Эмиль Золя. Деньги
| Вид материала | Документы |
- Эмиль Золя. Письмо к молодежи, 465.47kb.
- Эмиль Золя. Натурализм, 510.58kb.
- Умный мышонок Эмиль, 17.54kb.
- Приложение Вопросы для конкурсов, 244.87kb.
- Карл Густав Эмиль Маннергейм, 215.67kb.
- Строение мицеллы гидрофобного золя. Коагуляция гидрофобного золя, 128.84kb.
- Деньги, их свойства, 147.3kb.
- Произведения которого занимают ведущее место во французском натурализме, сам был наполовину, 848.72kb.
- Конспект лекций Финансы и кредит (Балабанов А. И 2008) аздел Деньги как материальная, 1555.18kb.
- Что такое деньги и как они возникли, 1175.63kb.
9
Каролина снова осталась одна. Гамлен пробыл в Париже до первых чисел
ноября для выполнения формальностей, которых потребовало окончательное
утверждение общества при увеличении капитала до ста пятидесяти миллионов.
По желанию Саккара ему опять пришлось самому зайти к нотариусу Лелорену на
улицу Сент-Анн и официально заявить, что все акции разобраны и капитал
внесен сполна, хотя в действительности это было не так. Потом он месяца на
два уехал в Рим, чтобы заняться какими-то важными делами, о которых никому
не говорил. По-видимому, это была его пресловутая мечта о переселении папы
в Иерусалим, а также другой, более осуществимый и более значительный
проект - проект превращения Всемирного банка в католический,
представляющий интересы всего христианского мира, - в громадную машину,
предназначенную сокрушить, стереть с лица земли еврейский банк. Оттуда он
должен был опять поехать на Восток для прокладки железнодорожной линии
Брусса-Бейрут. Он уезжал из Парижа, радуясь быстрому процветанию фирмы,
совершенно убежденный в ее непоколебимой прочности, - в душе его
шевелилось теперь лишь глухое беспокойство по поводу этого необычайного
успеха. Поэтому накануне отъезда, беседуя с сестрой, он дал ей только один
настойчивый совет - не поддаваться всеобщему увлечению и продать
принадлежавшие им акции, если курс их превысит две тысячи двести франков:
таким образом он хотел выразить свой личный протест против этого
непрерывного повышения, которое считал безумным и опасным.
Когда Каролина осталась одна, раскаленная атмосфера, в которой она
жила, начала еще сильнее тревожить ее. В первую неделю ноября курс достиг
двух тысяч двухсот, и вокруг Каролины начались восторги, возгласы
признательности и безграничных надежд: Дежуа рассыпался в благодарностях,
дамы де Бовилье держались с ней как с равной, как с подругой божества,
которому суждено было восстановить величие их древнего рода. Хор
благословений раздавался из уст счастливой толпы малых и великих; девушки,
наконец-то, получали приданое, внезапно разбогатевшие бедняки могли
обеспечить свою старость; богачи, снедаемые ненасытной жаждой наживы,
ликовали, сделавшись еще богаче. После закрытия Выставки в Париже, пьяном
от наслаждения и от сознания своего могущества, наступила невиданная
минута - минута безграничной веры в счастье, в удачу. Все ценные бумаги
поднялись, наименее солидные находили легковерных покупателей, куча
сомнительных сделок приливала к рынку, угрожая ему апоплексией, а внутри
чувствовалась пустота, полное истощение государства, которое слишком много
веселилось, тратило миллиарды на крупные предприятия и вскормило огромные
кредитные учреждения, зияющие кассы которых лопались на каждом шагу.
Первая же трещина грозила полным крушением в этой атмосфере всеобщего
помешательства. И, должно быть, от этого тревожного предчувствия у
Каролины сжималось сердце при каждом новом скачке акций Всемирного банка.
Никакие дурные слухи не доходили до нее, разве только легкий ропот игроков
на понижение, удивленных и побежденных. И все-таки она ясно ощущала
беспокойство, какая-то беда угрожала зданию, но какая? Ничего нельзя было
сказать, и ей приходилось ждать, наблюдая этот необычайный триумф, который
все возрастал, несмотря на легкие сотрясения, всегда предвещающие
катастрофу.
Впрочем, у Каролины была сейчас и другая забота. В Доме Трудолюбия
перестали, наконец, жаловаться на Виктора, ставшего молчаливым и
замкнутым, но она до сих пор ни о чем не рассказала Саккару: она
чувствовала какую-то странную неловкость и со дня на день откладывала свое
намерение, страдая от стыда, который Саккар должен был испытать при этом
разговоре. С другой стороны, Максим, которому она уже вернула две тысячи
франков из собственного кармана, подшучивал над ней по поводу остальных
четырех тысяч, требуемых Бушем и Мешен: эти люди обирают ее, отец страшно
рассердится, когда узнает. Поэтому она теперь отказывала Бушу,
требовавшему уплаты обещанной суммы. После бесчисленных попыток Буш,
наконец, рассердился, тем более что его первоначальная мысль - прибегнуть
к шантажу - возродилась вновь с тех пор, как Саккар поднялся так высоко:
теперь, думал Буш, Саккар испугается скандала и пойдет на все условия.
Итак, в один прекрасный день он решил обратиться непосредственно к Саккару
и написал, чтобы тот зашел к нему в контору ознакомиться со старинными
документами, найденными в одном доме на улице Лагарп. Он указал номер дома
и так прозрачно намекнул на давнишнюю историю, что, разумеется, Саккар
должен был встревожиться и прибежать к нему. Письмо это, доставленное на
улицу Сен-Лазар, попало в руки Каролины, которая узнала почерк. Она
вздрогнула; с минуту она колебалась - не пойти ли ей к Бушу и не заплатить
ли требуемую сумму? Потом ей пришло в голову, что, может быть, Буш пишет
совсем по другому поводу и что, так или иначе, что был удобный случай
покончить с неприятным делом. И, взволнованная, она была даже рада
возможности избежать объяснения, рада тому, что кто-то другой возьмет на
себя этот тягостный труд. Вечером, когда Саккар при ней вскрыл письмо, он
только слегка нахмурился, и Каролина решила, что речь идет о каком-нибудь
денежном осложнении. В действительности же он был жестоко потрясен. Сердце
его сжалось при мысли, что он попался в такие грязные руки; он почуял
какой-то гнусный шантаж. С деланным спокойствием он положил письмо в
карман, но решил, что пойдет к Бушу.
Дни проходили за днями, наступила вторая половина ноября, а Саккар
каждое утро откладывал свое посещение, закружившись в уносившем его
потоке. Курс перешел за две тысячи триста франков, и он был в восторге,
хотя чувствовал, что на бирже начинается противодействие, что оно
усиливается вместе с горячкой повышения: видимо, появилась группа
понижателей, которые занимали позицию и начинали враждебные действия, пока
еще робко, позволяя себе только отдельные вылазки на аванпостах. И для
того, чтобы восходящее движение курса не остановилось, Саккару уже дважды
пришлось самому покупать акции, прикрываясь именем подставных лиц.
Началась гибельная тактика покупки собственных акций и спекуляции ими,
тактика общества, пожирающего самого себя.
Как-то вечером, подстегиваемый обуревающей его страстью, Саккар не
удержался и заговорил об этом с Каролиной.
- Кажется, скоро станет жарко. Да, мы слишком сильны, мы стесняем их. Я
чую тут Гундермана, это его тактика: он пустит в ход регулярные продажи -
столько-то сегодня, столько-то завтра - и будет увеличивать цифру до тех
пор, пока мы не пошатнемся...
Она перебила его своим серьезным тоном:
- Если у него есть акции Всемирного, то он правильно делает, что
продает.
- Что?.. Правильно делает, что продает?
- Разумеется! Ведь брат говорил вам: курс сверх двух тысяч - это
совершенное безумие.
Он смотрел на нее с изумлением и, наконец, разразился, вне себя от
гнева:
- Ну что ж, - если так, продавайте и вы, почему бы нет? Продавайте!..
Да, да, играйте против меня, раз вы хотите моего поражения.
Она слегка покраснела, потому что как раз накануне продала тысячу
акций, выполняя распоряжение брата, успокоенная этой продажей, словно
запоздалым актом честности. Но так как он не задал ей прямого вопроса, она
не призналась ему в этом - тем более что он еще сильнее смутил ее,
добавив:
- Вчера были изменники, я уверен. Кто-то выбросил на рынок целую пачку
акций, и курс непременно поколебался бы, если б не вмешался я... Но это не
Гундерман. У него другой метод - более медлительный и в результате более
изнуряющий... Ах, дорогая моя, я вполне спокоен, и все-таки я дрожу. Ведь
защитить свою жизнь - это пустяки. Гораздо труднее защитить деньги - свои
и чужие.
И действительно, с этого дня Саккар перестал принадлежать себе. Он
превратился в раба миллионов, которые выигрывал, торжествуя и в то же
время непрестанно рискуя оказаться побежденным. Он даже не успевал теперь
видеться с баронессой Сандорф в маленькой квартирке на улице Комартен. По
правде сказать, ему наскучил обманчивый огонь этих глаз и холодность,
которую не могли согреть даже его извращенные выдумки. Кроме того, он
испытал неприятную минуту, такую же, какую, по его милости, однажды
испытал Делькамбр: как-то вечером, на этот раз просто из-за неловкости
горничной, он застал баронессу в объятиях Сабатани. Произошло бурное
объяснение, и он успокоился лишь после полной исповеди: оказывается, все
дело было в любопытстве - преступном, конечно, но вполне понятном. Все
женщины рассказывали об этом Сабатани такие чудеса, что она просто не
могла удержаться, чтобы не убедиться самой. И Саккар простил ее, когда на
его грубый вопрос она ответила, что, право же, ничего особенного. Теперь
он виделся с ней не чаще раза в неделю - не потому, чтобы он продолжал
сердиться на нее, а по той простой причине, что она ему надоела. Тогда,
чувствуя, что он отдаляется от нее, баронесса Сандорф впала в свои прежние
колебания и сомнения. С тех пор как она выспрашивала его в интимные
минуты, она играла почти наверняка и много выигрывала, деля с ним его
удачу. Теперь она ясно видела, что он не хочет отвечать на ее вопросы, и
даже опасалась, что он солжет ей. И как-то раз - было ли это дело случая,
или он действительно решил забавы ради направить ее по ложному следу - она
даже проиграла, последовав его совету. Ее доверие к нему сразу
поколебалось. Если уж он обманывает ее, кто же будет теперь руководить ею?
И хуже всего было то, что легкое, едва ощутимое недоброжелательство на
бирже по отношению к Всемирному банку с каждым днем становилось все
заметнее. Пока что это были только слухи, ничего определенного, ни один
факт не подрывал прочности учреждения. Но некоторые намекали, что тут
что-то неладно, что внутри плода завелся червь... Это, впрочем, не мешало
курсу взлетать все выше и выше, на чудовищную высоту.
После неудачной операции с итальянскими баронесса окончательно
встревожилась и решила зайти в редакцию "Надежды", чтобы попытаться
выведать что-нибудь у Жантру.
- Послушайте, что происходит? Уж вы-то должны знать... "Всемирные"
поднялись сегодня еще на двадцать франков, и все-таки ходят какие-то слухи
- никто не мог мне сказать, какие именно, но только что-то неблагополучно.
Но и сам Жантру был не менее растерян, чем она. Находясь у самого
истока слухов, фабрикуя их сам по мере надобности, он в шутку сравнивал
себя с часовым мастером, который живет среди сотен часов и никогда не
знает точного времени. Благодаря своей рекламной конторе он был в курсе
всех секретных сообщений, зато для него не существовало единого и твердого
мнения, так как все сведения противоречили друг другу и одно уничтожало
другое.
- Я ничего не знаю, решительно ничего.
- О, вы просто не хотите сказать мне.
- Нет, я сам ничего не знаю, честное слово! А я еще собирался зайти к
вам и порасспросить вас! Так, значит, Саккар больше не любезен с вами?
Ее жест подтвердил то, о чем он догадывался и сам; связь близка к концу
вследствие взаимного пресыщения: женщина хандрит, мужчина охладел, время
откровенных бесед миновало. На миг он пожалел, что не притворился хорошо
осведомленным человеком, чтобы наконец-то "заполучить" дочку этого
Ладрикура, который угощал его когда-то пинками. Но, чувствуя, что его час
еще не настал, он только смотрел на нее, размышляя вслух:
- Да, это досадно, а я-то рассчитывал на вас... Ведь если произойдет
какая-нибудь катастрофа, надо знать о ней заранее, чтобы иметь возможность
обернуться... О, я не думаю, что это случится так скоро, банк еще очень
прочен. Но, знаете, бывают странные вещи...
Он внимательно смотрел на баронессу, и в его голове складывался план
действий.
- Вот что, - неожиданно проговорил он, - раз Саккар бросает вас, вам бы
следовало подружиться с Гундерманом.
Она удивилась:
- С Гундерманом? Зачем?.. Я, правда, немного знакома с ним, мы
встречались у де Руавилей и у Келлеров.
- Знакомы? Тем лучше... Придумайте какой-нибудь предлог, зайдите к
нему, поговорите, постарайтесь завоевать его дружбу. Подумайте только,
стать подругой Гундермана, управлять миром!
И он захихикал, представляя себе непристойные картинки: холодность
банкира была всем известна, и попытка соблазнить его казалась необычайно
сложным и трудным делом.
Баронесса поняла его и молча улыбнулась, нисколько не рассердившись.
- Но почему же с Гундерманом? - повторила она.
Он объяснил, что Гундерман несомненно стоит во главе группы, играющей
на понижение и начинающей действовать против Всемирного банка. Это ему
известно, у него есть доказательства. Если Саккар охладел к ней, то разве
из соображений элементарной осторожности не следует подружиться с его
противником, не порывая, впрочем, и с ним самим? У нее будет своя рука в
обоих лагерях, и тогда, вне всякого сомнения, в день битвы она займет
место рядом с победителем. Он предлагал ей это предательство самым
невинным тоном, преподнося его просто как добрый совет. Если на него будет
работать женщина, он сможет спать спокойно.
- Ну, что? Согласны? Давайте заключим союз... Мы будем предупреждать
друг друга, будем сообщать друг другу все, что узнаем.
Он взял ее за руку, но она инстинктивно отдернула ее, заподозрив другие
намерения.
- Нет, нет, я и не думаю об этом, ведь мы теперь товарищи... В будущем
вы сами вознаградите меня.
Она засмеялась и позволила ему поцеловать руку. Ее презрение к нему уже
исчезло, она забыла о том, что он был чуть ли не лакеем, забыла о гнусном
разврате, которому он предавался, не замечала его потасканной физиономии с
красивой бородой, пахнувшей абсентом, пятен на новом сюртуке, следов
штукатурки на блестящем цилиндре, вымазанном при падении с какой-нибудь
грязной лестницы.
На следующий же день баронесса Сандорф отправилась к Гундерману. С тех
пор как акции Всемирного достигли курса в две тысячи франков, Гундерман
действительно открыл настоящую кампанию на понижение, в величайшей тайне,
никогда не показываясь на бирже и даже не имея там официального
представителя. Он рассуждал так: стоимость акции равна номиналу плюс
процент, который она может дать и который зависит от благосостояния фирмы,
от успеха ее предприятий. Следовательно, существует какая-то максимальная
цифра, превышать которую неблагоразумно; если же, под влиянием всеобщего
увлечения, она все-таки бывает превышена, то это повышение искусственно, и
тогда разумнее всего играть на понижение, которое наступит рано или
поздно. Однако при всей своей уверенности, при безусловной вере в логику,
Гундерман все же был удивлен быстрыми победами Саккара, этим внезапно
возросшим могуществом, начинавшим пугать главный еврейский банк. Надо было
как можно скорее свалить этого опасного противника, и не только затем,
чтобы вернуть восемь миллионов, потерянных после Садовой, но главным
образом для того, чтобы не пришлось делить господство над рынком с этим
страшным авантюристом, которому, вопреки всякому здравому смыслу, словно
каким-то чудом удавались самые рискованные предприятия. И Гундерман,
исполненный презрения к пылким страстям, еще более подчеркивал свою
обычную флегму игрока-математика, свое холодное упорство человека цифр,
неизменно продавая, несмотря на непрерывное повышение, и теряя при каждой
ликвидации все более и более значительные суммы с великолепным
спокойствием мудреца, помещающего свои деньги в сберегательную кассу.
Когда баронессе удалось, наконец, добраться до банкира, окруженного
толпой служащих и агентов, заваленного грудой бумаг, которые надо было
подписать, и телеграмм, которые надо было прочесть, тот мучился жестоким
приступом кашля, разрывавшим ему грудь.
Тем не менее он сидел здесь с шести часов утра, кашляя и отхаркиваясь,
изнемогая от усталости, но не сдаваясь. В этот день, накануне выпуска
иностранного займа, толпа посетителей в просторной комнате спешила еще
больше, чем обычно, и их с молниеносной быстротой принимали два сына
Гундермана и один из его зятьев, а на полу, возле маленького столика,
спрятанного в амбразуре окна, трое его внучат - две девочки и мальчик - с
пронзительными криками отнимали друг у друга куклу, рука и нога которой
были уже оторваны и валялись рядом.
Баронесса поспешила найти предлог для своего посещения:
- Сударь, я взяла на себя смелость лично побеспокоить вас... У нас
устраивается благотворительная лотерея, и я...
Он не дал ей договорить; в делах благотворительности он был очень щедр
и всегда брал два билета, особенно если дамы, с которыми он встречался в
обществе, давали себе труд принести их к нему на дом.
Но тут служащий подал ему папку с каким-то делом, и ему пришлось
извиниться. Посыпались огромные цифры.
- Так вы говорите - пятьдесят два миллиона? А каков был кредит?
- На шестьдесят миллионов, сударь.
- Хорошо. Повысьте его до семидесяти пяти.
Он снова обернулся к баронессе, как вдруг, уловив какую-то фразу из
разговора зятя с одним из агентов, быстро вмешался:
- Ничуть не бывало! При курсе в пятьсот восемьдесят семь франков
пятьдесят сантимов на каждую акцию приходится на десять су меньше.
- О, сударь, - смиренно возразил агент, - ведь это составит разницу
всего только в сорок три франка!
- В сорок три франка! Да это огромная сумма! Что я, по-вашему, ворую,
что ли? Деньги счет любят - вот мое правило!
В конце концов, чтобы поговорить без помехи, он решился увести
баронессу в столовую, где был уже накрыт стол. "Благотворительная лотерея"
не обманула его. По донесениям своей услужливой полиции он знал о связи
баронессы с Саккаром и отлично понял, что она пришла по какому-то
серьезному поводу. Поэтому он без церемонии приступил к делу:
- Ну-с, а теперь скажите то, что вы хотели мне сказать.
Но она притворилась удивленной. Ей нечего сказать ему, она может только
поблагодарить его за доброту.
- Так, значит, вам никто не давал поручения ко мне?
У него был разочарованный вид - видимо, он решил, что она пришла с
каким-нибудь тайным поручением от Саккара, с какой-нибудь новой выдумкой
этого безумца.
Теперь, когда они были одни, она смотрела на него, улыбаясь своей
жгучей улыбкой, возбуждающей у мужчин столь обманчивые надежды.
- Нет, нет, мне нечего вам сообщить, но раз вы так добры, то, напротив,
я сама хочу кое о чем попросить вас.
Наклонившись к нему, она коснулась своими изящными, затянутыми в
перчатки ручками его колен. И начала изливать перед ним душу: рассказала о
своем неудачном замужестве с иностранцем, который совершенно не понимал ни
ее натуры, ни ее потребностей, объяснила, каким образом ей пришлось, чтобы
не потерять своего положения в обществе, прибегнуть к игре на бирже. Под
конец она заговорила о своем одиночестве, о необходимости иметь человека,
который давал бы ей советы, руководил бы ею на этой скользкой почве биржи,
где каждый ложный шаг обходится так дорого.
- Но ведь у вас, кажется, есть такой человек, - перебил он.
- О нет, это не то... - пробормотала она с жестом глубокого
пренебрежения. - Нет, нет, это все равно что никто, у меня никого нет... Я
хотела бы, чтобы таким человеком стали вы, властелин, бог. Ну, право же,
что вам стоит быть моим другом, говорить мне время от времени одно слово,
одно только словечко. Если бы вы знали, как бы я была счастлива, как
благодарна вам! Всем моим существом!