Жанровые особенности агиографии юродства

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Семинарскиезаняти я, 35.89kb.
• Уроков, 371.97kb.
• Кубанеишвили Наталья Юрьевна Темы урок, 316.24kb.
• Урок внеклассного чтения Тема: «В гостях у Хозяйки Медной горы», 92.29kb.
• Вопросы к экзамену по устному народному творчеству предмет устного народного творчества, 17.03kb.
• Творческая мастерская: история русской литературы XX века, 9.97kb.
• Конкурс исследовательских работ учащихся «интеллектуальное будущее мордовии», 246.38kb.
• Стилистические и жанровые особенности текстов популярной психологии, 193.98kb.
• Эволюция прозы к. С. Льюиса: проблематика, герой, жанровые особенности, 940.25kb.
• Конспект урока музыки для учащихся 3 класса в рамках конкурса «Учитель года 2007», 120.19kb.

Жанровые особенности агиографии юродства

Подготовила Рыжик Софья Владимировна

Выпускница курсов «Христианская лексика английского языка»


Изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии является сейчас одной из насущных задач нашего христианского и национального возрождения. В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь.

В первую очередь причинами возникновения на Руси оригинальных житий были литературно-эстетические: знакомство с переводными, византийскими житиями и патериковыми легендами пробудило у русских книжников стремление попробовать свои силы в этом жанре. Безусловно, причинами богословско-философского характера возникновения агиографии на Руси явилось стремление русского народа к самопознанию и самоопределению теперь уже в рамках новой объединяющей религии, Православия. Примерами христианского поведения и образа мысли, которыми были наполнены памятники древнерусской агиографической литературы, помогали православным людям пережить суровые условия и монгольского и послемонгольского периодов, наполнили жизнь негасимым светом христианской любви.

Существуют несколько типов житийной литературы, такие как княжеские жития, патериковая агиография, монашеские жития и феномен русской святости — юродство, который в житийной литературе также выделяется в отдельный тип.

На протяжении XI-XIV веков, можно наблюдать построение житийной литературы по основным канонам агиографии пришедшей к нам с православного Востока, характеризовавшимися выдвижением на первый план христианского служения героев, преданностью своему народу (княжеские жития) или даже неким обезличиванием, но с подробным описание чудес, совершаемыми святыми для создания, так называемого идеального христианского героя, ушедшего из «мирской» жизни, чтобы подвигами заслужить жизнь «вечную» (монашеские жития), лишь изредка дополняемыми подробностями биографического толка.

Но уже в XIV веке наблюдается, в XV веке получает широкое распространение на Руси новый чин святости — юродство. Это происходит не случайно, новый век потребовал от христианского мирянства нового подвижничества. «Юродивый стал преемником святого князя в социальном и общественном служении»¹. С другой стороны, едва ли случайно святое попрание быта в юродстве совпадает с торжеством бытового православия. Юродивые восстанавливают нарушенное духовное равновесие. Начинается новый этап в агиографической литературе: усиление индивидуализма и психологизма произведений, обмирщение святости, появляются такие новые признаки как повествовательность и привнесение сказочных мотивов в жития. «Юродивый так же необходим для русской церкви, как секуляризованное его отражение, Иван-дурак, – для русской сказки. Иван-дурак, несомненно, отражает влияние св. юродивого, как Иван-царевич – святого князя»².

Хотя принято думать, что подвиг юродства является исключительно элементом русской церкви, это мнение заключает в себе преувеличение истины. Греческая церковь чтит шесть юродивых. Из них двое, св. Симеон (VI век) и св. Андрей (IX век), получили обширные и очень интересные жития, известные и в древней Руси. Наши предки особенно любили житие св. Андрея, считавшегося у нас славянином, за те эсхатологические откровения, которые в нем содержатся. Именно греческие жития дают в своем богатом материале ключ к пониманию юродства. Но необычное обилие «Христа ради юродивых», или «блаженных» в святцах русской церкви и высокое народное почитание юродства до последнего времени, действительно, придает этой форме христианского подвижничества национальный русский характер. Так что же такое феномен юродства на Руси?

Не следует останавливаться на очень трудной духовной феноменологии русского юродства. Схематически можно указать на следующие моменты, соединяющиеся в этом парадоксальном подвиге:

1. Аскетическое попрание тщеславия, всегда опасного для монашеской аскезы. В этом смысле юродство есть притворное безумие или безнравственность с целью поношения от людей.

2. Выявление противоречия между глубокой христианской правдой и поверхностным здравым смыслом и моральным законом с целью посмеяния миру.

3. Служение миру в своеобразной проповеди, которая совершается не словом и не делом, а силой Духа, духовной властью личности, нередко облеченной пророчеством.

Дар пророчества приписывается почти всем юродивым. Прозрение духовных очей, высший разум и смысл являются наградой за попрание человеческого разума подобно тому, как дар исцелений почти всегда связан с аскезой тела, с властью над материей собственной плоти.

В русском юродстве вначале преобладает первая, аскетическая сторона, а в XVI веке уже, несомненно, – третья: социальное служение.

В Киевской Руси невозможно встретить юродивых в собственном смысле слова. Но о некоторых преподобных мы слышим, что они юродствуют временно: Исаакий, затворник Печерский, и Авраамий Смоленский. Впрочем, относительно Авраамия нет уверенности в том, не называет ли его биограф юродством нищую, странническую жизнь святого. Социальное уничижение, «худые ризы» преподобного Феодосия, тоже, ведь, граничат с юродством смирения. Временно нес тяжкое бремя юродства, и преподобный Кирилл Белозерский. Как и для Исаакия, его юродство мотивируется желанием избежать славы. Что оно имело характер моральный – по крайней мере, нарушения дисциплины, – видно из налагавшихся на него игуменом наказаний. Впрочем, в юродстве преподобных не должно искать резких черт классического типа: для них достаточно и отдаленного приближения к нему. Это не особая форма служения, а «привходящий момент аскезы».³

К эпохе расцвета юродство стало русским национальным явлением. В это время православный Восток почти не знает юродивых. Их нет также ни на Украине, ни в Белоруссии (Исаакий Печерский так и остался единственным киевским юродивым). Римско-католическому миру этот феномен также чужд. Это, в частности, доказывается тем, что о русских юродивых с немалым удивлением писали иностранные путешественники XVI—XVII веков. Чтобы вступить на путь юродства, европейцу приходилось переселяться в Россию. В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это — заблуждение. Нужно различать юродство природное и юродство добровольное, «Христа ради». Это различие пыталась проводить и православная традиция. Димитрий Ростовский, излагая в своих Четьих - Минеях биографии юродивых, часто поясняет, что юродство — это «самоизвольное мученичество», что оно «является извне», что им «мудре покрывается добродетель своя пред человеки».⁴ Такое различение не всегда проводится последовательно. Это касается, например, Михаила Клопского. В агиографических памятниках его называют «Христа ради», но в нем преобладают черты юродивого в житейском смысле.

Михаил Клопский не склонен к юродскому анархизму и индивидуализму, он строго и неукоснительно исполняет монашеские обязанности, вытекающие из иноческого устава. Дары пророчества и чудотворения, которые приписывают Михаилу Клопскому авторы житий, прямой связи с подвигом юродства не имеют и, таким образом, на него не указывают; такими дарами, с точки зрения церкви, мог быть наделен равно затворник и столпник, пустынножитель и юродивый. Склонность к обличению сильных мира («ты не князь, а грязь»), свойственна человеку, избравшему «юродственное житие». Обличительство есть следствие подвига юродства, но установление обратной причинной связи (обличитель — значит юродивый) — логическая ошибка. Самое главное заключается в том, что Михаил Клопский ведет жизнь благочестивого монаха, совсем не похожую на скитания «меж двор», которые столь характерны для юродивых. Смеховой момент, который присущ житиям юродивых, в рассказах о Михаиле Клопском полностью отсутствует. Хотя оттенок юродства ощутим в его загадочных ответах при первой встрече с братией Клопского монастыря, все-таки он не может быть признан каноническим типом юродивого.

«Св. Михаил является провидцем, а его жития собранием «пророчеств», вероятно, записывавшихся в монастыре»⁵. Лишь причудливость формы, символическая театральность жестов, с которыми связаны некоторые из его пророчеств, могли быть истолкованы, как юродство. Самое большое о юродстве говорит начало жития, рисующее его необычайное появление в Клопском монастыре.

В ночь под Иванов день (1409 г.), во время всенощной, в келье одного из монахов оказался неведомо откуда пришедший старец. На все вопросы игумена неизвестный отвечает буквальным повторением его слов. Его, было, приняли за беса, начали кадить «темьяном» но старец, хотя «от темьяна закрывается», но молитвы повторяет и крест творит. В церкви и трапезной он ведет себя «по чину» и обнаруживает особенное искусство сладкогласного чтения. Он не желает только открывать своего имени. Игумен полюбил его и оставил жить в монастыре. Не говорится, был ли он пострижен и где. Монах он был образцовый, во всем послушлив игумену, пребывая в посте и молитве. Но житие его было «вельми жестоко». Не имел он в келье ни постели, ни изголовья, но лежал «на песку», а келью топил «наземом да коневым калом», и питался хлебом да водой.

Его имя и знатное происхождение обнаружилось во время посещения монастыря князем Константином Дмитриевичем, сыном Донского. В трапезной князь пригляделся к старцу, который читал книгу Иова, и сказал, что это Михаил и что он княжеского рода. Святой не отрицал, но и не подтверждал, и князь, уезжая, просил игумена присмотреть за Михаилом. С тех пор Михаил жил в монастыре, окруженный всеобщим уважением. «При игумене Феодосии он изображается рядом с ним как бы правителем монастыря...»⁶ Молчание свое он прерывает для загадочных пророчеств, которые составляют все содержание его жития. То он указывает место, где рыть колодезь, то предсказывает голод и учит кормить голодных монастырской рожью. Суровый к сильным мира сего, он предсказывает болезнь посаднику, обижавшему монастырь, и смерть князю Шемяке и архиепископу Евфимию I. В этих пророчествах Михаила много политики, и притом демократической и московской, которая ставит его и игумена в оппозицию к новгородскому боярству. Позднейшие предания приписывают ему провидение о рождении Ивана III и предсказание о гибели новгородской слободы.

Во всем этом нет настоящего юродства, но есть причудливость формы, поражавшая воображение. Предсказывая смерть Шемяке, он гладит его по голове, а обещая владыке Евфимию хиротонию в Литве, берет из рук его «ширинку» и возлагает ему на голову. За гробом игумена идет в сопровождении монастырского оленя, которого приманивает мохом из своих рук. «Можно было бы сказать, что лишь общее уважение к юродству в Новгороде XV века сообщает нимб юродивого суровому аскету и прозорливцу».⁷

Житие Михаила Клопского остается одним из самых ярких литературных памятников житий юродивых XV века. Литературное своеобразие написания жития прослеживается уже с первых страниц повествования. Необычность «Жития Михаила Клопского», созданного в век творений Пахомия Логофета, не должна удивлять. Дело здесь не только в самобытном таланте его автора, но и в том, что автор жития — новгородец, он «продолжает в своем произведении традиции новгородской агиографии, которая, как и вся литература Новгорода, отличалась большей непосредственностью, непритязательностью, простотой, сравнительно с литературой Москвы или Владимиро-Суздальской Руси.» ⁸

«Реализм» жития, его сюжетная занимательность, живость сцен и диалогов — все это настолько противоречило агиографическому канону, что уже в следующем веке житие пришлось перерабатывать. В настоящее время существует три редакции «Жития». ««Житие» XV века, написанное в стиле, необычном для агиографии, было значительно переработано одним из редакторов «Великих Миней» Василием Михайловичем Тучковым; его неожиданное начало заменено традиционным житийным вступлением».⁹

Новгородское «Житие Михаила Клопского» не было записью очевидца, а рассказом, основанным на устных легендах о жизни и чудесах новгородского святого-юродивого, сочувствовавшего московским князьям. Но житие это тоже не сходно с традиционными житиями святых: оно гораздо более походит на сказку-новеллу.

Необычно для агиографической литературы было уже самое начало жития — оно начиналось не рассказом о рождении и воспитании святого, как большинство житий, а описанием неожиданного и таинственного появления не названного по имени героя в Клопском монастыре, невдалеке от Новгорода. Перед нами как бы «закрытый» сюжет, вызывающий недоумение и естественное любопытство читателя.

В конце Иванова дня в ночь поп Игнатий явился в свою келью в монастыре, но она оказалась отомкнутой, и в ней старец на стуле сидел. Изумленный поп попятился и привел в келью игумена Феодосия; келья на этот раз оказалась запертой. Заглянув через окно, игумен приветствовал незнакомца молитвой; незнакомец ответил той же молитвой; это повторялось три раза. «Кто ты, человек или бес? Что тебе имя?» — спросил после этого игумен. «Человек или бес? Что тебе имя?» — повторил тот же вопрос незнакомец. Игумен спросил вторично: «Человек или бес?» Незнакомец опять повторил его слова; то же произошло и в третий раз. Взломав дверь в келью, игумен стал кадить; старец заслонился от дыма кадила, но осенил себя крестным знамением. Это успокоило игумена, и незнакомец был принят в монастырь. Тайна его происхождения раскрылась уже позже, когда приехавший в монастырь князь Константин Дмитриевич сообщил монахам, что незнакомец — знатный человек, «своитянин» (свойственник) князя.

«Михаил Клопский был юродивым, и этим в значительной степени оправдывался эксцентрический, иногда комический характер рассказов о нем»¹⁰. Эта особенность жития связывает «Житие Михаила» со светской литературой. Необычность построения «Жития Михаила» ощущалась читателями и последующими редакторами жития. В XVI веке при включении этого жития в крупнейший свод церковной литературы «Великие Минеи Четий» оно было переделано. Редакторы постарались, прежде всего, уничтожить необычный, «закрытый» сюжет жития, при котором повествование начиналось как бы с середины (с прихода безвестного старца в монастырь), «текст стал излагаться в обычной для житийной литературы последовательности и без всяких тайн»¹¹.

Редакторы, правда, выражали огорчение по поводу того, что не знают, откуда он явился и кто были его родители, но сразу же объясняли, что в Клопский монастырь явился не какой-то незнакомец, а «дивный сей Михаил», решивший уйти из мира и найти себе для этого подходящее место. В связи с этим был исключен тот необыкновенный диалог, с которого начиналась первая редакция жития, когда Михаил точно повторял обращенные к нему слова настоятеля. Так же были переделаны и остальные сцены: показ событий, их драматическое изложение заменялись их описанием.

Таким образом, в последующем столетии обнаружилось «неодобрительное отношение книжников к особому, «сюжетному» типу житий, к которому принадлежало «Житие Михаила»»¹². Но у такого типа житий были и свои сторонники. Об этом свидетельствует и существование других житий, в центре которых оказывался необычный герой, мудрость которого раскрывается неожиданно для окружающих и для читателя. Таково было, например, «Житие муромских святых Петра и Февронии», дошедшее до нас в редакции XVI века, но в своем первоначальном виде сложившееся, вероятно, еще в XV веке.

По замечанию Г.П. Федотова, общее понижение духовной жизни с половины XVI века не могло не коснуться и юродства. В XVII веке юродивые встречаются реже, московские уже не канонизуются церковно. Юродство – как и монашеская святость – локализируется на севере, возвращаясь на свою новгородскую родину. Вологда, Тотьма, Каргополь, Архангельск, Вятка – города последних святых юродивых. В Москве власть, и государственная и церковная, начинает подозрительно относиться к блаженным. Она замечает присутствие среди них лже-юродивых, натурально безумных или обманщиков. Происходит умаление и церковных празднеств уже канонизованным святым (Василию Блаженному). Синод вообще перестает канонизовать юродивых. Лишаясь духовной поддержки церковной интеллигенции, гонимое полицией, юродство спускается в народ и претерпевает процесс вырождения. ¹³

Но, несмотря на это, феномен юродства, а также его агиография остаются одними из интереснейших явлений Православия.