Geum.ru

Эмиль Золя. Деньги

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   28

5




Через месяц, в первых числах ноября, помещение Всемирного банка все еще

не было готово. Столяры приколачивали облицовку, маляры замазывали рамы

громадной застекленной крыши, которая теперь закрывала двор.

В задержке виноват был Саккар. Он считал, что помещение имеет слишком

бедный вид, он требовал роскошной внутренней отделки. Однако, будучи не в

силах раздвинуть стены, чтобы осуществить свою вечную мечту о грандиозном,

он, наконец, рассердился и свалил на Каролину расчеты с подрядчиками.

Поэтому она и наблюдала за установкой последних кассовых окошек. Их было

множество; двор, превращенный в центральный зал, был окружен ими со всех

сторон, кассы, отделенные от зала решеткой, имели строгий и солидный вид,

над ними красовались надписи, сделанные черными буквами на медных

дощечках. В общем помещение, хотя и тесноватое, было расположено удачно: в

первом этаже - отделы, работающие в постоянном контакте с публикой,

различные кассы, отдел эмиссии, все текущие операции банка; наверху

помещался внутренний механизм: дирекция, бухгалтерия, корреспонденция,

юрисконсульт и отдел личного состава. И что поражало сразу при входе, даже

среди суеты рабочих, забивавших последние гвозди, в то время как золото

уже звенело в ложбинках касс, - это впечатление строгости, старинной

порядочности, слегка напоминающее церковь. Конечно, такое впечатление

производило само здание - этот старый особняк, сырой и темный, безмолвный

под сенью деревьев соседнего сада. Казалось, что входишь в монастырь.

Однажды после полудня, вернувшись с биржи, Саккар сам почувствовал это

и удивился. Он стал меньше жалеть об отсутствии позолоты и выразил

Каролине свое удовлетворение:

- Ну что ж, все-таки для начала это мило! Все так по-семейному. Словно

в домашней часовне. А там посмотрим... Спасибо, дорогой друг, за то, что

вы так хлопочете после отъезда брата.

И так как в его принципах было использовать неожиданные обстоятельства,

он теперь старался подчеркнуть этот строгий характер банка и требовал,

чтобы служащие держали себя, как молодые священники, говорили, понизив

голос, принимали и выдавали деньги со скромностью, подобающей служителям

церкви.

За всю свою бурную жизнь Саккар никогда еще не тратил столько энергии.

С семи часов утра, раньше всех служащих, еще до того, как курьер успевал

затопить печь, он уже был в своем кабинете, распечатывал почту, отвечал на

самые спешные письма. Затем до одиннадцати часов происходил непрерывный

прием быстро сменяющихся посетителей: друзей и значительных клиентов,

биржевых маклеров, представителей кулисы, посредников, всей стаи

финансовых дельцов, не считая вереницы заведующих отделами банка,

приходивших за распоряжениями. Сам он, как только выпадала минута

передышки, быстро обходил отделы, где служащие пребывали в вечном страхе

перед его неожиданным появлением в разное время дня. В одиннадцать часов

он поднимался завтракать к Каролине, ел и пил обильно, как человек

худощавый, который может себе это позволить; и тот час, который он здесь

проводил, не пропадал для него даром, потому что в это время он, по его

выражению, исповедовал свою верную подругу, то есть спрашивал ее мнение о

людях и вещах, хотя и знал, что чаще всего не сумеет воспользоваться ее

мудростью. В двенадцать часов он выходил из дому, шел на биржу, старался

быть там одним из первых, чтобы самому видеть ситуацию и поговорить со

всеми. Впрочем, открыто он не играл и бывал на бирже, как в обычном месте

встреч, где наверняка мог увидеть клиентов своего банка. Однако его

влияние уже чувствовалось здесь, он вернулся сюда как победитель, как

солидный человек, опирающийся теперь на реальные миллионы; и люди знающие

перешептывались, поглядывая на него, передавали необыкновенные слухи,

предсказывали ему царское величие. Около половины четвертого он всегда уже

был дома и впрягался в скучную работу подписывания бумаг, причем рука его

так натренировалась на это механическое движение, что он вызывал служащих,

давал ответы, решал дела, свободно разговаривал, не прекращая подписывать

и мысленно нисколько не отвлекаясь. До шести часов он еще принимал

посетителей, заканчивал текущую работу дня и подготавливал дела на завтра.

Затем он снова шел наверх, к Каролине; к обеду, более изысканному, чем

одиннадцатичасовой завтрак, подавались тонкие рыбные блюда, и главное,

дичь; он любил менять вино, обедал то с бургундским, то с бордо, то с

шампанским, в зависимости от того, каковы были результаты его дневной

деятельности.

- Ну, скажите, разве я не благоразумен? - восклицал он иногда, смеясь.

- Вместо того чтобы ухаживать за женщинами, ходить по клубам, по театрам,

я живу здесь, возле вас, как настоящий буржуа... Нужно написать об этом

вашему брату, чтобы успокоить его...

Он не был так благоразумен, как утверждал, потому что в это время

увлекался одной певичкой из театра Буфф и однажды, подобно многим другим,

засиделся у Жермены Кер, что не доставило ему никакого удовольствия. Дело

в том, что к вечеру он буквально падал от усталости. К тому же он так

жаждал успеха и так боялся потерпеть неудачу, что все другие его

вожделения как бы ослабели и затихли в ожидании той минуты, когда он

почувствует, что восторжествовал и стал бесспорным хозяином положения.

- Что же тут особенного? - весело ответила Каролина. - Мой брат всегда

был так благоразумен, что благоразумие для него - природная черта, а вовсе

не заслуга... Вчера я ему написала, что уговорила вас не покрывать

позолотой зал заседаний. Это больше обрадует его.

И вот однажды, в один из холодных дней начала ноября, после полудня,

когда Каролина давала старшему маляру указание промыть стены зала и этим

ограничиться, лакей принес ей визитную карточку, доложив, что ее владелец

настоятельно просит его принять. На карточке, не очень свежей, была грубо

напечатана фамилия: Буш. Ей не приходилось слышать такую фамилию, и она

приказала провести этого человека к себе, в кабинет брата, где принимала

посетителей.

Если Буш уже полгода терпеливо ждал, не используя своего необычайного

открытия относительно незаконного сына Саккара, то только из соображений,

удерживавших его с самого начала: ему не хотелось довольствоваться

какими-нибудь шестьюстами франков, которые он мог получить по векселю,

выданному Саккаром матери ребенка; а шантажировать его с тем, чтобы

получить большую сумму, приличную сумму в несколько тысяч франков, было

чрезвычайно трудно. Вдовец, ничем не связанный, Саккар не боялся

скандалов, - как же запугать его, как заставить дорого заплатить за этот

неприятный подарок - за случайного ребенка, выросшего в грязи, будущего

сутенера и убийцу? Мешен, конечно, старательно составила большой счет

расходов на сумму около шести тысяч: монеты в двадцать су, которые она

давала Розали Шавайль, своей двоюродной сестре, матери ребенка, затем то,

что ей стоила болезнь этой несчастной, ее похороны, уход за ее могилой,

наконец деньги, которые она тратила на самого Виктора с тех пор, как он

остался у нее на руках, - на питание, одежду, на все остальное. Но если

Саккар окажется не очень нежным отцом, он может послать их к черту, потому

что его отцовства никак нельзя доказать, разве по сходству с ним ребенка.

Стало быть, они смогут вытянуть с него деньги только по векселям, в

случае, если он не сошлется на то, что уже истекла давность.

Буш так медлил еще и потому, что в течение нескольких недель он ужасно

тревожился у постели своего брата Сигизмунда, который слег, сраженный

чахоткой. На целые две недели этот страшный делец все забросил, оставил

охоту по найденным им запутанным следам, не показывался на бирже, не

травил ни одного должника и, сидя без сна у изголовья больного, с

материнской заботливостью ухаживал за ним, менял ему белье. Всегда

отвратительно скупой, теперь он стал расточителен, приглашал лучших врачей

Парижа, готов был дороже платить аптекарю за лекарства, лишь бы они были

действительнее, и так как врачи запретили больному всякую работу, а

Сигизмунд упрямился, то он прятал от него бумаги и книги. Теперь они

старались перехитрить друг друга. Как только его страж, побежденный

усталостью, засыпал, молодой человек, в жару, весь обливаясь потом,

находил огрызок карандаша и на полях какой-нибудь газеты снова набрасывал

свои расчеты, распределяя богатство в соответствии со своими мечтами о

справедливости, обеспечивая каждому его долю счастья в жизни. И когда Буш,

проснувшись, видел, что брату хуже, у него разрывалось сердце от того, что

тот отдает несбыточным мечтам остатки своих жизненных сил. Когда брат был

здоров, он позволял ему развлекаться этими глупостями, как детям позволяют

возиться с игрушками, но убивать себя бредовыми, неосуществимыми идеями -

это же безумие! Наконец, согласившись быть благоразумным из любви к

старшему брату, Сигизмунд немного поправился и начал уже вставать.

Тогда Буш, вернувшись к своим занятиям, объявил, что нужно покончить с

делом Саккара, тем более что тот возвратился на биржу победителем и

платежеспособность его была теперь вне всяких сомнений. Сведения, добытые

госпожой Мешен, которую он посылал на улицу Сен-Лазар, были превосходны.

Он все еще не решался открыто напасть на свою жертву, выбирая тактику,

чтобы вернее одержать победу, когда какая-то фраза Мешен о госпоже

Каролине, домоправительнице, о которой говорили все торговцы квартала,

подсказала ему новый план действий. Может быть, эта дама была настоящей

хозяйкой, владевшей ключами от шкафов и от сердца? Он часто подчинялся

тому, что называл вдохновением, уступая неожиданной догадке, начиная охоту

по указанию своего чутья, чтобы потом уже из фактов почерпнуть уверенность

и принять решение. И он отправился на улицу Сен-Лазар, к госпоже Каролине.

Поднявшись в чертежную, Каролина удивилась, увидев толстого небритого

человека с грубым, лоснящимся лицом, одетого в превосходный, но засаленный

сюртук с белым галстуком. Сам он смотрел на нее так, как будто хотел

обшарить всю ее душу, и нашел, что она вполне подтверждает его

предположение: высокая, здоровая, с чудесными седыми волосами, озаряющими

веселой приветливостью ее молодое еще лицо; в особенности его поразило

выражение ее довольно крупного рта, в котором сквозило столько доброты,

что он сразу решился.

- Сударыня, - сказал он, - я хотел бы поговорить с господином Саккаром,

но мне сказали, что его нет дома.

Он лгал, он даже не спрашивал о нем, прекрасно зная, что его нет, так

как сам дожидался, чтобы Саккар уехал на биржу.

- И я позволил себе обратиться к вам, так как это даже лучше, - ведь я

знаю, к кому обращаюсь... Я должен сообщить нечто столь важное, столь

щекотливое...

Каролина до сих пор не приглашала его сесть, но теперь, встревожившись,

поспешно указала ему на стул:

- Говорите, сударь, я вас слушаю.

Буш, старательно приподняв полы своего сюртука, словно боясь его

испачкать, сразу же решил про себя, что это любовница Саккара.

- Дело в том, сударыня, что мне не очень удобно говорить, и,

признаться, теперь уж я не уверен, хорошо ли поступаю, доверяя вам

подобную вещь... Надеюсь, в моем поступке вы увидите единственно только

желание помочь господину Саккару исправить старые ошибки. Она успокоила

его жестом, поняв, со своей стороны, с каким субъектом имеет дело, и желая

сократить бесполезные уверения. Впрочем, он не стал упираться и принялся

длинно рассказывала старую историю о том, как Саккар соблазнил Розали на

улице Лагарп, как после его исчезновения родился ребенок, как мать пошла

но плохой дорожке и в конце концов умерла, как Виктор остался на руках у

родственницы, слишком занятой, чтобы смотреть за ним, и как он теперь

растет среди всяких мерзостей. Вначале она была удивлена этим романом, так

как приготовилась услышать какую-нибудь подозрительную денежную историю,

по потом, по-видимому, смягчилась, растроганная печальной судьбой матери и

заброшенного малыша и глубоко взволнованная в своих материнских чувствах

женщины, оставшейся бесплодной.

- А уверены ли вы, сударь, в том, что вы мне рассказываете? - спросила

она. - В такого рода делах нужны очень серьезные, бесспорные

доказательства.

Он улыбнулся:

- О, сударыня, есть доказательство, которое сразу бросается в глаза, -

необыкновенное сходство ребенка с отцом. Затем у нас ведь есть даты - все

совпадает, и факты доказаны с полной очевидностью.

Ее охватила дрожь, а он наблюдал за ней. Помолчав, он продолжал:

- Теперь вы понимаете, сударыня, почему я не решался прямо обратиться к

господину Саккару. Я здесь нисколько не заинтересован, я пришел от имени

госпожи Мешен, этой самой родственницы. Она лишь случайно напала на след

отца, которого столько времени разыскивала, потому что я уже имел честь

сообщить вам, что двенадцать векселей по пятьдесят франков, выданные

несчастной Розали, были подписаны фамилией Сикардо - поступок, который я

не позволю себе осудить, вещь простительная в этой ужасной парижской

жизни. Но ведь господин Саккар мог бы неправильно понять характер моего

вмешательства, не правда ли?.. И тогда-то меня осенила мысль поговорить

сначала с вами, сударыня, чтобы полностью положиться на вас в отношений

того, как поступить, - ведь я знаю, какую симпатию вы питаете к господину

Саккару. Вот! Теперь вам известна наша тайна. Как вы думаете, подождать

мне его и сказать ему все сегодня же?

Волнение Каролины заметно усилилось:

- Нет, нет, не сегодня...

Но она и сама не знала, что делать, слишком необычна была поверенная ей

тайна. Он продолжал наблюдать за ней, довольный тем, что она выдала себя

своею крайней чувствительностью, и в то же время обдумывая дальнейшую

линию своего поведения. Теперь он был уверен, что вытянет из нее гораздо

больше, чем мог бы получить от Саккара.

- Дело в том, - пробормотал он, - что нужно что-то решить.

- Ну, хорошо! Я пойду... Да, я пойду туда, посмотрю на эту госпожу

Мешен и на ребенка. Будет лучше, гораздо лучше, если сначала я сама

выясню, в чем дело.

Она думала вслух, постепенно принимая решение тщательно все разузнать,

прежде чем что-нибудь говорить отцу. В дальнейшем, убедившись во всем

сама, она успеет поставить его в известность. Ведь она находилась здесь

для того, чтобы следить за его домом и заботиться о его покое.

- К несчастью, нужно торопиться, - снова начал Буш, понемногу направляя

ее к своей цели. - Бедный мальчик страдает. Он в ужасающей среде.

Она встала:

- Я сейчас надену шляпу и поеду.

Ему тоже пришлось подняться, и он сказал небрежным тоном:

- Я уже не говорю о том, что нужно будет уплатить по небольшому счету.

Ребенок, естественно, стоил денег, приходилось также давать в долг и его

матери, при ее жизни... О, я не знаю, сколько именно. Я не хотел этим

заниматься. Все бумаги находятся там.

- Хорошо, я посмотрю.

Тогда он как будто сам растрогался:

- Ах, сударыня, если бы вы знали, сколько странных вещей мне приходится

видеть при моей профессии! Самые порядочные люди часто страдают от

последствий своих страстей или, еще хуже, страстей своих близких... Так, я

могу привести вам пример. Ваши несчастные соседки, госпожи де Бовилье...

Он неожиданно подошел к окну, с жадным любопытством устремив взор в

соседний сад.

С тех пор как он вошел сюда, он уже, конечно, обдумывал, как бы

произвести здесь разведку, так как любил ознакомиться с местностью прежде,

чем давать сражение. В деле с обязательством графа об уплате десяти тысяч

франков девице Леони Крон он угадал верно, сведения, полученные из

Вандома, подтверждали его предположения: соблазненная графом девушка после

его смерти осталась без гроша с клочком бумаги, не имевшим никакой цены;

она очень хотела переехать в Париж и, наконец, оставила расписку в залог

ростовщику Шарпье, наверно за какие-нибудь пятьдесят франков. Но если он

сразу разыскал графиню де Бовилье, то вот уже полгода он заставлял Мешен

таскаться по Парижу в поисках Леони, и та никак не могла напасть на ее

след. Приехав в Париж, Леони поступила прислугой к какому-то приставу, и

Буш проследил, как она трижды меняла место, затем, уволенная за явно

дурное поведение, куда-то пропала, и он, не находя ее, тщетно обшаривал

все притоны. Это выводило его из себя, так как он понимал, что нельзя

ничего предпринять против графини, пока эта девка не будет налицо, как

живая угроза скандала. Но все же он подготавливал это дело и был счастлив,

что может, стоя у окна, заглянуть в сад, так как до сих пор видел особняк

только с улицы, с главного фасада.

- Что, этим дамам тоже угрожают какие-нибудь неприятности? - тревожно,

с симпатией, спросила Каролина.

Он принял невинный вид:

- Нет, не думаю. Я только имел в виду то печальное положение, в которое

их привело дурное поведение графа... У меня есть друзья в Вандоме, я знаю

их историю.

И, решившись, наконец, отойти от окна, он, отбросив притворное

волнение, вдруг вспомнил о себе:

- Хорошо еще, если терпишь только материальные потери! Но когда

приходит в дом смерть!

На этот раз на его глазах показались настоящие слезы. Он вспомнил о

брате, горло его судорожно сжалось. Решив, что он недавно потерял

кого-нибудь из близких, она из деликатности не стала расспрашивать. До

этого момента она не ошибалась относительно низкой профессии этого

субъекта, угадав ее по тому отвращению, которое он ей внушал; и эти

неожиданные слезы убедили ее сильнее, чем самая искусная тактика: ей еще

больше захотелось сейчас же поехать в Неаполитанский городок.

- Сударыня, так я рассчитываю на вас.

- Я еду сейчас же.

Через час Каролина, взяв фиакр, ездила в окрестностях Монмартрского

холма и никак не могла разыскать городок. Наконец в одной из пустынных

улиц, выходящих на улицу Маркадо, какая-то старуха указала кучеру путь.

При въезде улица напоминала проселочную дорогу, всю в рытвинах, в грязи и

в отбросах; она вела к пустырю, и только присмотревшись внимательно, можно

было различить окружавшие внутренний двор жалкие постройки, сделанные из

земли, старых досок и листов оцинкованного железа, похожие на груды

развалин. На улицу выходил одноэтажный дом, каменный, но развалившийся и

отвратительно грязный; он стоял у ворот, словно проходная будка тюрьмы. И

действительно, госпожа Мешен жила здесь, как бдительная домовладелица все

время настороже, сама управляя подвластным ей племенем голодных жильцов.

Как только Каролина вышла из фиакра, хозяйка появилась на пороге,

огромная, с грудью и животом, выпиравшими из старого голубого шелкового

платья, вытертого на складках и лопнувшего по швам; щеки ее были такие

пухлые и красные, что маленький нос, которого почти не было видно,

казалось, жарился между двумя жаровнями. Каролина медлила, охваченная

неприятным чувством, но голос хозяйки, очень тонкий, пронзительный, хотя и

приятный, как звук сельской свирели, успокоил ее.

- Ах, сударыня, это, должно быть, господин Буш прислал вас, вы пришли

насчет маленького Виктора... Входите, входите же. Да, да, это

Неаполитанский городок. Улица не зарегистрирована, у нас еще нет номеров.

Войдите, нужно сначала поговорить обо всех этих делах. Боже мой! Все это

так неприятно, так печально!

И Каролине пришлось сесть на продавленный стул в столовой, черной от

жирной грязи.

От раскаленной печки шел жар и удушливый смрад. Теперь Мешен толковала

о том, как удачно посетительница застала ее: ведь у нее столько дел в