Geum.ru

М. В. Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   21
Авт.), знакомый с деятельностью кавалерийской дивизии генерала Гилленшмидта во время наступления к Сану, докладывал, что на такую роль он не годится и надо назначить другое лицо, например генерала Володченко»313.

Впрочем, качества ген. Я. Ф. Гилленшмидта как относительно крупного военачальника, действительно, были невысоки, что он и докажет во время наступления в середине июня, не сумев поддержать удавшиеся атаки пехоты севернее Ковеля. Тем не менее, А. А. Брусилов не сменил Я. Ф. Гилленшмидта, отдав это на откуп армейского командования. Поэтому жалобы главкоюза задним числом тем более лишены основания. Кроме того, нельзя не отметить, что, невзирая на все свои недостатки, генерал Гилленшмидт являлся боевым офицером. Ген. П. Н. Краснов – непосредственный подчиненный Я. Г. Гилленшмидта, сообщает, что конкомкор-4 очень часто приезжал во вверенные ему соединения, и со своим штабом «жил почти на самой позиции»314. Большинство командиров корпусов вообще не бывало на передовой, предпочитая командовать из глубокого тыла. Пример – штаб группы ген. П. С. Балуева в период проведения Нарочской наступательной операции марта 1916 года, располагавшийся в тридцати километрах от передовых окопов.

Конные массы нужны были нужны на луцком направлении, где для них открывался оперативный простор. Понятно, что выделение львиной доли кавалерии туда, где она не могла быть использована, означало, что враг сумеет спасти то, что сочтет наиболее первостепенным: артиллерию, которая станет костяком тыловой линии обороны. Отсутствие кавалерийского преследования потрясенных и деморализованных австрийцев позволило австро-германскому командованию удержать русских в тактической зоне прорыва. А так кавалерия группы Гилленшмидта по своему оперативному замыслу явилась последствием устарелой тактической идеи наполеоновской эпохи, когда кавалерия была орудием удара-прорыва, а не маневра-обхода.

Русские не сумели обеспечить тесное взаимодействие активных участков прорыва, разделенных позиционным фронтом. 23, 24, 26 мая русская конница пыталась пробиться к Ковелю через заросли колючей проволоки, уничтожение которых не было проведено, ввиду отсутствия тяжелой артиллерии, и недостаточного числа даже артиллерии легкой. Не желая зря терять людей, генерал Гилленшмидт, в конце концов, отказался от возобновления атак. То есть, выполнять указания, на которых настаивал штаб фронта, не желавший перебросить конницу туда, где она действительно могла принести пользу: на луцкое или даже львовское направление в 11-ю армию. Участник войны пишет: «Необходимость в обученной, решительной кавалерийской массе особенно чувствовалась перед прорывом у Поставы – Нарочь в марте 1916 года, а затем в Брусиловском прорыве в мае-июне 1916 года. Но могучего кавалерийского резерва не было собрано в это время для набега в тыл противника»315.

В свою очередь, пехота из новобранцев также не сумела ничего сделать. Конечно, войска, не имевшие боевого опыта, не сумели прорвать германскую оборону. Как писал германский военный теоретик К. фон-дер-Гольц, «качество войск должно отвечать методу вождения их»316. От молодых и малообученных войсковых масс, еще неопытных в ведении современной войны, нельзя ожидать особенно энергичных действий или молниеносных бросков. Их задача – упорная оборона, пока они не перекуются боевым опытом. Для расчистки оперативного простора кавалерии, требовалось поставить на острие прорыва отборные части.

27 мая позиции австро-венгров атаковала резервная колонна группы Гилленшмидта. Эта атака также не имела успеха. А 28 мая командарм-8 ген. А. М. Каледин сообщал А. А. Брусилову: «При создавшейся обстановке, когда значение форсируемого участка позиции и для противника возросло, считаю производство здесь прорыва с наличными силами без направления сюда сильной пехотной поддержки и хотя бы одной тяжелой батареи, необеспеченным… Полагаю, шансов мало в указанной направлении. Лучше повременить». В тот же день, но несколько позже, генерал Каледин телеграфировал: «…Сообщаю, что генерал Истомин вполне разделяет мнение генерала Гилленшмидта и просит перенесения центра удара к его левому флангу»317. Таким образом, совершенно прав отечественный военный теоретик А. А. Свечин: «Таким образом, в то время, как на фронте прорыва наши части свободно передвигались и только не хватало конницы для глубокого захвата тылов противника, на крайнем правом фланге конная масса производила ненужный маневр, не суливший существенных результатов»318. Не зря потом сетовал генерал Деникин: «Казалось, блестящий прорыв 40-го корпуса требовал немедленного развития введением резервов и кавалерии и неотступным преследованием разбитого противника… Это чувствовалось интуитивно и рядовой массой… Но две пехотные дивизии, бывшие в резерве армии и фронта, были направлены на второстепенные направления – в 30-й и 32-й корпуса, два конных корпуса сидели в болотах Стыри, а оставшаяся 12-я кавалерийская дивизия 24-го была передвинута в Петчаны (в нашем тылу), а 25-го выходила на фронт 32-го корпуса… Вместо равнения по передним – подравнивание»319.

С другой стороны, можно ли сказать, что высшие штабы заранее ожидали того ошеломительного успеха, что выпал на долю армий Юго-Западного фронта на первом этапе Брусиловского прорыва? Наверное, все-таки командиры перестраховывались. Тем более, что следовало помнить о выполнении задачи, поставленной перед Юго-Западным фронтом Ставкой – сковывание всех возможных неприятельских резервов южнее Полесья, дабы те не могли быть переброшены на те участки, где будут наносить главный удар армии Западного фронта. Другое, дело, что победа была одержана как раз «демонстрирующим» Юго-Западным фронтом, а не наносившим «главный» удар Западным фронтом. Поэтому-то в тех армиях, что выполняли главные задачи, как говорилось выше, конница обеспечивала пассивные участки фронта. А в центральных армиях кавалерия располагалась в резерве командармов и не смогла вовремя прибыть на место сражения, чтобы довершить победу ударом по глубокому неприятельскому тылу. Возможно, что П. И. Залесский также справедлив, когда говорит: «…кавалерия не была заготовлена, что и вполне правильно – так как это была только демонстрация, а не главный удар. Как вдруг, демонстрация развилась так удачно, что дала… прорыв!»320.

Так или иначе, но после нескольких дней атак, производимых не одновременно всей массой трех корпусов – 46-го армейского и 4-го и 5-го кавалерийских – австро-венгерские войска сумели удержать свои позиции. Это – главный итог, что подвел черту под развитием тактического успеха в оперативный прорыв усилиями 8-й русской армии. Громадная масса русской конницы осталась вне прорыва, невзирая ни на понукания штаба фронта, ни на требования складывавшейся на фронте обстановки. Оставалось лишь поблагодарить войска за то, что они сумели сделать. Так, приказ по 4-му кавалерийскому корпусу гласил: «…Славные Донцы, Волгцы и Линейцы, ваш кровавый бой 26-го мая у Вульки-Галузинской – новый ореол славы в истории ваших полков. Вы увлекли за собой пехоту, показав чудеса порыва. Бой 26-го мая воочию показал, что может дать орлиная дивизия под командованием железной воли генерала Петра Краснова…»321. Сам ген. П. Н. Краснов в этом бою был ранен пулей в ногу. В будущем генерал Краснов стал вождем Белого движения на Дону. В свою очередь, генерал Гилленшмидт, находясь в составе белогвардейской Добровольческой армии, погиб в апреле 1918 года при попытке прорваться из окружения в районе колонии Гначбау недалеко от Екатеринодара.

Необходимо сказать, что упреки в адрес штаба 8-й армии тем более имеют под собой основание, если вспомнить об использовании резерва командарма. Южнее, как раз на луцком направлении, командарм-8 ген. А. М. Каледин держал в своем резерве 12-ю кавалерийскую дивизию ген. барона К.-Г. Маннергейма. Несмотря на просьбы барона скорее ввести конницу в бой, генерал Каледин не позволил 12-й кавалерийской дивизии пуститься в преследование, чем позволил австрийцам спасти свои батареи. Только 27-го числа 12-я кавалерийская дивизия получила задачу форсировать Стырь к югу от Луцка, дойти до Владимир-Волынского и отсечь коммуникации противника322.

Конечно, время было уже упущено, так как 8-я армия была приостановлена приказом штаба фронта, чтобы восстановить единство фронта между растянувшимися и понесшими большие потери пехотными корпусами. Напомним, что, невзирая на огромные потери в ходе Брусиловского прорыва, австро-венгры сумели спасти большую часть своей техники – артиллерию и пулеметы. Причина этому – неумение высших русских штабов применить кавалерию. Как справедливо заметил по этому поводу А. А. Керсновский, «Став высшими начальниками, Брусилов и Каледин перестали быть кавалеристами»323. Но если главкоюз ген. А. А. Брусилов пытался сделать хоть что-нибудь, подталкивая конницу к атакам, то командарм-8 ген. А. М. Каледин изначально отвел коннице пассивную роль. Не грех отметить, что ни штаб фронта, ни штаб армии не предприняли той перегруппировки, что позволила бы ввести в прорыв два кавалерийских корпуса.

Более того – штаб армии даже не смог бросить вперед одну дивизию (12-ю кавалерийскую) и дело дошло вплоть до того, конначдив-12 просил командира 6-го финляндского стрелкового полка полковника А. А. Свечина открыть проход сквозь колючую проволоку неприятеля для своей конницы, чтобы броситься в преследование. Не имея соответствующего распоряжения, Свечин бы вынужден отказать. Однако к чему же говорить о том, что в отсутствии броска конницы виновен исключительно генерал Брусилов, если Каледин не сделал ничего, чтобы пустить в преследование одну кавалерийскую дивизию?

Встает вопрос – а сумели бы вообще русские военачальники выполнить столь сложный маневр как ввод кавалерии в прорыв, пробитый пехотой в обороне противника? Представляется, что положительный ответ на этот вопрос можно дать только в отношении как раз первого этапа Брусиловского прорыва. Ведь в этот момент развалился весь австро-венгерский фронт, все противостоящие четырем русским армиям Юго-Западного фронта войска потерпели поражение, а то и были разгромлены. В этой ситуации бросок конницы вперед мог пройти без существенных потерь в тактической зоне, что могло бы обескровить конные части еще до начала выполнения ими своей непосредственной задачи – удар по неприятельским тылам. В последующем же русские уже не имели такого шанса (возможно, кроме 9-й армии), а потому усилия общевойсковых начальников по использованию конницы могли стать самоубийственными. Пример – июльское наступление на Ковель, когда едва не погибла гвардейская кавалерия. Когда удар гвардейских пехотных корпусов на Стоходе захлебнулся, то ген. М. В. Алексеев, ничтоже сумняшеся, приказал командиру Гвардейской группы ген. В. М. Безобразову повторить удар спешенной кавалерией Гвардейского кавалерийского корпуса. Иначе говоря – не ввести в прорыв, как то предполагалось до операции – а рвать оборону немцев! Генерал Безобразов, превосходно сознававший, что прорвать оборону противника в болотах под превосходящим пулеметным и артиллерийским огнем невозможно, отказался губить еще и конницу. В итоге, гвардейская кавалерия потеряла здесь только 168 человек. Участник боев на ковельском направлении говорит: «Благодаря генерал-адъютанту Безобразову, который был назначен руководить этой операцией на Стоходе, была спасена от истребления гвардейская кавалерия. Во время хода операции, из Ставки, то есть генералом Алексеевым, неоднократно рекомендовалось генералу Безобразову спешить кавалерию и бросить ее в бой, иными словами, тоже на убой»324.

То есть, позиционная борьба и та тяжелейшая доля, что выпала в предшествовавших кампаниях на долю пехоты, наряду с эффектом действий артиллерии, решавшей судьбу сражений, понудили русских военачальников смотреть на кавалерию как на вспомогательный род войск. В чем-то такой подход был оправдан, однако это, конечно, не означает, что кавалерия должна была бы оставаться в тылах, выполняя пассивные задачи. В последующем штаб Юго-Западного фронта пытался ставить перед кавалерией выполнимые задачи. Как, например, в вышеописанном случае, когда гвардейская конница должна была развить успех на ковельском направлении. И, как видим, когда атака пехоты не увенчалась успехом, сама Ставка требовала бросить кавалеристов на убой. Каков был в этом смысл? Неизвестно. Правда, ген. М. В. Алексеев все-таки был генералом от инфантерии и, возможно, считал конницу чем-то вроде спешенной пехоты. Но, опять-таки, как можно не учитывать своеобразия различных родов войск, находясь на столь высоком посту как Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего, то есть фактически руководя русскими Вооруженными Силами при номинальном верховенстве императора Николая II?


Использование кавалерии в прочих армиях Юго-Западного фронта также не оказалось на надлежащей высоте. Конечно, эти армии не имели по два с лишним кавалерийских корпуса, а 11-я армия располагала вообще только одной конной дивизией. Но 7-я и 9-я армии получили по своему кавалерийскому корпусу, а потому можно было бы ожидать, что конница добьется своей доли успеха. Этого не произошло – нигде кавалерия по различным причинам не смогла развить прорыв. Этот факт говорит не о том, что Брусилов или Каледин оказались несостоятельными кавалерийскими военачальниками, а о том, что подобный подход к кавалерии как к вспомогательному роду войск был свойствен всему русскому генералитету. Недаром же успех действий кавалерии, как правило, ставился в зависимость не от использования ее в общевойсковом бою, а от личных качеств кавалерийского командира, командующего данным конным подразделением. Удивительная проговорка об этом обстоятельстве прозвучала из уст первого начальника Генерального штаба и одного из умнейших русских генералов, ген. Ф. Ф. Палицына еще за год до Брусиловского прорыва. Так, в беседе с великим князем Андреем Владимировичем (запись в дневнике последнего от 18 мая 1915 года), генерал Палицын заметил: «Ни одного кавалерийского начальника хорошего нет. Я все думаю, не следовало бы хоть Ренненкампфа взять в кавалерийские начальники, это его сфера»325. А ведь в это время генерал Ренненкампф уже был убран из армии в связи с обвинениями его в «предательском» поведении во время Восточно-Прусской наступательной и Лодзинской оборонительной операций 1914 года.

Командарм-11 ген. В. В. Сахаров не нашел ничего лучшего как придать свою единственную кавалерийскую дивизию 17-му армейскому корпусу ген. П. П. Яковлева. Тем самым штаб армии фактически снял с себя ответственность за действия конницы в развитии прорыва. Разумеется, что комкор-17, всецело озабоченный подготовкой собственной атаки, не думал о том, как использовать конницу, считая, что сначала еще надо прорвать неприятельский фронт. В итоге, Заамурская конная дивизия ген. Г. П. Розалион-Сошальского была отведена назад, так как ее командир посчитал, что пехота не сумела пробить достаточную брешь в обороне противника. Комкор-17 согласился с генералом Сошальским. Поэтому когда 25 мая сопротивление неприятеля под Сопановом было сломлено, и враг стал отступать к Бродам, конница 11-й армии оказалась в тылу, и не смогла принять участие в развернувшемся сражении.

Лишь в 7-й армии ген. Д. Г. Щербачева 2-й кавалерийский корпус, которым командовал брат императора великий князь Михаил Александрович, был введен в бой сравнительно вовремя. То есть – уже в ходе общего прорыва. Однако, здесь получилась, что назывется, «обратная картина» – русская 9-я кавалерийская дивизия ген. князя К. С. Бегильдеева оказалась брошенной вперед еще до того момента, как оборона противника была окончательно прорвана. То есть, вместо ввода конницы в «чистый» прорыв, кавалерийские полки атаковали сильно укрепленную австрийскую позицию у Порхова. Здесь оборонялась 2-я австрийская кавалерийская дивизия, сражавшаяся в пешем строю, ибо австро-венгерское командование уже к лету 1916 года спешило свою кавалерию (напомним, что и против 4-го кавалерийского корпуса ген. Я. Ф. Гилленшмидта оборонялись спешенные венгерские кавалеристы). Австрийцы были изрублена, взяты важные высоты 371 и 402, но потери были существенно выше ожидаемого. Характерно, что в этом бою дивизией командовал не князь К. С. Бегильдеев, а генерал Мошнин. А. А. Керсновский считает, что эта атака имела большое значение. Современный исследователь Ю. Ю. Ненахов также полагает, что «этот бой стал едва ли не единственным фактом грамотного применения русской кавалерии в мировую войну»326.

С нашей точки зрения, данная оценка боя у Порхова является несколько преувеличенной. Участник этого сражения сообщает, что 9-я кавалерийская дивизия атаковала одновременно двадцатью двумя эскадронами и сотнями (то есть, в резерве оставались лишь два эскадрона). При преследовании опрокинутого противника было изрублено немалое число врага и взяты орудия и пленные. Трофеями русских кавалеристов стали две гаубицы, пять зарядных ящиков, один пулемет, 2 591 солдат и 37 офицеров. Собственные потери составили двадцать три офицера и пятьсот семь нижних чинов. В приказе по дивизии сообщалось: «27 мая дивизия в полном своем составе в семь с половиной часов вечера по моему приказанию пошла в атаку на стойкую пехоту противника, залегшую в окопах восточнее деревни Порхово. Полки дивизии и дивизионы конной артиллерии лихо вырвались вперед и понесли смерть и поражение противнику, засевшему в окопах, и вынудили его очистить позицию, что дало возможность нашей пехоте занять ее. Тысячи убитых и раненых лежали на поле сражения… лишь темнота ночи остановила дальнейшее преследование…»327.

Однако австрийцы сумели отойти за реку Стрыпа, и, пользуясь недостатком сил у генерала Щербачева (с началом наступления войска 7-й армии имели примерное равенство с противостоящей ей Южной армией неприятеля, при почти двухкратном превосходстве врага в мощи артиллерийского огня), сдержали порыв русских. Возвращаясь же непосредственно к сражению у Порхова, нельзя не отметить, что потери русских тоже были большими. В итоге, развить тактический успех пехоты кавалерия 7-й армии так и не смогла. Ведь коннице пришлось атаковать укрепления врага, то есть, не развивать успех вглубь после образования коридора прорыва, а всего лишь дополнить победу пехоты. Проще говоря, 2-й кавалерийский корпус лишь усугубил тактическое поражение австрийцев в сражении за оборонительные полосы, но в результате этого оказался совершенно выключенным для производства задачи по развитию тактической победы в оперативный прорыв. Вдобавок, атака была проведена в вечернее время. Так что сражение русской конницы у Порхова, действительно, стала единственным выдающимся моментом русских кавалеристов в первом периоде Брусиловского прорыва, но давать ему такую оценку, что дается Ю. Ю. Ненаховым, на наш взгляд, было бы преувеличением.

Еще факт: судя по всему, вторая дивизия 2-го кавалерийского корпуса – Сводная кавалерийская дивизия – в прорыв не пошла. Во-первых, об этом не говорят исследователи, отмечая лишь блестящие действия 9-й кавалерийской дивизии. Во-вторых, далеко впоследствии один из офицеров вспоминал, что в Георгиевскую Думу, членом которой он состоял, поступило представление от начальника одной из кавалерийских дивизий (офицер не называет, ссылаясь на давность лет) на два с лишним десятка офицерских крестов Св. Георгия. Далее этот офицер сообщает, что подразделения данной дивизии вовсе не участвовали в развитии прорыва, ограничившись лишь конвоированием пленных в тыл. А потому Георгиевская Дума единогласно отклонила сразу все представление: «Всем было совершенно ясно, что эта дивизия ничего «геройского» не совершила, но хотела только воспользоваться блестящим успехом нашей пехоты, чтобы «примазаться» и урвать и себе кое-что (всего лишь около двадцати крестов!)». Не называя номера этой дивизии, автор заметки говорит лишь, что данная кавалерийская дивизия должна была атаковать вслед за прорывом неприятельской обороны Карским пехотным полком на реке Стрыпа. В мае 1916 года на местности успешного прорыва 7-й армии действовал 188-й пехотный Карский полк 47-й пехотной дивизии (ген. В. В. Болотов), 16-го армейского корпуса (ген. С. С. Савич) 7-й армии ген. Д. Г. Щербачева. Именно этот успех развивала 9-я кавалерийская дивизия князя Бегильдеева. Так как 9-я кавалерийская дивизия в развитии прорыва, безусловно, участвовала, то, очевидно, что речь идет именно о второй дивизии корпуса – Сводной кавалерийской дивизии князя Н. П. Вадбольского. Более того, цитируемый выше офицер далее указывает, что через несколько месяцев в Георгиевскую Думу уже другого корпуса пришло это же самое представление, и махинация не удалась лишь потому, что этот офицер (в конце статьи, кстати, указаны только инициалы Г. Р.), уже знал об этом деле. О вероятном подлоге было немедленно сообщено всей Думе, но князь Вадбольский, фактически, имел все шансы на успех награждений, и ему не повезло только потому, что один и тот же офицер случайно оказался в составе обеих Георгиевских Дум. Разумеется, представление было отклонено и на этот раз, но уже с окончательным решением. Все дело в том, что начальник дивизии не сообщил, что представление уже однажды отвергалось, хотя был обязан сделать это. Так что автор статьи пишет о данной дивизии: «Ей все же повезло в том, что Дума не возбудила вопрос о производстве расследования и о привлечении начальника дивизии к ответственности за попытку скрыть от Думы полученный ранее отказ»328.

От себя заметим лишь, что части Сводной кавалерийской дивизии впоследствии доблестно дрались и речь здесь может лишь о нечистоплотности начальника дивизии – по нашему предположению, именно Сводной кавалерийской дивизии.

В 9-й армии, казалось, взяли пример с 8-й армии. Поразительно, что столь удивительным образом совпали планы командования обеих армий, имевших главные задачи в наступлении Юго-Западного фронта. Так, 3-й кавалерийский корпус ген. графа Ф. А. Келлера обеспечивал наступление 9-й армии с левого фланга, будучи отправлен в окопы напротив Черновиц, располагавшихся на противоположной стороне реки Прут. Такое использование конницы, в качестве прикрытия, вообще не лезет ни в какие ворота, ибо граф Келлер не получил никакого приказа на удар. Конечно, 9-я армия не имела резервов, но, наверное, проще было бы совсем бросить эти окопы, чем забивать их конниками: все равно австрийцы не имели возможности для контрнаступления через линию реки Прут.

В итоге, когда пехота опрокинула австрийцев под Доброноуцем, преследовать бегущего врага бросилась одна-единственная конно-артиллерийская батарея полковника Ширинкина. Батарейцы взяли австрийскую батарею, довершили разгром австрийского батальона, но на этом дело и кончилось. Конечно, сотня конноартиллеристов не могла сделать того, что натворили бы несколько тысяч сабель 3-го кавалерийского корпуса. Генерал Келлер под свою ответственность пытался форсировать Прут, однако, как и в 4-м кавалерийском корпусе ген. Я. Ф. Гилленшмидта, его отчаянная атака захлебнулась, да и не могла не захлебнуться, ибо в качестве артиллерийской поддержки конкомкор-3 имел лишь две легкие конные батареи. Русские кавалеристы, переправлявшиеся через реку под артиллерийскими ударами противника, сумели занять несколько маленьких плацдармов, но слить их в один не смогли, так как не было артиллерии. В результате, 3-му кавалерийскому корпусу пришлось с большими потерями отступить.

Единственный успех в 9-й армии выпал на долю Текинского (Туркменского) полка, использованного после победы под Доброноуцем. Действительно, когда 9-я армия прорвала оборону противника, в преследование бросился только Текинский полк генерал-майора Зыкова. За время преследования в течение нескольких дней текинцы взяли в плен более четырех тысяч австрийцев и еще больше изрубили. Казачья же дивизия приказа о преследовании не выполнила. Главная причина неудачных действий конницы – ее начальники. Об атаке Туркменского конного полка (четыре сотни сабель) у деревни Баламутовка 22 мая участник войны сообщает: «Этот пример показывает, что хорошая конница, при всяких обстоятельствах, может содействовать самым решительным образом другим родам войск в бою; на важность самой тесной непосредственной связи в бою между конницей и атакующей пехотой; на великое значение решительности со стороны командного состава конницы, не считаясь с численностью врага, так как эффект несущейся конной лавины подавляюще действует даже на спокойную, выдержанную пехоту и уравновешивает численность бойцов»329.

Кстати говоря, в плен была взята австрийская пехотная бригада, выдвигавшаяся для производства контрудара. И главное значение атаки Текинского полка состоит не в количестве трофеев, а в том, что этим ударом был предотвращен неприятельский контрудар, который имел реальные шансы на большой успех. Войска 9-й армии, продвигавшиеся вперед, могли быть остановлены лобовым ударом. Растянувшаяся по фронту русская пехота, понесшая существенные потери в период прорыва, вполне могла быть опрокинута: «Был момент, когда пехота русских осталась без поддержки своей артиллерии, но благодаря конной атаке Текинского полка катастрофа была предотвращена»330.

Безусловно, кавалерия Юго-Западного фронта была использована самым отвратительным и бездарным образом. Военный историк пишет по этому поводу: «Кавалерия фронта (свыше 60 тыс. сабель) не сыграла своей роли в операции. Кавалерийское командование оказалось неспособным применить конницу при развитии тактического прорыва в оперативный. Часть конников вынуждена была находиться в окопах, прикрывая растянутый фронт»331. Не имея сильных резервов, главкоюз, как то и было принято, все-таки старался прикрыть весь свой оголившийся фронт. Той же тактики придерживались и командармы, предпочитая оставлять спешенных кавалеристов в окопах. Вряд ли противник смог бы нанести сильные контрудары по таким участкам: здесь его в таком случае ждало полное окружение. Но в эти окопы были брошены как раз кавалеристы. Таким образом, штаб фронта, собрав сравнительно большие армейские резервы на направлении главных ударов армий (особенно, в 8-й армии), лишил свои войска единственного средства развития прорыва на оперативную глубину – кавалерии.

Что говорить, если и в ходе самого успешного наступления русские постоянно опасались возможного (и, добавим, в первые полторы недели вообще невероятного!) контрудара. Прежде всего – со стороны Ковеля, откуда успешный удар австро-германцев в 1915 году уже выбил 8-ю армию ген. А. А. Брусилова за линию Ковель – Луцк. А потому высшие штабы придерживали вырывавшиеся вперед корпуса и даже армии (остановка 8-й армии по просьбе командарма-11 ген. В. В. Сахарова), равняя их по отстающим подразделениям. Как будто бы забылся опыт прошлого, когда фельдмаршал Суворов в сражении на Треббии бросал в бой все, что только возможно, лишь бы только не дать французам возможности передохнуть и перегруппироваться, сосредоточившись для упорного сопротивления. Когда ты побеждаешь, а враг не имеет резервов, нужно лететь вперед на крыльях победы!

Бесспорно, что в позиционной войне главную роль играет артиллерия – тактика огневого боя. Процитируем вновь эмигранта и яростного недоброжелателя генерала Брусилова: «Но “берейтор” остался при своей вере в победоносную конницу, и при своем кавалерийском пренебрежении к огню, к артиллерии. Корнет и ротмистр должны доверять сабле, полковник и генерал кавалерийские могут мечтать о «шоке», то есть о столкновении их конного строя с вражеским конным строем, но главнокомандующий фронтом, составленным главным образом из пехоты и артиллерии, должен думать по-пехотному и по-артиллерийски, а не по-кавалерийски. Брусилов же думал как конник, и это была ошибка, из-за которой Луцк-Черновицкая победа оказалась разительной, но решительной, завершающей войну не стала»332. Иными словами, Е. Э. Месснер показывает, что А. А. Брусилов, прежде всего, рассчитывал на успех конного удара по еще несломленной обороне противника. Жаль, что Месснер ничего не говорит о генерале Каледине, который вообще отказался от использования кавалерии в прорыве и не смог ввести в громадный «провал» в австрийской обороне даже и одну кавалерийскую дивизию, с которой, кстати говоря, ген. А. М. Каледин начинал войну. Наверное, дело здесь в значении личности генерала Каледина для Белой эмиграции. А, следовательно – в отсутствии объективности.

Зададим еще один вопрос: а разве могла конная масса прорваться в тыл немцев севернее Ковеля, если на этом участке не было предварительного пехотного прорыва? Конница не может самостоятельно прорвать укрепленный фронт в отрыве от основных сил пехоты. Кавалерия есть средство для развития прорыва, но никак не для его свершения, что есть задача общевойскового (и, в первую голову, пехотного) боя. Вдобавок, конные батареи кавалерийских корпусов никоим образом не могли способствовать прорыву укрепленных позиций врага. Для этого необходимо хотя бы небольшое количество тяжелых гаубиц, чтобы уничтожить неприятельскую противоштурмовую артиллерию, бьющую прямой наводкой по наступающей пехоте. А также и пулеметные гнезда.

Если главкоюз рассчитывал бросить в неприятельский тыл свою кавалерию, то ему следовало сосредоточить в районе Луцка сразу два или три конных корпуса (то есть, фактически, целую конную армию), и развалить ею вражеский фронт, как только австрийцы побежали на запад. Конница должна была доломать уже надломленный пехотой фронт неприятеля, растягивая его фланги от железных дорог, что лишало австро-германцев единственного средства контрманевра, которое спасало их под Ковелем. Прорвав укрепленные линии неприятеля пехотой и артиллерией, конница своим порывом не только преследует врага, довершая его разгром (в эпоху железнодорожного маневра это есть средство верное только в отношении тактики, но никак не оператики), но, прежде всего, создает искусственные фланги. Тем самым дробится единство сопротивления крупных подразделений противника на локальные очаги. В это же время ударные пехотные группировки создают оперативное давление на фланги врага, не позволяя ему закрепиться и перегруппироваться для сильного контрудара (частные контрудары всегда довольно легко парируются победоносными частями). Эта задача, разумеется, чрезвычайно трудная, однако летом 1916 года против австрийцев вполне решаемая.

К сожалению, командование Юго-Западного фронта подошло к задаче наступления, во-первых, с формальной точки зрения (несмотря на свою активную позицию на первоапрельском совещании, ген. А. А. Брусилов при планировании ограничился лишь возможностью частного успеха наступления армий фронта). Во-вторых, штаб фронта и штабы армий как будто бы «забыли» о возможностях кавалерии на данном театре военных действий. Во многом второе вытекало из первого: если считать, что твоя главная задача есть сковывание сил противника и его локальный разгром, то тщательной подготовкой действий подвижного рода войск заниматься, действительно, ни к чему. Ограничение задач своих войск тактической целью – взломом обороны противника, уничтожением противостоящей группировки, и привлечением к себе резервов неприятеля – понудило русских командиров отказаться от подробного планирования достижения оперативных целей в наступлении.

Таким образом, в отношении конницы командование Юго-Западного фронта различного уровня оказалось заложником собственного оперативного планирования. Действительно, прорыв тактической глубины обороны противника в общефронтовом масштабе, так и не был развит в успех оперативного характера посредством броска сильной конной группировки в неприятельские тылы. Нисколько не оправдывая собственно кавалерийское командование, большая часть которого не желала учиться взаимодействию с пехотой, раз уж не выучились до войны, нельзя не отметить, что использование конницы, намеченное генералом-от-кавалерии А. А. Брусиловым, было не просто далеким от идеала, но прямо-таки бездарным. Правда, командарм-8 ген. А. М. Каледин и командарм-11 ген. В. В. Сахаров, бывшие такими же генералами от кавалерии, также не оказались на высоте.

Так или иначе, но за операцию фронта, прежде всего, отвечает главком. На нем и главная доля вины за неиспользование конницы в той фазе прорыва, что являлся наиболее удобным для разрушения обороны противника. Такой вывод в отношении генерала Брусилова блестяще подчеркнул в своем труде А. А. Керсновский: «Этот кавалерист не нашел кавалерии… Превосходная конница Юго-Западного фронта осталась неиспользованной. Из 13 дивизий была использована лишь одна (9-я у Порхова) – и как раз на труднейшем участке. В какой триумф превратилась бы наша победа, кинься IV и V конные корпуса – 20 тысяч шашек (и каких шашек!) – преследовать наголову разбитого врага под Луцком. И уцелел бы из разгромленной армии Пфланцера хоть один человек, если бы вместо одного Текинского полка ее стал бы рубить весь III конный корпус графа Келлера? Семь кавалерийских дивизий на правом крыле фронта сидели по брюхо коня в болоте, три на левом крыле двинуты были в горы…А за уходившими неприятельскими батареями гналась горсточка наших конноартиллеристов! Нашей победе не хватило крыльев»333.

Одним из возможных выходов, могла стать своевременная передача левофланговой 3-й армии Западного фронта в состав Юго-Западного фронта, дабы русские имели возможность одновременного удара с севера и юга на город. Соответственно, 4-й и 5-й кавалерийские корпуса были бы введены в бой после того, как войска 3-й армии прорвали бы оборону противника. Впоследствии, так и вышло, Ставка передала 3-ю армию, но было уже слишком поздно: ковельский укрепленный район оказался под контролем немцев. Передав 3-ю армию ген. А. А. Брусилову, Ставка потребовала сломить оборону противника, и энергичным ударом на Брест-Литовск разобщить германцев и австрийцев. Но такое драгоценное время уже было потеряно! Отлично понимавшие сложившуюся обстановку немцы, своей упорной обороной, отличавшейся высокой активностью, сорвали планы русского командования.

За неимением моторизованных соединений, кавалерия была единственным фактором превращения позиционной войны в маневренную: от ее действий на оперативном просторе могла зависеть судьба кампании 1916 года. Британский ученый пишет: «во время Великой войны и еще два десятилетия после, кавалерия все еще была мобильной военной силой, единственно способной быстро и произвольно перемещаться по открытой местности. В 1917 году танки были слишком медленны и ненадежны, механический транспорт был по-прежнему привязан к дорогам. Это очень смелое допущение, разумеется, но если прорыв мог быть совершен, развить успех могла только кавалерия. Такое быстрое развитие прорыва было настоятельно необходимо, если ставить перед собой цель – возвращения в практику мобильной войны и достижение решительной победы»334. Однако командование Юго-Западным фронтом не использовало своего козыря.

Причем, при отсутствии значительного превосходства в живой силе, и преимуществе противника в технике (артиллерия, особенно тяжелая и пулеметы), кавалерия была тем козырем, что должен был превращать победу в разгром. Дальняя, но весьма достижимая перспектива – вывод Австро-Венгрии из войны серией широкомасштабных и стремительных операций в Галиции в первой половине лета 1916 года. К сожалению, как отмечает советский исследователь, «…Брусилов не создавал достаточных резервов, а имеющиеся большие массы конницы… законсервировал в окопах. Бездеятельность конницы не позволила русскому командованию изолировать район операции от прибывших резервов противника, что очень хорошо было использовано австро-германцами, которые, опираясь на свои железнодорожные возможности, почти всегда создавали равновесие сил. Развитие наступления задерживалось и не достигало решительного результата»335.

Таким образом, прекрасная конница Юго-Западного фронта, которая могла и должна была решить судьбу прорыва, а с ним, вполне вероятно – и разгрома австро-венгерской военной машины, не была использована исключительно вследствие ошибок высших военачальников. Невзирая на ряд отдельных героических атак, ударов и успехов, в целом кавалерия фронта осталась вне рамок то роли, которую она могла и должна была сыграть в Брусиловском прорыве. Субъективная причина – неумение, а то и нежелание командиров всех уровней (от главкоюза до конкомкора-4 и отдельных начдивов) использовать конницу в прорыве тем методом, что был необходим для общего успеха – развитие прорыва в оперативную глубину. Объективная причина – изменившиеся условия ведения военных действий, что принесли в военное искусство условия позиционной борьбы.

Встает вопрос – зачем же тогда вообще была нужна конница, столь непригодная в позиционной войне, но и столь же необходимая в войне маневренной? Вышло, что вся роль дорогого рода войск свелась лишь к несению окопной службы на второстепенных участках общего наступления. А ведь еще в 1887 году, оценивая опыт гражданской войны в США, ген. Н. Н. Сухотин вполне справедливо писал, что «конница, надлежаще организованная, слишком дорого стоит государствам, чтобы можно было ограничиться требованием от нее выполнения только заурядных назначений. Ее сфера – грандиозные дела, поворотные моменты – кризисы в судьбе войны или боя. Только веря в то, что она по преимуществу орудие гения, орудие “богов войны”, и на деле осуществляя эти верования, конница станет тем, чем она и должна быть, то есть всесокрушающим молотом в руках полководца, доставляющим победы».