В. Ф. Гегель лекции по философии истории перевод А. М. Водена Гегель Г. В. Ф. Лекции

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33

Здесь следует прямо сказать, что при католической религии невозможно никакое разумное государственное устройство, потому что правительство и народ должны взаимно иметь эту последнюю гарантию, заключающуюся в убеждении, и они могут иметь ее лишь в такой религии, которая не противоречит разумному государственному строю.

Платон в своем «Государстве» возлагает все на управление и возводит убеждение в принцип, а поэтому он придает главное значение воспитанию. Совершенно противоположна этому современная теория, которая все предоставляет индивидуальной воле. Но при этом ничто не гарантирует, что эта воля проникнута и правильным убеждением, при котором может существовать государство.

После этих основных определений нам предстоит рассмотреть ход французской революции и преобразование государства, при котором исходили из понятия права. Прежде всего были формулированы только совершенно абстрактные философские основные положения: убеждение и религия вовсе не принимались в расчет. Сперва во Франции была установлена конституционная монархия: во главе государства должен был стоять король, которому вместе с его министрами принадлежала исполнительная власть; наоборот, законодательное собрание должно было составлять законы. Но в этой конституции тотчас же обнаружилось внутреннее противоречие, потому что вся административная власть была передана законодательной власти: бюджет, война и мир, набор вооруженных сил подлежали ведению законодательного собрания. Все подводилось под понятие закона. Но бюджет по своему понятию вовсе не есть закон, потому что он возобновляется ежегодно, и его должна составлять правительственная власть. Затем в связи с этим находится не-прямое назначение министров, чиновников и т. д. Итак, управление перешло к законодательному собранию, как в Англии к парламенту. Далее эта конституция была проникнута абсолютным недоверием:

450

династия внушала подозрение, так как она утратила прежнюю власть, и священники отказывались присягать. Таким образом, правительство и конституция не могли существовать и были низвергнуты. Но управление всегда существует. Итак, возникает вопрос, к кому же оно перешло? В теории оно перешло к народу, а фактически к национальному конвенту и к его комитетам. Теперь господствуют абстрактные принципы: свободы и ее выражения в субъективной воле — добродетели. Теперь эта добродетель должна управлять против многих, которые — в силу своей испорченности и своих прежних интересов, или предаваясь излишествам свободы и страстей, — неверны добродетели. Здесь добродетель оказывается простым принципом, и она различает лишь таких лиц, которые разделяют известные убеждения или не разделяют их. Но эти убеждения могут быть выяснены и оценены только убеждением. Итак, господствует подозрение; но когда добродетель становится подозрительною, она уже осуждена. Подозрение приобрело ужасную силу и привело на эшафот монарха, субъективная воля которого была именно католически-религиозной совестью. Робеспьер утверждал, что принцип добродетели выше всего, и можно сказать, что этот человек серьезно относился к добродетели. Теперь господствуют добродетель и террор, так как субъективная добродетель, управляющая только на основании убеждения, влечет за собою ужаснейшую тиранию. Она осуществляет свою власть без судебных форм и наказывает так же просто — только смертью. Эта тирания должна была прекратиться, потому что все склонности, все интересы, сама разумность были против этой ужасной последовательной свободы, которая проявляет такой фанатизм в своем сосредоточении. Опять образовалось организованное правительство вроде прежнего, только главою и монархом теперь является директория из пяти членов, которые назначались на определенное время и которые составляют моральное, но, конечно, не индивидуальное целое. Взаимные подозрения господствовали и среди них; правили законодательные собрания; поэтому этому правительству также было суждено пасть, потому что обнаружилась абсолютная потребность в правительственной власти. Наполеон установил ее как военную власть, и затем опять как индивидуальная воля стал во главе государства; он умел властвовать и скоро справился с внутренними затруднениями. Он разогнал еще уцелевших адвокатов, идеологов и людей принципа, и теперь стали господствовать уже не подозрение, а почтение и страх. Со свойственною ему колоссальною силою характера он обратился затем за пределы своего государства, подчинил себе всю Европу и везде вводил свои либеральные учреждения. Никогда не одерживалось более великих побед, не предпринималось более гениальных походов; но никогда и

451

бессилие победы не обнаруживалось явственнее, чем тогда. Настроение народов, религиозное и национальное, в конце концов низвергло этого колосса, и во Франции опять была учреждена конституционная монархия, основанная на хартии. Но здесь опять обнаружилась противоположность между убеждением и недоверием. Французы взаимно лгали друг другу, подавая верноподданнические адреса, полные уверений в преданности и любви к монархии, в ее благотворности. Разыгрывался пятнадцатилетний фарс. Если хартия была общим знаменем и обе стороны подтвердили ее присягой, то все же убеждение одной стороны было католическим, и эта католическая совесть требовала уничтожения существовавших учреждений. Таким образом, опять произошел разрыв, и правительство было свергнуто. Наконец после сорока лет войн и бесконечной путаницы старое сердце могло радоваться, видя, что пришел конец этому положению и наступило состояние удовлетворения. Но, хотя теперь был разрешен один важный вопрос, все-таки еще продолжает существовать этот разрыв между католическим принципом, с одной стороны, и субъективными волями — с другой. В этом последнем отношении еще существует основная односторонность, заключающаяся в том, что всеобщая воля должна быть и эмпирически всеобщею, т. е. что отдельные личности, как таковые, управляют или должны управлять. Не довольствуясь тем, что признаются разумные права, свобода личности и собственности, что существуют организация государства и в ней деловые сферы гражданской жизни, что рассудительные люди пользуются влиянием в народе и что в нем господствует доверие, либерализм противопоставляет всему этому принцип атомов, единичных воль: все должно совершаться при посредстве их явно обнаруживаемой власти и с их явно выраженного согласия. Отстаивая этот формальный принцип свободы, эту абстракцию, они не допускают никакой прочной организации. Отдельным распоряжениям правительства тотчас же противопоставляется принцип свободы, потому что в них выражается особенная воля, следовательно произвол. Воля многих низвергает министерство, и на сцену выступает прежняя оппозиция; но, поскольку она теперь является правительством, многие в свою очередь выступают против нее. Таким образом, движение и беспокойство продолжаются. История должна в будущем положить конец этой коллизии, развязать этот узел, разрешить эту проблему, на которой история остановилась.

2. Теперь нам предстоит рассмотреть французскую революцию как всемирно-историческую, так как по своему содержанию это событие в самом деле имеет всемирно-историческое значение, и, конечно, следует отличать от него борьбу формализма. Что касается внешнего распространения ее, то почти во все современные государства благодаря завоеванию проник

452

один и тот же принцип или этот принцип был прямо установлен в них, а именно — либерализм торжествовал у всех романских наций, составляющих римско-католический мир, — во Франции, в Италии, в Испании. Но он обанкротился повсюду: прежде всего обанкротилась его главная фирма во Франции, затем в Испании, в Италии, и притом по два раза в тех государствах, где он был вводим. Так было в Испании, в первый раз в форме наполеоновской конституции, затем в форме учреждения кортесов; в Пьемонте, сперва когда он был присоединен к французскому государству, а затем благодаря восстанию в нем самом; то же самое произошло два раза в Риме, в Неаполе. Таким образом, абстракция либерализма из Франции обошла кругом весь романский мир, но вследствие религиозного рабства этот мир остался скованным политическим гнетом. Дело в том, что принцип, исходящий из того, что оковы могут быть сброшены с права и свободы без освобождения совести, что революция возможна без реформации, ошибочен. Таким образом, все эти страны вернулись к своему прежнему состоянию. В Италии произошли некоторые внешние политические изменения. Венеция, Генуя, эти древние аристократические государства, которые были по крайней мере несомненно легитимными, исчезли, как гнилой деспотизм. Внешнее насилие не может привести к прочным результатам: Наполеон так же не мог принудить Испанию к свободе, как Филипп II Голландию к рабству.

Другие нации, и особенно протестантские, представляют собою противоположность этим романским нациям. Австрия и Англия остались вне круга внутреннего движения и представили великие и поразительные доказательства своей прочности. Австрия есть не королевство, а империя, т. е. агрегат многих государственных организаций. Из входящих в ее состав земель главное значение имеют не-германские, и их не коснулись идеи. Подданные, дух которых не возвышается ни образованием, ни религией, отчасти остаются в крепостной зависимости, а магнаты угнетены, как в Богемии; отчасти же, как в Венгрии, упрочилась свобода баронов, которою они пользуются для угнетения подчиненных, находящихся в таком же положении, как в Богемии. Австрия отказалась от более тесной связи с Германией, выражавшейся в императорском титуле, и от многих владений и прав в Германии и в Нидерландах. Теперь она сама по себе является европейской державой. Англия также благодаря величайшим усилиям сохранила свои старинные основы; английская конституция устояла при всеобщем потрясении, хотя оно тем более угрожало ей, что при ее публичном парламенте, при привычке к общественным собраниям всех сословий благодаря свободе печати в ней самой во всех классах народа легко могли бы распространиться французские принципы свободы и равенства.

453

Не оказалась ли английская нация слишком неразвитой, чтобы понять эти общие принципы? Но ни в одной стране так много не размышляли и не рассуждали публично о свободе. Или английская конституция уже настолько была конституцией свободы и вышеупомянутые принципы уже до такой степени были осуществлены в ней, что они уже не могли ни вызывать какое-либо сопротивление, ни даже возбудить какой-либо интерес к себе? Английская нация, конечно, сочувственно отнеслась к освобождению Франции, но она гордилась своей конституцией и своей свободой, и, вместо того чтобы подражать чужому, она проявила обычное враждебное отношение к нему и вскоре начала популярную войну с Францией.

Английский государственный строй сложился исключительно из партикулярных прав и особых привилегий: правительство главным образом управляет, т. е. охраняет интересы всех отдельных сословий и классов; и эти отдельные церкви, общины, графства, общества заботятся сами о себе, так что, собственно говоря, правительству нигде не приходится так мало делать, как в Англии. В этом-то главным образом и состоит то, что англичане называют своею свободою и что представляет собою противоположность централизации управления, существующей во Франции, где даже в самой маленькой деревне мэр назначается министерством или подчиненными последнему чиновниками. Во Франции менее, чем где бы то ни было, допускается, чтобы другие что-нибудь делали; там в министерстве сосредоточивается вся административная власть, на которую, с своей стороны, заявляет притязания и палата депутатов. В Англии, наоборот, каждая община, всякий незначительный кружок и всякая ассоциация имеют свой круг дел. Таким образом, общий интерес оказывается конкретным, и в нем сознают партикулярный интерес и отстаивают его. Эти учреждения, соответствующие партикулярным интересам, не допускают никакой всеобщей системы. Поэтому абстрактные и общие принципы не говорят англичанам ничего и проходят мимо их ушей. Эти партикулярные интересы имеют свои положительные права, которые возникли в старое время феодального права и сохранились в Англии более, нежели в какой-либо другой стране. Эти положительные права по своей величайшей непоследовательности оказываются в то же время величайшим бесправием, и нигде нельзя найти так мало действительно свободных учреждений, как именно в Англии. В отношении частного права, свободы собственности, англичане невероятно отстали: достаточно упомянуть о майоратах, при наличии которых младшие сыновья покупают или достают себе места на военной службе или в духовном звании.

Парламент управляет, хотя бы англичане даже и не признавали этого. Следует заметить, что здесь происходит именно то,

454

что во все времена считалось признаком испорченности республиканского народа: для того чтобы быть избранным в парламент, прибегают к подкупу. Но у них и то, что можно продать свой голос, и то, что можно купить себе место в парламенте, называется свободою. Но это совершенно непоследовательное и извращенное состояние имеет все-таки то преимущество, что оно делает возможным правительство, т. е. образование в парламенте большинства, состоящего из государственных людей, которые с молодых лет посвятили себя государственным делам, занимались ими и жили в их атмосфере. И у нации обнаруживается настолько здравого смысла и благоразумия, что она признает, что должно существовать правительство, и поэтому питает доверие к кругу людей, которые опытны в деле управления государством; ведь дух партикуляризма признает и всеобщую партикулярность знания, опыта, навыка, которыми обладает аристократия, исключительно посвящающая себя такого рода интересам. Обнаруживается полное противоречие между этим и смыслом принципов и абстракции, которые непосредственно доступны каждому и которые к тому же формулированы во всех конституциях и хартиях. Еще вопрос, насколько будет возможно правительство, если предложенная ныне реформа будет последовательно проведена.

Материальное существование Англии основано на торговле и промышленности, и англичане взяли на себя великую задачу быть миссионерами цивилизации во всем мире; свойственный им торговый дух побуждает их исследовать все моря и все земли, завязывать сношения с варварскими народами, возбуждать у них потребности, вызывать развитие промышленности и прежде всего создавать у них условия, необходимые для сношений, а именно отказ от насилий, уважение к собственности и гостеприимство.

Германию прошли из одного конца в другой победоносные французские войска, но немецкая национальность свергла с себя этот гнет. Важнейшим моментом в Германии оказываются законы права, повод к изданию которых подал, конечно, французский гнет, так как особенно благодаря ему был пролит свет на недостатки прежних учреждений. Ложь существования единой империи совершенно исчезла. Она распалась на суверенные государства. Ленные обязательства отменены, принципы свободы собственности и личности стали основными принципами. Доступ к государственным должностям открыт каждому гражданину, но умение и пригодность являются необходимыми условиями. Государством управляет мир чиновников, и над всем этим стоит личное решение монарха, потому что, как было замечено выше, окончательное решение безусловно необходимо. Однако при незыблемых законах и при определенной организации государства то, что предоставляется единоличному решению монарха, пред-

455

ставляется маловажным по отношению к субстанциальному. Конечно, следует считать большим счастьем, если на долю какого-нибудь народа достается благородный монарх; но в великом государстве и это менее существенно, потому что сила такого государства в его разуме. Существование и спокойствие небольших государств более или менее гарантированы другими государствами; поэтому они не являются в самом деле самостоятельными государствами, и им не приходится выдерживать испытания огнем на войне. Как было сказано, принимать участие в управлении может всякий, кто обладает нужными для этого познаниями, опытностью и моральною волею. Править должны знающие, oi apiarot , а не невежество и тщеславие лиц, считающих себя всегда правыми. Что же касается убеждения, то уже было сказано, что благодаря протестантской церкви состоялось примирение религии с правом. Нет священной, религиозной совести, обособленной от светского права или даже противоположной ему.

До этого пункта дошло сознание, и таковы главные моменты формы, в которой осуществился принцип свободы, так как всемирная история есть не что иное, как развитие понятия свободы. Но объективная свобода, законы реальной свободы требуют подчинения случайной воли, потому что эта воля вообще формальна. Если объективное в себе разумно, то разумение должно соответствовать этому разуму, и тогда оказывается налицо и существенный момент субъективной свободы. Мы рассматривали только это развитие понятия и были вынуждены отказаться от привлекательного, более подробного описания счастья, периодов процветания народов, красоты и величия индивидуумов, их судьбы в счастье и в несчастье. Философия имеет дело лишь с блеском идеи, отражающейся во всемирной истории. Отвращение к волнениям непосредственных страстей в действительности побуждает приступить к философскому рассмотрению; его интерес заключается в том, чтобы познать ход развития самоосуществляющейся идеи, а именно идеи свободы, которая существует лишь как сознание свободы.

В том, что всемирная история есть этот процесс развития и действительное становление духа, — процесс, открывающийся при рассмотрении тех изменчивых картин, которые представляются взору в составляющих ее историях, — заключается истинная теодицея, оправдание бога в истории. Примирить дух со всемирной историей в действительности может только понимание того, что то, что совершилось и совершается повседневно, не только не произошло помимо бога, но по существу есть дело его самого.

1 Лучшие.

Приложение

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Выход в свет новой «Философии истории» требует прежде всего разъяснения относительно того, почему из всех частей так называемой практической философии именно эта часть позднее всего подвергалась разработке и наименее обстоятельному рассмотрению. Лишь в начале XVIII в. у Вико впервые обнаруживается стремление положить в основу истории, которая до тех пор рассматривалась отчасти как ряд следовавших одно за другим случайных событий, отчасти как дело божие, являющееся предметом веры, а не познания, мысль о первоначальных законах и о разуме, которая нисколько не противоречит свободе рода человеческого, а скорее составляет ту основу, на которой только и может проявиться эта свобода.

Это разъяснение может быть формулировано в немногих кратких указаниях. Законы бытия и мышления, строй природы, явления душевной жизни человека, даже правовые и государственные формы, а также образы, создаваемые искусством, и бытие божие, призываемое в том или ином виде, всегда считались людьми чем-то прочным и неизменным если не в отношении взглядов на все это, то в отношении объекта. Иначе обстоит дело с историческими движениями. Внешняя случайность возвышения или падения, те победы, которые порок часто одерживает над добродетелью, вынужденное признание того, что преступления иногда влекут за собой выгоднейшие последствия для человечества, вообще та изменчивость, которую приходится признать главной спутницей человеческих судеб, долго заставляли предполагать, что история зиждется на почве, подверженной действию такого изменчивого произвола, на таком ненадежном и огнедышащем вулкане, что всякую попытку найти здесь правила, мысли, божественное и вечное можно считать натяжкой и хитрой выдумкой, мыльными пузырями априорной конструкции или игрой фантазии. В то время как, не задумываясь, дивятся богу в естественных предметах, признание его в человеческих произведениях и в человеческих делах считается чуть не богохульством. Полагают, что единичное и произвольное, которое

460

ведь при ином произволе могло бы оказаться совершенно иным, возвеличивается не по заслугам, если ему придается такой смысл, которого в своем страстном увлечении не имели в виду его инициаторы; одним словом, не решаются признавать вечными продукты свободы и человеческого духа, потому что их прочность состоит лишь в том, что в своей постоянной изменчивости они становятся все более и более содержательными и развитыми. Необходимым был уже значительный прогресс мышления, чтобы засыпать «широкий ров» между необходимостью и свободой, прежде чем стало возможно не только высказать мысль, что в наиболее твердом элементе — именно потому, что он вовсе не является постоянным, — обнаруживается управление, но и показать, что это так, чтобы не только утверждать управление миром во всемирной истории, но и сделать его очевидным, чтобы признать, что бог в такой же степени не покидает духа, как и материи. Но в таком случае и в самом деле должен был пройти ряд тысячелетий: дело человеческого духа должно было достигнуть высокой степени совершенства, прежде чем оказалось возможным дойти до такой же точки зрения, которая дозволяет обозреть ход этого процесса. Лишь теперь, когда христианство проявило свою внутреннюю сущность во внешней форме культурных и свободных государств, наступило время не только для истории философии, но и для философии истории.

Нельзя не сделать еще одного замечания, которое может быть способно примирить даже врагов философии и по крайней мере убедить их в том, что для постижения истории в мыслях не следует изменять первоначальных фактов и допускать по отношению к ним какой-либо натяжки. Это замечание относится именно к тому, что признается философским в событиях. Не всякий маловажный факт, не всякое явление, относящееся более к сфере частной жизни, чем к ходу развития мирового духа, должны подвергаться так называемой конструкции и лишаться своего полного жизни содержания благодаря мертвящей формуле. Нет ничего более нелепого, а следовательно и смешного, чем такое погружение в микрологию безразличного, чем признание необходимым того, что могло бы быть решено так или иначе, и что тот, кто производит конструкцию, также мог дать то или иное истолкование. Философия унижается благодаря этому ремесленному использованию ее благороднейших органов, и вследствие этого становится невозможным примирение с исследователями-эмпириками. Задача, разрешить которую предстоит философии, заключается не в том, чтобы показать необходимость всех событий, для какой цели она часто может пользоваться повествовательным изложением, а скорее в раскрытии того, что не существует ни одной большой группы народов, ни одной важной стадии истории без лежащей в основе их мысли, что все

Blog

В. Ф. Гегель лекции по философии истории перевод А. М. Водена Гегель Г. В. Ф. Лекции

Содержание