Мартиросян К. Г., к ф. н. Русская литература 19 века (вторая половина) Вводная лекция
| Вид материала | Литература |
- Книга тома «Русская литература», 52.38kb.
- Учебника. Учитель Кулябина Зинаида Григорьевна. Выступление на Краевой научно-практической, 48.58kb.
- Экзамен Вопросы для зачета и экзамена (первая половина ХIХ века), 247.43kb.
- Иваньшина Елена Александровна Трудоемкость дисциплины 7 зачетных единиц Количество, 176.07kb.
- Литература к курсу лекций «История русской философии» (вторая половина XIX века), 59.23kb.
- Социальное развитие иркутской области (вторая половина 80-х гг. Первая половина 90-х, 399.24kb.
- Тематическое планирование по литературе. Учебник: Русская литература ХХ века. 11 кл., 235.56kb.
- Методические рекомендации по использованию в эксперименте действующих учебников для, 344.35kb.
- Методические рекомендации по использованию в эксперименте действующих учебников для, 342.33kb.
- Пояснительная записка Предлагаемая вам рабочая программа ориентирована на работу, 99.9kb.
Ваятель душ, воззвавший к жизни племя
Страстных глубин, провидел наше время:
Пророчественною тоской объят,
Ты говорил, томимый нашей жаждой,
Что мир спасется красотой, что каждый
За всех, во всем, пред всеми виноват.
Именно трихины являются логической развязкой теории Родиона Раскольникова.
Томас Манн назвал Достоевского первым психологом в мировой литературе. Сам Достоевский в ответ на обвинения в нарушении принципов реализма однажды ответил: «Я не реалист, я сверхреалист».
Достоевский в записной книжке: «Вся действительность не исчерпывается насущным, но огромною своею частию заключается в нем в виде еще подспудного, невысказанного, будущего Слова». В письме Страхову: «У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и сиключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив… Что ж это будет, если глубина идеи наших художников не пересилит в изображениях их глубину идеи, например, Райского…»
«Неужели фантастичный мой Идиот не есть действительность, да еще самая обыденная?» -- спрашивал Достоевский. Когда его упрекали в фантастике, в отклонении от действительности, в неправдоподобии, он говорил: с точки зрения того, что есть, это неправдоподобно. С точки зрения того, что я хочу увидеть и как это разовьется в будущем, -- это правдоподобно. Если под реализмом понимать реальную действительность, тогда это – не реализм. Если под реализмом понимать поиски закономерностей, которые заложены в действительности, которую я не могу изобразить нефантастической, тогда это реализм в высшем смысле.
Ко всему этому следует прибавить, что Достоевский – величайший художник слова, мастерство которого стоит на уровне знаменитых классиков мировой литературы. Исповеди его героев, тонкие портретные характеристики, напряженные диалоги – философские поединки – все это вошло в сокровищницу русской и мировой литературы как неоценимое богатство.
Л.Гроссман отметил, что Достоевский был пристрастен к так называемому рембрандтовскому освещению, то есть к созданию такой светотени, при которой яркий световой пучок выделяет лишь некоторые части картины, привлекая именно к ним взгляд зрителя; все же остальное погружается в глубокую тень. При таком освещении достигается необычайная необычайная эмоциональная сила, обостряется, а главное – концентрируется внимание на идее картины. Все это приводит к тому, что освещенная свечой или лампой часть помещения вырывает из темноты лишь самое главное, и это гавное приобретает фантастический колорит и обобщенно-символический характер. Такова, например, сцена, когда Соня читает Раскольникову Евангелие. Достоевский завершает ее описанием: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».
Эйнштейн сказал: «Достоевский дает мне больше, чем любой мыслитель, больше, чем Гаусс». Больше, чем Гаусс, то есть величайший математик мира. Эйнштейн не сказал, что больше, чем какой-нибудь другой художник. Эйнштейн писал: «Я с воодушевлением читал «Братьев Карамазовых». Это самая чудесная книга, которую я когда-либо держал в руках…». И дальше: «Достоевский дает мне больше, чем любой ученый. Он вызывает у меня этический порыв такой непреодолимой силы, какой возникает от истинного произведения искусства». По словам известного писателя Ильи Эренбуга, Эйнштейн во время встречи сказал ему: «На меня очень большое впечатление произвели «Братья Карамазовы». Это одна из тех книг, которые разбивают механические представления о внутреннем мире человека, о границах добра и зла». Это очень интересное высказывание, если учесть, что сам Альберт Эйнштейн разбил механические представления ньютоновской механики, опираясь на свой гениальный принцип относительности и полагая, что если эта механика действительна для малых космических пространств, то для дальних и временных, миллионных, она не действительна. Он ведь не отверг ее, он сказал, что она недостаточна. И что представления Ньютона для больших миров механистичны и даже категория времени неустойчива. А Достоевский, по его мнению, разбил механические представления о гранях добра и зла. Этот тезис Эйнштейна необходимо осмыслить и нам, привыкшим делить персонажей на добрых и дурных, положительных и отрицательных. Ведь было время, когда процентные нормы устанавливали – столько-то отрицательных персонажей, столько-то положительных. У Достоевского самые смрадные натуры человеческие, которых он показывает, не выдерживают собственной безнравственности, и поэтому, не имея возможности жить в этом ужасе, кончают самоубийством. Это парадоксальная вера в то, что в человеческой натуре побеждает доброе, а не злое начало. Даже Смердяков не может выдержать отвращения к самому себе…
Достоевский – жестокий художник, ибо он обнажает такую страшную правду, которую трудно вынести, он рисует такие человеческие страдания – физические, нравственные, духовные, которые делают читателя самого больным. Но человек, ищущий истину и смысл жизни, желающий понять мир и свое место в мире, человек, совесть которого тоскует по справедливости, не может не увлечься творчеством Достоевского.
Великий князь Константин Константинович (поэт К.Р.) записал в дневнике:
«Что за громадная сила мышления у Достоевского! Он на такие мысли наводит, что жутко становится и волосы дыбом подымаются. Да, ни одна страна не производила еще такого писателя, перед ним все остальные бледнеют»
30 июля 1913 года Константин Константинович пишет: «Чем далее в жизнь, тем более я замечаю, сколько добра и пользы принес мне Достоевский, и поклоняюсь ему, как своему учителю»
Западники, славянофилы, охранительное движение
30-40-е годы 19 века в идейной жизни России характерны увлечением философией, особенно классической немецкой, которую изучали представители разных направлений русской общественной мысли – от консервативной до радикальной. Каждый из русских мыслителей искал в трудах немецких философов теоретическое обоснование своих общественно-политических позиций. На рубеже 30-40-х годов происходит заметное оживление идейной жизни русского общества. К этому времени уже четко обозначились такие течения, как охранительное (консервативное), либерально-оппозиционное и леворадикальное.
Теория «официальной народности». Принципы ее были кратко сформулированы в 1832 году С.Уваровым (с 1833 года – министр народного просвещения), это «православие, самодержавие, народность». За «народность» ратовали тогда все направления общественной мысли – от консервативного до леворадикального, но вкладывали в это понятие различное содержание. Леворадикальное (речь идет о представителях революционной демократии 40-50-х годов) рассматривало народность в плане демократизации национальной культуры и просвещения народных масс в духе передовых идей Запада, видело в народных массах свою основную опору в борьбе за социальные преобразования. К «народным началам» апеллировали славянофилы.
Консервативное направление. Консерватизм в России опирался на теории, доказывавшие незыблемость самодержавия и крепостного права. Идея необходимости самодержавия как своеобразной и издревле присущей России формы политической власти своими корнями уходит в период укрепления Русского государства. Она развивалась и совершенствовалась в течение 18-19 вв., приспосабливалась к новым общественно-политическим условиям. Особое звучание для России эта идея приобрела после того, как в Западной Европе было покончено с абсолютизмом. В начале 19 века Н.М.Карамзин писал о необходимости сохранения мудрого самодержавия, которое, по его мнению, «основало и воскресило Россию». Выступление декабристов активизировало консервативную общественную мысль.
Для идеологического обоснования самодержавия министр народного просвещения граф С.Уваров создал теорию официальной народности. Она была основана на трех «китах»: самодержавие, православие, народность. В этой теории преломились идеи о единении, добровольном союзе государя и народа, об отсутствии социальных антагонизмов в русском обществе. Своеобразие России заключалось в признании самодержавия как единственно возможной в ней формы правления. Эта идея стала базисной для консерваторов вплоть до крушения самодержавия в 1917 году. Крепостное право рассматривалось как благо для народа и государства. Консерваторы считали, что помещики осуществляют отеческую заботу о крестьянах, а также помогают правительству поддерживать порядок и спокойствие в деревне. По мнению консерваторов, необходимо было сохранять и укреплять сословную систему, в которой ведущую роль играло дворянство в качестве главной опоры самодержавия. Православие понималось как присущая русскому народу глубокая религиозность и приверженность ортодоксальному христианству. Из этих постулатов делался вывод о невозможности и ненужности коренных изменений в России, о необходимости укрепления самодержавия и крепостного права.
Либеральное направление. Теория официальной народности вызвала резкую критику либерально настроенной части общества. Наибольшую известность получило выступление П.Я.Чаадаева, написавшего «Философические письма» с критикой самодержавия, крепостничества и всей официальной идеологии. В первом письме, опубликованном в 1836 году, Чаадаев отрицал возможность общественного прогресса в России, не видел ни в прошлом, ни в настоящем русского народа ничего светлого. По его мнению, Россия, оторванная от Западной Европы, закостенелая в своих нравственно-религиозных, православных догмах, находилась в мертвом застое. Спасение России, ее прогресс он видел в использовании европейского опыта, в объединении стран христианской цивилизации в новую общность, которая обеспечит духовную свободу всех народов.
На рубеже 30-40-х годов 19 века среди оппозиционных правительству либералов сложилось два идейных течения – славянофильство и западничество. Идеологами славянофилов были писатели, философы и публицисты: Т.Грановский, К.Кавелин, С.Соловьев, В.Боткин, Анненков, И.Панаев, В.Корш и др. Представителей этих течений объединяло желание видеть Россию процветающей и могучей в кругу европейских держав. Для этого они считали необходимым изменить ее социально-политический строй, установить конституционную монархию, смягчить и даже отменить крепостное право, наделить крестьян небольшими наделами земли, ввести свободу слова и совести. Боясь революционных потрясений, они считали, что само правительство должно провести необходимые реформы. Вместе с тем были и существенные различия во взглядах славянофилов и западников.
Славянофилы подчеркивали особенность исторического пути развития России и ее национальную самобытность. Капиталистический строй, который утвердился в Западной Европе, казался им порочным, несущим обнищание народа и падение нравов. Идеализируя историю допетровской Руси, они настаивали на возвращении к тем порядкам, когда Земские соборы доносили до власти мнение народа, когда между помещиками и крестьянами якобы существовали патриархальные отношения. В то же время славянофилы признавали необходимость развития промышленности, ремесел и торговли. Одна из основополагающих идей славянофилов заключалась в том, что единственно верной и глубоко нравственной религией является православие. По их мнению, русскому народу присущ особый дух коллективизма в отличие от Западной Европы, где царит индвидуализм. Борьба славянофилов против низкопоклонства перед Западом, изучение ими истории народа и народного быта имели большое положительное значение для развития русской культуры.
Исходной датой славянофильства как идейного направления русской общественной мысли следует считать 1839 год, когда два его основоположника, Алексей Степанович Хомяков и Иван Васильевич Киреевский, выступили со статьями: первый «О старом и новом», второй – «В ответ Хомякову» (с несогласием некоторых положений Хомякова). В этих статьях, несмотря на разные подходы к проблеме прошлого, настоящего и будущего России, были сформулированы основные, общие для обоих авторов положения славянофильской доктрины. Обе статьи не предназначались для печати, но широко распространялись в списках и оживленно обсуждались.
Конечно, и до этих статей различными представителями русской общественной мысли высказывались славянофильские идеи, но они тогда не еще не обрели стройной системы. Славянофильство как идейное направление оформилось к 1845 году, к этому времени сложился и славянофильский кружок. Его составляли высокообразованные и даровитые люди. Душой кружка был А.С.Хомяков – «Илья Муромец славянофильства», как его тогда называли, необыкновенно одаренный, энергичный и блестящий полемист, обладавший феноменальной памятью и огромной эрудицией. Все хорошо знавшие Хомякова отдавали должное этой «колоссальной личности», ставя его в один ряд с великими людьми России. В кружок входила замечательная семья Аксаковых – братья Константин и Иван, позже в кружок вошли: их отец Сергей Тимофеевич – известный русский писатель, публицисты А.И.Кошелев и Самарин – впоследствии видные общественные деятели во время подготовки и проведения реформ.
Славянофилы оставили богатое наследие в философии, литературе, истории, богословии, экономике. Иван и Петр Киреевские считались признанными авторитетами в области богословия и истории литературы, Алексей Хомяков – в богословии, Константин Аксаков и Дмитрий Валуев занимались русской историей, Александр Кошелев и Юрий Самарин – социально-экономическими и политическими проблемами, Федор Чижов – историей искусства. Дважды (в 1848 и 1855 гг) славянофилы пытались создать свои политические программы. Для теоретического обоснования национального пути развития России славянофилы обращались и к западноевропейской, главным образом немецкой классической философии. Особенно они увлекались сочинениями Шеллинга и Гегеля, трактовкой ими исторического процесса.
Термин «славянофилы» по существу случаен. Это название им было дано их идейными оппонентами – западниками в пылу полемики. Сами славянофилы первоначально открещивались от этого названия, считая себя не славянофилами, а «русолюбами» или «русофилами», подчеркивая, что их интересовала преимущественно судьба России, русского народа, а не славян вообще.
Основной тезис славянофилов – доказательство самобытного пути развития России, точнее – требование «идти» по этому пути,, идеализация «самобытных» учреждений, прежде всего крестьянской общины и православной церкви. Община в представлении славянофилов – «союз людей, основанный на нравственном начале», исконно русское учреждение. Община импонировала славянофилам тем, что с ее регулярными переделами земель характерен особый нравственный климат, который проявляется в «мирском согласии на мирском сходе», а в древности – на вече. Развитию этих качеств как нельзя лучше способствовала православная церковь. Она рассматривалась славянофилами как решающий фактор, определивший характер русского народа. Православная церковь в отличие от рационалистического католицизма никогда не претендовала на светскую власть, всецело ограничиваясь сферой веры и духа.
Славянофилы приняли версию о «добровольном призвании» власти как начальном моменте русской государственности. Вследствие этого власть в России, в отличие от Запада, не противостояла народу, напротив, она была желанной защитницей, «званым гостем» народа, осознавшего необходимость установления государства. В России не сложились и классы в западноевропейском понимании этого слова. В результате в русской истории не было социальной розни, внутренних потрясений. По мнению славянофилов, революционные потрясения в России невозможны и потому, что русский народ политически индифферентен. Он никогда не претендовал на политические права и государственную власть, жил в своем общинном мире, развивая те высокие нравственные качества, которые ему свойственны. Власть, в свою очередь, выполняла присущие ей функции, не вмешиваясь в дела «земли» (мира), в необходимых случаях собирая земские соборы и спрашивала мнение «земли» по тем или иным общегосударственным вопросам. Эти силы развивались как бы параллельно, не вмешиваясь в дела друг друга. Поэтому между властью и землей установились добрые, патриархальные отношения.
Славянофилы стремились доказать, что русскому народу органически присущи социальный мир и неприятие революционных переворотов. Если и были смуты в прошлом, то они были связаны не с изменой высшей власти, а с вопросом законности власти монарха; народные массы восставали против «незаконного» монарха: узурпатора вроде Бориса Годунова, самозванцев или же за «хорошего» царя. Славянофилы выдвинули тезис: «Сила власти – царю, сила мнения -- народу». Это означало, что русский народ (по своей природе «негосударственный») не должен вмешиваться в политику, предоставив монарху всю полноту власти. Но и самодержец должен править, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь народа, но считаясь с его мнением. Отсюда требование славянофилов созыва совещательного Земского собора, который выражает мнение народа, выступает в роли «советчика» царя. Отсюда также и их требование свободы слова и печати для свободного выражения общественного мнения.
Защита самодержавия как наиболее приемлемой для русского народа формы власти уживалась у славянофилов с критикой конкретного носителя этой власти и его политической системы, в данном случае Николая I. Так, Аксаковы называли его царствование «душевредным деспотизмом, угнетательской системой, а его самого – «фельдфебелем» и «душителем», который «сгубил и заморозил целое поколение».
Славянофилы справедливо обижались, когда оппоненты называли их ретроградами, якобы зовущими Россию назад. «Передовой борец славянофильства» К.Аксаков писал в ответ на эти обвинения: «Разве славянофилы думают идти назад, желают отступательного движения? Нет, славянофилы думают, что должно воротиться не к состоянию Древней Руси, а к пути древней России. Славянофилы желают не возвратиться назад, но вновь идти прежним путем, не потому, что он прежний, а потому что он истинный». Поэтому неверно считать, что славянофилы призывали вернуться к прежним допетровским порядкам. Наоборот, они звали идти вперед, но не по тому пути, который избрал Петр I, внедрив западные порядки и обычаи. Славянофилы приветствовали блага современной цивилизации – распространение фабрик и заводов, строительство железных дорог, внедрение достижений науки и техники. Они нападали на Петра I не за то, что он использовал достижения западноевропейской цивилизации (это они считали его заслугой), а за то, что он «свернул» Россию с ее «истинных» начал. Они полагали, что заимствуя у Запада полезное, можно было бы вполне обойтись без ненужной и опасной ломки коренных русских устоев, традиций и обычаев.
Славянофилы вовсе не считали, что будущее России в ее прошлом. Они призывали идти вперед по тому самобытному пути, который гарантирует стране стабильное развитие, а путь, избранный Петром, по их мнению, создавал предпосылки для революционных потрясений. Характерно, что крепостное право они считали тоже одним из «нововведений» Петра I (хотя и не западным) и выступали за его отмену.
Петровская европеизация России, как считали славянофилы, коснулась, “к счастью”, только верхушки общества – дворянства и «власти», но не народных низов, главным образом крестьянства. Вот почему такое большое внимание славянофилы уделяли простому народу, изучению его быта, ибо, как они утверждали, «он (народ) только и сохраняет в себе народные, истинные основы России, он только один не порвал связи с прошедшей Русью». В изучение народных традиций и быта особенно значительный вклад внес П.Киреевский, в пореформенное время были изданы в 10 томах народные «Песни, собранные Киреевским». Характерно, что славянофильство было явлением исключительно «московской» общественной жизни.
Западники исходили из того, что Россия должна развиваться в русле европейской цивилизации. Они резко критиковали славянофилов за противопоставление России и Запада, объясняя ее отличие исторически сложившейся отсталостью. Отрицая особую роль крестьянской общины, западники считали, что правительство навязало ее народу для удобства управления и сбора налогов. Они выступали за широкое просвещение народа, полагая, что это единственно верный путь для успеха модернизации социально-политического строя России. Их критика крепостнических порядков и призыв к изменению внутренней политики также способствовали развитию общественно-политической мысли.
По своему социальному происхождению и положению большинство западников, как и славянофилов, относились к дворянской интеллигенции. В число западников входили видные писатели И.Панаев, И.Тургенев, И.Гончаров, Н.А.Некрасов, известные профессора Московского университета – историки Т.Грановский и С.Соловьев, правоведы М.Катков и К.Кавелин, филолог Ф.Буслаев.
Западники противопоставляли себя славянофилам в своих суждениях о путях развития России. В противоположность славянофилам они доказывали, что Россия хотя и «запоздала», но идет по тому же пути исторического развития, что и все западноевропейские страны, ратовали за европеизацию. В отличие от славянофилов они отрицали самодержавную власть монарха и выступали за конституционно-монархическую форму правления западноевропейского образца, с ограничением власти монарха, с гарантиями свободы слова, печати, неприкосновенности личности и с введением гласного суда. В этом плане их привлекал парламентарный строй Англии и Франции, вплоть до идеализации его некоторыми западниками. Как и славянофилы, западники выступали за отмену крепостного права сверху, отрицательно относились к самодержавно-бюрократической системе николаевского царствования. В противоположность славянофилам, которые признавали примат веры, западники решающее значение отдавали разуму. Они выступали за самоценность человеческой личности как носителя разума, противопоставляли свою идею свободной личности славянофильской идее соборности.
Западники возвеличивали Петра I, который, как они говорили, «спас» Россию. Деятельность Петра I они рассматривали как первую фазу обновления страны, вторая должна начаться с проведения реформ, которые явятся альтернативой пути революционных потрясений.
Свои идеи западники пропагандировали с университетских кафедр, в статьях, печатавшихся в «Московском наблюдателе», «Московских ведомостях», «Отечественных записках», позже – в «Русском вестнике» и «Атенее». Большой общественный резонанс имели читаемые Т.Грановским в 1843-1851 гг циклы публичных лекций по западноевропейской истории, в которых он доказывал общность закономерностей исторического процесса в России и западноевропейских странах. По словам Гецена, Грановский «историей делал пропаганду». Западники широко использовали московские салоны, где они сражались со славянофилами и куда съезжалась просвещенная элита московского общества, «чтоб посмотреть, кто из матадоров кого отделает и как отделают его самого». Разгорались жаркие споры. Выступления заранее готовились, писались статьи и трактаты. Это была отдушина в мертвящей обстановке николаевской России.
Несмотря на принадлежность к противоположным лагерям, славяноилы и западники имели много общего. Почти все они принадлежали к наиболее образованной части дворянской интеллигенции, являлись крупными писателями, учеными, публицистами. Большинство их – воспитанники Московского университета. Теоретической основой взглядов и тех и других была немецкая классическая философия. И тех и других была немецкая классическая философия. И тех и других волновали судьба России, пути ее развития, хотя они понимали их по-разному. «Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны», -- скажет позднее Герцен.
На рубеже 40-50-х годов 19 века в России складывается демократическое направление общественной мысли, наиболее видными представителями которого являлись Белинский, Герцен, Огарев, левое крыло петрашевцев, а также некоторые из участников украинского Кирилло-Мефодиевского общества.
Для Белинского и Герцена особое значение имела интерпретация философской системы Гегеля в применении ее к российской действительности. Герцен большое внимание уделял диалектике Гегеля, называя ее «алгеброй революции», ибо она служила ему обоснованием закономерности и неизбежности революционной ломки феодально-абсолютистского строя. Неоднозначно воспринималась философская сисетма Гегеля Белинским. Тезис Гегеля «все разумное действительно и все действительное разумно» первоначально служил для Белинского оправданием существовавшей николаевской системы. В 1839-1840 гг Белинский доказывал «благодетельность» российского самодержавия и, по существу, разделял взгляды теоретиков «официальной народности». Эти статьи сурово осудили Герцен и Грановский. Вскоре и сам Белинский отверг их, проклиная свое «стремление к гнусному примирению с действительностью», называя этот период своего творчества «горячкой и помешательством ума».
Петрашевцы. Оживление общественного движения в 40-х годах выразилось в создании новых кружков. По имени руководителя одного из них – Буташевича-Петрашевского – его участники были названы петрашевцами. В кружок входили чиновники, офицеры, учителя, писатели, публицисты и переводчики (Ф.М.Достоевский, М.Е.Салтыков-Щедрин, А.Н.Майков, А.Н.Плещеев и др).
Петрашевский на паях создал со своими друзьями первую коллективную библиотеку, состоявшую преимущественно из сочинений по гуманитарным наукам. Пользоваться книгами могли не только петербуржцы, но и жители провинциальных городов. Для обсуждения проблем, связанных с внутренней и внешней политикой России, а также литературы, истории и философии члены кружка устраивали свои собрания – известные в Петербурге «пятницы». Для широкой пропаганды своих взглядов петрашевцы в 1845-1846 гг. приняли участие в издании «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». В нем они излагали сущность европейских социалистических учений, особенно Ш.Фурье, оказавшего большое влияние на формирование их мировоззрения.
Петрашевцы решительно осуждали самодержавие и крепостное право. В республике они видели идеал политического устройства и намечали программу широких демократических преобразований. В 1848 году Петрашевский создал «Проект об освобождении крестьян», предлагая прямое, безвозмездное и безусловное освобождение их с тем наделом земли, который они обрабатывали. Радикальная часть петрашевцев пришла к выводу о назревшей необходимости восстания, движущей силой которого должны были стать крестьяне и горнозаводские рабочие Урала.
Кружок Петрашевского был раскрыт правительством в апреле 1849 года. К следствию привлекли более 120 человек. Комиссия квалифицировала их деятельность как «заговор идей». Несмотря на это участники кружка были жестоко наказаны. Военный суд приговорил 21 человека к смертной казни, но в последнюю минуту расстрел был заменен бессрочной каторгой.
Предпосылки, которые, в конечном счете, привели к отмене крепостного права в России, складывались уже давно. Поражение в Крымской войне со всей очевидностью указало на главную причину экономической и военно-технической отсталости страны – крепостное право – и на социальную опасность его дальнейшего сохранения. Крепостная Россия не выдержала военного соперничества с коалицией более экономически развитых и технически лучше оснащенных стран (Великобритания, Франция, Сардинское королевство). Крепостное хозяйство и особенно государственные финансы оказались в состоянии глубокого кризиса: громадные расходы на войну серьезно подорвали финансовую систему государства; частые рекрутские наборы в годы войны, реквизиции скота и фуража, рост денежных и натуральных повинностей, связанных с войной, разоряли население, наносили серьезный ущерб и помещичьему хозяйству. Впервые о необходимости отмены крепостного права Александр II официально заявил в краткой речи, произнесенной им 30 марта 1856 года перед представителями московского дворянства. Упомянув о своем нежелании сейчас «дать свободу крестьянам», царь вынужден был в то же время сказать о необходимости приступить к подготовке их освобождения ввиду опасности дальнейшего сохранения крепостного права, указывая, что «лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, когда оно будет отменено снизу». Следует подчеркнуть, что подавляющее большинство российского дворянства выступало против каких-либо реформ, и надо отдать должное настойчивости Александра II, который встал выше узкокорыстных интересов дворянства. Сознавая государственную необходимость проведения реформ, в первую очередь крестьянской, царь последовательно шел к намеченной цели.
Манифест 19 февраля 1861 года предоставил крестьянам личную свободу. Бывший крепостной, являвшийся до этого фактически полной собственностью помещика, который мог отнять у него все его достояние, а его самого с семьей или отдельно от нее продать, заложить, подарить, теперь не только получал возможность свободно распоряжаться своей личностью, но и ряд общих имущественных и гражданских прав: от своего имени выступать в суде, заключать разного рода имущественные и гражданские сделки, открывать торговые и промышленные заведения, переходить в другие сословия.
Правда, вопрос о личном освобождении крестьян в 1861 году не получил еще окончательного разрешения. Черты внеэкономического принуждения еще продолжали сохраняться на период временнообязанного состояния крестьян: за помещиком оставалось право вотчинной полиции на территории его имения, ему в течение этого периода подчинялись сельские должностные лица, он мог требовать смены этих лиц, удаления из общины неугодных ему крестьян, вмешиваться в решения сельских и волостных сходов. Но с переводом крестьян на выкуп эта опека над ними помещика прекращалась.
Последующие реформы в области суда, местного управления, образования, военной службы расширяли права крестьянства: крестьянин мог быть избран в присяжные заседатели новых судов, в органы земского самоуправления, ему открывался доступ в средние и высшие учебные заведения. Конечно, этим полностью не снималась сословная неравноправность крестьянства. Оно продолжало оставаться низшим, податным сословием. Крестьяне обязаны были нести подушную подать и разного рода другие денежные и натуральные повинности, подвергались телесным наказаниям, от которого были освобождены другие, привилегированные сословия.
Важнейшие события в биографии
Русский бунт (как сказано, бессмысленный и беспощадный) коснется Достоевского лично: его отец будет зверски убит теми самыми «мужиками Мареями», которые в детстве бескорыстно ласкали будущего (по их милости) сироту. (Бунин о народе: «из нас и икона и дубина»). Русский заговор также не обойдет его стороной. Он не убережется ни от тюрьмы, ни от сумы (если разуметь под последней моменты отчаянного безденежья). Он познает забвенье и славу, дважды вступив в одну и ту же реку, то есть вернувшись в литературу после долгого отлучения от нее. Ему будет позволено давать советы царям (которые, впрочем, не поспешат следовать оным). Он умрет, призывая уже обреченного государя «позвать серые зипуны» -- в минуту, когда в соседней квартире, у него за стеной, цареубийцы будут готовить свой первомартовский бенефис (Александр Второй был убит 1 марта 1881 года).
История духа писателя в сжатом виде как бы повторила весь спектр наших национальных духовных скитаний. В молодости преданный «прогрессивным идеям» (и в высшем смысле никогда не отступавший от них), он сумел постичь сатанистскую изнанку идеализма и подвергнуть жестокому художественному сомнению те основания, на которых хотел бы утвердиться прогресс. Он первым осмелился заподозрить российский либерализм в прекраснодушии, корпоративном эгоизме и отсутствии государственного инстинкта – то есть в тех родовых изъянах, с последствиями которых Россия столкнулась и в конце 20 века. Он, наконец, во всеуслышание заявил о всемирном призвании России – таком, каким он его понимал.
В 1838 и 1839 году в Инженерном училище, размещенном в брошенном дворце, в амбразуре окна писал юноша – плотный, светлокудрый, круглолицый, бледный, сероглазый, слегка веснушчатый, немного курносый – сын лекаря Федор Достоевский.
Юноша из инженерного замка воспитывался сперва на Карамзине и Анне Радклиф, но он хорошо знал Пушкина и переписывался с братом Михаилом – инженером и переводчиком – о Шиллере, Гете, Корнеле, Расине.
Сам он мечтал о славе, о богатстве, потому что был самолюбив и беден.
Он писал отцу, вымаливая деньги: «Лагерная жизнь каждого воспитанника военно-учебных заведений требует по крайней мере 40 р. денег… В эту я не включаю таких потребностей, как например: иметь чай, сахар и проч. Это и без того необходимо, и необходимо не из одного приличия, а из нужды… Но все-таки я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю». (Достоевский. Письма, т.I. М.-Л., Госиздат., 1928, с.52-53).
Инженерное училище находилось под ностальгическим призором царствующего монарха, который еще в бытность свою великим князем заведовал инженерной частью российских войск. Многих воспитанников Николай Павлович знал в лицо. Он неизменно являлся на смотры и полевые учения, в которых участвовали будущие инженеры. Впрочем, нет оснований полагать, что высочайшее внимание простиралось на малоприметного кондуктора (юнкера) Достоевского. Кроме, разве, одного, возможно, легендарного случая, когда, будучи послан в качестве ординарца к великому князю Михаилу Павловичу, юный Достоевский вместо положенных слов «к Вашему Императорскому Высочеству» бодро отрапортовал «к Вашему Превосходительству». «Посылают же таких дураков», -- заметил на это шеф военно-учебных заведений империи.
Через несколько лет «вдохновенное слово дурак» обозначилось вновь в происшествии, по недоказанности своей тоже, возможно, апокрифическом. Уже в качестве инженера Достоевский, как сказывают, представил по начальству чертеж некой крепости, у которой при ближайшем рассмотрении не оказалось одной существенной детали, а именно – крепостных ворот. Император Николай Павлович, с его зорким государственным оком, запечатлел якобы на этом диковинном проекте свое негодующее вопрошение: «Какой дурак это чертил?» После чего донельзя огорченный проектировщик вынужден был немедля подать в отставку и посвятить открывшиеся досуги занятиям изящной словесностью…
В начале августа 1839 года Федор Михайлович узнал страшную весть: отца его убили. С этой вестью некоторые исследователи связывают случай первого появления эпилепсии у Достоевского. Основным аргументом в пользу этой версии служит то обстоятельство, что воспитанника с явной эпилепсией в военную школу, вероятно, не приняли бы. Мы можем полагать, что во время обучения в Инженерном училище припадков у Достоевского не было. В то же время из писем писателя можно заключить, что он болел и до ареста.
Младший брат Федора Михайловича, Андрей, рассказывает, что их отец был человеком очень тяжелым и помещиком своенравным и взыскательным. Кроме того, он был буен во хмелю.
«Выведенный из себя какими-то неуспешными действиями крестьян, а может быть только казавшимися ему таковыми, отец вспылил и наал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись последствий этой грубости, крикнул: «ребята, карачун ему!» -- и с этими возгласами все крестьяне, в числе 15 человек, накинулись на отца и в одно мгновение, конечно, покончили с ним…».
Наехали чиновники из Каширы. Дело было, с одной стороны, для начальства неприятное, но, с другой стороны, оно оказывалось для чиновника так называемого временного отделения не безвыгодным. Начался торг. «…знаю только, что временное отделение было удовлетворено, труп отца был анатомирован, причем найдено, что смерть произошла от апоплексического удара…»
Прошло, я думаю, не менее недели после смерти и похорон отца, когда в деревню Даровую приехала бабушка Ольга Яковлевна. Бабушка, конечно, была на могиле отца в селе Моногарове, а из церкви заезжала к Хотяинцевым. Оба Хотяинцевы, т.е. муж и жена, не скрывали от бабушки истинной причины смерти папеньки, но не советовали возбуждать об этом дела, как ей, так и кому-либо другому из ближайших родственников. Причины к этому выставляли следующие: отца детям не воротишь; что ежели бы, наконец, и допустить, что дело об убиении отца и раскрылось бы со всею подробностью, то следствием этого было бы окончательное разорение оставшихся наследников, так как все почти мужское население деревни Черемошни было бы сослано на каторгу. (Запомним название деревни: похожее название -- Чермашня встречается в романе «Братья Карамазовы» и тоже связана с отцеубийством).
Вот соображения, ежели только можно было допускать соображения по этому предмету, по которым убиение отца осталось нераскрытым и виновные в нем не потерпели заслуженной кары. Вероятно, старшие братья узнали истинную причину смерти отца еще ранее меня, но и они молчали».
Молчал о смерти отца и ученик Инженерного училища Федор Достоевский. Молчал он не потому, что был робок и жаден или не хотел отомстить убийцам. Наследство тяготило его, и свою долю наследства он уступил за тысячу рублей. Его опекун противился решению наследника, поступая так «из сострадания к жалким грезам и фантазиям заблуждающейся юности». Но Достоевский отвечает: «Повторяю свою просьбу и умоляю… помочь мне в самом ужасном обстоятельстве моей жизни».
Деньги были получены: за день Достоевский прожил 900 рублей, а последнюю сотню тогда же проиграл на биллиарде. (Сто рублей в те времена составляли годовой заработок мелкого чиновника, 1 кг мяса стоил около 10 копеек). Деньги не держались у Федора Михайловича, он их мучительно добывал и легко разбрасывал.
Весной 1846 года Достоевский познакомился с Буташевичем-Петрашевским, дворянином по происхождению, чиновником по роду службы, социалистом по убеждениям, в доме которого в Коломне собиралась молодежь разных званий, чинов и занятий. Среди них бывал поэт А.Н.Плещеев, критик В.Н. Майков, писатель М.Е. Салтыков, врач, сын известного генерала Д.Д.Ахшарумов. споры о текущей политике царизма, крепостничестве сочетались с обсуждением революционных событий в Европе, с теоретическими дискуссиями о путях переустройства общества на разумных, справедливых гуманистических основаниях.
Идеолог собраний демократически настроенной молодежи, последователь французского социалиста-утописта Фурье, М.Петрашевский отвергал идею революционных действий и хотел достичь общественной гармонии главным образом методом убеждения тех, кто держит в своих руках капитал. Пройдет много лет, прежде чем Достоевский заявит: убеждения, разумные доводы самых просвещенных голов часто бессильны перед индивидуалистическими порывами, перед неподвластными рассудку поступками; а вера в то, что практически можно заставить людей подчиниться умозрительным построениям, головным идеям – наивна и даже опасна.
Но пока, в 1846-1849 годах, он разделял взгляды соратников по движению, программа которого так была определена главой сыскного отделения Липранди: «… разрушение существующего порядка, пропаганда идей коммунизма, социализма и всевозможных вредных других учений».
На заседаниях кружка Достоевский открыто высказывался против крепостного права, читал запрещенное письмо Белинского Гоголю, а в начале 1849 года вошел в состав радикальной группы Н.А.Спешнева и принимал участие в планах создания типографии, где бы печатались книги, журналы «с целью произвести переворот в России»
В конце 40-х мир ждал революции, революции близкой и революции социальной. В России ее ждали еще более горячо, чем во Франции. Герцен 31 декабря 1847 года закончил очерк «Перед грозой». Очерк заканчивается вопросом: «…отчего вам кажется, что мир, нас окружающий, так прочен и долголетен?»
Старый мир считали не только не долговечным, но и не долголетним. Так думали и в кружке петрашевцев.
Русские мечтатели были убеждены, что они стоят на пороге нового мира и новый мир будет строиться по новому плану. Они ждали социальной революции. Революция во Франции 1848 года обострила и, казалось, приблизила мечты. А между тем вокруг них уже шарили, подслушивали, записывали.