Geum.ru

Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: "Дело Лтд", 1994

Вид материалаДокументы

Содержание


Другие предшественники
Ecole des Fonts et Chaussees
Подобный материал:
  1   2   3

Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. - М.: "Дело Лтд", 1994.

Марк Блауг

МАРЖИНАЛИСТСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПРЕДЕЛЬНОЙ ПОЛЕЗНОСТИ:
АБСОЛЮТИСТСКАЯ ИЛИ РЕЛЯТИВИСТСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ?

Термин "маржиналистская революция" обычно используется в связи с почти одновременными, но абсолютно независимыми открытиями в начале 70-х годов XIX в. Джевонсом, Менгером и Вальрасом принципа снижающейся предельной полезности как фундаментального элемента при построении нового типа статической микроэкономики. Как утверждается, это являет собой один из наилучших примеров "залпового" открытия в истории экономической мысли, который поистине взывает к какому-то историческому объяснению, - невозможно поверить, что три человека, работавших примерно в одно и то же время, в столь различной интеллектуальной атмосфере Манчестера, Вены и Лозанны, могли случайно напасть на одну и ту же идею. Беда заключается в том, что ни одно из традиционных объяснений не убеждает. Уровни экономического развития Англии, Австрии и Швейцарии в б0-х годах XIX в. были столь различны, что все толкования в духе марксистских криптограмм - изменение структуры производства, отношения между общественными классами - слишком многого требуют от нашей доверчивости. Подобным же образом утилитаристско-эмпирицистская традиция философии Британии, неокантианский философский климат Австрии и картезианская философская атмосфера Швейцарии не обнаруживают буквально никакого единого элемента, который мог бы вызвать "революцию полезности" в экономической науке. В действительности, в вопросах экономической политики наблюдалась верность классическим воззрениям, и когда Джевонс и Вальрас писали по вопросам экономической политики, что они делали часто, их практические рекомендации были весьма мало связаны с их взглядами на теорию ценности. Что касается пресловутой "необходимости защищать капиталистическую систему", то для этого трудно найти что-либо более подходящее, чем старый механизм "население - заработная плата" классической экономической науки или труды Бастиа (Bastiat), никакого отношения к предельной полезности не имевшие. Наконец, в 60-х годах XIX в. как в Англии, так и на континенте по настоящему не ощущалось интеллектуального кризиса, который мог бы подтолкнуть к поиску альтернативных экономических моделей; кроме того, Историческая школа предложила альтернативную модель, которая после I860 г. продолжала завоевывать новых приверженцев не только в Германии, но также ив Англии. Короче говоря, одновременное открытие предельной полезности действительно требует объяснения, но ни одно из существующих объяснений не удовлетворительно.

Возможно, трудность состоит в том, что сам образ "маржиналистской революции" есть разновидность реконструкции задним числом развития экономических теорий (подобно понятиям "меркантилизм" и "классическая экономическая наука" у Кейнса), обреченной порождать псевдоисторические головоломки. Это значительная часть проблемы, но еще не вся проблема. Полемика по поводу так называемой маржиналистской революции на самом деле смешала две совершенно различные вещи: объяснение возникновения революции (если это было революцией) и объяснение ее конечного триумфа.

l. Новая отправная точка


Давайте вспомним основные направления классической экономической науки. Обратимся ли мы к Смиту, Рикардо или Джону Стюарту Миллю, экономическая проблема по сути представляется как противопоставление между количественно ненаращиваемой землей и количественно наращиваемым трудом, где капитал относится к последней категории как подверженные откладыванию в запас промежуточные блага. Задачей экономического анализа было раскрыть - как изменения в количестве и качестве рабочей силы воздействуют на темп роста совокупного продукта. Так как темп роста общественного продукта считался функцией от нормы прибыли на капитал, вековые тенденции факторных цен и распределительных пропорций естественным образом выступили на первый план в качестве ключевых элементов экономического процесса. Акцент делался на накопление капитала и экономический рост в контексте экономики частного предпринимательства. В рамках классической экономической теории свободная конкуренция считалась желательной, так как она несла тенденцию к расширению рыночной сферы, вызывая дельнейший прогресс в разделении труда - экономическое благосостояние понималось в физических категориях и принималось приблизительно соответствующим объему совокупного продукта.

Однако после 1870 г. экономисты, как правило, постулировали некоторое заданное предложение факторов производства, независимо определяемое началами, действующими вне сферы компетенции анализа. Суть экономической проблемы заключалась в поиске условий, при которых данные производительные услуги распределялись бы с оптимальным результатом между конкурирующими направлениями использования - оптимальным, в смысле максимального удовлетворения потребителей. Это исключало рассмотрение последствий как повышения количества и качества ресурсов, так и динамического возрастания потребностей - последствий, которые экономисты классической школы считали обязательным условием развития экономического благосостояния. Экономика впервые стала наукой, которая изучает взаимосвязь между данными целями и данными ограниченными средствами, имеющими альтернативные возможности использования. Классическая теория экономического развития была заменена концепцией общего равновесия в рамках принципиально статической структуры.

Все это прекрасно представлено в подходе "новой экономической теории" к мальтусовой теории народонаселения. С пришествием предельного анализа последняя исчезла из экономической науки, но не потому, что экономисты перестали в нее верить. Большинство великих фигур того периода - Джевонс, Маршалл, Уикстид, Вальрас и Кларк - считали теорию Мальтуса в целом справедливой. Но рост населения в новой экономической теории трактовался как экзогенная переменная. "Задача экономической науки", по словам Джевонса, такова: "Дан определенный уровень населения с различными потребностями и производственными возможностями, обладающего определенным количеством земли и других материальных ресурсов; требуется найти способ приложения его труда, который будет максимизировать полезность произведенного".

Ударение на распределение данного объема средств с максимальным эффектом намного сильней в лозаннской и австрийской традициях, чем в английской школе, где доминировал Маршалл. Последний воспринял экономические знания от Милля и сохранил связь с классическим течением мысли через теорию ценности на основе реальных издержек. Более того, он никогда полностью не отказывался от глубоко укоренившегося классического убеждения, что экономическое благосостояние зависит от накопления капитала и роста населения в той же степени, как и от распределения ресурсов. Он сторонился рискованных абстракций общего равновесия, стационарных условий и совершенной конкуренции склоняясь в сторону частичного анализа определенных секторов с особым упором на долгосрочное приспособление растущих отраслей к условиям свободной конкуренции. Но даже Маршалл больше внимания посвятил действию конкуренции, как силы, стесняющей распределение ресурсов в рамках заданной рыночной среды, нежели экспансии самого рыночного пространства. Его теоретизирование по поводу долгосрочного временного горизонта по сути статично, что первым признал бы он сам.

Господствующая роль понятия предельного замещения в новом экономическом анализе объясняется неожиданным появлением в явном виде математической аргументации. Опять же не теория полезности, а скорее маржинализм как таковой придал математике выдающуюся роль в экономической науке после 1870 г. Не случайно, что австрийцы, всегда настаивавшие на ведущей роли полезности, были полностью не сведущи в математике вообще - ни Менгер, ни Визер, ни Бём-Баверк во всех своих трудах никогда не использовали в полном смысле слова алгебраических уравнений или геометрических построений. Более того, они, исходя из методологических предпосылок, возражали против математики как инструментария экономического анализа. В письме Вальрасу от 1884 года Менгер настаивал на том, что математика бессильна помочь экономисту постигнуть качественную "сущность" таких феноменов, как ценность, рента и прибыль. Эта позиция оставалась характерной для представителей австрийской школы, которые дошли до того, что стали избегать любого акцента на взаимное и одновременное определение всех экономических параметров.

Однако, за этим исключением, все экономисты того периода обладали по меньшей мере средней математической подготовкой. Джевонс, Маршалл, Уикстид, Викселль, Кассель - примеры так называемых грамотных экономистов, хотя среди них только Маршалл и Викселль могут считаться владеющими математической техникой. Такие экономисты, как Вальрас, Курно, Эджуорт и Парето, были, конечно, в чистом виде экономистами-математиками, хотя здесь стоит отметить, что Вальрас обладал только чутьем математика, а не какой-либо техникой. Тем не менее, впечатляет тот факт, что среди великих экономистов второй половины XIX в. только Кларк и Бём-Баверк сумели внести фундаментальный вклад в экономическую теорию без использования или знания математики.

2. Принцип максимизации


Математический аппарат, применявшийся экономистами того времени, не шел дальше дифференциального исчисления. Экономические функции неизменно предполагались дифференцируемыми и непрерывными. Однако основополагающий принцип максимизации в равной степени приложим и к разрывным функциям. Общий принцип - это упорядоченный перебор ряда допустимых состояний, выражаемых соответствующими значениями подобающего максимизируемого показателя, где оптимальное состояние - то, которое присваивает этому показателю максимально возможное значение. Является ли этот показатель полезностью, прибылью или продуктом в физическом выражении, анализ формально остается идентичным. Предельный анализ должным образом применим, только когда максимизируемая функция непрерывна по максимизируемому показателю. Но разрывность представляет лишь формальную, а не содержательную сложность в анализе. В этом смысле предельный анализ как таковой переходит на второй план, а то, что выдвигается на первый план, - это принцип, что экономическое поведение есть максимизирующее поведение при наличии ограничений.

Для большей ясности добавим, что обсуждаемый принцип - это принцип уравнивания предельных значений: если определенное количество чего-либо распределяется между несколькими конкурирующими способами применения, то среди возможных распределений существует некоторое "эффективное", когда каждая единица делимого распределена так, что выгода перемещения ее к одному из способов будет в точности равна потерям из-за отвлечения ее от другого способа. Относим ли мы это к распределению фиксированного дохода между некоторым числом потребительских благ, или фиксированных выплат между некоторым числом производственных факторов, или данного количества времени между трудом и досугом, - принцип везде остается одним и тем же. Более того, в каждом случае проблема распределения имеет максимизирующее решение тоща, и только тогда, когда передача единицы делимой величины одному-единственному способу употребления подвержена закону убывающей отдачи. В теории домашнего хозяйства оптимальное состояние достигается, когда потребитель распределил данный доход таким образом, чтобы уравнялись предельные полезности каждого доллара или покупки; "закон" убывающей предельной полезности обеспечивает существование такого оптимума. В теории фирмы оптимальный результат достигается, когда уравнены предельные физические продукты на каждый доллар стоимостной оценки фактора производства - "закон" убывающей предельной производительности играет ту же роль, что и убывающая предельная полезность в теории спроса. Оба примера представляют собой просто практическое применение "принципа равенства предельной нормы замещения". Неоклассическая экономическая наука в целом есть не более, чем расшифровка этого принципа в еще более широком контексте вкупе с демонстрацией того, что совершенная конкуренция в определенных условиях действительно продуцирует распределение расходов и ресурсов в соответствии с принципом равенства предельной нормы замещения.

Легко видеть, что принцип равенства предельной нормы замещения относится только к заданным количествам денег, ресурсов или времени, которые нужно распределить, и имеет значение лишь постольку, поскольку справедливо начальное предположение о фиксированности делимой величины. Сегодня нам стали известны такие виды экономических теорий, которые не опираются на принципы максимизации. В современной макроэкономике мы можем постулировать совокупный результат индивидуальных актов выбора в соответствии с определенным глобальным правилом, не обязательно будучи а состоянии продемонстрировать, почему это глобальное правило работает - например, функция потребления у Кейнса построена не на основании индивидуального максимизирующего поведения. В классической экономической науке анализ в конечном счете возвращается к исходному пункту - максимизирующим действиям индивидов, но в центр внимания ставятся - вместо изучения распределения ресурсов на какой-то момент времени - траектории во времени последовательных состояний равновесия. К лучшему или нет, но в промежутке 1879-1914 г. экономическая теория почти полностью заключалась в статическом микроэкономическом анализе, непосредственно основанном на правиле равенства предельной нормы замещения.

3. Ценность и распределение


Экономисты классической школы выводили цены продуктов из так называемых "естественных" норм вознаграждения трех производственных факторов. Таковые, в свою очередь, толковались отдельными теориями: земельная рента определялась как дифференциальный излишек сверх предельных издержек возделывания земли, оплата труда регулировалась долгосрочными издержками производства средств существования, а норма прибыли на капитал трактовалась как остаточная величина. Только в случае труда присутствовала проблема распределения, которая решалась путем непосредственного приложения теории ценности. Ценность земли и капитала должна была быть объяснена с помощью принципов, кардинально отличных от тех, которые применялись для толкования относительных цен продуктов.

В рамках "новой экономики" теория распределения интерпретировалась как не более, чем аспект общей теории ценности. Факторы вознаграждаются по причине их дефицитности относительно запросов потребителей на продукты, которые эти факторы могли бы произвести. Процесс производства и распределения имеет значение лишь постольку, поскольку он модифицирует возможность потребительского выбора. Спрос на факторы является производным; когда предложение факторов и их технологические нормы преобразования заданы, тоща цены производственных услуг и цены потребительских благ в равной степени определяются запросами потребителей. Поэтому здесь нет места для специального анализа ценности каждого фактора производства. То, что авторы классической школы выдвинули специальную теорию распределения, как раз и является предметом критики со стороны современных авторов.

Экономисты классической школы часто излагали вопрос так, как будто распределение предшествует оцениванию продуктов в смысле причинности. С другой стороны, казалось бы, что ранние маржиналисты и особенно представители австрийской школы утверждали, что причинный порядок должен быть обращен вспять, причем доход факторов производства является результирующей величиной относительно рыночных цен продуктов производства, фактически, конечно, цены продуктов и факторов определяются взаимно и одновременно. Подлинная претензия новой экономической науки состояла в том, чтобы сокрушить "раздельный" подход рикардианского анализа. Рикардо, Милль и Маркс рассуждали о товарах так, будто все они производились с постоянными издержками при фиксированных технологических коэффициентах. Рикардо допускал изменчивость факторных пропорций в главе о "машинах", но при этом уступка никогда не вливалась в русло основного течения классической теории. Пуще того, общностью пожертвовали ради частного случая сельскохозяйственной продукции, где предельные издержки производства отклонялись от средних. Классическая экономическая наука, следовательно, была вынуждена оперировать двумя теориями ценности: цена промышленной продукции зависит исключительно от условий предложения, тогда как цена сельскохозяйственной продукции изменяется с масштабом производства и потому зависит от характера спроса. Это был намек на фатальную неопределенность в классической теории распределения, так как товары рабочего потребления большей частью считались продуктами сельского хозяйства, реальная заработная плата зависела от положения "границы обработки земли" и, следовательно, от длительности инвестиционного цикла в сельском хозяйстве.

Таким образом, в долгосрочном плане заработная плата в классической системе зависела от темпа накопления капитала, который в свою очередь зависел от состояния спроса. Но Рикардо и даже Маркс были склонны трактовать предложение капитала как управляемое минимальной - из существующих - нормой прибыли наподобие механизма "заработная плата - население". Помимо и сверх этой минимальной нормы, предложение капитала стимулировалось ростом и сдерживалось снижением нормы прибыли через ее воздействие на способность к инвестированию. Взамен этого Милль предположил, что предложение капитала через упомянутый стимулирующий эффект является функцией нормы прибыли, но тоща представление о цене предложения капитала в долгосрочном аспекте оставалось висеть в воздухе. В конечном итоге классическая экономическая наука не предложила ясного и законченного варианта анализа условий, регулирующих предложение капитала, так и не увязав состояние спроса с условиями предложения. В этом смысле рикардианской теории распределения не только недоставало общности, но она еще и оказалась неспособной выполнить свои собственные обещания.

Неоклассическая теория достигла большей степени общности и экономности в рассуждениях путем объяснения и факторных, и продуктовых цен на основе единого принципа. Новая теория охватывала как воспроизводимые, так и невоспроизводимые блага, как постоянные, так и варьирующие издержки. Теория дифференциальной ренты Рикардо была обобщена на все нетрансферабельные ресурсы, в то время как постулат, что ценность определяется производством при "наименее благоприятных условиях", был взят за основу определения всех цен. Большая степень общности, однако, редко является однозначным достижением. Если новая теория не охватывает всех параметров старой, степень общности будет меняться вместе с анализируемым предметом. Неоклассическая наука некоторым образом более ограниченна, чем классическая, - например, она принимала заданность предложения труда. Более того, предмет ее гордости - относительная экономность аргументации - был в значительной мере сведен на нет в последующие десятилетия. Если все, что сделал Бём-Баверк в области теории процента, как следует прокипятить, то в осадке останется одно утверждение: рынок капиталов ставит особенные проблемы из-за вездесущности фактора временной уценки. Маршаллом были отмечены и обсуждены "специфические свойства труда". В каждом случае, чтобы объяснить характеристики факторных рынков, привлекаются особые элементы, отсутствующие у большинства продуктовых рынков.

Когда предложение ресурсов задано в самом начале анализа, эти сложности по большей части исчезают. Но как только мы покидаем царство краткосрочного анализа и задаемся характерными для классиков вопросами о накоплении капитала и росте населения, претензия новой экономической науки, будто теория распределения есть не более, чем особый аспект теории ценности, выглядит чистой формальностью. Желчный критик мог бы сказать, что неоклассическая экономическая наука на самом деле достигла большей общности, но только посредством постановки более простых вопросов.

4. Генезис теории предельной полезности


Обрисовав ведущие характеристики новой экономической науки, мы теперь в состоянии поразмышлять немного о происхождении маржиналистской революции. Выдвинутые объяснения распадаются примерно на четыре категории: (1) автономное интеллектуальное развитие в рамках экономической науки; (2) плод философских течений; (3) результат определенных институциональных изменений в экономике; (4) протест против социализма, в особенности марксизма.

Рассмотрим по порядку. Первое - наиболее правдоподобное (если искать единственную причину) и наиболее широкое объяснение. Оно указывает на банкротство и распад классической экономической теории в 50-60-х годах XIX в., на фактический отказ от трудовой теории ценности в "Принципах" Милля, и в особенности на его отречение от доктрины рабочего фонда в конце б0-х годов. В ходе полемики против доктрины рабочего фонда Торнтон и Лондж обратили внимание на возможность искажения функций спроса и предложения на рынке труда; вдохновленный этим противоречием, Флеминг Дженкин изобразил кривые спроса и предложения в статье, опубликованной в 1870 г. Курно сделал это еще в 1838 г., но он был почти неизвестен в Англии. Джевонс работал над своей книгой, начиная с 1860 г., и уже опубликовал "Краткое описание общей математической теории политической экономии", где выдвигалась теория ценности на основе предельной полезности. В 50-е годы возродился интерес к трудам Бентама; следуя по его пути, Ричард Дженнингс в 1855 г. выдвинул принцип убывающей предельной полезности в форме "закона об изменении ощущений", а Маклеод в 1858 г. предвосхитил понятие антитовара (discommodity) и антиполезности (disutility) Джевонса в своем обсуждении нулевой и отрицательной ценности. То были авторы, из которых, по словам Джевонса, "более или менее осознанно развилась моя система".

Что касается Англии, то мы можем распознать нечто вроде самоветвления идей, питаемого растущим чувством неудовлетворенности прежними взглядами. Тот факт, что книга Джевонса была принята без восторга, подтверждает эту интерпретацию. Доктрина предельной полезности медленно преодолевала упорное сопротивление; новое и старое продолжали существовать бок о бок. "Экономика промышленности" Маршалла (1879) демонстрирует влияние "революции", а "Математическая психология" Эджуорта (1881) представляет собой мысленный экскурс в высшие сферы новой теории. Но "Ведущие принципы" Кернса (1874) и "Принципы" Сиджвика (1883) были целиком отлиты в старые формы. Доминирующей среди английских экономистов в 70-80-х годах XIX в. была позиция исторической школы. Английский историцизм вырос на собственной почве, его корни уходили вглубь - к протестам Карлайла и Раскина против узости кругозора классической политической экономии. Он отражал реакцию не только на классическую экономическую науку, но и на все абстрактные экономические теории любого толка. С этим английским Methodenstreit было покончено с помощью труда Джона Невилла Кейнса "Охват и метод политической экономии" (1890) и примирительной позиции Маршалла в "Принципах" (1890), ко времени, когда новое движение успешно преодолело все рудименты классической науки.

Трудность с этим "абсолютистским" толкованием маржиналистской революции состоит в приложении его к континентальной Европе. Ни Менгера, ни Вальраса не подталкивали, как Джевонса, авторы, которые намекали на идею предельной полезности; они также отнюдь не выступали против хорошо окопавшейся идейной школы - такой, как доминировавшая в британских университетах в 50-60-х годах XIX в.. Вальрас опирался на идеи своего отца Огюста Вальраса и вдохновлялся, изучая Курно и Дюпюи. Менгер приписывал теорию ценности на основе полезности длинному перечню авторов XVIII и XIX в., но никто из упомянутых авторов не связывал идею убывающей предельной полезности с проблемой детерминации цен. Выдающаяся книга Госсена Entwicklung der Gesetze des menschlichen Verkehrs ("Развитие законов человеческого взаимодействия", 1854), в которой закон убывающей предельной полезности ясно сформулирован и применен к индивидуальным актам потребления, прошла мимо внимания Менгера. Все же, несмотря на различие обстановки и традиций, Менгер и Вальрас пришли к идее предельной полезности почти в одно и то же время. Трудно поверить, что это произошло исключительно благодаря случайным интеллектуальным усилиям.

Сказанное толкает к поиску каких-либо общих подвижек в философии или общественных науках, которые, возможно, способствовали акценту на интроспекции как инструменте построения гипотез об экономическом поведении. Некоторые авторы были захвачены ренессансом кантианской философии, начавшимся в Германии где-то в середине столетия и распространившимся по всему континенту. "Назад к интроспекции и чувственному впечатлению" - был лозунг этого философского течения. Однако нет свидетельств тому, чтобы сам Менгер был движим каким-либо подобным учением - всю свою жизнь он оставался привержен аристотелевой модели мышления - ив случае Вальраса все говорит о подчеркнутом отсутствии интереса к современным ему философским дискуссиям. Так что и это, второе, объяснение работает опять-таки только на британской сцене - гедонизм пользовался значительной популярностью в Англии 50-х годов XIX в. и должен быть отмечен как одно из подспудных воздействий на взгляды Джевонса.

Иногда довод того же рода объясняет запоздалое признание теории полезности в Англии на том основании, что субъективная теория ценности есть продукт католической культуры, тогда как теория трудовой ценности естественно проистекает от протестантского мировоззрения. Протестантизм помещает в центр теологии рабочее место и трудовую деятельность, тоща как католическая философия занята возвеличиванием умеренного стремления к удовольствиям вместо труда и "делания" денег. Так как на континенте доминировал католицизм, здесь мы имеем объяснение широкому распространению теории полезности в экономической науке Франции и Италии XVIII в. и длительной отсрочке признания этой теории в Великобритании и Германии. Неясно, однако, как это помогает объяснить происхождение теории предельной полезности и на континенте, и в Англии. Более того, многие из предтеч новой теории ценности XIX в. не втискиваются в этот шаблон: Ллойд, Лонгфилд, Сениор были протестантами, а Госсен был отъявленным антикатоликом.

Сказанное не затрагивает возможности объяснить происхождение теории предельной полезности изменениями экономической среды. Смелая попытка в этом направлении была предпринята одним из наиболее блестящих большевистских мыслителей - Николаем Бухариным. В книге, озаглавленной "Политическая экономия рантье" (1925), Бухарин истолковал маржиналистскую революцию с "релятивистской" точки зрения на основе двух весьма сомнительных допущений: (1) "психология потребителя характерна для рантье"; и (2) теория предельной полезности есть "идеология буржуазии, исключенной из процесса производства". Любой историк-любитель может раскрыть порочность этой аргументации; тем не менее, она обладала определенной действенностью: потребитель, а не капиталист представляет собой доминирующую фигуру в неоклассической экономической науке; работодатель более не идентифицируется с инвестором капитала - менеджер, предприниматель и рантье предстали отдельными экономическими агентами, и личные, скорее, нежели бизнесные, сбережения считаются стандартным источником инвестиционных средств. Все это влечет за собой концепцию экономических институций, отличную от той, которую мы находим в сочинениях Смита и Рикардо. Экономический рост теперь считается само собой разумеющимся, и проблемы вековой стагнации или технологической безработицы исчезли со страниц экономических трудов. Отнюдь не натяжка - видеть связь между изменениями экономической структуры общества около середины столетия и теоретическими новациями "трио субъективной ценности". Трудность здесь в том, чтобы представить эту связь конкретно, исходя из личной интеллектуальной осведомленности об институциональных изменениях, - то, чего не смог проделать Бухарин, - в то же время принимая во внимание различия в экономической структуре Австрии, Франции и Англии.

Наконец существует довод, будто теория предельной полезности есть не что иное, как буржуазный ответ на марксизм. Здесь во всяком случае можно судить с полной определенностью. Первый том "Капитала" появился в 1867 г.; он не был переведен на английский вплоть до 1887 г. "Заметки" Джевонса написаны в 1862 и опубликованы в 1863 г.; они отражают его полное владение теорией предельной полезности и даже теорией предельной производительности капитала. Маршалл начал свой труд в 1867 г., и план его книги различим уже в его рецензии на книгу Джевонса от 1872 года. В годы формирования своих идей ни Джевонс, ни Маршалл, ни Менгер, ни Вальрас даже не слышали о Марксе, который умер в безвестности в 1883 г. Позже, в 80-х годах, когда марксизм распространился в европейском рабочем движении, Бём-Баверк, Уикстнд, Парето и Визер применили новую теорию для атаки на марксистскую экономическую науку. Но нет ничего необычного в попытке укрепления многообещающего теоретического направления путем поворота его против современных соперников. Можно говорить, что Бём-Баверк более или менее обдуманно намеревался в своей работе о теории процента представить альтернативу марксистской концепции эксплуатации. Но это касается развития маржиналистской теории, а не ее генезиса. Первое поколение экономистов новой традиции не знало социалистической теории, тем более марксизма.

Теория предельной полезности была идеологически нейтральна в том смысле, что ее возникновение никак не соотносилось с практическими проблемами, а сама она была совместима почти с любой позицией в социальных и политических вопросах. Но марксисты предъявляют претензии не к тому, что "трио субъективной ценности" мотивировалось зловещим желанием встать на защиту капитализма, а скорей к тому, что теория предельной полезности по своей природе поддерживает веру в порядок вещей, каков он есть, будучи готовой к употреблению в защите status quo. На самом деле значительно лучшее средство защиты частной собственности - это классическая экономическая наука. Трудно придумать довод, более соответствующий интересам бизнеса, чем классическая доктрина рабочего фонда. С другой стороны, терминология полезности и антиполезности немедленно приводит к вопросу, обеспечивает ли система свободного предпринимательства при удовлетворении потребностей такое использование ресурсов, чтобы обеспечить обществу наибольшее превышение полезности над антиполезностью. Это правда, что, по мнению и Джевонса, и Вальраса, они продемонстрировали, будто совершенная конкуренция действительно максимизирует удовлетворение потребностей всех членов общества. Но этот элемент апологетики был напрочь забракован вторым поколением экономистов-маржиналистов. В самом деле, вывод, что только эгалитарное распределение дохода максимизирует удовлетворенность, представлялся одним из самых неудобных аспектов теории полезности, Большинство авторов после 1870 г. относилось весьма критично к существующему неравенству в распределении дохода, и они, не колеблясь, использовали теорию полезности для подтверждения своей критической позиции.

В общем мы обнаруживаем значительные расхождения в политических позициях экономистов в рамках магистрального направления неоклассической экономической науки: маршаллианская традиция достигла кульминации в работе Пигу "Богатство и благосостояние" (1912), которая фактически представляет собой наметки "государства всеобщего благосостояния". Фабианцы приспособили теорию полезности в "Фабианских очерках" (1889) для того, чтобы высветить систематические несправедливости рыночного механизма. Точно так же, реформистские элементы были сильны у лозаннской школы: Вальрас был земельным реформатором, а Парето все более симпатизировал идее корпоративного государства. Австрийская же школа была заметно консервативна и предавалась атакам на социализм и поддержке политики laissez-faire. Несклонность к радикальным политическим настроениям столь же характеризовала экономистов, взращенных на венских семинарах, сколь интервенционизм и скучающая мина по отношению к марксизму характеризовала кембриджских экономистов. Если довод состоит в том, что в развитие современной экономической науки вовлечены политические убеждения, с ним можно только согласиться. Но мысль, будто современная экономическая наука не имеет другой цели существования, кроме как обеспечение апологетики капитализма, слишком искусственна, чтобы быть приемлемой.

5. "Залповое" открытие?


Теперь давайте поставим вопрос, было ли открытие предельной полезности Джевонсом, Менгером и Вальрасом действительно "залповым", или множественным, в смысле этого термина, приданного ему Робертом Мертоном. После напряженного изучения сотен множественных открытий в истории науки Мертон заключил, что "все научные открытия s сущности множественны, включая те, что на поверхности представляются одиночными". Мертон утверждал, что как только наука профессионализируется, одни и те же открытия будут совершаться независимо несколькими исследователями и потому даже прорывы, которые ретроспективно представляются "одиночными", фактически "предвосхищены многими". Хотя "залп", как правило, случается в течение периода десяти или менее лет, могут быть и случаи, когда так называемые "одновременные" открытия охватывают более длительные промежутки времени; даже таковые представляют собой "залп", если следующие друг за другом открытия на самом деле схожи. На настоящий момент сказано уже достаточно, чтобы показать, что понятие "залп" толковать совсем не просто, особенно в отраслях, менее профессионализированных, чем естественные науки. Тем не менее, суть аргументации представляется следующим образом: "зрелая наука" характеризуется кумулятивным непрерывным прогрессом, таким, который делает следующий скачок вперед если не абсолютно неизбежным, то по меньшей мере весьма и весьма вероятным.

Теперь мы можем перефразировать наш вопрос о Джевонсе, Менгере и Вальрасе: было ли состояние экономической науки в 60-х годах XIX в. таково, чтобы сделать появление принципа предельной полезности в высшей степени вероятным событием, в каковом случае едва ли удивительно, что три человека открыли его независимо и одновременно? Разумеется, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Во-первых, вызывает большие сомнения, что мы можем рассуждать о единой экономической науке в 60-х годах XIX в., как будто существовало общее наследие, разделяемое экономистами всего мира, изучающими одни и те же трактаты, читающими одни и те же журналы и применяющими общий инструментарий анализа схожего круга проблем. Беглый взгляд на авторитетные суждения, процитированные в "Теории" Джевонса (1871), ("Принципе", ''Gmiulscitze") Менгера (1871) и "Элементах" Вальраса (1874), покажет, что имелось по меньшей мере две, если не три или четыре модели экономической науки, существовавших на тот момент. Хотя Джевонс боролся с тиранией влияния Милля, немецкие экономисты уже давным-давно отвергли Smithianismus (смитианство) и все его рикардианские разновидности, тоща как швейцарские и французские экономисты со своей стороны никогда не демонстрировали значительного интереса как к аналитическим чертам английской политической экономии, так и к сплачивающим лозунгам немецкой исторической школы. Недостаток общения между экономистами различных стран вплоть до 90-х годов XIX в, и в особенности островная обособленность британской экономической науки, замечательно иллюстрируется тем фактом, что Джевонс - выдающийся знаток экономической литературы - умер в 1882 г., так и не осознав, что человек по имени Менгер написал книгу в области экономической науки, которая некогда будет уподобляться его собственной "Теории политической экономии". Во-вторых, мысль, что экономическая наука как таковая неуклонно двигалась к открытию предельной полезности где-то около середины столетия, есть просто рациональное объяснение задним числом. Без сомнения, гораздо более вероятным следующим шагом английской классической теории в 60-х годах XIX в. было либо обобщение предельной концепции в рикардианской теории ренты на все производственные факторы, т, е. прорыв к теории ценообразования на факторы производства на основе предельной производительности, либо, возможно, дальнейшее рафинирование рикардианской теории ценности в нечто подобное линейному анализу "затраты-выпуск". Однако первое пришло с опозданием только в 90-х годах XIX в. - в поколении, которое следовало за нашим "трио предельной полезности". Последнее же появилось только в XX в.

А как быть с противоположным аргументом - что предельная полезность была не открыта, а лишь переоткрыта в 1870 г.? Ллойд и Лонгфилд в 1834 г., выявили различие между совокупной и предельной полезностью, вскоре за ними устремился Сениор - позволим себе не заметить Бернулли (XVIII в.) как "чужака". Если Джевонс, Менгер и Вальрас не составляют "залпа", может быть Ллойд, Лонгфилд и Сениор достойны этого звания? Но Ллойд, Лонгфилд и Сениор не использовали предельную полезность в ее существе и этим только проиллюстрировали изречение Уайтхеда, что "все значительное было сказано ранее, но не теми, кто открыл это потом". То же возражение неприменимо к Дюпюи (1844), Госсену (1854) и Дженнингсу (1855), каждый из которых не только по-своему открыл предельную полезность, но и использовал ее для анализа поведения потребителя; более того, Госсен проделал это со всей уверенностью и революционным пылом Джевонса и Вальраса. Тем не менее, та же аргументация, примененная ранее к Джевонсу, Менгеру и Вальрасу, теперь применима к Дюпюи, Госсену и Дженнингсу: они натолкнулись на закон убывающей предельной полезности примерно в одно и то же время, но в качестве реакции на совершенно различные интеллектуальные воздействия и не обладая преимуществом унаследованного свода близких экономических идей.

Теперь мы собрали три трио экономистов, всего девять имен тех, кто между 1834 и 1874 г. воспользовался идеей предельной полезности, четверо из которых действительно видели в ней стержень, на основе которого может быть развита новая экономическая теория. Если мы отрицаем, что это составляет мертоновский "залп", не слишком ли мы придирчивы?

Понятно, как можно избежать этой дилеммы. Вспомните предостережение Мертона, что даже далеко отстоящие друг от друга во времени открытия следует толковать как "одновременные", если они на самом деле затрагивает одно и то же явление. Таким образом, на основе того факта, что предельная полезность независимо открывалась вновь и вновь в различных странах между 1834 и 1874 г., мы можем утверждать, что должно существовать совместно разделяемое экономистами всего мира ядро экономических идей, внутренняя логика которого в конечном счете продиктует исследование потребительского спроса с помощью инструментария теории полезности. Иными словами, мы в силах выводить состояние науки из существования "залпа", а не наоборот. Но это означает лишить теорию "залпов" ее наиболее привлекательной черты, а именно той идеи, что развитие науки до некоторой степени предопределено. Раз уж мы серьезно воспринимаем аргументацию Мертона как предоставляющую нечто большее, нежели индуктивное обобщение с многочисленными исключениями, мы должны отрицать, что даже девять имен обязательно представляют собой "залп". Суть очень проста: если сообщение между учеными было бы совершенно, все "залпы" упреждались бы и мы наблюдали бы только "одиночек"; на другом конце спектра, если бы не было какого бы то ни было сообщения между учеными, "залпы" имели бы не больше значения, чем тот факт, что молния случайно ударяет дважды в одно и то же место. "Залпы" - интересное явление лишь постольку, поскольку имеет место значительная, но тем не менее неабсолютная степень сообщения между профессионалами в любой области.

Справедливо, что классическая экономическая наука не обладала теорией спроса и что ее теория детерминации цен раньше или позже поразила бы кого-либо своей странной асимметрией. Но, как покажет пример Курно, вполне можно было исправить это отклонение без введения соображений полезности. Также справедливо, что предельная полезность "носилась в воздухе" на протяжении всего XIX в. и продолжала попадаться навстречу вновь и вновь каждые десять лет или около того: Ллойд и Лонгфилд, 1834; Дюпюи, 1844; Госсен, 1854; Дженнингс, 1855; Джевонс, 1862; Менгер, 1871; Вальрас, 1874. Но это далеко от утверждения, будто экономический анализ предельной полезности был в некотором смысле неизбежен. Мы можем с таким же успехом сказать, что появление макроэкономического анализа в 30-х годах было неизбежно, потому что известные шведские экономисты мыслили в 20-х годах в том же направлении, что и Робертсон с Кейнсом. Post hoc ergo propter hoc - извечный соблазн интеллектуальной истории.

6. Когда революция есть революция?


Маржиналистская революция так же, как и промышленный переворот, прошла незамеченной среди ее современников. Общепринятая на сегодняшний день версия, датирующая революцию приблизительно 1871 г. и связывающая воедино имена Джевонса, Менгера и Вальраса как писавших в сущности об одном и том же, впервые была провозглашена Вальрасом в 1886 г., но в течение некоторого времени австрийские обзоры истории теории предельной полезности не признавали претензий Вальраса на первенство. В большинстве трудов по истории экономической мысли, опубликованных между 1870 и 1890 г., даже не упоминалось о предельной полезности, и до рубежа веков в истории экономической науки так и не появилось полного описания этой теории. Это была революция, факт свершения которой был широко признан лишь более, чем поколение спустя.

Надолго запоздавшее признание теории ценности на основе предельной полезности, которое следовало бок о бок с запоздавшим признанием рационального осмысления ее истории, видимо, является наилучшим из возможных свидетельств тому, что она в действительности являла собой аномальное явление, которое не вытекало логически из классической экономической теории. Иными словами, это наводит на мысль, что заключительная четверть XIX в. была одной из тех революционных стадий истории экономической науки, когда, по выражению Томаса Куна, экономисты принимали новую "парадигму" как руководство к действию.

К сожалению, оказывается, что не существует твердого согласия в том, какова была новая парадигма, которую выдвинули Джевонс, Менгер и Вальрас. Был ли это новый акцент в большей степени на спросе, чем на предложении, и на потребительной полезности, нежели на издержках производства? Было ли это нечто столь же однозначное, как и субъективная теория ценности, которая должна была вытеснить прошлые объективные теории затрат труда? Было ли это скорей распространение принципа максимизации с деловых фирм на домашние хозяйства, представляющее потребителя, а не предпринимателя, сосредоточием рациональной деятельности? Может быть, это был принцип равенства предельной нормы замещения, взлелеянный в форме пропорциональности предельных полезностей ценам, как условие потребительского равновесия? Было ли это ни тем, ни другим, ни третьим, а, как любил выражаться Шумпетер, явным или неявным открытием анализа общего равновесия? Или наконец, было ли это просто первым осмысленным выяснением максимизации при наличии ограничений - как архетипа всякого экономического рассуждения? Какую бы версию мы ни приняли, трудно найти подтверждение тому тезису, что Джевонс, Менгер и Вальрас в самом деле были поглощены одной и той же парадигмой.

К какому бы случаю мы ни сводили это явление, Менгер остается в остатке: он не отдавал себе полного отчета в том, что являлся революционером; он избегал математических формулировок и, следовательно, непосредственной логики экстремальных задач; он сформулировал "второй закон Госсена" только в словесной форме и, несомненно, не выделял его (см. ниже); он отвергал теорию ценности на основе издержек, но, с другой стороны, с глубоким подозрением относился ко всем детерминистским теориям ценообразования и подчеркивал явления разрывности, неопределенности и торгов (bargaining) вокруг рыночной цены. Другими словами, можно найти значительно больше оснований, чтобы увязать Джевонса и Вальраса скорее с Госсеном, нежели с Менгером, и единственный довод в пользу стандартной версии состоит в том, что к имени Менгера непрерывно взывали его ученики - Визер и Бём-Баверк, каждый из которых был полон решимости убедить своих коллег в том, что экономическая теория австрийской школы есть фрукт особого сорта. Подобным образом, в ретроспективе видно много общего между Джевонсом (четко сформулированная теория бартерного обмена, явная математическая формулировка "второго закона Госсена", теория графика предложения труда в краткосрочном аспекте и некоторые грандиозные, но нереализованные перспективы нового типа экономического анализа на основе полезности (см. ниже)) и Бальрасом, кто действительно вывел кривые спроса из схем полезности, более того, пытался вывести кривые предложения на основе соображений предельной производительности, разработал теорию рыночного ценообразования и свел все элементы воедино в рамках структуры общего равновесия.

Вопрос в целом усложняется иронией судьбы, постигшей основателей теории. В конце концов, по словам Хатчисона, в предельной полезности важно было скорее прилагательное, нежели существительное. Теория полезности была постепенно лишена всей ее остроты и низведена от количественной полезности к порядковой и от порядковой полезности к "выявленным предпочтениям"; было продемонстрировано, что теории ценности на основе затрат являются не ошибочными, а имеющими силу только в особых случаях; и общее равновесие фактически исчезло, чтобы быть возрожденным Хиксом и Самузльсоном в 30-х годах XX в. как "экономическая теория всех и каждого" Могли кто-нибудь в 1871 г. предвидеть тот извилистый путь, которым теория предельной полезности через экономический анализ благосостояния у Парсто привела к анализу "издержек-выгод" и динамическому программированию? Не напрасно мы говорим о "маржиналистской революции", а не о "революции предельной полезности", ведь маржинализм как парадигма экономического мышления является изобретением XX в.; у Рикардо маржинализма ровно столько же, что и у Джевонса или Вальраса" но он применяется к другим вещам.

Если мы собираемся описывать последнюю четверть XIX в., как период, когда экономисты развивали новую парадигму, единственным представлением этой парадигмы. какое можно отстаивать, является утверждение, что ценообразование и распределение ресурсов при фиксированном предложении факторов производства есть проблема экономическая, в значительной степени или полностью игнорирующая вопросы о количественных или качественных изменениях производственных ресурсов во времени. Называть ли этот переход к новой парадигме "революцией" - притом, что его завершение потребовало по меньшей мере от двадцати до тридцати лет, а в некотором смысле он продолжается до сих пор, - есть вопрос терминологии. Джевонс, Менгер и Вальрас не являются родоначальниками этого нового способа рассмотрения экономических задач, но они знаменуют собой важную веху на ранних стадиях перемещения акцента. То, что они почти одновременно опубликовали свои труды - чистое совпадение, так как их размышления по этой проблеме на самом деле разделяются более чем десятилетием. Только биографические данные могут сказать, почему Джевонс и Вальрас (и Госсен) настаивали на новизне своих идей, тогда как Менгер (и Ллойд, и Лонгфилд, и Дженнингс) этого не делали. Следовательно, попытка объяснить происхождение "маржиналистской революции" в 70-х г. XIX в. обречена на неудачу - это не была революция предельной полезности; это было не резкое изменение, а лишь постепенная трансформация старых идей; и произошло это не в 70-х г. XIX в.

7. Долгая мучительная борьба


Тот факт, что Джевонс, Менгер и Вальрас опубликовали свои работы в пределах трех лег, - хотя и совпадение, но отнюдь не маловажное, - оно стимулировало признание экономической теории на основе предельной полезности, или, во всяком случае, заметно увеличило вероятность ее быстрого признания. Тем не менее, новая экономическая наука все еще не могла значительно выдвинуться по меньшей мере на протяжении жизни поколения, несмотря на тот факт, что все три основоположника были академическими экономистами с установившейся репутацией, которые убедительна отстаивали свою позицию и не жалели усилий для продвижения своих идей. Следовательно, историческая проблема состоит в том, чтобы объяснить не тот момент времени, когда предельная концепция была приложена к полезности, а скорей запоздалую победу экономической теории на основе предельной полезности.

Эта проблема несложна, если мы не настаиваем на том, что историки "предсказывают назад" по сути таким же образом, каким ученые "предсказывают вперед". То, чем занимаются историки, - это делать события прошлого понятными, они скорее освещают, нежели объясняют, и, следовательно, по природе нашего скучая не может существовать подтвержденных и устойчивых критериев, явилось ли A причиной В или просто связано с ним. Таким образом, бесполезно спорить, было ли распространение экономической теории на основе предельной полезности, в отличие от ее происхождения, по большей части результатом эндогенного или экзогенного воздействия. В точности в этот период времени экономическая наука начала зарождаться как профессиональная дисциплина со своей системой обществ и журналов; непрофессионал-любитель прошлого впервые уступил дорогу специалисту, зарабатывающему себе на жизнь в звании экономиста. Профессионализированная наука с необходимостью генерирует свой собственный импульс, влияние внешних событий ограничивается "оболочкой" и не достигает "ядра" дисциплины. Но в 1870,1880, и даже в 1890 г. "оболочка" и "ядро" были еще неразрывны. Экономическая наука стала профессионализироваться в последней четверти XIX в., но ей предстоял еще долгий путь до становления в качестве глубоко профессионализированной научной дисциплины.

Следовательно, представляется очевидным, что ни одно монокаузальное объяснение не в состоянии отдать должное долгой мучительной борьбе маржиналистской революции. При чтении трудов 70-80-х годов XIX в. поражает и озадачивает разнообразие позиций, принятых по отношению к основным догматам классической политической экономии, таким, как трудовая теория ценности, количественная теория денег, рикардианская теория дифференциальной ренты и т.д. Джевонс, Менгер и Вальрас каждый своим особенным образом выделили методологические преимущества абстрагирования от исторических и институциональных соображений, чтобы добиться, исходя из минимального числа предпосылок, абсолютно общих результатов. Но такого рода соображения не слишком привлекали большинство современных экономистов, кто все еще беспокоился больше об уместности, нежели о строгости. Если речь шла о прикладных задачах, предельная полезность, как мы отметили ранее, в значительной степени не относилась к делу, и методологическая проблема, беспокоившая большинство экономистов в критическое десятилетие 80-х годов XIX в., представляла вопрос выбора между индукцией и дедукцией, конфликт между сбором информации и построением моделей. Везде, где только имел место уклон в сторону историцизма, охватывавшего Германию и широко распространенного в Англии, экономическая теория на основе предельной полезности отвергалась вкупе с английской политической экономией как чрезмерно абстрактная и насквозь проникнутая неправдоподобными допущениями о человеческом поведении. Несомненно, последовавшее сопротивление идеям Джевонса и Вальраса было вызвано тем, что они выбрали самовыражение в математической форме: идея о сведении социальных явлений к математическим уравнениям еще смущала читателей XIX века. Именно подъем марксизма и фабианства в 80-90-е годы XIX в. окончательно сделали теорию субъективной ценности уместной экономически и политически; как только новая экономическая теория принялась поставлять эффективное интеллектуальное оружие против Маркса и Генри Джорджа, стало много труднее отстаивать позицию, будто теория ценности на самом деле ничего не значит. Более того, добавление предельной производительности к предельной полезности в 90-х годах XIX в. связало новую экономическую теорию с проблемой распределения, делая практически невозможным отрицание логического противоречия между идеями Джевонса, Менгера и Вальраса и идеями Смита, Рикардо и Милля. В 1891 г. Маршалл осуществил примирение между теорией предельной полезности и классической политической экономией, и демонстрация того, что новые идеи могут быть приспособлены к более широкому контексту, придала им привлекательность. Но даже на этой поздней стадии маршаллова интеграция не была немедленно воспринята на континенте, и три смежные "революции" XIX в., характеризовавшие два его последних десятилетия, - революция предельной полезности в Англии и Америке, субъективистская революция в Австрии и революция общего равновесия в Швейцарии и Италии - продолжались уже в XX в.

ДЖЕВОНС

Для детального рассмотрения вклада каждого из "трио субъективной полезности" не хватит места. Случай Вальраса мы подробнее разберем ниже. Он рассматривается исходя из тех же самых предпосылок, что и Менгер с Джевонсом, чьи работы были вскоре вытеснены вторым поколением теоретиков предельной полезности. Но чтобы воспроизвести до некоторой степени особый дух первооткрывателей, мы потратим некоторое время на труды Джевонса просто для демонстрации того, насколько много оставалось сделать кому-то вроде Маршалла при реализации джевонсовских перспектив новой экономической теории.

Джевонс был обязан множеству предшественников, но он не почерпнул от них столь много, сколь мог бы. Например, он никогда не изображал кривой спроса, несмотря на тот факт, что в статье Дженкина о профсоюзах, опубликованной в 1870 г., использовался прием графического изображения кривых спроса и предложения. Аналогичным образом он никогда не разрабатывал теорию фирмы, хотя заявил, что обязан идеей экономико-математического исследования труду Ларднера "Экономика железнодорожного транспорта" (1850), книге, содержащей первое на английском языке представление, почти соответствующее современной теории фирмы. Ларднер изобразил функцию совокупных издержек и дохода и показал, что прибыль максимизируется капиталистом при том уровне производства, когда касательные к этим двум функциям становятся параллельны, т. е. когца предельные издержки равны доходу. Джевонс явно не сумел целиком осмыслить значение этих рассуждений, так, его ссылка на них в первом издании "Теории политической экономии" к третьему изданию была опущена.

Не случайно, что Джевонс просмотрел некоторые из идей Ларднера. Он продемонстрировал отсутствие осознания необходимости в теории фирмы. На тот момент, конца изделие выходит на рынок, издержки остаются в прошлом и их отношение к доходу заботит только изготовителя этого изделия. Джевонс вместо этого сосредоточился на желании владельца изделия распродать определенный объем запасов - на том случае, когда издержки действительно не относятся к делу. Следовательно, Джевонсу никогда не приходило в голову использовать кривые издержек для построения кривой предложения. В этом Джевонс был не одинок. Менгер также не смог применить маржинализм к производству, и подобно Джевонсу он не строил кривых спроса и предложения, несмотря на тот факт, что в четвертом издании ("Принципов" "Grundsatze". 1844) Pay и ("Основ" "Grundrisse". 1863) Мангольдта для демонстрации формирования цен использовались кривые спроса и предложения.

8. Теория обмена


Джевонс подошел к теории ценности, наблюдая двух индивидов, вовлеченных в процесс обмена. Обмен не может иметь места, пока относительная предельная значимость получаемого товара превышает таковую у товара, уступаемого каждой из сторон при обмене. Эта предельная значимость не есть постоянная величина, она варьирует у различных лиц и при разных обстоятельствах. То, что классические авторы называли ценностью в потреблении (value in use) или совокупной полезностью, - абстракция. Все, что мы знаем, - это значимость приращения одного товара относительно сокращения количества другого. В современной терминологии мы можем получить совокуную полезность товара для индивида только путем интегрирования дифференциального коэффициента - предельной полезности запаса этого товара.

С этой точки зрения Джевонс сформулировал закон убывающей предельной полезности. Он взывал к физиологическому обобщению, в качестве авторитетного подтверждения цитируя Ричарда Дженнингса, что сила реакции на раздражитель снижается при каждом очередном его повторении в течение некоторого определенного промежутка времени. С публикацией книги Фехнера "Элементы психофизики" (I860) это утверждение стало известно как закон Вебера-Фехнера. Джевонс был единственным экономистом того периода, кто основал закон убывающей предельной полезности на физиологическом принципе. Эджуорт, Парето и Викселль обратили внимание на закон Вебера-Фехнера, но никак его по-настоящему не использовали. Стандартная практика нового экономического анализа состояла в установлении закона убывающей предельной полезности на чисто интроспективном основании.

С помощью закона убывающей предельной полезности Джевонс перешел к "уравнению обмена": в состоянии равновесия отношения приращений потребляемых товаров должны равняться соответствующим отношениям интенсивности потребностей, удовлетворяемых в последнюю очередь, или, по выражению Джевонса, к "последним степеням полезности", а соотношение, в котором обмениваются два товара, должно быть обратно пропорционально последним степеням полезности. При незначительном изменении в терминологии "уравнение обмена" превращается в знакомое по современным учебникам условие потребительского равновесия: пропорциональность предельных полезностей относительным ценам.

Как это выражал Джевонс: пусть