ратьером», сигнальными флагами – как угодно.
Лицо коммодора напряглось, словно нервно сжатый кулак.
Шульгину его стало жалко. Сашка был довольно чувствительным человеком и чужое унижение переживал почти как свое. А Воронцову – нет. Здесь сказывалась разница их профессий и жизненного опыта.
– Такого приказа я отдать не могу. Лучше умереть. Погибших в бою рано или поздно история извиняет, а так… Ваш адмирал Небогатов не оправдается никогда.
– Дался вам Небогатов. Во-первых, он уже, наверное, умер. Во-вторых, выхода у него действительно в тот момент не было. В-третьих, вину за Цусиму лично я возлагаю на вас, на Англию. Вы выпустили из бутылки японского джинна и еще пострадаете от него больше нашего. Командуйте…
– Нет!
– Воля ваша. Честь вы, возможно, и сохраните. Только для кого? Вы готовы подписать официальный отказ от предложения интернироваться, будучи напавшей стороной?
– Согласен. Безусловно, согласен. – Коммодор отчего-то увидел в этом предложении выгодный для себя шанс.
– О'кей, – кивнул Шульгин, протягивая Гуденеффу офицерскую полевую книжку, в которой он уже успел набросать по-английски текст.
– А почему бы вам самому не передать этот приказ? Якобы от имени командующего? – спросил вдруг коммодор с таким видом, будто нашел идеальное для всех решение.
Шульгин издевательски рассмеялся, а Воронцов ответил серьезно:
– Именно поэтому, дорогой капитан. Мы здесь с полковником люди чести. Не желаем, чтобы вы потом обвинили нас в фальсификации. Вам же еще мемуары писать, там вы и оттянетесь насчет коварных и подлых славян… Нет уж, каждый пусть сам утирает свои сопли…
– Так что, согласны подтвердить свой героизм? – спросил Шульгин, снова поднимая блокнот.
Коммодор нервно расписался.
– Ты этого хотел, Жорж Данден, – усмехнулся Сашка. – Теперь смотрите… Письма семьям покойников, которые пока еще живы, я заставлю писать лично вас!
Эскадра Колчака к этому моменту окончательно вышла за пределы досягаемости английских орудий. Наперехват линкоров снова пошел «Беспокойный», неся на мачте трехфлажный сигнал и дублируя его «ратьером».
Ответом на предложение спустить флаг был беспорядочный огонь бортовых казематов ставшего головным «Центуриона».
– Еще раз жаль. У вас на эскадре очень безрассудные ребята…
Воронцов посмотрел на часы, снова козырнул и по старой флотской привычке заскользил вниз по поручням трапов, почти не касаясь ногами ступенек. Перемахнул с палубы линкора на борт «Валгаллы», и пароход, взбурлив воду винтами, быстро стал удаляться.
– Наблюдайте, коммодор, наблюдайте, – повторил Шульгин. С севера, стремительно увеличиваясь в размерах, шли «Чайки». – Мы договорились, что сдаваться никто не желает…
Сашка, изображая стоическую невозмутимость, снова сунул в рот сигару.
– Да, капитан, я забыл вам предложить. – Он достал из заднего кармана плоскую титановую фляжку. – Глоток коньяку сейчас не помешает.
Истребитель Губанова вычертил петлю точно над фок-мачтой «Центуриона», ушел, словно резвясь, далеко в море, там развернулся и помчался назад на бреющем полете. В паре километров от линкора его самолет свечкой взвился вверх, но перед этим выпустил из-под фюзеляжа полупрозрачный дымный жгут.
Противокорабельная ракета «Экзосет», точно такая, какой аргентинский лейтенант сжег 6 мая 1982 года английский эсминец «Шеффилд» в бою у Фолклендских островов, вонзилась в высокий борт линкора сразу за второй башней. Страшный взрыв трехсоткилограммового кумулятивного заряда не только пробил главный броневой пояс, но и сорвал десятидюймовые стальные плиты с креплений вместе с тиковой прокладкой и вспорол тонкие листы основной обшивки. В образовавшуюся брешь хлынула вода, разливаясь по угольным ямам, коффердамам и продольным коридорам корпуса.
Вслед за первой «Чайкой» на боевой курс уже заходил следующий истребитель.
Свою ракету он выпустил в «Бенбоу». Эти штуки класса «воздух – корабль» предназначены для стрельбы с расстояния до сорока километров, а когда их выпускают практически в упор, то попасть можно как из пистолета в ту же точку, куда был направлен лазерный прицел.
Линкор подбросило вспухшим у него под носом водяным гейзером. Ракета взорвалась на метр ниже ватерлинии, почти оторвав многотонный кованый форштевень.
Еще десять самолетов кружились в небе над эскадрой, ожидая команды и выбирая цель.
Шульгин подождал, когда коммодор в достаточной мере проникнется сутью происходящего. Потом почти силой забрал у него бинокль.
– Прикажете продолжать?
– Это черт знает что такое! – пробормотал Гуденефф сведенными судорогой губами.
– Отнюдь. Обыкновенные 533-миллиметровые торпеды, несколько нестандартно используемые. Ваши «торникрофты», атаковавшие в Кронштадте в девятнадцатом году Балтфлот и без объявления войны, и без предупреждения о том, что скоростные катера могут нести торпеды, тоже показались кое-кому дьявольским оружием. Насколько я помню, они целились в «Нарову», которая имела на борту больше трех сотен мин заграждения. К счастью, не попали. А если бы попали? Взрывом бы снесло полгорода. С многочисленным мирным населением. А ведь ваше правительство даже большевикам постеснялось тогда войну объявить, не то чтобы о женщинах и детях подумать…
Сашка подождал немного, но коммодор ничего ему не ответил.
– Так что? Сдадимся или будем упражняться дальше? У летчиков в запасе еще десять таких торпед, а не хватит, так до берега пять минут лету… И еще двадцать, чтобы вернуться с новым грузом.
– С победой, ваше высокопревосходительство! – воскликнул командир «Генерала Алексеева» каперанг Остелецкий, прославивший себя тем, что три года командовал наиболее боеспособным кораблем белого флота – крейсером «Кагул» («Генерал Корнилов») и захватил дерзкой десантной операцией летом девятнадцатого года Одессу, высадив прямо в центре города с борта своего крейсера драгунский полк. При десятикратном превосходстве красных сил.
Он первый увидел, как английские линкоры спускают с гафелей «Юнион Джеки» и послушно поворачивают к норду, подчиняясь жужжащим над ними злобным осам капитана Губанова. Флагман флота «Эмперор оф Индиа», неся на одном из уцелевших фалов трехфлажный сигнал международного свода «Сдаюсь», шел параллельно своим кораблям, собственным примером подтверждая необходимость прекратить сопротивление. Для избитых линкоров близкий берег был сейчас единственно желанным местом спасения. Вернуться обратно через все Черное море не рассчитывал уже никто.
Колчак раздраженно ударил биноклем о поручень мостика. (Русские адмиралы вообще отчего-то любили использовать бинокли для самовыражения. Если верить Новикову-Прибою, то адмирал Рожественский за время похода к Цусиме разбил их штук двадцать.)
– Это не моя победа! То, что происходит, зависит не от меня.
– Напрасно вы так, Александр Васильевич. Победа ваша. Подумайте просто. Вы – флотоводец. Прочие люди, как бы они ни были отважны и талантливы, в вашем подчинении. Раз вы сочли возможным принять командование флотом, то все остальные его чины только исполняли свой долг в меру талантов, образования и должностей. Включая и этих… господ, которые нам очень помогли. Ведь так?
– Не могу спорить. Помогли. И самой жизнью я обязан только им.
– Вот видите… А сейчас вы становитесь настоящим комфлота. У вас под командой теперь будет шесть современных линкоров и еще не совсем плохие броненосцы. Ни один русский адмирал не имел в своем распоряжении такой силы… Даже Эссен.
Веселый тридцатишестилетний каперанг к жизни относился легко. Ни разу не изменив убеждениям, он с самого семнадцатого года делал только то, что подсказывали ему долг, совесть и чувство вкуса.
Умел находить общий язык и с остервеневшими, не знающими, чего они хотят, «революционными матросами», и с представителями германских оккупационных войск, и с адмиралами Антанты. И его крейсер сохранял боеспособность все эти штормовые годы. И экипаж изъявлял лояльность своему командиру. А самое смешное – капитулировавший сейчас «Эмперор оф Индиа» поддерживал его крейсер огнем во время экспедиции на Одессу. Командир же линкора, коммодор Гуденефф, отличный моряк и во всех отношениях приятный человек, глубоко удивил и обидел Остелецкого. Когда после взятия Одессы они в кают-компании «Эмперора» отмечали победу, Павел Александрович искренне наслаждался обществом морских джентльменов, старался соответствовать принятым среди них манерам, острил, угощал всех асмоловскими папиросами и симферопольской водкой, сам налегая на отличный гибралтарский херес. Вечер, на его взгляд, удался вполне. А вот когда тот же Гуденефф выбрал момент, уже перед рассветом, и непонятно зачем, из деликатности или из подлости, вполголоса сообщил «Dear first Class Commodores», что на кораблях его величества каждому офицеру положено по две порции виски и по две порции вина и следует всегда посматривать, чтобы буфетчик не обманул, капитан испытал неизвестное ему ранее чувство глубокого унижения. Он точно помнил, что хереса выпил рюмок двадцать (маленькие были рюмки), не понял только одного – правильно ли поступил, не врезав тут же симпатичному коммодору в харю, а, напротив, предложил столь скудно обслуживаемому капитану добавить у себя на «Кагуле».
Но уж теперь-то он своего не упустит, специально поднимется на линкор в ту же кают-компанию и заставит уже военнопленного буфетчика угощать королевским вином весь офицерский состав русского флота без всяких норм. Оказывается, не советские коммунисты первыми придумали унижающую человеческое достоинство «пайку».
– Вы что же, считаете, захваченные корабли мы возвращать не станем? – спросил Колчак.
– Решение, наверное, за вами. Как скажете, так и будет… Однако я не представляю, чего ради мы им будем свои трофеи отдавать. Японцы, став союзниками, все равно возвратить хоть что-нибудь из захваченных наших кораблей не пожелали. И «Варяг», и «Пересвет», и «Полтаву» за приличные деньги продали. Вы собираетесь быть благороднее?
Колчак, похоже, задумался. А над чем? Впервые в известной адмиралу военной истории британские линкоры спускали перед противником стеньговые боевые флаги.
– Мичман, – обратился он к Белли, – передайте по флоту: эсминцам и «Пантелеймону» сопровождать бывшие английские линкоры в Южную бухту. Экипажи свести на берег, замки с орудий снять. Десантные партии высадить на корабли немедленно. Радиорубки опечатать. Остальной эскадре следовать за мной. Вас, господин капитан первого ранга, я назначаю младшим флагманом эскадры. Сам сейчас перейду на «Эмперор». И действуем по плану.
Колчаку не терпелось ощутить себя победителем в полной мере, ступить на мостик настоящего сверхдредноута, почувствовать его своим. Что бы ни говорили и ни писали последующие историки флота, балтийские «Севастополи» и черноморские «Императрицы» на настоящие линкоры не тянули. Тонкая броня, малый ход, не слишком удачное расположение артиллерии. А вот теперь посмотрим. Флотоводец только тогда может в полной мере проявить свой талант, когда у него в руках подходящий инструмент. Паганини, играющий на самодельной балалайке, вряд ли вошел бы во всемирную историю искусств.
На английских кораблях достаточно мрачная, но и торжественная поцедура похорон погибших в море не соблюдалась. Почти девяносто трупов снесли в холодное, с цементным полом помещение судовой бани с расчетом отправить позже тела на родину или захоронить их в какой-нибудь твердой земле.
«Эмперор оф Индиа» шел через море, по-прежнему неся на гафеле британский флаг. За ним на расстоянии кабельтова следовала «Валгалла», которая вместо положенных по проекту полутора тысяч пассажиров приняла с подошедших транспортов в свои каюты, салоны, ресторанные залы, в приспособленные для перевозки войск трюмы и даже прямо на палубы почти две дивизии полного состава с вооружением и положенной по штату артиллерией.
А еще в трех милях позади разрезали веселую черноморскую волну «Генерал Алексеев» и «Евстафий» с «Иоанном».
На рассвете следующего дня, когда сероватые сумерки чуть-чуть только собрались розоветь, «Эмперор» начал втягиваться в устье Босфора. Разоруженные после войны береговые батареи никому больше не угрожали, тем более что британский флаг и силуэт своего линкора наблюдатели, на всякий случай несшие службу на бетонных фортах Ускюдюра, узнали издалека.
Колчак, почти сутки без сна простоявший на мостике, подкреплявший свои силы только густым как деготь чаем пополам с ромом и разговорами по радио с капитаном Воронцовым, испытывал сейчас странное чувство. Как если бы девушка, в которую он был страстно влюблен, сбежавшая много лет назад с заезжим гусаром, вдруг вернулась к нему и упала на колени, моля о прощении и уверяя в вечной любви.
Волнующе, в чем-то даже лестно, может потешить гордость, но и бесконечно тоскливо, бессмысленно, вместо радости вызывает скорее сожаление о напрасно потерянной жизни…
То есть радости победы адмирал не испытывал.
Беззвучно скользящей змеей линкор проник в Мраморное море. Не отдавая якоря, только подрабатывая машинами, приблизился к берегу, настороженно поводя нацеленными на него башенными орудиями, подождал, пока «Валгалла» высадит на европейский берег, прямо на набережную десант переодетых в турецкую военную форму корниловцев и марковцев.
Там их уже ждали рейнджеры Басманова, за неделю до начала операции прибывшие в город на рейсовых гражданских пароходах, а недавно получившие наконец условный сигнал.
Полковник несколько раз провел подробную рекогносцировку местности, своими ногами исходил переулки, ведущие от порта в центр города, к резиденции верховного комиссара, казармам стрелков морской пехоты, султанским дворцам Топкапы и Долмабахче и прочим представляющим военно-политический интерес объектам.
Проблем в этом деле возникло куда меньше, чем при штурме советским спецназом дворца Хафизуллы Амина в Кабуле в декабре 1979 года. То есть по-настоящему серьезного сопротивления не оказал никто. Да и возможности к сопротивлению ни у кого из английских солдат просто не было. Слишком тщательную подготовку провел в знакомом городе Басманов.
Имевший в своем распоряжении меньше двухсот офицеров, полковник за последние дни нашел в Стамбуле еще около сотни не успевших по каким-то причинам вернуться в Крым надежных людей, которые увидели свой последний шанс в намеченной Басмановым операции. Прожив здесь по году и больше, они знали нужные адреса, проходные дворы, фамилии и должности местных и оккупационных чиновников, потенциально опасных или, напротив, готовых сотрудничать с новым режимом.