Geum.ru

Антология Москва «Academia»

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   59


Ремесленники древности были рабами. Ремесленники первого «машинного века» — европейского средневековья — стали городским правящим классом, «бюргерами», которые впоследствии создали уникальный облик европейского города, а затем готический стиль и стиль эпохи Возрождения.


Эти технические новшества — стремя, водяное колесо и ветряная мельница — распространялись по всему Старому Свету с огромной быстротой. Однако классы, возникшие в ходе промышленной революции, в целом так и остались чисто европейским явлением. Только в Японии около 1100 года возник класс независимых ремесленников, которые пользовались большим уважением и—до 1600 года — значительной властью. Что же касается стремени, то японцы хотя и пользовались им для верховой езды, боевые действия по-прежнему вели в пешем строю. Правителями Японии, преимущественно аграрной страны, были дайме— князья, имевшие под своим началом пеших воинов. Они облагали податями крестьян, но своих феодальных поместий не имели. В Китае, Индии и мусульманских странах упомянутые технические новшества также не вызвали социальных перемен. В Китае ремесленники по-прежнему оставались крепостными и не имели какого-либо общественного статуса. Военные не стали землевладельцами, оставаясь, как в древние времена в Европе, профессиональными наемниками. Да и в самой Европе социальные перемены, вызванные первой промышленной революцией, окончательно сформировались лишь почти четыре столетия спустя.


В то же время общественные преобразования, вызванные наступлением современного капитализма и промышленной революцией, в полной мере проявились в Западной Европе менее чем за сто лет. В 1750 году капиталисты и пролетарии все еще представляли собой маргинальные группы; собственно говоря, пролетариев — в том смысле, в котором это слово использовалось в XIX веке, т. е. промышленных рабочих, — почти еще не было. К 1850 году капиталисты и пролетарии превратились в наиболее динамичные классы. Они быстро становились доминирующими классами общества повсюду, куда проникали капитализм и современная техника. В Японии этот процесс занял менее 30 лет, начиная с Мэйдзи исин в 1867 году до войны с Китаем в 1894 году, немногим больше времени потребовалось в Шанхае и Гонконге, Калькутте и Бомбее, а также в царской России.


Благодаря высоким темпам и огромным масштабам преобразований капитализм и промышленная революция создали мировую цивилизацию2.


В отличие от некоторых идеологов XIX века, таких, как Гегель и Маркс, которые склонны были упрощать общественное развитие, мы знаем сегодня, что крупные исторические события редко бывают вызваны одной конкретной причиной и имеют единственное объяснение. Как правило, они происходят в результате кумулятивного действия целого ряда независимых друг от друга обстоятельств и процессов.


Примером может служить возникновение компьютера. Своими корнями его идея уходит во времена разработки двоичной системы исчисления, когда немецкий математик и философ XVII века Гот-фрид Лейбниц понял, что все числа можно выразить при помощи двух цифр — 0 и 1. Второй важнейшей предпосылкой стало открытие английского изобретателя XIX века Чарльза Бэббиджа (1792— 1871), который изобрел настоящую «вычислительную машину», способную при помощи зубчатых колес, т. е. механики, выполнять в десятичной системе четыре простейших действия арифметики — сложение, вычитание, умножение и деление. Несколько позже, уже в начале нынешнего века, два английских ученых-логика — Альфред Норт Уайтхед и Бертран Рассел — в своем труде «Основания математики» доказали, что любое понятие, представленное в четкой логической форме, может быть выражено математически. На основе этого открытия американец австрийского происхождения Отто Нейрат, работавший специалистом в области статистики в Департаменте военной промышленности США в период первой мировой войны, пришел к выводу, в те времена абсолютно неожиданному и крамольному, что любая информация, будучи представлена в количественной форме, имеет абсолютно одинаковый вид, к какой бы сфере деятельности она ни относилась, что позволяет использовать одни и те же методы обработки и представления данных. Немного раньше, незадолго до первой мировой войны, американский инженер Ли де Форест изобрел свой аудион (ламповый усилитель), способный преобразовывать электронные импульсы в звуковые волны, что позволило передавать речь и музыку по радио. Двадцать лет спустя инженеры, работавшие в небольшой компании по производству перфокарт под названием «Ай-Би-Эм» (IBM), сообразили, что аудион можно использовать для электронного переключения с 0 на 1 и обратно.


Не будь любого из этих элементов, не было бы и компьютера. Какой из них наиболее важен, определить очень трудно. Но при одновременном наличии их всех появление компьютера стало практически неизбежным. По чистой случайности компьютер изобрели американцы. Этой случайностью стала вторая мировая война, которая заставила американское военное ведомство выделить огромные средства на разработку машин для быстрых расчетов местонахождения высокоскоростных самолетов и морских судов противника (хотя положительные результаты этих разработок появились гораздо позже, когда война уже давно закончилась). Если бы не это обстоятельство, компьютер, скорее всего, изобрели бы англичане. По сути дела, первый действующий компьютер, названный «Лео», разработали специалисты английской корпорации «Джей Лайонз энд Компани» в 40-е годы, но компания не имела достаточных средств, чтобы конкурировать с Пентагоном, и ей пришлось отказаться от своего замечательного (и гораздо более дешевого) изобретения.


Превращению капитализма в Капитализм с большой буквы, а технического прогресса — в промышленную революцию способствовал целый ряд отдельных событий, не всегда связанных друг с другом. Наиболее известную из имеющихся на этот счет теорий — о том, что Капитализм явился детищем «протестантской этики», — развивал в самом начале нашего века немецкий социолог Макс Вебер (1864—1920). К настоящему времени эта теория оказалась в значительной мере дискредитированной ввиду недостаточной ее обоснованности. Немногим больше данных имеется для подтверждения одной из идей Маркса, высказанной несколько раньше, согласно которой паровой двигатель — новый генератор энергии — требовал столь значительных вложений капитала, что ремес- ленники уже не могли финансировать свои «средства производства» и вынуждены были уступить руководящую роль и управление капиталистам.


Имеется, однако, один важнейший элемент, без которого такие общеизвестные явления, как капитализм и технический прогресс, не могли бы превратиться в социальную пандемию всемирного масштаба. Этим элементом стало радикальное изменение значения знания, которое произошло в Европе около или вскоре после 1700 года3.


Существует множество теорий о пределах и природе знания — столько же, сколько было метафизиков в истории философии, начиная от Платона (400 г. до н.э.) и кончая Людвигом Витгенш-тейном (1889—1951) и нашим современником Карлом Поппером (род. 1902). Но со времен Платона на Западе появились только две теории — и еще две были созданы на Востоке — относительно значения и функции знания. Мудрец Сократ полагал, что единственная функция знания — это самопознание, т. е. интеллектуальный, нравственный и духовный рост человека. Его основной оппонент, блестящий и высокообразованный философ Про-тагор, утверждал, что цель знания — сделать деятельность человека более успешной и эффективной. Для Протагора знание есть логика, грамматика и риторика; впоследствии именно эти предметы и составят тривиум — три основные дисциплины времен средневековья, которые, собственно говоря, и по сей день в целом соответствуют понятию широкого образования (то, что у немцев называется «Allgemeine Bildung»). Две теории знания, возникшие на Востоке, были в целом аналогичны западным. С точки зрения конфуцианства, знание — это понимание того, что и как нужно говорить, чтобы добиться своей цели и успеха в земной жизни. Для даосистских и дзен-буддистских монахов знание есть самопознание, путь к просвещению и мудрости. И хотя между этими двумя теориями имеются очевидные разночтения относительно самого смысла знания, у них нет разногласий относительно того, что не есть знание. Знание никогда не означало способности к действию. Полезность не есть знание; полезность есть умение, навык — то, что по-гречески называется techne. В отличие от своих восточных современников, китайских конфуцианцев, с их безмерным презрением ко всему, кроме книжной мудрости, и Сократ, и Протагор с уважением относились к techne.


Но и для них techne не означало знания. Оно имело лишь конкретное применение и не содержало каких-либо общих принципов. Знания капитана корабля о плавании из Греции в Сицилию нельзя было применить в каком-либо другом деле. Более того, приобрести умение и навыки можно было только поступив в обучение или накопив собственный опыт. Умение, techne, нельзя было объяснить словами ни в устной, ни в письменной форме; его можно было только показать. Вплоть до 1700 года и даже позднее в английском языке понятие «ремесло» обозначали словом «mystery» (дословно «таинство») — и не только потому, что человек, овладевший секретами того или иного ремесла, давал клятву не раскрывать этих секретов, но и потому, что ремесло было недоступно тому, кто не прошел обучения у мастера и не перенял на практике его тайн.


Понятие «технология» сформировалось за какие-то пятьдесят лет, начиная с 1700 года. Само это слово предполагает, что в нем содержится techne, т.е. секреты ремесла, и «-логия», т.е. организованное, систематизированное, целенаправленное знание. Первое техническое учебное заведение — Школа мостов и дорог — было основано во Франции в 1747 году; за ним последовали первая Школа сельского хозяйства в 1770 году и первая Школа горного дела в 1776 году (обе в Германии). В 1794 году был основан первый технический университет — Политехническая школа во Франции, а вместе с ней возникла и профессия инженера. Вскоре, в период с 1820 по 1850 год, в систематизированную отрасль знания были преобразованы медицинское образование и медицинская практика.


Параллельно с этим в Великобритании с 1750 по 1800 год наблюдался переход от патентов, закреплявших монопольные права для обогащения королевских фаворитов, к патентам, выдаваемым в целях содействия применению знаний для разработки новых орудий труда, изделий и производственных технологий, а также в целях поощрения изобретателей, делавших свои открытия всеобщим достоянием. Такая политика не только положила начало целой эпохе стремительного технического изобретательства в Великобритании; она также привела к тому, что ремесло перестало быть таинством и секретом.


Величайшим документом, свидетельствовавшим о грандиозном переходе от ремесла к технологии, стала «Энциклопедия» — одна из наиболее значительных книг в истории, изданная с 1751 по 1772 год Дени Дидро (1713-1784) и Жаном Д'Аламбером (1717-1783). В этом знаменитом труде была предпринята попытка представить в организованном и систематизированном виде знания обо всех ремеслах, чтобы дать людям возможность получить «специальные знания», не нанимаясь в ученики. Не случайно статьи в «Энциклопедии», посвященные конкретным ремеслам, например, прядению или ткачеству, были написаны отнюдь не ремесленниками. Их авторами стали «специалисты в области информации»: аналитики, математики, логики, в том числе, например, Вольтер и Руссо. Основная идея «Энциклопедии» состояла в том, что успешные результаты материальной деятельности, от разработки орудий труда и технологий до производства готовых изделий, достигаются через систематизированный анализ и целенаправленное применение знаний.


Кроме того, «Энциклопедия» учила, что принципы, приносящие положительные результаты в одном ремесле, дадут их и в любом другом, а это было равнозначно разрушению традиционных представлений об ученом и ремесленнике.


Ни одно из технических учебных заведений XVIII века не стремилось к выработке новых знаний, как, впрочем, не стремились к этому и создатели «Энциклопедии». Никто даже не пытался рассуждать о применении науки для разработки орудий производства, технологий и изделий, т. е. об использовании научных знаний в области техники и технологии. Эта идея созрела лишь через сто лет, в 1830 году, когда немецкий химик Юстус фон Либих (1803—1873) изобрел сначала искусственные удобрения, а затем — способ сохранения животного белка. Тем не менее первые технические школы и «Энциклопедия» выполнили задачу, которая, пожалуй, имела гораздо более важное значение. Они свели воедино, систематизировали и сделали всеобщим достоянием techne, навыки и секреты различных ремесел, сложившиеся на протяжении тысячелетий. Практический опыт они преобразовали в знания, практическое обучение — в учебники, секреты — в методологию, а конкретные действия — в прикладную науку. Все это послужило основой для промышленной революции — процесса глобального преобразования общества и цивилизации на основе развития техники.


Именно это изменение в значении знания и обеспечило неизбежность и доминирующую роль современного капитализма. Стремительное развитие техники привело к такой потребности в капитале, которая во много раз превосходила возможности ремесленников. Новая техника и технология требовали концентрации производства, т. е. перехода к мануфактуре. Накопленные знания невозможно было эффективно применить в десятках тысяч мелких мастерских в городах и в кустарном производстве на селе. Для этого требовалось сосредоточить производство под одной крышей.


Для применения новой техники и технологии требовалось много энергии, источником которой служили вода или пар и которую невозможно было поделить между множеством мелких производителей. Однако энергетические нужды, будучи важным фактором, имели все же второстепенное значение. Главное заключалось в том, что производство, основанное на умении, навыках и мастерстве ремесленников, почти в одночасье сменилось производством, основанным на технике и технологии. В результате столь же стремительно капиталисты заняли центральную позицию в экономике и общественной жизни. До того они всегда оставались «на вторых ролях».


Вплоть до 1750 года крупные предприятия принадлежали не частным владельцам, а государству. Старейшим, а в течение нескольких столетий и крупнейшим производственным предприятием Старого Света был знаменитый арсенал, которым владело и управляло правительство Венеции. Даже «мануфактуры» XVIII века, такие, как Мейсенский и Севрский фарфоровые заводы, находились в собственности государства. Но уже к 1830 году в странах Запада преобладали крупные частные капиталистические предприятия. Еще через 50 лет, ко времени смерти Маркса в 1883 году, они распространились по всему миру, за исключением таких его удаленных уголков, как Тибет и пустынные районы Аравийского полуострова.


Конечно, распространению техники и капитализма оказывалось сопротивление. Случались целые восстания, например, в Англии и в немецкой Силезии, но они носили местный характер, продолжа- лись несколько недель, самое большее несколько месяцев, и были не в состоянии даже замедлить темпы экспансии капитализма. <...>


Труд Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» появился в тот же год, когда Джеймс Уатт получил патент на усовершенствованную паровую машину. Но в своей книге Смит практически не уделяет внимания станкам, фабрикам и промышленности. В ней по-прежнему анализируется ремесленное производство. И сорок лет спустя, после наполеоновских войн, фабрики и станки еще не стали определяющим фактором с точки зрения философов и писателей, внимательно следивших за развитием социальных процессов. Они не играют почти никакой роли в экономических теориях Давида Рикардо (1772—1823). В романах Джейн Остин, самого тонкого критика общественных процессов Англии начала XIX века, вы не встретите ни промышленных рабочих, ни банкиров. Общество в ее представлении является в полной мере «буржуазным», но оно остается доиндустриальным, обществом помещиков и арендаторов, приходских священников и морских офицеров, адвокатов, ремесленников и торговцев. Только в далекой Америке Александр Гамильтон увидел, что машинное производство быстро становится основной формой хозяйственной деятельности. Но даже из его последователей мало кто обратил внимание на «Доклад о производствах» (1791); к нему вернулись лишь через много лет после смерти Гамильтона — в 1804 году.


Тем не менее уже в 30-е годы прошлого столетия Оноре де Бальзак издавал один за другим пользовавшиеся огромным успехом романы, в которых изображал жизнь капиталистической Франции, где доминирующую роль играли банкиры и фондовая биржа. Спустя еще 15 лет фабричное производство и станки, а также новые классы — капиталисты и пролетарии — стали занимать центральное место в книгах Чарльза Диккенса. В романе «Холодный дом» (1852—1853) новое общество и его противоречия образуют побочную сюжетную линию в противопоставлении двух способных братьев — сыновей управляющего имением. Один становится крупным промышленником на севере страны и намеревается добиться избрания в парламент, чтобы бороться против власти землевладельцев. Другой остается верным вассалом разоренного, поверженного, никчемного (но докапиталистического) «дворянина». Другой роман Диккенса — «Тяжелые времена» (1854) — первое и, бесспорно, наиболее яркое про- изведение о промышленном строе, в котором повествуется об остром конфликте на ткацкой фабрике и жестокой классовой борьбе.


Небывалые темпы преобразования общества привели к социальной напряженности и конфликтам иного порядка. Сегодня мы знаем, что широко распространенное, если не всеобщее, мнение о том, что фабричным рабочим в начале XIX века жилось тяжелее, чем безземельным работникам в доиндустриальной деревне, ни в коей мере не соответствует действительности. Конечно, им приходилось тяжело, и обращались с ними грубо. Но они в огромных количествах приходили на фабрики именно потому, что здесь им было лучше, чем на самом дне пребывающего в застое тиранического и голодающего сельского общества. <...> «Прекрасная зеленая земля Англии», которую Уильям Блейк в своей знаменитой поэме «Новый Иерусалим» надеялся освободить от новых «мельниц Сатаны», реально представляла собой сплошную сельскую трущобу4.


Хотя индустриализация с самого начала означала для населения улучшение материального положения, а не «обнищание», согласно знаменитому выражению Маркса, преобразования шли головокружительными темпами, и это глубоко шокировало людей. Представители нового класса — пролетарии — «отчуждались» от средств производства (еще один термин, придуманный Марксом). Такое отчуждение, предсказывал он, с неизбежностью приведет к эксплуатации пролетариата <...>. Это, в свою очередь (по Марксу), будет служить основой концентрации собственности у кучки крупных владельцев и растущего обнищания бесправного пролетариата — до тех пор, пока система не рухнет под тяжестью собственного веса, а оставшиеся немногочисленные капиталисты не будут свергнуты пролетариями, которым «нечего терять, кроме своих цепей». бы заинтересованы в повышении производительности труда и могли бы установить гармоничные взаимоотношения на основе применения знания к процессу производства. Наиболее глубоко эти идеи были восприняты работодателями и профсоюзными лидерами Японии после окончания второй мировой войны.


Немного найдется людей, оказавших такое влияние на развитие науки, как Тейлор, равно как и тех, чьи идеи сталкивались бы с таким упрямым непониманием и усердным перевиранием7. Отчасти Тейлор пострадал потому, что история доказала его правоту и неправоту его оппонентов-интеллектуалов. Отчасти его идеи игнорируют потому, что презрительное отношение к труду все еще сохраняется, особенно среди интеллигенции. Конечно, такое занятие, как земляные работы (наиболее известный пример из Тейлора), «образованный человек» не сможет оценить по достоинству, а тем более признать его важность.


Однако в значительно большей степени репутация Тейлора страдала именно из-за того, что он применил знание к исследованию процесса труда. Для профсоюзных лидеров того времени это было сушим проклятием; кампания общественного презрения, поднятая ими против Тейлора, была одной из самых злобных в американской истории.


Преступление Тейлора, с точки зрения профсоюзов, состояло в отрицании самого понятия «квалифицированный труд». Любой физический труд — это просто «труд». Согласно тейлоровской системе «научного управления», любой труд анализируется при помощи одной и той же схемы. Каждый рабочий, который способен выполнять работу так, как следует ее выполнять, — «первоклассный работник», заслуживающий «первоклассной заработной платы», т, е. не ниже, а то и выше заработка квалифицированного рабочего, который много лет осваивал секреты мастерства.


Во времена Тейлора особым уважением и влиянием в Америке пользовались профсоюзы, которые действовали на государственных оружейных заводах и судоверфях, где в период до первой мировой войны было сосредоточено все оборонное производство мир- ного времени. Эти профсоюзы представляли собой цеховые монополии, в них принимали только сыновей и родственников ранее принятых членов. Чтобы быть членом такого профсоюза, требовалось пройти профессиональное обучение в течение 5—7 лет, но никакой систематической подготовки или изучения трудовых методик при этом не предусматривалось. Записывать ничего не разрешалось; не было никаких чертежей и эскизов рабочих заданий. Члены профсоюза давали клятву хранить в тайне секреты мастерства и никогда не обсуждать свою работу ни с кем, кроме товарищей по профсоюзу. Утверждение Тейлора о том, что работу можно изучить, проанализировать и представить в виде ряда простых повторяющихся действий, каждое из которых следовало выполнять определенным, приемлемым именно для конкретного работника образом, в определенное время, при помощи подходящих инструментов, представляло собой лобовую атаку на профсоюзы. В ответ они от души поливали Тейлора грязью и добились от Конгресса принятия запрета на проведение «исследований рабочих операций» на государственных оружейных заводах и судоверфях; этот запрет оставался в силе даже после второй мировой войны.