Антология Москва «Academia»

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   40   41   42   43   44   45   46   47   ...   59

В результате растет число несоответствий между существующей в данный момент организационной структурой и возникающими требованиями. Проблемы передаются в отделы, для этого не предназначенные, или же неверно понимаются и искажаются, подгоняются к существующим организационным структурам; иногда и сами структуры беспрестанно перестраиваются в бесплодных поисках постоянной «совершенной» организационной формы.


Это приводит к росту структурной неэффективности и постоянным реорганизациям, когда любая новая структура обречена на недолгую жизнь.


Ускорение изменений — в запросах потребителей, социальных тенденциях, политических силах, демографии населения и т.д. — означает, что корпорация сталкивается с постоянно ускоряющимся потоком «разовых» возможностей и проблем. Чем выше темп перемен, тем ниже степень преемственности в обществе и тем меньше вероятность, что проблемы завтрашнего дня будут походить на сегодняшние.


«Разовая», или временная, проблема требует для своего решения «разовой», или временной, организации. Понятно, что формировать полномасштабную, постоянную структуру для решения про- блемы, которая может больше никогда не возникнуть, бессмысленно. Отсюда следует необходимость создания множества модульных, временных или самодиссимилирующихся структурных единиц — специальных групп, проблемных команд, целевых комитетов и других объединений специального или временного назначения. Многие из них могут быть большими, как в Национальном управлении по аэронавтике и исследованию космического пространства. Некоторые рассчитаны на несколько лет, другие — всего на несколько дней.


Если верно, что темп изменений будет резко возрастать в годы, оставшиеся до конца столетия, то мы должны ждать появления множества организаций и подразделений временного характера. Этот переход от постоянных форм к мимолетным и есть, по существу, способ всестороннего приспособления общества к императивам стремительных социальных перемен.


Долгое время наиболее эффективной формой управления считалась строго вертикальная иерархия, при которой приказы постепенно спускаются вниз по служебной лестнице; эта система характерна для организации индустриальной эпохи.


Однако такая форма управления зависит от двух факторов: мощного потока достоверной информации от нижнего уровня наверх и относительно однородного характера требуемых решений. Там, где проблемы, стоящие перед руководителем, однотипны и носят повторяющийся характер, он в состоянии собрать о них большое количество информации и извлечь полезный опыт из своих прошлых удач и ошибок.


Сегодня строгая вертикальная иерархия утрачивает свою эффективность, поскольку исчезают два основных условия ее успешного функционирования. Руководители сталкиваются со все более разнородными проблемами, и им при решении сложных технических и экономических вопросов приходится во все большей степени учитывать также политические, культурные и социальные аспекты. В то же время обратная связь с нижними уровнями становится все более неадекватной.


В абсолютном выражении руководство сейчас получает больше информации, чем когда-либо прежде, и гораздо больше, чем отдельный руководитель в состоянии усвоить и переработать. Тем не менее основная проблема современной компании заключается в совершенно неудовлетворительной обратной связи.


Супериндустриальная революция делает более разнообразной экономическую, технологическую и социальную среду, в которой действует корпорация, и поэтому требует от ее руководства более гибкой и быстрой реакции. Поскольку изменения характера спроса, возможностей и требований идут стремительнее, чем когда-либо раньше, а движение соответствующей информации вверх по иерархической лестнице происходит достаточно медленно, руководители различных уровней, вплоть до высшего руководства, не успевают полностью аккумулировать опыт решения какой-либо одной проблемы. Расстояние между верхними и нижними эшелонами определяется не только размерами нижестоящих подразделений или количеством промежуточных уровней, но и разнообразием сведений, которые надлежит обработать.


Как следствие, эффективные решения должны сегодня приниматься на все более и более низких уровнях организации. Требования участия в управлении продиктованы, таким образом, не политической идеологией, а тем, что система в ее нынешнем структурном виде не в состоянии эффективно реагировать на быстро изменяющуюся среду. <...>

* - Weizsaecker E., van, Lovins A.B., Lovins L.H. Factor Four. Doubling Wealth — Halving Resource Use. L., Earthscan Publications Ltd., 1997. Copyright — Weizsaecker E., von, Lovins А. В., Lovins L.H. 1997. Текст воспроизводится с согласия Э. фон Вайцзеккера.

1 - См.: Meadows D.H., Meadows D.L, Randers J. Behrens III, W.W. The Limits to Growth. N.Y., 1972.

Оглавление


Новая постиндустриальная волна на Западе

Оглавление

Ален Турен. Способны ли мы жить вместе? Равные и различные


Ален Луи Жюлъ Франсуа Турен, один из ведущих французских социологов, родился 3 августа 1925 года в городе Арманвиллъ-сюр-Мер в департаменте Кальвадос. Окончил лицей Людовика Великого и филологический факультет университета Париж-V. Доктор филологии, директор парижского Центра теоретической и прикладной социологии. Карьера А. Турена обозначена целым рядом постов, которые он занимал в университетах и научных центрах. С 1950 по 1958 год он работал в Национальном центре научных исследований в Париже, с 1966 по 1969 год занимал пост профессора филологического факультета университета Нантерра, с 1960 года по настоящее время является руководителем исследовательских программ Высшей школы социальных наук (I'Ecole des hautes etudes en sciences sociales), с 1994 года состоит членом Высшего интеграционного совета.


Первая книга А. Турена — «Эволюция трудовых отношений на заводах Рено» — была опубликована в 1955 году. Придерживаясь социалистических убеждений и активно участвуя в разработке теоретической платформы и программ Французской социалистической партии, в последующие годы он зарекомендовал себя как один из авторитет- ных социологов. Профессор Турен является автором тридцати книг, в том числе таких, как «Социология действия» [1965], «Постиндустриальное общество» [1969], «Производство общности» [1973], «В защиту социологии» [1974)', «Жажда истории» [1977], «Возвращение Актера. Социологический очерк» [1984]', «Критика модернити» [1992], «Что такое демократия» [1994] и «Способны ли мы жить вместе? Равные и различные» [1997]. Его работы переведены на 15 языков и изданы более чем в двадцати странах мира. А. Турен является членом Европейской академии, действительным членом Американской Академии наук и искусств, иностранным членом Академии наук Польши и Академии наук Нью-Йорка, почетным профессором более пятнадцати европейских университетов. Вдовец, имеет двух детей. Живет в Париже.


Книга «Способны ли мы жить вместе?» (1997) в значительной степени представляет собой систематизацию ранее уже изложенных автором идей. Большой интерес представляет данное в книге определение стадий процесса модернизации. Критерием выделения трех эпох модернити выступает у А. Турена характер соподчинения индивида и власти. Первой эпохой модернизации называется период, прошедший под знаком эпохи Просвещения и приведший к формированию первых буржуазных государств. Вторая стадия, которую автор предпочитает называть «срединной» (moyenne moder-nite), характеризуется им прежде всего с точки зрения господства идеи рациональности, допускавшей при этом культурную самобытность в пределах национального государства. Третий этап, или «программируемое» общество, отличается, по мнению профессора Турена, прежде всего возросшей ролью политической власти; это социум, «являющийся итогом решений, политики и программ, а не естественного равновесия».


В свете такого подхода становится понятным то внимание, которое А. Турен уделяет исследованию механизма взаимодействия человека и общества. Однако оценка современного социума как продукта политической воли и ее агента предопределяет то противопоставление самореализующегося Субъекта социуму, которое было характерно для европейской социальной философии конца 60-х годов. Автор гиперболизирует задачу «борьбы» за Субъекта, выступая как против примитивных форм общества массового потребления, так и против организованного насилия со стороны государства. Протест личности подменяет ее творческое развитие; автор рассматривает хозяйственную и культурную сферы как все более оторванные друг от друга, что не может не показаться странным в эпоху, когда информация и знания все зримее определяют развитие экономики.


Работа профессора Турена содержит предупреждение тем, кто стремится изобразить становление постиндустриального общества как непротиворечивый и эволюционный процесс. Следует, однако, отметить, что методологические приемы, с помощью которых анализируются подстерегающие социум опасности, применялись в лучшем случае в первой половине 70-х годов. Явно и неявно обвиняя в проблемах человека унифицированную экономику или деспотическое государство, автор стремится не замечать того, что переменs последних десятилетий сделали человека информационного общества способным выбирать как цель своей жизни, так и пути ее достижения.


Книга «Способны ли мы жить вместе?», несмотря на ее вторичный по отношению к другим работам А. Турена характер, тем не менее являет собой яркий образец современной европейской социалистической мысли, показывает как ее сильную гуманистическую направленность, так и неспособность в полной мере выйти за пределы той реальности, которая была задана хозяйственной и культурной системами индустриального общества.


Отрывки, которые мы выбрали, чтобы дать читателю адекватное представление о книге профессора Турена, относятся к разным частям его работы. Несмотря на всю тщательность выбора, мы не можем быть уверены в том, что он оказался оптимальным. Так или иначе, мы остановились на фрагментах, относящихся ко второй главе, называющейся «Субъект» (Le Sujet) (эти фрагменты соответствуют стр. 73-75, 75-78, 78-80, 80-81, 82-83, 83-84, 84, 85-86, 87-88, 88-89, 89-90, 90, 91, 92, 93-95, 95, 95-97, 97, 98-99, 99-101,101-103, 103, 103-104, 104-105, 105-106,106-107,107-108,110-112,113, 113-114, 114, 115 в издании Fayard). Более подробные оценки основных теоретических положений, содержащихся в книге «Способны ли мы жить вместе?», были даны нами в рецензии (см.: Иноземцев В. [Возвращаясь к вечным вопросам] // Вопросы философии. 1998. № 2. С. 188—191). СПОСОБНЫ ЛИ МЫ ЖИТЬ ВМЕСТЕ? РАВНЫЕ И РАЗЛИЧНЫЕ*


Чтобы перекинуть мостик между все более удаляющимися друг от друга континентами, мы не можем более обращаться за помощью к образу Субъекта, понимаемого как исполнителя воли Бога, разума или истории, — до такой степени теперь, после века тоталитаризма и авторитаризма, мы не доверяем общественным религиям и политическим призывам. Образ борца в качестве современного крестоносца вызывает у нас скорее недоверие, чем восхищение. Мы забыли даже об идее Эго, так как осознали, что его единство и цельность были всего-навсего проекцией на индивидуум цельности и авторитарности общественной системы. Владыка оказался на самом деле отцом семейства, напичканным моральными нормами. Всеобщая социализация привела к победе принципа, привившего беспорядку стремление к видимости законности и заменившего войну всех против всех миром, где правит Левиафан, или всеобщее волеизъявление. Именно эта общественная и гражданская религия исчезает сегодня вместе с ее основаниями в образовании и семье: нет больше авторитета учителя с его учебной программой, отца семейства с его властностью.


Это может привести и к фрагментации культурного опыта. Социальные исследования среди молодежи показывают, что — за исключением все более ограничивающегося семейного круга, где родители подготавливают новое поколение к исполнению его общественных обязанностей и к личной автономии, — обучение происходит все более и более беспорядочным образом. В одиночку или в составе первичной группы молодые люди прибегают к разного рода опытам, которые не составляют целого, более того — противоречат друг другу, будто в каждом индивидууме сосуществует несколько личностей. Юноши и девушки живут сразу в нескольких временных срезах — в колледже или лицее, в компании друзей или обществе партнеров по сексу, — чаще всего даже не имея представления о принципе интеграции различных жизненных опытов. Идея постепенного подчинения нормам общественной жизни — как профессиональным, так и семейным — ослабевает. Классическая взаимодополняемость навязанных извне норм и отвоеваний автономии становится призраком. Почти исчезает понимание того, что только через принятие ценностей общества—и даже его запретов — индивидуум осознает собственную свободу. <...> Некоторые хотят возродить идею гражданственности: индивидуум становится свободным — говорят они, — идентифицируя себя с сообществом свободных граждан. Но даже если эта гражданская мораль и позволила написать возвышенные страницы тем, кого волнуют десоциализация молодежи или проблема интеграции в наше общество иммигрантов, она не предлагает никакого решения в условиях сложной реальной ситуации. Личность, находящаяся в обществе потребления, не стремится к врастанию в это общество. Прежде социализация основывалась на плотно связанных между собой образах времени и пространства; мы же, напротив, все более лишаемся времени и пространства в их социальной определенности. Телевидение делает доступным самое глубокое прошлое, а идею истории, которая всегда была идеей нации или территориальной общности, заменила индивидуальная или общественная память. <...> То, что сперва определялось как кризис семьи и школы, другими словами — социализации или образования, является также кризисом формирования личности. Исчезло двуединство общественных норм и общественного или индивидуального осознания, ушел в прошлое и тейлоризм как принцип рационализации производства. <...> Распад социума и личности превратил наше общество в большей степени в супермаркет или в аэропорт, нежели в завод или в свод юридических норм. <...>


Если в прошлом Субъект находился в полном подчинении закону, Божескому или общественному, то в современном мире ему грозит стать жертвой общества потребления, которое, с одной стороны, манипулирует им, а с другой — постоянно подталкивает его к гонке за все новыми и новыми благами.


Следует признать разложение доминирующей социальной и психологической модели, происходившее с конца девятнадцатого века и придавшее особую силу философии, литературе и искусству нашего столетия. Разрушение Эго, диктующего свой закон человеку, его <...> потребностям и убеждениям, так же преобразовало нашу жизнь и наш образ мышления, как и разрушение принципов общественного порядка. Ориентация на культурную самобытность, противопоставляемая евроцентричному универсализму, порождает культ секса и смерти, не оставляющий камня на камне от былых этических норм. Эротизм в стиле Батая и Бэкона разрушил общественный порядок так же, как идея возврата личности к поиску ее этнической и религиозной самобытности уничтожила на Западе стремление индивидуума отождествлять собственную историю и личные интересы с идеей универсальности. Безусловно, велико искушение покончить с Субъектом как с носителем идеи универсальности и тем самым дать толчок к дальнейшему культурному расслоению, к обезличиванию страстей и насилия, причем сделать это на фоне расширяющейся пропасти между опытом конкретного человека и массой информации, аккумулируемой в компьютерных и финансовых сетях.


Прежде чем предпринимать попытки объединения двух вселенных, все более отдаляющихся одна от другой и параллельно дегра-дирующих, необходимо признать факт разрушения как Субъекта, так и идеи общественной рациональности. Мы обретаемся на развалинах марксизма-ленинизма, который стремился объединить общественные и национальные требования с рациональными законами исторического развития и основополагающими нормами буржуазного общества, но чьи высокие принципы вовсе не помешали триумфу насилия. Без «заката» общества и идеи Эго поиски Субъекта и его защита не имели бы никакого смысла. Следует исходить из того, что центральной проблемой является угроза демодер-низации*. Откажемся от позитивных принципов реконструкции, от призывов к Человечности, Порядку и Миру, доставшихся нам в наследие от прошлого.


Истинной исходной точкой может быть не надежда, а боль от разрыва. Ибо вселенная объективации и технических наук деградирует, в то время, как вселенная культурных самобытностей все больше замыкается в коммунальных рамках. Индивидуум, человек в себе, существующий в каждом из нас, страдает от разрыва, ощущаемого им в итоге распада как его жизненного опыта, так и институционного порядка, самого этого мира, наконец. Мы больше не знаем, кто мы есть. Наша основная проблема вызвана тем жутким гнетом, которому подвергли нас запреты и закон; мы страдаем от патологии, порожденной невозможностью формирования нашего Я вне зависимости от того, погрязло ли оно в массовой культуре или находится под влиянием авторитарных сообществ.


Этот опыт личностного разрыва, утраты личности, которому мы сопротивляемся, придавая такое большое значение самоуважению, саморазвитию, одним словом — независимости, подталкивает нас прежде всего не к преодолению общественных противоречий, а к лечению ран страдающего индивидуума, ибо последний не может более уповать на помощь бога-творца, вмешательство самоорганизованной природы или рационального общества. Личное страдание является главной силой сопротивления разрыву демодернизирующегося мира. Оно становится особенно острым, когда бедность, неуверенность, общественное неприятие делают еще более трудным сообщение между двумя вселенными. И этот культурный разрыв переживается всеми, кто не идентифицирует себя полностью ни с миром успеха, ни с миром традиций. Он характерен не для исключительных случаев, напротив — это общая ситуация, переживаемая в более или менее неблагоприятных условиях, когда возможность проявления инициативы у человека достаточно ограниченна.


Восстановление жизненного опыта может происходить только при условии двойного освобождения, двойной реакции на деградацию распадающихся частей опыта. Освобождение от общества определить проще. Речь идет об освобождении культуры от того социального и политического комплекса, в котором она была заключена. В западном мире ломка христианского общества — кстати, во имя самого христианства — привела к внутренней замкнутости веры в эпоху протестантстких и католических реформ. На Востоке похожим образом зазвучали призывы к исламизации как к наилучшей защите от политических новообразований. Это освобождение проявляется везде, где культура является узницей общественного контроля, так как сообщество (communaute), с которым идентифицирует себя индивидуум, вовсе не являясь при этом выражением Субъекта, подавляет последнего законом, обычаями, нравами, временными формами власти и социальной организации, которые, таким образом становятся священными и даже оккультными, отстраняющими Субъекта от общественной реальности и восстанавливающими его против нее.


Невозможно более противопоставлять мир пережитого (Lebens-welt) стратегическим действиям, диктуемым инструментальной рациональностью. Субъект формируется только за счет одновременного отрицания инструментальное™ и идентичности, ибо последняя является не чем иным, как испорченной и замкнутой в самой себе формой распадающегося жизненного опыта. Не только нынешняя демодернизация, но и современность сама по себе приводят к устранению прежних отношений между индивидуумом, обществом и вселенной и признают недействительными те социологические конструкции, центральным принципом которых является связь институтов и мотиваций, системы и действующего лица. Сам по себе Субъект не может сформироваться иначе, нежели освободившись от слишком конкретных общностей, навязывающих ему стереотипы, основывающиеся на долге, а не на правах, на принадлежности, а не на свободе.


Главная трудность заключается не в анализе возможностей воскрешения в человеке его внутренней сущности, а в определении сил, которые могут способствовать и которые противостоят сосуществованию общества потребления и примитивно-общинного духа. Такое сосуществование мы можем видеть сейчас в Алжире, где молодые безработные выживают в городах за счет черного рынка: они пожинают плоды общества потребления, участвуя при этом в исламистском движении. Их индивидуальность взрывается от двойной зависимости — от массовой культуры и от политических руководителей необщинного толка. Но что необходимо совершить для того, чтобы они могли от такого противоречивого поведения перейти к позитивным требованиям — одновременно социальным и культурным? <...>


Сущность Субъекта заключена в стремлении индивидуума быть действующим лицом, а субъективация есть не что иное, как желание индивидуализации; данный процесс может развиваться только в том случае, если имеет место достаточный контакт между миром инстру-ментальности и миром идентичности. Если же этого диалога не существует, появляется риск впасть в имитацию общности — с одной стороны, и в общественные ограничения — с другой. Последнее может показаться противоречивым, но это легко случается при тяжелых социальных и культурных переменах, когда индивидуум проходит через двойное неприятие: все дальше уходит его исходная Среда, а новое сообщество отказывается принимать чужака в свои ряды.


Двойное освобождение Субъекта, скидывающего путы рыночных отношений и освобождающегося от уз сообщества, является необходимым условием для общения Субъекта с Субъектом <...>. Но оно также становится основой для того, чтобы принципы справедливости, солидарности и коллективной ответственности, делающие возможными любую коммуникацию и аргументацию, смогли превратиться в конкретные действия, способные смягчить общинную иерархию и ограничить маштабы применения силы. Добавим: это идеальное для коммуникации сообщество существует только как некая цель и, следовательно, всегда воплощается в реальной жизни в форме социальных институтов, защищающих собственные интересы, что позволяет одинаково хорошо как выпестовать бюрократию и [создать замкнутые] элиты, так и подтолкнуть к поискам консенсуса. Идеальными коммуникативными сообществами являются международные ассамблеи, научные организации и дискуссионные клубы. Они слабо связаны как с разбушевавшимся океаном рынка и технологий, так и с укрепленными островками ком-мунитаризма. Анализ внутренних условий коммуникации <...>