Кулеба профессор и аня маленькая повесть
| Вид материала | Документы |
- Аня, опять заснула? Аня, вздрогнув, начала натягивать колготки. Новые колготки кусались, 40.03kb.
- Анализ воспитательной работы в 4 классе за 2005 2006 учебный год, 198.46kb.
- Главы Республики Мордовия Н. Меркушкина. Фестиваль представляет собой комплекс различных, 100.61kb.
- Оскар Уайльд, 378.5kb.
- Восьмиклассникам, 5.16kb.
- В в. Список произведений: И. С. Тургенев повесть «Первая любовь» Л. Н. Толстой повесть, 189.91kb.
- Литературоведческие термины, 12.01kb.
- Список литературы на лето для будущих восьмиклассников, 20.5kb.
- Некоторые направления эволюции агиографического жанра Глава, 666.78kb.
- Тематическое планирование уроков чтения по учебнику «Маленькая дверь в большой мир», 82.7kb.
В МАРШРУТКЕ ЗА ДЕТСКИМ ПИТАНИЕМ. Теперь – для внучки. Лет тридцать назад – для дочки. Тогда и кухня казалась недалеко от дома, и он не ходил - летал туда пешком. В те времена пробежаться дворами напрямую было ближе и удобней, чем ждать трамвая, который неизвестно когда придет.
Хорошо, если чешский - комфортный, с двумя вагонами и удобными сидениями. А главное – без кондуктора. Вскочил, плюхнулся на заднее сидение, любимый «Советский спорт» развернул – газета, читать которую можно, особо не напрягая мозги. Плохо - если трамвай отечественного производства – темный, расхристанный, неуклюжий, с кабинами спереди и сзади, на конечной остановке водитель переходил туда-сюда. Почему-то в народе их называли «симофорами».
Там, во-первых, народу всегда – не протолкнешься. А, во-вторых, готовь сразу деньги – кондукторши злые, как пантеры. Да еще контролеры с двух сторон могли запросто взять в клещи. В чешских вагонах Профессор контролеров никогда не встречал. В ту далекую от сегодняшнего дня пору он учился в аспирантуре, тянул на стипендию, и отдавать пусть даже три копейки кондукторше было накладно.
Теперь ни трамваев тех в Киеве не осталось, ни троллейбусов, в которые они запрыгивали легко и непринужденно, даже не запыхавшись, весело смеясь чему-то. Бывало, контролеры их окружали, тогда кто-то вызывал огонь на себя: «Бегите, я их задержу!».
Сейчас – не то. Как угорелые, «маршрутки-секонд-хэнд» носятся, в которых бесплатно не проедешь – потому, как водитель – лимита заезжая - бдительно считает, сколько вошло людей, и сколько денег ему передают. Билетов нет – а цены все время меняются в сторону, понятное дело, увеличения. Когда Профессор ездил за питанием дочке, проезд стоил ровно три копейки. А сейчас, когда для внучки - две гривни двадцать копеек. Правда, и что сейчас три гривны – что на них купишь? Ничего! А в те времена он отлично обедал на советский рубль!
Писал кандидатскую, бегал обедать в кулинарию, рядом с библиотекой. Прежде заскакивал в гастроном (магазин такой, продуктовый), который они студентами называли «оперным» - аккурат напротив театра (там теперь казино со стриптизом, престижный дом, дореволюционной архитектуры и постройки, говорят, братья-боксеры выкупили).
Обычно брал 250 граммов докторской колбаски свежайшей, каждый кусочек в целлофановой пленке, просил обязательно нарезать (колбасы такой тоже нет), хрустящие французские «палочки» в хлебном отделе, а в кулинарии – кофе с молоком. Считаем: колбаска – по 22 коп. – 55 коп, «палочки» по шесть – 12, и кофе с молоком – 11 копеек. Итого – 78 копеек. Хватало еще на «Приму» (14 коп.). Впрочем, «Приму», кажется, он тогда уже не курил, больше болгарские – «Интер», «Родопи», или «Ту-134» - по 35 коп. за пачку. Если уж шикануть – брал «БТ» - за 40 копеек. Как видим, Болгария играла существенную роль в тогдашней советской жизни.
Да! И отдыхать тогда после скандала в Варне они с Аней поехали в Несебр, тайком от всех, и казался он им раем небесным, покруче всех Мальдив, которые позже довелось посетить Профессору, но уже без нее.
Жили в маленькой частной гостинице, в самом центре. Здесь же завтракали. Впрочем, всего несколько раз – выходили из номера, когда уже время обедать. Сначала - на пляж купаться. А по вечерам гуляли на набережной, забредали в порт, где масса кафе и ресторанчиков, заказывали только что словленную рыбку, здесь ее потрясающе готовили «на черепице», подавали горящую, в огне. А неповторимая «цацка» - типа нашей тюлечки, жарилась в кляре, сладкая, голову оторвал – и вперед. С пивом! Он заказывал по килограмму, бездумно сидели, глядя то на воду, то на восторженную Аню, запивали это дело холодным пивком. Она же обожала осьминогов, устриц, еще какую-то тварь, про которую он говорил: «Это вкуснее, пока оно живое!»
В тот год Болгария, лишившись братского плеча Союза, переживала жутчайшую инфляцию, цены в меню писались карандашом, а к вечеру стирались и появлялись новые. Все было баснословно дешево. Ну, примерно, раз в десять-пятнадцать, чем в Киеве. Курс доллара бил все рекорды, и когда Профессор по рассеянности дал в их любимой кондитерской доллар на чай, официант бежал за ними вниз с горы, к морю, метров пятьдесят, чтобы вернуть.
«У МЕНЯ – ПЕНСИОННОЕ!». Как можно тише сказал водителю, почти на ухо, на что тот презрительно хмыкнул:
- Предъявляйте, гражданин! Что за люди, блин в этом Киеве вонючем, все хотят на халяву проехать!
За что они нас так не любят? Показав удостоверение, уселся справа у окна, и сейчас же увидел свою Аню.
Сколько раз мечтал ее встретить, думал, как все у них будет, когда случайно где-то пересекутся, как и о чем заговорят, и вообще состоится ли разговор, станет она с ним «ваще» общаться, может в и не заметить, молча пройти, в крайнем случае, бросить небрежно, в своей манере: «Ах, отстань! Все мужики козлы!». А может, свое любимое, бесшабашное, которое ему так нравилось: « Плевать! Я все равно ни о чем не жалею!»
И – надо же! - стоит на пешеходном переходе, в ожидании зеленого светового сигнала, в толпе, напротив метро, а ведь болтали про нее много всякого. Например, что на метро не ездит, у нее богатый покровитель, депутат-олигарх, купил ей «Бентли», сама не водит, приставил водителя, он же охранник. Телохранитель, так сказать. С ним же и живет, потому, как депутату некогда. И «шпилит» этот телохранитель ее почем зря.
Ее мать, будто бы, пронюхала откуда-то, но Аня в своем репертуаре: « Мама, ты что? Мы просто дружим!» И чудилось Профессору то ли во сне, то ли в забытье, как он рукой слегка этого охранника отстраняет: «Кто я? Именно тот, из-за кого у вас будут проблемы!»
Профессор и верил, и не верил всем этим пошлым сплетням в курилке, выискивая в их совместной прошлой жизни косвенные подтверждения ее измен. Память у Профессора избирательна: то не может вспомнить прочитанные на ночь страницы, то ярко, как вспышка метеора, как в современном кино с их 3-Д и долби-хуелби, возникают картины из прожитых лет.
Вот они встречаются, Анна сдает на права, и в постели, в перерывах, еще не отдышавшись, рассказывает Профессору невероятные истории о своей учебе на курсах вождения. Вдвоем с подругой подкупили сначала шофера, а потом и права за деньги оформили.
Но тут приходит с неожиданной проверкой некий майор из республиканского ГАИ, ему тоже надо дать на лапу, намекает недвусмысленно, прозрачно так. Но, знаешь, страшно деньги совать, все-таки из республиканского? Может, его как-то по-другому ублажить, а, как полагаешь? И Профессор сразу же покрывается испариной, сердце колотится, как сорванное.
- А ты скажи ему – прямо в глаза: « Товарищ майор, ваше предложение безнравственно, оно противоречит моим моральным принципам!»
- Ты вправду так думаешь? И на него это подействует?
«Что-то здесь не так, - размышляет Профессор, - не похоже на нее. А, может, они с подружкой отработали натурой, а теперь она втирает ему мозги?»
Ревновал ее «ваще» жутко. Был период – спать дома не мог ночами, успокаивая жену: « Отстань, у меня неприятности на работе!»
И как обидно: вот-вот зажжется зеленый – и конец? Она перейдет бульвар, может, дважды, если ей надо на противоположную сторону, а тем временем его маршрутка свернет налево, на Ивана Кудри, и он ее опять потеряет. Кстати, почему националисты не переименовали улицу? Кудря-то героем-партизаном был, взрывал в оккупированном немцами Киеве магазины - на Крещатике, даже мост Патона хотел, говорят, на воздух пустить. Прошлая власть героев ВОВ не жаловала, у нее Бандера главным героем слыл. Вон и улицу Январского восстания на Ивана Мазепу поменяли. Но есть же вещи, которые, если спросить: «сколько?», сразу получишь ответ: «Нисколько! Это не продается, потому что святое!». Господи, какие глупости в голову лезут!
Можно упросить водителя открыть дверь, в экстренных случаях они это делают, и он окликнет ее, или догонит? А если повезет, и Анна согласится, - попьют кофе, как в былые времена, будто старые и добрые знакомые. На этом «пятачке», кстати, полно всяких «точек», вполне статусных, как любила она говорить. «Ты знаешь милый, я не удержалась и купила это…»
От всех этих мыслей стало как-то плотно жарко, и Профессор почувствовал, что потеет. Хотя потел он, особенно в последнее время, крайне редко, совсем не так как в молодые годы, когда серьезно занимался бадминтоном.
И что он, положа руку на сердце, может сейчас ей предложить? Давеча ходил к доктору: «Мне кажется, я писаю колючей проволокой…» А раньше ведь мужчина был – хоть куда неутомимый. И Анна это ценила. Как-то после Нового года дня три провалялись в постели. «Уже полтретьего». - «Да? Интересно, дня или ночи?»
МОЛОДЫЕ ОФИЦИАНТКИ НАЗЫВАЮТ «ДЕДУШКОЙ».
Сам давеча слышал. Итак, что он ей предложит? Встречи украдкой на пыльной скамейке бульварчика? Кофе на несвежих скатертях затрапезного кофе-тайм. «Слушай, Лорка, там этот дедушка опять носом крутит, поставь ему в микроволновку марципан на одну минуту, говорит, не горячий! Блядь такая!».
Он еще подумал: «Что же это за дедушка такой, педант вонючий!».
Когда-то, он только пришел на кафедру, Деканша, которую он, наивный, считал страшной занудой и замужем за наукой, отвечая на чью-то реплику по поводу того, насколько муж должен быть внимательным к жене до самой старости, вдруг изрекла своим научным голосом с интонацией уличной девки:
- Херня это на постном масле, а не любовь! Когда только ручку старушке подает, помогая ей из троллейбуса выйти, это, знаешь ли, мой друг, не любовь. Любовь – это когда вся мокрая лежишь!
Шефиня не только в карман за словом не лезла, слыла известной матерщинницей, но и, как оказалось, имела на кафедре право первой ночи, в чем Профессор вскоре убедился. Оказывется, не только теоретически запомнила, какая это прелесть - с любимым человеком, и вся мокрая. Но и вскоре продемонстрировала Профессору на практике.
Странный был бабец. Росту гренадерского, баскетболистка-разрядница. Потом уже, когда дошло до постели, Профессор часто представлял ее на площадке в белой футболочке, таких же носочках и синих спортивных трусиках, стоящей спиной к щиту соперников. Корпусом показывает сопернице в одну сторону, сама разворачивается в другую, получает мяч, выходит в лицевую, и в прыжке забивает.
И странное дело: как только представит ее в баскетбольной маечке и труселях, сразу возникает желание, хочется ее, как курочку, примять.
Конечно, на любителя. В плечах – чисто тебе пловчиха. 62-й размер блузки, 42-й растоптанный - без каблуков. На девять лет старше Профессора, который тогда только утверждал себя на кафедре, даже не поступал в докторантуру.
Первый раз, когда раздевал ее, никак не мог совладать, руки тряслись, как у молодого, от волнения.
- Черт, как же это расстегивается?
- Не трогай, сама разденусь, - хриплым мужским баритоном проговорила, так, что у него мурашки полезли по спине.
Конечно, получилось кое-как.
- Ты, случайно, не первый раз?
- Да нет, что ты, делал это! Тысячу раз! Просто переволновался.
- Не переживай, с кем не бывает, мне все равно понравилось.
Ее можно было заарканить только по большой пьяни, что и случилось с ним. Справляли чей-то день рождения на кафедре, с бутербродами и коньяком. Все голодные, как сурки, по шесть часов лекций-семинаров, развезло быстро. Как водится, поехали к кому-то допивать, дудлили вино, водку, шампанское, кофе – все подряд. И как бы стороны, в один из моментов, Профессор увидел себя, крепко целующего в губы Деканшу. Да уж. С обнаженной Галины Константиновны можно запросто лепить скульптуру «Дискоболка». Без женских прелестей пятого размера, конечно, в которые он сиганул с головой.
Любопытная вещь: Деканшу считали чуть ли не «синим чулком», впрочем, и Профессор слыл (почему «слыл» - до того – был!) примерным семьянином. Кроме всего, он непосредственно от нее зависел – по большому счету - формально, но все-таки. Эдакий служебный рОман, понимаешь.
Что касается секса, то за те четыре-пять часов, которые они проводили вместе, она опустошала Профессора, как семечку. Несколько раз он пробовал схалтурить, но Деканша очень быстро разгадывала его намерения, и сурово грозила пальцем. «Коль пустили, делай свое дело на совесть, и думай не только о себе!». Каждый раз уходил от нее, наслаждаясь мужской свободой и благодарил всевышнего, что вернется сюда не раньше, чем через неделю.
ПРИХОДИЛОСЬ ШИФРОВАТЬСЯ. Когда все случилось в первый раз, он спросил: «Может, мне перевестись куда-нибудь в другое место?», но Деканша, которую он теперь даже в мыслях называл Галчонком, ответила, как отрезала: «Вот еще! Тогда труднее будет встречаться!». Логика, конечно, в этом присутствовала, и не только женская.
Сначала это происходило раз в неделю у нее дома. Жила одна, мужа выгнала лет пять назад. Профессор его наглядно знал – известный математик, доктор наук, подавал надежды в свое время. Галка вспоминала о нем редко, с ненавистью: «Пил, скотина, месяцами не просыхал, все выносил из дому, продавал и снова пил!»
Как-то в самом начале он пришел раньше, «своих» ключей еще не было. Тогда ведь и мобильных не существовало. Огромный дом-колодец у метро «Святошино». И ходил, и сидел со старухами, и пива за углом выпил. Она приехала через полтора часа. Злая и голодная, как собака. Втащила Профессора за руку в лифт, как безумная, стала целовать взасос, одно рукой открывала дверь, другой его раздевала, поволокла в ванную. Потом выяснилось: неожиданно к ректору вызвали на совещание, никак нельзя было соскочить.
Глядя на Галку на работе – строгую, недоступную и педантично-придирчивую, Профессор с трудом верил, что именно эта женщина сегодня утром доводила и себя, и его чуть ли не до физического изнеможения. Интересно, соседи эти вопли слышали?
Они вошли в раж, и раз в неделю оказалось мало. Стали встречаться по вторникам и субботам, потом чуть ли не каждый день сбегали с работы, Профессор понял: если не остановить это сумасшествие, которое оба называли патологией, им кранты – его, во всяком случае, ждут крупные неприятности и перемены в жизни. Что тоже, понятно, не сахар, в его-то возрасте отказываться от налаженного быта и привычного ритма спокойной и ухоженной семейной жизни – глупо. И недальновидно. И невозможно, и не пойдет он никогда. И точка!
Но остановиться тоже было невозможно, за два года они вросли друг в друга. Поначалу думал: ей элементарно не хватает секса (Профессору тогда 42 «стукнуло», Галке – 37). Баба без мужика, что тут говорить? Но как-то все всерьез повернулось, внутри что-то щелкнуло, хотя и открыто не настаивала, несколько раз Профессор ловил ее не очень добрый взгляд на себе. Как-то попросила: «Не хочешь остаться у меня на ночь? Классно бы утром проснуться рядом, и уже после всего сварить тебе кофе».
Давно прошли времена ее стеснения. Когда-то он попросил: « Потрогай его, не бойся!». Теперь ее тянуло туда, как магнитом. Она сразу завладевала им и не отпускала, пока он не начинал одеваться. И опять ее фраза: «Как хочется, чтобы он был свой, и принадлежал только мне!».
Несколько раз вместе ходили в театр (до этого Профессор не мог вспомнить, когда последний раз «осуществлял культурные выходы»). Да что театр – им «Новости» по телевизору смотреть друг с другом было интересно! Он дотошно расспрашивал про ее каллиграфический почерк и хвастался своими успехами в бадминтоне. Дни неслись со скоростью японской электрички, в которой Профессору как-то пришлось добираться из Осаки до Токио, 600 км, за два с половиной часа.
Дома – состояние гражданской войны, нервы у всех на пределе. Наконец, Галка призналась, что беременная. Вот тут он, кажется, в первый раз сдрейфил. И понял: если не проехаться катком до состояния свежеуложенного асфальта, последствия для всех, кто его окружает, могут быть самыми печальными.
Легко сказать: растащить бульдозером. Плюс ее критический возраст. Еще год-два – и собираться с базара. Они не заводила разговор на эту тему. Однажды она прошептала в постели, перед тем, как испытать наивысшее блаженство: «Все равно мы будем вместе, вдвоем, вот увидишь! Я знаю!». Эти слова напугали Профессора больше, чем перспектива завести ребенка.
Решение не приходило. И только когда они пережили тяжелый и високосный год, и она на каникулы уехала к себе домой, к маме, ему пришла в голову мысль с кем-нибудь да Галке изменить. «Авось отпустит!».
«БЕС ПОПУТАЛ». Здесь и подвернулась на стадионе Анна, совсем молоденькая тогда, и к тому же секретарша Галки-Деканши. То есть, месть была страшна – во-первых, а во-вторых, и ходить далеко не надо. И пялится на него своими синими наивными глазами, как провинциальная студентка на какого-нибудь Мика Джаггера. Аня – еще и не студентка, ее Борька Богатырь привел и устроил на кафедру, как пить дать, перед этим оприходовал. Кто-кто, а Борис не упустит и не пропустит.
Сама родом из какого-то шахтерского луганского захолустья – то ли Тулугин, то ли Лутугин. Кто-то надоумил, что у нее безусловный талант, и она после школы подалась в Киев поступать в театральный, потом в «копанку» к Копальскому на хоровое пение и танцы (какая ерунда!). Ясное дело – без блата, поддержки, а главное – без царя в голове - провалилась, и, наверное, так бы и уехала в свою тьму-таракань, если бы не Борька Богатырь - дальний родственник ее племянницы, что ли.
Боря со своими наработанными десятилетиями связями мог не только Мишу Копальского уломать, но, если надо, и Папу Римского.
«У нас поработаешь пока, а там видно будет!» - решил он, окидывая профессиональным взглядом очередной «кадр». В субботу приедешь на кафедру часиков в 12, документы будем оформлять у меня в лаборатории. Надо сказать, Боря немного расстроился, когда узнал, что «кадру» нет 18 лет, и она, к тому же (по ее клятвенным заверениям), не знала мужчин.
«Телка перспективная, но первому лезть – нет смысла. Мало ли что. Да и крови может много быть, а в фотолаборатории – воды горячей сейчас нет. Никуда она не денется от меня!» - думал Борис, читая анкету Ани. «Жаль, конечно, молодое, свежее тело, пищит – так хочется! А губки – темно-красные, оттенка спелой сливы, глазки как закатывает, грудь под блузкой ходуном ходит – самый сок!». Но не будем делать глупостей, возьмем паузу месяца в два-три. Здесь ее быстро «обломают». Да и потом – родственники в курсе, как бы скандала не вышло.
И отдавать не хочется. Справедливо будет, когда Иннокетий ее первым трахнет? Нет-нет, этот шаровик не получит ничего, ишь, обнаглел, ни одной юбки не пропускает!»
На Профессора он не держал подозрений. Того крепко заарканила Деканша. Совсем стыд потеряли – средь бела дня сбегают, чуть ли не за ручку, потом появляются – довольные, как пауки, думают – все вокруг слепые и такие глупые. Надо же какую-никакую конспирацию соблюдать!
…Если смотреть из окна маршрутки, Аня совсем не изменилась. В том смысле, что еврейские женщины (а она была чистокровной и стопроцентной еврейкой) к зрелому возрасту увядают также стремительно, как и расцветают. Наверное, бывают все же исключения. Та же фигура мальчиковая, те же длинные волосы горячей смолы, распущенные по плечам. Темная юбчонка до середины колен, значит, ноги еще не прячет, выставляет напоказ, как в молодости. Если ему 66, значит ей – 46. Бабье лето, в сорок пять – ягодка опять. Немного, но лет пять-шесть, чтобы погулять, у нее еще есть. В пятьдесят эти чары – с попкой и ногами – на мужиков уже не действуют, нужен другой компот, с сухофруктами.
Аня держала модельную внешность: 170 см рост и 52 кг вес. Вот только размер груди подкачал немного – 1,5. Но что вы понимаете! Ее грудь аккурат помещалась в ладони Профессора, когда Аня находилась сверху.
И как они напрягались, наливалась, как тугие яблоки, когда Профессор их ласкал и брал в свои ладони! Что говорить – Анну он боготворил. Если на то пошло, они вместе мылись в душе, ходили в баню, и первый минет ему сделала, а однажды, усадив Профессора напротив себя, разделась и начала мастурбировать, и когда он хотел вмешаться, оттолкнула грубо: «Только смотреть!».
И рука ее уходила глубже и глубже, и глаза закатывались, закрывались, и начинала уже постанывать, точно, как под ним, когда Профессор был сверху, и громче-громче, пока, наконец, не кончала, с криком и придыханием. Что говорить, он и сам уже был на взводе, а она вытирала натруженную руку о его грудь, и он чувствовал запах ее спермы, и не было сил терпеть, и она проверяла, как там он себя чувствует, не завял ли?
И начинала его целовать, и щекотала язычком, и выпивала сначала первую капельку, а потом все, до самого донышка. Эту капельку – его самую первую – они одинаково обожали и ждали, проверяя то и дело: не прозевали?
«ХОДОКИ». Хотя поначалу долго ничего не предвещало бурного романа, таких молоденьких студенток на кафедре и факультете – рубль ведро в базарный день. И каждый год – новье. Среди преподавательского состава, как бы помягче, практически все профессионалы этого дела, ходоки. С ними поначалу пробовали бороться, особенно Деканша: «Я не понимаю, как так можно, старые пни, перхоть сыплется, и они – туда же!». На что сотоварищ и сокоечник Профессора еще по студенческой общаге Иннокетий Семенович Рычагов отвечал всегда одно и то же: перхоть – перхотью, а трахаться хочется!
Лично Рычагов ходоком был не типичным, больше потрепаться на эту тему, посплетничать – всегда в курсе. Ему все бабы с кафедры и даже телки старших курсов изливали душу. Деканша его не любила и называла за глаза Пастухом. Кеша всех выслушивал, входил в положение, помогал, занимал деньги, словом, был в курсе всего. Но со всеми старался держать дистанцию, оставаясь чисто в приятельских или дружеских отношениях. Ему нравился именно процесс, когда солидные тетки или красивые студентки плакались в жилетку, готовы были по первому его желанию «пойти навстречу».
Для постели Рычагов выбирал успешных женщин, материально и морально устроенных, как правило, сексуально удовлетворенных. Из числа тех же студенток, преимущественно – заочниц. «Фотомоделей» и худышек он не жаловал, его слабостью были женщины «в теле». Очередную жертву он намечал заранее, внимательно за ней наблюдал, испытывал ответами на семинарах или при защите курсовой, просматривал в кадрах, где девчонки в нем души не чаяли, личные дела и анкеты.
Как правило, все проходило банально просто. Он «заваливал» на зачете или экзамене очередную «пассию», назначал пересдачу на съемной однокомнатной квартире. Если предстояла защита диплома – там же назначал консультацию.
Торопиться Иннокентий в этом деле не любил. Медленно раздевал, любовался телом, иногда заставлял подолгу стоять, в чем мать родила, неторопливо посасывал трубку, вглядываясь в детали. Так же, не спеша, основательно, овладевал – обязательно в презервативе – дома ждала жена. Отмечал про себя, как меняется все вокруг – то, что еще вчера считалось извращением, нынче входило в обязательную программу. Если десять лет назад, например, мало кто из клиенток отважился бы на минет, сейчас же без этого не обходилось ни одно свидание.
Бывали ли сбои? Да, бывали, но редко. Однажды одна дура-заочница подняла невообразимый визг, стала царапаться и кусаться, чуть ли не посуду (чужую!) бить – орать благим матом. Как позже выяснилось, оказалась девственницей, и он сразу велел ей одеваться. «Я бы, конечно справился, - рассказывал он друзьям в бане, - но ей бы это дорого стоило!».
В другой раз студентка грозилась, что выбросится из окна, оставив записку. Иннокентий таких страстей терпеть ненавидел, какая любовь – если по принуждению? Его девизом была фраза, которую он повторял к месту или не к месту: «Псеофуросипейцы, я не хочу вреда вашей планете!»
В последнее время Иннокентий как-то стал догадываться, что в институте многие в курсе, шепоток за спиной улавливал, иногда -заинтересованные взгляды. На самом деле, легенды о нем давно уже передавались из поколения в поколение студенток. В последнее время отмечал, что успеваемость по его предмету почти стопроцентная, и новое поколение не очень идет на контакт. А однажды молоденькая студентка прямо заявила: хочешь пользоваться – плати 100 баксов, и вперед! «Это за час или за ночь?» - глупо пролепетал он. Вот этого доцент Рычагов не понимал. Как можно без прелюдий, интриги, какой-то тайны заниматься любовью? Смысл? Физические упражнения? Зарядка?
В отличие от него Борька Богатырев – зав. фотокино и телелабораторией – не брезговал ничем. Нет, денег он тоже не давал любовницам, по той простой причине, что их у Богатырева никогда не было. Куда они девались – ума не приложить, впрочем, Борис принадлежал к тому типу, которым деньги нужны, когда захочется выпить. Кстати, пил он не больше, чем мы все.
Зато не пропускал ни одной юбки. Профессор помнил его еще молодым, они, собственно, годки. Боря тогда «оприходовал» минимум две в день. Делал это вкусно, весело, без напряга, только можно было порадоваться за друга. Или позавидовать.
Профессор не раз посещал его лабораторию, видел топчан, укрытый паролоном и марлей (казенные), на котором все и происходило. Стоило сделать два шага вперед, и свет, как по волшебству, менялся, вспыхивал красный фонарь, и снаружи тоже – это значило, что Борис Иванович – заняты, стучать и мешать – себе дороже. По желанию он мог сразу и фото сделать – в одежде, кстати, тоже, причем, бесплатно, так что некоторые попадали в его лабораторию дважды на дню.
Все просто и без церемоний: после двух рюмок красного дешевого вина искательница приключений должна сама раздеться и лечь, особо долгих прелюдий не наблюдалось, Боря пальцем проверял, созрела ли «птичка», после чего начинал работу. Трудиться он мог без перерыва минут двадцать-тридцать, это и объясняло его популярность, особенно, у одиноких женщин. Плюс мужская легкость в отношениях и сила. Студентки называли его «Наш Медбрат». В том смысле, что Борей они пользовались типа скорой помощи, обоюдно откликались по первому требованию.
В последнее время Боря несколько не то что сдал, но стал переборчивее, что ли.
Его, конечно, здорово подкосил один неприятный казус. Второкурсница Анжела Бурдиская накатала жалобу в деканат и приложила справку о беременности. Борька вначале пытался все уладить нахрапом: «Откуда я знаю, где берутся дети! Спроси, пойди, у своей мамы!». Куда там, девушка настроена решительно, и максимально использовать предоставленный судьбой шанс : «Все на зеро!»
- Погоди, Анжелка. Пойми только меня правильно: А ты уверена, что отец – я? И, получив утвердительный ответ, сокрушенно качал головой: «Так мы же вроде предохранялись…» В милиции, куда Анжела отнесла заявление, он хоть и сказал, что не будет свидетельствовать без своего адвоката, надежды на юридическую помощь быстро развеялись.
- Гражданин, - посоветовали ему, - вы бы уладили по-человечески, мы бы и дело закрыли!». Анжела запросила пять тысяч баксов – пришлось влезать в серьезные долги.
«УЙДЕТ, КАК ПИТЬ ДАТЬ, УЙДЕТ!». Профессор бросился к водителю, да так, что чуть не сбил здоровенного парня с рюкзаком за спиной.
- Остановите, мне выйти надо!
- Проблемы? – обернулся к нему тот, с рюкзаком.
- Я извиняюсь, дико извиняюсь! – выдохнул Профессор, каная под такого себе прожженного киевского жлоба, с которым не стоит заводиться.
- Ну-ну! – сказал верзила, поправляя рюкзак. - Не уважаешь! Дядя, Ты меня уважаешь?
- Вы бы рюкзак свой сняли, я тоже об него ударилась, когда заходила. – Дама бальзаковского возраста, в шляпке на меху (и это в тридцатиградусную жару!) встала на защиту Профессора. – Он же мешает людям проходить.
- Мадам, не пошли бы вы к едреной фене! Вы мне жить мешаете, а я молчу!
Назревала типичная автобусная склока, маршрутка стояла у светофора в ожидании «зеленого».
- Сразу за углом мне! – попросил Профессор. – Я быстро выскочу,
- Дядя, не положено тута, вон мент стоит с палкой, кто штраф будет платить – вы, я или Пушкин?
- Я заплатил теперь мне выйти надо!
- Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Только вошел, уже ему посереди дороги приспичило!
- А вы обязаны открыть и выпустить пассажира, тем более – он заплатил!
- Дамочка, идите в сраку! Я сам знаю, кому и шо обязан!
- Вот именно, - захохотал тот, что с рюкзаком. – Идите в сраку!
- Вы что себе позволяете, я сейчас милиционера позову! Товарищ, - дамочка в шляпке с мехом дернула за рукав Профессора, - вы свидетель! Совсем «черти» приезжие обнаглели. Товарищ, я вас очень прошу: будете моим свидетелем!
Водитель, нажав кнопку, открыл передние двери:
- Выходи, земляк, давай, по-быстрому!
- Не выходите, я вас прошу!
- Если могу чем-нибудь помочь – я здесь, рядом! - Профессор выскочил из маршрутки, и дверь сразу же закрылась.
Ани, конечно, у перехода не наблюдалось. Машины с ревом проносились через перекресток по обе стороны бульвара. У светофора собиралась новая толпа. Электронный счетчик показывал, что до переключения на «зеленый» оставалась 48 секунд.
«Ексель-моксель! Потерял!» - Профессор завертел головой, как воробей в луже.
Оставалось два варианта: либо бежать в сторону станции метро, в надежде, что она где-то задержалась у ларька или меняет деньги на жетоны в очереди. Либо - бить ноги в направлении бульвара, где по левую сторону - модные и дорогие бутики, в том числе – два обувных. Красивая обувь – Анина страсть. Сама за 170 см, она носила туфли и босоножки на высоченном каблуке с коротенькими юбочками – попочка сама просится наружу. Кроме всего прочего, это служило ей отличной отговоркой от любой работы на кафедре: «Я не могу, - говорила она Деканше, - я на каблуках!»
Профессор имел росту 176, а она на своем каблуке казалась уж точно повыше, во всяком случае, эффектнее, так что если они шли гулять, мужики пялились на нее – спасу не было.
Из-за этого у них возникали ссоры. Иногда Аня, чтобы подразнить Профессора, в кафе нарочно выдвигала свой стул, и тогда мужики пялились на ее ноги, которые она то и дело небрежно перебрасывала одна на другую так, что были видны какие-нибудь розовые плавочки.
Как-то Профессор застал ее сидящей перед зеркалом в одних плавках и лакированных туфлях. Аня репетировала, закидывая нога на ногу. Он открыл своим ключом, телевизор орал на Музоне, так что она не слышала, как он вошел. Увидев его в зеркале, улыбнулась:
- Правда, дорогой, я сильно похудела? Ну, и как это выглядит? Соблазнительно? Тебя бы зацепило?
Почему-то она считала Профессора тюрей, если не бревном бесчувственным, то уж точно непробиваемым женскими чарами и прелестями.
Ему повезло: у витрины «Саламандер» стояла Аня, близоруко – очков не носила из принципа - щурилась на выставленные новинки.
Надо было все же восстановить дыхание, однако выдержки не хватило, и он выдохнул ей в затылок первое, что пришло в голову: