Экология глазами макроэкономиста
| Вид материала | Документы |
- Фотоконкурс «Экология Беларуси глазами путешественника» проводится по следующим тематикам:, 57.14kb.
- Положение о фотоконкурсе «Экология Беларуси глазами путешественника» Организаторы,, 96.64kb.
- Программа курса Методика организации курса \"Экология Тамбовской области\", 78.43kb.
- Экология Вопросы к зачёту, 25.45kb.
- Лекция 1 Что такое экология. Разделы экологии Термин «экология», 148.25kb.
- Тематика лекций (Наименование тем, содержание, объём в часах) № п/п, 74.97kb.
- Экология как наука Экология, 193.74kb.
- Промышленная экология) учебно-методический комплекс по дисциплине Прикладная экология, 384.12kb.
- Библиографический указатель книг, поступивших в библиотеку в декабре 2011, 2435.14kb.
- Песни, конечно же, лучше слушать ушами, чем читать глазами, 1055.98kb.
Экология глазами макроэкономиста
Паппэ Я. Ш.
(Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН, с.н.с., к.э.н.)
ВШ–95
С конца 80-х годов я в своем институте несколько лет пытался разобраться, что же такое экология как экономический сюжет, то есть предмет для экономического анализа, для экономического планирования, а затем для экономического регулирования. Чтобы экономическими средствами можно было бы как-то влиять на экологическую ситуацию. Сейчас я обо всем этом буду вам рассказывать, причем довольно длинно.
У меня запланированы четыре части:
Первая – пометка территории: о чем будет идти речь, а о чем нет.
Вторая – основные экологические сюжеты с точки зрения экономиста.
Третья – три постулата экономической экологии.
Четвертая – глобальная экология и экологические связи между Россией и остальным миром.
1. Пометка территории
Это не так просто, потому что про науку экологию я рассказывать не могу. Такая наука существует, но она существует в системе биологических наук. Это наука о воздействии среды на поведение живых организмов – не более того. Еще есть инженерная экология. Это, скорее, не наука, а комплекс учебных дисциплин, которые читаются инженерам, строителям, архитекторам, чтобы у них имелся некоторый набор алгоритмов, которые позволят им при проектировании, строительстве и эксплуатации производственных систем не делать слишком больших глупостей.
Я же хочу говорить о темах и пространствах, которые связаны с экологией и находятся, тем не менее, в компетенции экономики и экономистов, – по крайней мере, должны там находиться. Наиболее близко к этому лежит научная дисциплина и учебный курс «экономика природопользования», но это все-таки не то.
Вообще «экология» – одно из самых несчастных слов. Несчастнее я знаю только два – «инфраструктура» и «менталитет». Почему? Потому, что инфраструктура – это все, что угодно. Любой объект можно объявить инфраструктурой для чего-нибудь или, по крайней мере, частью инфраструктуры. А менталитетом можно обозвать (и обзывают) все, что имеет отношение к области индивидуального или общественного сознания. Так происходит потому, что отработанных и общепринятых определений у этих двух слов нет.
То же самое происходит и с экологией. Это слово лепят ко всему, чему угодно. Например: экология культуры, экология духа, экология политики, экология человеческих взаимоотношений. При этом имеют в виду, что все должно быть чисто и красиво. Но для того, чтобы напомнить о необходимости помнить Бога, помнить свою историю и быть вежливыми с родителями, не надо говорить умных слов. А модное слово «экология» для пущей важности часто лепят туда, где нет своего содержания.
Но бывает и по-другому. Недавно по радио я слушал выступление некоего доктора архитектуры, профессора и руководителя научно-производственной фирмы. Он говорил вполне правильные и профессиональные вещи о том, что наша монотонная многоэтажная городская застройка очень агрессивно действует на человеческое зрение, сильно мешает человеку, подавляет эмоции, вызывает массу отрицательных последствий и т. д. И о том, как нужно правильно раскрашивать дома или расставлять, чтобы все это было более или менее по-человечески. Конечно, лучше всего, если бы дома были соразмерны человеку, но если это невозможно, то есть вполне конструктивные способы работы и с многоэтажной застройкой.
Все это он называл «видео-экологией», объявляя себя представителем этой новой науки. Здесь ситуация принципиально иная, чем описанная выше. Есть тема, есть материал, есть пространство для работы, есть техники этой работы, есть, наконец, профессия и профессионалы. Но лепить сюда слово «экология» тоже не хочется. Потому что, слава Богу, есть прикладная эстетика, есть какие-то разделы архитектуры и дизайна, которые действительно этим занимаются и занимались всегда. То есть исторически эти проблемы принадлежат другим областям знания и деятельности.
То, что я бы отнес к экологии, касается взаимодействия человека с физической окружающей средой. То есть то, как состояние окружающей среды влияет на человека. Именно физическое состояние воды, воздуха, жилища, одежды и т. д. Это является ядром экологии в понимании самих экологов, а уж для экономистов этого вообще достаточно, потому что за этим стоит 99% затрат и ущербов, которые связаны с экологией. Вот такое жесткое ограничение на понимание слова «экология» я буду использовать сегодня.
Маленькое отступление. Почему я сказал «окружающая среда», а не природа? Потому что вокруг современного человека природы, вообще говоря, нет: 95% того, что взаимодействует с человеком (можно спорить – возможно, это 95%, 90% или 99%) – это ландшафты, территории, объекты, уже созданные им самим или, по крайней мере, так им переделанные (сознательно или бессознательно), что они уже не являются природой как таковой. Конечно, есть в экологии и чисто природная составляющая, но она невелика и о ней мы поговорим позже.
2. Основные экологические сюжеты с точки зрения экономиста
В экономической экологии есть три основных составляющих. Или, как я их называю, три народнохозяйственных (макроэкономических) сюжета.
Первый и важнейший связан с защитой человека от прямого вредного воздействия окружающей среды. И здесь прежде всего нужно разделить два понятия – макросреда и микросреда. Макросреда – это воздух на улице, вода в реках и других водоемах, мусор на улицах и свалках и т. д. Из макросредовых сюжетов наиболее острым сейчас для России является загрязнение воздуха. Причем не везде, а в крупных городах и других промышленных центрах.
Ежегодно публикуется список городов (обычно от 150 до 200), где уровень загрязнения воздушной среды является плохо совместимым с проживанием человека. Причем меряется загрязнение по двум показателям. Первый – это средний уровень, второй – пиковый (возникающий, например, тогда, когда бывают туманы или когда происходят какие-то аварии на производствах). И это разные вещи. То есть бывают города с нормальным средним уровнем, обычно хорошо «проветриваемые», но с иногда случающимися сверхвысокими аварийными концентрациями очень вредных веществ. Бывает и наоборот: никаких экстраординарных вещей нет, но просто очень высокий средний уровень загрязнения. Наша Москва скорее относится ко второму типу. Сверхопасных пиковых концентраций здесь не бывает, но средний уровень загрязнений достаточно велик.
Что касается воды, то в смысле макросреды у нас все на более или менее приличном уровне. То есть наши водоемы в большинстве своем не так загрязнены, чтобы это было острой проблемой.
Если говорить о твердых загрязнителях, то здесь нужно отличать бытовой (городской) мусор и твердые отходы промышленных предприятий, среди которых какая-то часть высокотоксична. С мусором у нас по сравнению с воздухом все также более-менее нормально, а про токсичные отходы, строго говоря, никто ничего не знает. Это некая Terra Incognita, поскольку приличных средств наблюдения у нас слишком мало. И когда в прессе и в публицистике у нас обсуждаются разные страшные вещи, связанные с радиоактивностью, я обычно говорю: «Ребята, это, возможно, далеко не так страшно, как те токсичные отходы, про которые мы вообще ничего не знаем».
Вообще радиофобия у нас, по-моему, на более высоком уровне, чем это необходимо для нормальной жизни.
Что такое микросреда – тоже вполне понятно. Это вода, которую мы пьем; пища, которую мы едим; жилье, в котором живем; одежда, которую мы носим. То есть это пестициды в хлопке, нитраты в овощах, гормоны в мясе, фенолформальдегидные смолы в стенах. Среди микросредовых проблем наиболее острой является проблема питьевой воды.
Позвольте доложить: то, что у нас идет из кранов, питьевой водой по современным стандартам не является. Это нужно хорошо понимать. Рекомендуются любые способы очистки: от элементарного кипячения до использования всяких «родничков» и прочих очистителей. А также переход на питье так называемой минеральной воды, которая продается в бутылках. Она минеральная только в том смысле, что добыта из родников, то есть взята из относительно чистых мест. Повторяю, это наиболее серьезная проблема, и в ближайшие 10–15 лет она решена быть не может. Потому что дело не в той воде, которая забирается из водоемов и проходит очистку на станциях очистки, а в той воде, которая идет по нашему водопроводу. Мы можем запустить со станции очистки в городской водопровод идеальную воду и получить в кране то, что пить нельзя.
Наши водопроводы не менялись десятилетиями. В то время, когда они строились, представления об экологической безопасности были одни, теперь – другие. Замена водопроводов для крупного города – это сотни миллионов долларов. Для городов-миллионеров – миллиарды долларов. Решение одно: рассматривать воду, которая течет из крана, как воду для бытовых нужд, а не как питьевую.
Основные экологические опасности, связанные с продуктами питания и одеждой, я уже назвал. При этом прошу не путать экологическую опасность и потребительское качество товаров. Это могут быть совсем разные вещи. Например, много говорится о том, какого плохого качества нам привозят мясные консервы из-за рубежа. И приводят достаточно серьезные аргументы: истечение срока годности, пересортица и т. д. Но не забудьте простую вещь: мясо, из которого сделаны европейские консервы (подчеркиваю: европейские, а не китайские), выращено на европейских фермах. А там экологические стандарты по таким, например, параметрам, как гормоны и антибиотики, на порядок жестче российских. И вопрос о том, что лучше: хорошо сделать из плохого мяса, или плохо из хорошего, – это вопрос для меня открытый.
Расскажу одну страшную, но веселую сказку. На заре перестройки некоторое белорусское предприятие сумело очаровать каких-то людей из Европейского сообщества тортом «Птичье молоко» и решило его экспортировать. Все хорошо, договор подписали. Но вот беда: торт не соответствует стандартам ЕС по пестицидам. Ребята были занудами и решили: «Мы молоко купили непонятно где. Давайте съездим на чистую ферму, купим там молоко и сделаем заново». Сделали – опять не проходит по пестицидам. Ну, значит, нужна своя ферма. Купили ферму – опять плохо. В конце концов, решили, что корма плохие и примерно через три года арендовали участок земли и начали сеять там свою траву, снимать урожай, кормить коров и т. д., и т. п. То же самое – не проходит по пестицидам. Ограничителем оказывается земля…
Я это рассказываю не для того, чтобы вас совсем испугать. Все жить будут долго-долго! Но нужно понимать, какой существует разрыв экологических стандартов между Россией и прочим развитым миром.
На защиту человека от прямых вредных воздействий окружающей среды (или, что одно и то же, на оздоровление этой окружающей среды) затрачивается подавляющая часть усилий и уходит подавляющая часть затрат, относящихся к экологическим. По моим оценкам, в зависимости от страны или периода, от 85% до 95% затрат. А на что идут остальные 5–15%?
Прежде всего – на сохранение разнообразия природных систем (или, как обычно говорят, биоразнообразия). Почему надо сохранять – никто не знает, но весь мир разумно считает, что любая природная система, включая болото, пустыню и т. д., любой вид животных и растений имеет какую-то ценность, и нужно тратить силы на то, чтобы все это беднело не так быстро. Решение тут одно: режим ограниченного хозяйственного доступа – от заповедников до национальных парков. Либо запрещаем доступ полностью, либо ограничиваем. И при этом, помимо того, что как-то ограничиваем хозяйственную деятельность, еще внимательно следим за тем, что происходит. И, возможно, защищаем данные территории даже от естественных процессов разрушения.
С точки зрения экономиста, это второй по значимости и по затратности экологический сюжет, причем объем необходимых затрат и процент территории, на которой надо ограничивать хозяйственную деятельность, таковы, что делают этот сюжет вполне макроэкономическим.
Третий сюжет – зоны экологического бедствия, т. е. территории, где что-то уж совсем плохо. «Экологического» – потому что плохо с тем, что относится к экологии. На протяжении 20–30 лет, в течение которых люди активно думают над этой темой, произошла эволюция понятия зоны экологического бедствия. Раньше считали, что это места, где разрушается какой-то очень важный, ценный, красивый природный уголок или природная система – остров, река, Аральское море и т. д. Но я уже говорил, что нетронутых, совсем неразрушенных территорий практически нет. И, в конце концов, не все у нас должно быть нетронуто. Город – это город, промзона – это промзона, свалка – это свалка. Ничего страшного в том, что свалка есть свалка, нет.
Теперь полагают, что экологическое бедствие – это тогда, когда некая территория не может по экологическим основаниям исполнять предназначенную ей функцию – ту функцию, которую она обычно выполняет в системе хозяйства и – более широко – в жизни страны.
Например, можем ли мы сказать про Байкал, что это зона экологического бедствия? Да, можем. Несмотря на то, что там воздух чистый даже по курортным понятиям, байкальская вода чище любой другой и удовлетворяет даже рыбохозяйственным нормам (которые, как известно, самые жесткие – в частности, значительно жестче санитарных). Тем не менее, Байкал – явно зона экологического бедствия мирового масштаба. Почему? Да потому, что функциональная роль Байкала состоит в том, что это самый большой в мире резервуар уникально чистой пресной воды. И как только его вода перестает быть уникально чистой, а становится просто чистой, он эту свою функцию перестает исполнять, что, по данному выше определению, является экологическим бедствием.
Экологическое бедствие может быть и на свалке. Это когда на нее больше ничего валить нельзя. Ну, например, когда происходят самопроизвольные пожары, взрывы и т. д.
В СССР наиболее очевидной зоной экологического бедствия являлось Приаралье: традиционно это была территория орошаемого земледелия с высокой плотностью населения и относительно приличным качеством жизни. Но в какой-то момент из-за недопустимо интенсивного использования сельскохозяйственных земель и неправильно выбранной хлопковой специализации там просто перестала быть возможной здоровая жизнь. Однако Приаралье теперь – уже не российская проблема.
Для России в настоящее время самая большая зона экологического бедствия – это бóльшая часть Северного Прикаспия. Это районы традиционного пастбищного скотоводства, которое из-за перевыпаса стало там теперь невозможным. И вообще невозможно никакое сельскохозяйственное использование данной территории без долгой реабилитации.
Неясная ситуация складывается и на Ямале. Там огромные запасы газа (на обозримую перспективу это единственный наш стратегический резерв газа) и страшно неустойчивая природная система – слоистая вечная мерзлота. Очевидно, что крупномасштабная добыча газа на Ямале неизбежна. Столь же очевидно, что при этом нынешняя экосистема Ямала сломается. Сломается ли она до такой степени, что там просто станет невозможным традиционное землепользование, традиционная хозяйственная деятельность ямальских ненцев, или сломается до того, что там будет затруднена уже сама газодобыча – на этот вопрос у меня ответа нет. Лет 15 назад я твердо говорил (и не я один), что экологическая ситуация сделает невозможной добычу газа на Ямале очень быстро. Теперь я в этом не уверен, так как за 15 лет технология добычи ушла вперед. А вопрос о том, считать ли национальным экологическим бедствием разрушение систем традиционного природопользования северных народов, придется решать уже вашему поколению и как профессионалам, и как гражданам.
3. Три постулата экономической экологии
Первый постулат: бесплатных пирожных не бывает. Не только в экономическом, но и в экологическом смысле. Иначе говоря, когда мы очищаем что-то одно, то всегда пачкаем что-то другое. На профессиональном языке этот первый постулат называется принципом размена. Он гласит, что ни один загрязнитель, ни один экологический ущерб мы не можем ликвидировать бесследно. Мы можем только «разменять» его на другой экологический ущерб или загрязнитель. Например, массовый и хорошо изученный загрязнитель можем разменять на некий малотоннажный и малообъемный, но с неизвестным воздействием.
Хорошая иллюстрация – мусоросжигательные заводы первого поколения. Они прекрасно сжигали городской мусор и в достаточно малых количествах выбрасывали некие вещества – диоксины. Выбрасывали-выбрасывали все 60-е годы, пока медики вдруг не сочли, что диоксины являются сильными канцерогенами. И как сказал кто-то из американских экологов на лекции, весь мир стал “mad of dioxin”. Срочно потребовались новые способы утилизации бытовых твердых отходов (именно городских), которые бы эту проблему сняли. И они появились. Что при этих новых технологиях выбрасывается, пока еще не разобрались, но когда-нибудь разберутся.
Вторая иллюстрация более сложная. Она тоже касается газа и Ямала. Газ, как известно, – самый экологически чистый энергоноситель. Разрабатывая месторождения Ямала, мы обеспечиваем себе возможность перевода многих котельных и ТЭЦ с угля и мазута на газ, что с экологической точки зрения, является огромным достижением. Но при этом мы жертвуем экосистемой Ямала. Локальные последствия этого вполне очевидны, и о них говорилось выше. Глобальные пока абсолютно неясны, но есть основания думать, что возможны и они. В частности, потому, что это Арктика, которая, как известно, является «глобальной кухней погоды».
Поэтому когда говорят о том, что какая-то экологическая проблема решена, то скорее всего, это не так. Скорее всего, произошел размен чего-то, что нам понятно, на нечто другое, что сейчас считается меньшим злом, или на то, что сейчас просто непонятно.
2. Конкретизацией первого постулата является второй. Он гласит: всегда существует конфликт между экологической нагрузкой и экологической безопасностью (надежностью). И при проектировании любой производственной системы мы всегда создаем некоторый баланс между одним и другим. И желательно делать это осознанно.
Экологическая нагрузка – это тот ущерб, который наносит окружающей среде некоторая производственная система, когда она функционирует в нормальном режиме. Она что-то выбрасывает, «съедает» какие-то ресурсы, так что этот ущерб почти всегда неизбежен.
Когда мы говорим об экологической безопасности, мы измеряем максимально возможный ущерб, который эта производственная система в принципе может нанести. И естественно, речь при этом идет о режимах ненормальных – как правило, аварийных.
Мы можем оценивать производственную систему и по критерию нагрузки, и по критерию безопасности. А можем – по любой комбинации этих критериев. Приведу наиболее очевидный, на мой взгляд, пример, показывающий противоречия между двумя этими критериями. На сей раз – из области электроэнергетики.
Как Вы думаете, какой тип электростанций дает наибольшую экологическую нагрузку? Это угольные ТЭС. Во-первых, они выбрасывают в воздух и на поверхность огромное количество золы. Плюс всякие вредные газы, хотя с ними бороться легче. Но даже радиационное загрязнение от нормально работающей угольной станции значительно больше, чем от нормально работающей атомной такой же мощности (потому что зола, хотя и слабо, но радиоактивна, причем чем с большей глубины добывается уголь, тем больше радиоактивность). Но зато экологическая надежность угольной ТЭС очень велика. Действительно, какую экологическую опасность может создать даже максимальная авария на такой станции, даже если она полностью развалится? Ну, разбросает некоторое количество золы по окружающей территории.
АЭС – прямо противоположный пример. В нормальном режиме их экологическая нагрузка ничтожна. Но зато при аварии может произойти атомный взрыв со всеми вытекающими отсюда последствиями. И мы это уже проходили. Между двумя этими крайними случаями находятся тепловые станции на жидком топливе. Потому что сжигание мазута приводит к меньшим выбросам, чем сжигание угля, но зато при аварии все это может потечь.
Таким образом, и здесь, в экономической экологии, как почти всегда в экономике, выбор является многокритериальным, а критерии противоречивы.
3. И, наконец, третий постулат описывает иерархию различных способов охраны и улучшения окружающей среды, применяемых в современном мире. Обычный ответ на вопрос о том, что делать, если какая-то производственная система что-то загрязняет, очень прост: строить очистные сооружения. На что в первую очередь тратить деньги – на строительство очистных сооружений. На самом же деле это далеко не самое главное.
Основной способ снизить нагрузку экономики на окружающую среду – это изменить структуру экономики, уменьшить долю первичного сектора. Экономика, которая занимается тем, добывает много природных ресурсов, плохо их перерабатывает и их же в основном и экспортирует, а импортирует продукты высокого уровня переработки, экологичной не будет никогда, – какие бы очистные сооружения мы ни строили. Единственное решение – научиться лучше перерабатывать то, что добывается, и экспортировать вместо нефти, газа и цветных металлов продукты более высокого уровня обработки: машины, технологии, услуги. Решение экологических проблем в странах Европы и Северной Америки произошло именно на этой основе. Наиболее природоемкий, наиболее «грязный» первичный сектор был, в основном, перемещен в страны третьего мира.
Второй по приоритетности и эффективности способ уменьшения нагрузки на окружающую среду – это такое построение технологических цепочек, когда отходы одного производства становятся ресурсами для другого. Классический пример – переработка отвалов. То, что раньше выбрасывалось в отвалы, является теперь довольно богатым источником сырья. Последнее крупномасштабное достижение Запада в этой области – это практически полное использование бытового мусора. Я довольно давно читал об этой технологии и подробностей не помню, но там применяется технология сначала естественной сортировки, а потом разложения основной части (именно разложения, а не сжигания), при котором получается горючий газ и тепло, за счет которых растут овощи и все такое прочее.
И только третий по приоритету способ – это строительство очистных сооружений непосредственно у источника загрязнений. Не слишком утрируя, можно сказать, что реальная роль этих мер – «бантики на хвостики». Эта формулировка принадлежит Виктору Ивановичу Данилову-Данильяну – на мой взгляд, лучшему отечественному специалисту по экономике природопользования и экономической экологии, который помимо блестящей академической карьеры успел побывать и министром природных ресурсов, и председателем госкомитета по охране окружающей среды.
Но стоят эти самые бантики на хвостики весьма дорого. Например, в США в период с 1971 по 1985 гг. (то есть в годы наиболее активной экологической политики) только на капитальные вложения в очистные сооружения было потрачено около 400 млрд. долл. (в постоянных ценах 1986 года).
Можно ли посчитать экономический эффект от этих миллиардов? Примерно 5 лет назад эффективность экологических расходов была очень модной темой экономических исследований. Строились разные модели, проводились расчеты… Об их результатах ничего говорить не буду, поскольку в разных работах они разнятся на два порядка. Обрисую лишь основную логику таких расчетов.
Эффективность обычно определялась как размер предотвращенного ущерба. Ущерб же можно считать по-разному. Можно, например, посчитать потерянные по экологическим причинам человеко-годы или человеческие жизни, а потом помножить на средний доход. В конце 80-х годов в СССР была предложена именно такая экзотическая идея. Итак, считаем количество человеко-дней работы, потерянных из-за болезни. Принимаем гипотезу, что какой-то процент этих потерь связан с экологическим фактором (скажем, 30%), умножаем на производительность труда и получаем ущерб от загрязнений.
Возможен и другой подход. Допустим, на некоторой территории окружающая среда столь загрязнена, что реализация на ней тех или иных проектов невозможна по экологическим соображениям. Тогда потенциальный доход от этих проектов можно считать экологическим ущербом. Эта идея имеет под собой вполне реальную почву: начиная с 80-х годов во всех развитых странах существовал список городов, где экологическая обстановка являлась важнейшим ограничителем на рост промышленного производства.
Как, с точки зрения третьего постулата, обстоят дела в сегодняшней России? Не слишком хорошо. Экспортная ориентация страны не поменялась, а усилилась. Наибольший спад производства наблюдается в отраслях вторичного сектора, то есть экономика по структуре становится все более природоемкой. Следовательно, первый механизм у нас не задействован. Я не говорю, хорошо это или плохо, и упаси меня Бог отвечать на вопрос, кто виноват. Но это так.
Что касается комплексирования технологических цепочек, то есть превращения отходов в ресурсы, то здесь мы относительно спокойно идем тем же путем, что и развитые страны, но с отставанием лет в двадцать. У нас уже появились и технологии, и фирмы, которые разрабатывают отвалы; у нас даже появляются попытки использования бытового мусора. Но основным способом активной борьбы с загрязнениями у нас пока еще остается строительство очистных сооружений.
4. Глобальная экология и экологические связи между Россией
и прочим миром
В последнее время появилось много русскоязычных текстов, в которых идет речь о глобальном экологическом кризисе, о грозящей экологической катастрофе, об экологическом выборе человечества и т. д. По-моему, их авторы в большинстве своем с опозданием на двадцать лет перевели буржуйские книжки или прочитали их и пересказали своими словами. Или посчитали разные математические модели, например, климата и сами своих расчетов испугались. На мой взгляд, ничего похожего не происходит. Пик экологической опасности, пик «плохости» экологической обстановки во всех развитых странах прошел в конце 70-х годов. С тех пор можно считать, что Запад относительно успешно решил для своих территорий экологическую проблему. Сейчас там работают экономические механизмы, которые позволяют вполне рационально решать вопросы экологической нагрузки. Один из самых современных, действенных и дешевых – это торговля правами на загрязнение. Так или иначе, на Западе острота экологических проблем постепенно спадает.
Но есть еще любимая нашими публицистами (и не только публицистами) проблематика, связанная с глобальной экологической зависимостью, с устойчивым эколого-экономическом развитием и т. д. У нас даже вышел указ президента о мерах по переводу экономики России на модель устойчивого эколого-экономического развития. При этом обычно ссылаются на проходившую в конце 80-х годов международную конференцию в Рио-де-Жанейро. Там, дескать, все решили, что мир должен следовать по этому пути, и, значит, мы тоже должны.
Начнем с того, что сама формулировка «перевод экономики на модель» напомнила мне анекдот про Василия Ивановича и квадратный трехчлен. А кроме того, уже очень давно было сказано, что «это вам не Рио-де-Жанейро».
А если говорить серьезно, то, на мой взгляд, дело обстоит следующим образом. После того, как Запад решил собственные экологические проблемы, он стал разбираться с третьим миром. И выяснилось следующее: население там быстро растет, хотя не так быстро, как в 60-е и 70-е годы; у них происходит первичная индустриализация, то есть становление тяжелой промышленности, они стремятся к продовольственному самообеспечению, а потому распахивают все больше земли и вырубают все больше лесов. И так дело не пойдет. Потому что легко посчитать: если душевое энергопотребление в развивающихся странах достигнет хотя бы половины американского или даже европейского, то первичных энергоресурсов просто не хватит. Если население будет расти теми же темпами, что растет, и, соответственно, будет увеличиваться площадь пашни, то мы скоро потеряем все тропические леса и саванны. (А как известно, тропические системы при всей своей пышности и многотоннажности зеленой массы значительно более уязвимы, чем природные системы средней полосы. Если их вырубить, то восстанавливать придется, как минимум, многие десятилетия.)
И поэтому появилась, с одной стороны, пропаганда, а с другой – политика, направленная на изменение типа развития стран третьего мира. Вкратце ее суть состоит в следующем: развивающиеся страны должны сократить темпы роста населения, прекратить попытки достичь продовольственного самообеспечения, и, соответственно, хозяйственное освоение традиционных природных систем. Они не должны пытаться идти по пути первичной природоемкой индустриализации – напротив, должна быть сформулирована и реализована какая-то иная модель развития.
Взамен развитые страны спишут хотя бы частично долги развивающихся стран, гарантируют постоянную финансовую помощь, сформируют рынок экологически безопасных технологий. Именно в этом и только в этом, на мой взгляд, состоит концепция устойчивого эколого-экономического развития, как она была сформулирована в Рио-де-Жанейро в конце 80-х годов. И никаких кардинально новых идей с тех пор не появилось.
Я вовсе не говорю, что все это неверно. В этой концепции, вероятнее всего, отражены какие-то очень существенные реальные процессы. Действительно, по-видимому, третьему миру придется модифицировать свою нынешнюю модель развития, ограничивать свои ресурсные потребности и т. д. А Западу придется внести в это свой существенный вклад – а может быть, и прямо за это заплатить.
Но, простите, какое это имеет отношение к России? Может быть, мы нетто-импортеры природных ресурсов? – Да нет, мы нетто-экспортеры. – Может быть, у нас растет энергопотребление? – Нет, падает, и на уровень конца 80-х мы в обозримое время не выйдем. – Может, у нас слишком быстро растет население? – Да нет, совсем даже наоборот... Таким образом, к третьему миру в смысле концепции устойчивого развития мы не относимся. Но и к развитым странам тоже. Тогда, может быть, мы можем предложить в массовом порядке российские технологии миру? – Нет, не можем. – А можем ли мы оказывать масштабную финансовую помощь кому-то? – Нет, нам бы кто оказал! – Мы можем кому-то простить долги? –Можем, конечно, но только те, которые нам все равно платить никто не будет, или, по крайней мере, будет платить очень плохо... Итак, мы просто «выпадаем» из экологической ситуации, которая сейчас представляется для мира наиболее острой. И, на мой взгляд, это очень хорошо. Пусть разбираются без нас.
А существуют ли какие-то реальные экологические связки между Россией и другими странами, или с этих позиций мы являемся автаркической частью мира? – Существуют: их несколько и они разной степени ясности и мутности. Наиболее ясная связка: российская промышленность является серьезным загрязнителем воздуха для соседних с нами европейских стран – в основном, для скандинавских. Господствующее направление ветров таково, что наш Кольский полуостров здорово загрязняет им воздух. Поэтому они заинтересованы в том, чтобы эту часть нашей промышленности сделать более экологичной. А мы заинтересованы в том, чтобы они были в этом заинтересованы. И уже существует большое число конкретных соглашений с Финляндией и Норвегией в отношении предприятий, расположенных в Северо-западном регионе.
Еще одна очевидная связка – Байкалом. По-видимому, можно и нужно как-то разумно заставить мир заплатить за то, чтобы Россия ограничила хозяйственную деятельность в прилегающей к нему зоне и сохранила Байкал как основной резервуар уникально чистой воды для всего мира. Заинтересованность в этом у мира, похоже, есть. Что-то в этом направлении делается, но, по-моему, пока явно недостаточно.
А ситуация с российскими АЭС – это, на мой взгляд, проблема по большей части не экологическая. Международная озабоченность по поводу наших станций, заявления о готовности нам в чем-то помочь и т. д. – это, скорее, способ конкурентной борьбы, направленный на то, чтобы мы не вышли на мировой рынок со своими атомными технологиями. Ведь они у нас в целом не хуже мировых. Мы уже теперь являемся серьезным игроком на этом поле, а могли бы стать одним из лидеров. Поэтому очень хорошо изображать заботу о нашей собственной безопасности. Хотя, с другой стороны, специалисты по атомной энергетике не спорят с тем, что наши старые реакторы по уровню безопасности находятся ниже мировых стандартов. Правда, не в разы и не на порядки, но, если можно это как-то измерить, на десятки процентов. Так что разговоры о плохих реакторах чернобыльского типа – это не совсем блеф и вражьи происки.
Здесь же можно упомянуть о проблеме переработки на территории России отработанного ядерного топлива и даже ядерных отходов, произведенных в других странах. Господствующая точка зрения следующая: наши атомные закрытые города – источник повышенной опасности и чуть ли уже не взрываются, а мы еще собираемся чужие радиоактивные отходы перерабатывать.
Но возможен и другой подход. Сейчас я выскажу свое сугубо личное мнение, за которое вдобавок голову на отсечение не отдам. Что такое переработка отработанного ядерного топлива и отходов? Это экспорт услуг одной из самых высокотехнологичных даже по мировым стандартам отраслей. А для России атомный комплекс – это вообще самая высокотехнологичная отрасль, одна из двух, находящаяся на мировом уровне (либо чуть-чуть выше, либо чуть-чуть ниже, но, по крайней мере, она явно сопоставима с лучшими мировыми стандартами). И мы отказываемся от такой формы внешнеэкономических связей! А что будем делать взамен? Сырье продавать, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и экологическими?
Это и есть та самая проблема выбора между экологической нагрузкой и экологической надежностью, которая обсуждалась выше. Если мы добываем, скажем, медь, то выбрасываем в окружающую среду не очень опасные загрязнители, но много и постоянно. Если мы работаем с атомными технологиями, то в нормальном режиме все выбросы минимальны, хотя, конечно, все может и взорваться. Вероятность этого равна 0,0000001, но все же она существует. Вы понимаете, что логического решения этой проблемы нет, но сама проблема есть.
И уже совсем «мутные» вещи, касающиеся связок России с остальным миром в отношении экологии, относятся к вопросам парникового эффекта и глобального потепления климата. С одной стороны, по некоторым научным данным, наша тайга является важнейшим источником кислорода для атмосферы. (Более важным, чем, например, знаменитая Амазония. Дело в том, что тропические леса гораздо больше производят, но и гораздо больше потребляют этого кислорода.) С другой стороны, наша тундра в процессе ее хозяйственном освоении является крупнейшим в мире источником CO2. Повторяю, что это сюжеты высокой степени «мутности», потому что каковы механизмы глобального потепления – пока наукой не установлено.
Мне казалось важным и интересным обсудить еще одну тему – об экологической общественности, движении «зеленых» и их реальной роли в современной экономике и политике. Но на это, к сожалению, не осталось времени... Спасибо за внимание.