Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии и Государственных премий ссср, народного артиста СССР г, А. Товстоногова. Вторая книга
| Вид материала | Книга |
- Записи репетиций, 5732.26kb.
- «Не умолкнет во мне война», 154.51kb.
- Неона Александровича Арманда. Чтения-конференции включают, 361.86kb.
- Научюдй консультант Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных, 6161.12kb.
- Валентина Петровича Глушко в период с 5 по 20 сентября 2008 г на его родине в Украине, 100.44kb.
- Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Нобелевской премий академика, 422.04kb.
- Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии СССР и рсфср михаила, 680.56kb.
- О проведении IX всероссийского праздника русского народного танца, 45.31kb.
- Iii. Гигантский импульс Глава, 2557.65kb.
- Положение о VII международном конкурсе вокалистов имени народного артиста СССР, 30.37kb.
с Еленой.
Главное в сцене с Соней — тема таланта, в связи с Астровым. Елена говорит об этом широко, убежденно, и не столько Соне, сколько себе самой. А потом задумалась о себе и трезво оценила: а я — «эпизодическое лицо». Когда вы буквально обращаетесь с этим к Соне, появляется умиленность и назидательность, и Соня вынуждена с вами соглашаться. Получается учительница средней школы, внушающая что-то своей ученице.
26 февраля 1982 года Сцена Елены и Сони.
Малеванная. Мне кажется, что Елена лжет себе самой. Юна подавляет в себе личность. Ощущение такое, что она не Соню хочет выручить, а спасти себя. Она не должна видеть Астрова, хотя ее к нему страшно тянет.
Она просто запрещает себе это.
Малеванная. Елена как бы гипнотизирует Соню.
Для себя она решает: это выход! А в монологе должно проявиться, что она врет себе самой. И понимает это. (Лаврову.) Когда вы рассказываете о вашей картограмме и замечаете, что Елена не слушает, не впадайте в обиду, постарайтесь сыграть иронию. Последняя стадия объяснения — крайнее возбуждение. Астров переходит на «ты».
После репетиции Лебедев предлагает новый характер существования Серебрякова — он обвиняет всех, что они вовремя не позаботились о его безбедном существовании на старости лет и он, непрактичный человек, вынужден сам этим заниматься. Товстоногов с этим не соглашается. Серебряков выходит с предложением, которое, по его мнению, должно всех осчастливить. У не'го хорошее настроение, а не обида, он не упрекает, а предлагает выход.
329
¶27 февраля 1982 года
Репетиция третьего действия.
Лебедев. Дядя Ваня мне очень нужен для моего предложения продать дом?
Очень. Нужнее всех.
Лебедев. Но до этой сцены я все время говорю: «Уберите его от меня».
Это было раньше, но сейчас именно он тебе очень нужен. Тебе нужно его согласие, не формальное, а моральное.
Лебедев. Но я все время вижу, что с ним что-то происходит.
Скандал надо отодвинуть на последнюю минуту. Его не надо предрешать.
Басилашвили. Я говорю не по делу, не то, что нужно.
Войницкий не может говорить конкретно. Перед ним встала вся его пропащая жизнь...
Лебедев. Конфликт между нами тянется давно, я попадаю в самое больное место.
Скандал надо отодвинуть как можно дальше, но это не значит, что он возник внезапно. Почва для взрыва давно подготовлена. Всем ходом событий первых актов. «Пропала жизнь!» — к этому надо вести.
4 марта 1982 года Репетиция четвертого действия.
(Лебедеву.) Здесь ты больше всего приближаешься к характеру. Теперь я верю — это профессор с большим петербургским прошлым. А раньше получался просто смешной старик. Теперь есть характер.
5 марта 1982 года Прогон первого и второго действия. 8 марта 1982 года Прогон первого действия.
Центральная сцена первого акта — встреча Елены и Астрова. Здесь, по существу, завязка пьесы. В конце акта мы должны понять: Елена влюбилась. Первый акт в этой пьесе многие считают бездейственным, но это не так. Внешне ничего не происходит, но внутренних, душевных событий много, и главное событие — Елена влюбилась. Это должен понять зритель. (Трофимову.) Вы не просто играете на гитаре, а играете для того, чтобы заглушить ругательства дяди Вани в адрес профессора. Ему это неприятно, и он боится, что услышат все. (Малеванной.) Не пропускайте оценку своей бестактности по отношению к Вафле. Ей очень неловко: каждый день вместе обедали, а она перепутала его имя-отчество. Она достаточно интеллигентна, чтобы почувствовать свою оплошность. Вы легко это скидываете, а Вафля реагирует весьма болезненно. Надо оценить это — уже после монолога Вафли.
Басилашвили. Дядя Ваня должен очень сурово оценить поступок Елены: ему это не понравилось.
330
¶Возникает беседа о третьем акте.
Басилашвили. Я сам призывал Елену влюбиться в кого-нибудь, пусть не в меня. И вот я застал ее в объятиях Астрова. Сказал какие-то идиотские слова: «Я, Элен, все видел, все», а потом наступил шок, уже в сцене с профессором.
Одно дело — слова, теория, другое — чувство. Когда он так говорит, в нем все же живет надежда на то, что она полюбит именно его.
В а сил аш вили. Я могу по-разному слушать Серебрякова. Может быть, очень внимательно?
Да, и при этом ничего не понимать. Хочет уследить за мыслью, как бы сосредоточив все свое внимание на словах профессора, но ничего не слышит, переполнен своим, только что увиденным. Это будет верно и в другом отношении — то, что предлагает Серебряков, чудовищно. И в этом смысле Войницкий тоже ничего не понимает. Просит повторить. Вот оно что — продать дом! Все накопленное начинает выплескиваться. Горечь за всю свою жизнь. Наконец-то нашелся виноватый! Постепенно разгорается и доходит до высшей точки — до выстрела.
Басилашвили. Он понял одно: на старости лет его отсюда хотят выбросить. Никаких расчетов на будущее он знать не хочет, он в них просто не желает входить.
Товстоногов предлагает ввести Астрова в финал третьего действия.
(Лаврову.) Этого нет у автора, но я думаю, что его появление здесь не будет насилием над Чеховым. Ведь Астров не мог не слышать шума, который произвел скандал. Вы вышли и стараетесь понять, что здесь произошло. Мне кажется, что финальные слова дяди Вани: «Что я делал? Что я делаю?» — будут соотноситься с этим выходом Астрова.
Лебедев. У меня главная тема: уберите от меня этого сумасшедшего.
Лавров (Лебедеву). Ты напрасно с ним конфликтуешь заранее.
Это предрешает конфликт.
Лавров. Ты должен прийти и искать сочувствие к своему плану. Всех к этому подготовить.
Лебедев. Тогда я должен быть слепым и ничего не замечать. Я ведь вижу, что Иван ведет себя странно, и не знаю причину такого его поведения. Я же не могу знать, что он видел, как целовали мою жену.
Лавров. И все равно — ты хочешь наладить отношения.
Он, конечно, видит, что с Иваном что-то происходит, но берет себя в руки.
Лебедев. Если бы профессор выступил со своим предложением в другое время, все было бы иначе.
Если мы преждевременно зададим конфликт между профес-
331
¶сором и дядей Ваней, то мы его потеряем, как это и случилось сейчас.
Лебедев. Тогда я должен исключить дядю Ваню как объект моего внимания вообще. А я ему несколько раз говорю: «Чего ты от меня хочешь?»
Это уже в скандале. Дальше все идет правильно — когда дядя Ваня переходит в наступление. Там все верно. Я говорю только о вступлении, о самом начале пьесы.
Лебедев. Я сейчас много ору на дядю Ваню. У Чехова только в одном месте ремарка: «строго». Я пришел в великолепном настроении. И вижу какие-то расстроенные лица, что для меня очень неприятно. Особенно «выразительно» лицо дяди Вани. Я это вижу сразу. И не могу не понимать, что он будет против меня. Я уже во втором акте просил убрать его от меня.
Но здесь он ему нужен, нужнее всех. Он хочет уйти сразу, а ты его не отпускаешь. Ты же понимаешь, что без него ни один вопрос касательно имения решен быть не может.
Лебедев. У меня на ходу должны измениться приспособления. Я острю: «Повесьте ваши уши на гвоздь внимания», цитирую из «Ревизора», а никто не смеется. Я чувствую что-то неладное. Это ведь не лекция, не доклад.
Против этого никто не возражает. Но ты преувеличиваешь здесь первое впечатление от поведения дяди Вани, преувеличиваешь влияние его настроения на тебя. Конечно, тебя сбивает все это, но ты ведешь свою линию, свою тему и уверен, что твои доводы всех убедят. Конечно, тебя все время сбивают. Одно не исключает другого. (Басилашвили.) У нас сегодня была сдвинута кульминация. Она должна быть в том месте, где вы говорите о Шопенгауэре и Достоевском. А вы до этого уже взяли выше. И потому пропало слово: «Зарапортовался».
Лебедев. У меня есть фраза: «Я жалею, что начал этот разговор».
Эту часть ты играешь правильно: когда начинается скандал, ты уходишь на попятный.
Лебедев. У этой части есть начало. Я прихожу с конкретной, тщательно продуманной идеей и сразу вижу глаза Ивана Петровича.
Получается, что ты заранее его боишься и заранее знаешь его точку зрения.
Лебедев. Хорошо, исключим его совсем, пусть я буду слепой. Но я же не видел, как Елена целовалась с Астровым. Все состояние дяди Вани я принимаю на свой счет.
Басилашвили. Я могу сделать так, что ты не увидишь моего состояния.
Лебедев. Может быть, я не должен его сразу видеть?
Шварц. Но он же может ошеломить дядю Ваню своей идеей, обрадовать, изменить его настроение, которое и раньше не было радужным.
332
¶ Лебедев. То, что не смеются на мои остроты, я могу оправдать, а явную враждебность с самого начала — нет. Сейчас попробую по-другому.
Расстроенный вид дяди Вани для Серебрякова привычен, он опускает это.
Повторение сцены. Лебедев — Серебряков игнорирует настроение Басилашвили —
Войницкого.
Репетиция второго действия.
(Басилашвили.) Не «красьте» слова про грозу, не старайтесь создать «настроение». Говорите так, словно вы всех предупреждаете: «Вот пройдет гроза, всех освежит, а мне она не принесет ничего хорошего, никакого облегчения». Сразу появится конкретная жизнь, фраза станет живой. Не попадайте в «поэтический» тон. Слова все равно останутся поэтическими, добавлять поэзии ле надо, надо искать жизнь за словами. Жизнь в соответствии с характером.
Басилашвили. Какая-то душная общая атмосфера, к тому же я пьян, мысли путаются.
Если смотреть на это просто — тут приставание пьяного к красивой женщине ночью в усадьбе. Не надо бояться, это грубая сцена. А мы все интеллигентно играем. Не хватает этой простейшей вещи и у Елены — «Да вы просто пьяны». Это грубое столкновение, острый конфликт. Сцена не получается, потому что мы попадаем в общие понятия — Чехов, лирическая сцена и так далее. А сцена очень человеческая, простая, по-ночному откровенная, с обеих сторон.
Басилашвили. Все куда-то разбрелись, по своим углам...
И ваше время пришло. Не спится ему, а тут она. Вы наступаете на нее, грубо, настырно, сейчас надо все решить. Иначе ей трудно сказать: «Мне с вами скучно» или «Вы мне противны». Какие же основания надо иметь, чтобы сказать эти слова! Интеллигентная женщина, а дошла до такого. Он дал повод. Не попадайте в общий лирический тон, в стереотип.
Повторение сцены Елены и Войницкого.
(Басилашвили.) Как вы будете поступать, когда вам говорят такое? Нормальный человек должен уйти. А он не уходит. (Малеванной.) «Где доктор?» Это должно вырваться. Астров не идет у нее из головы. Это не буквальный вопрос. Это глас — как было бы хорошо, если бы здесь, сейчас вместо докучного дяди Вани был доктор.
Повторение сцены до слов Елены: «Мне
с вами скучно».
(Малеванной.) Этого недостаточно. Надо сильней.
333
¶Сцена Елены и Сони.
{Малеванной.) Сейчас у вас получается буквально про грозу и про воздух. А вы ведь давно не разговариваете друг с другом. Тут пристройка к человеку, с которым вы в ссоре и хотите помириться. Елена вообще не знает, получит ли ответ. Очень важно, что они долго не разговаривали. А сейчас вы ведете себя так, как будто все нормально. В этом варианте ваша следующая фраза—«Софи, когда вы перестанете на меня дуться?» — не работает. А вдруг Соня встанет и уйдет, как было до сих пор?
Когда зазвучала музыка, звучит в вас, сцену с Ефимом нельзя играть бытово, обыденно. Вы боитесь нарушить музыку в вашей душе, в вашем сознании. Чайковский все время звучит в вас. Это зависит от того, как вы сыграете сцену со сторожем.
10 марта 1982 года Репетиция третьего действия.
Трофимов. Я говорю: «Я сам не совсем здоров», а профессор меня не слушает.
Лебедев. Я могу не обращать на вас никакого внимания, вы мне сейчас не нужны.
Трофимов. Мы должны объединиться.
Лебедев. Я сразу говорю: «Где все остальные?», тема здоровья не развивается. Есть ли событие в том, что в назначенный час не все собрались, или я это пропускан)?
Не пропускаешь, но и не сердишься. Главное — не люблю я этого дома, не хочу здесь жить. Это — сквозное.
Лебедев. У меня задача найти все аргументы для того, чтобы уехать.
И все обстоятельства работают на это.
Лебедев. С болезнью можно смириться, но нельзя смириться с этой деревенской жизнью, где все разбредаются, где никого не найти, когда нужно. Уезжать надо!— к этому и необходимо вести сцену.
Басилашвили (Лебедеву). Мне кажется неверным, что вас выбивает из колеи чье-то отсутствие. Ну, нет и нет. Серебряков ничего другого и не ожидал.
Лебедев. Вот это и надо сыграть — ничего хорошего в этом. доме для меня нет и не будет...
Повторение сцены с выхода Серебрякова.
Лавров. Главное, по-моему, в том, что Серебряков, с его точки зрения, несет поистине гениальное открытие с продажей дома и с началом новой жизни. Именно поэтому он хочет, чтобы его услышали все сразу. Это ему важно, он не просто проверяет, все ли на месте.
Лебедев. Я еще точно не знаю, что для меня здесь по действию важнее всего.
334
¶Это придет, важно сохранить хорошее настроение, связанное с той «радостью», которую Серебряков всем несет. Давайте вернемся ко второму действию.
Репетиция второго действия.
(Басилашвили.) Вы очень хорошо начали, выход и сцена с профессором прошли именно на том накале, который нужен. Но почему-то эта жизнь не продлилась, не было нарастания.
Басилашвили. Но чем продлевать эту жизнь?
Поведение выпившего человека характерно агрессивностью, но агрессия ваша как-то растворилась после ухода Серебрякова.
Басилашвили. По по отношению к Елене он не агрессивен.
Почему? Он и здесь наступает. Предлагает любовь и новую йшзнь, но агрессивно. Елена никак не реагирует, но он и это принимает как должное и продолжает гнуть свое. Тогда и получится соединение трагического с комическим. Он привык к отказу. Он предлагает ей жизнь, она говорит, что ей противно, а он ведет себя так, будто не слышит. Это — в характере, он не верит ей, думает, что она ведет себя так из-за сковывающих ее моральных устоев. А вы эту сцену снивелировали. Надо продлить внутреннюю агрессию. А начало было очень хорошее, хорошо вышел, хорошо сказал профессору, который не хочет с ним оставаться,— «Даже смешно!». Мы ждем от вас огромного монолога насчет «прежней дружбы», а монолога нет. Это очень хорошо, накопил в себе много, но не сказал всего, это он сделает в третьем акте. А потом все куда-то ушло.
Басилашвили. Но потом возникает любовь.
Но в каком качестве? Рухнул на колени, хотя его не слушают, им тяготятся. Сейчас у вас получается галантно, а должно быть антигалантно. Получается все всерьез, даже сентиментально — сентиментальное объяснение в любви на коленях. А тут совсем другое качество, в его состоянии и любовь агрессивна.
Басилашвили. Ему ненавистна философия Елены. «Вы должны помирить меня с самим собой, а вы чего-то рассусоливаете».
Да, нужно такое качество. А вы это делаете в обычном состоянии героя — меланхолично-задумчивом. С чем сами боретесь, туда и попадете. Это надо ликвидировать, сейчас получается нечто среднеарифметическое.
Басилашвили. Что-то «хорошее».
Вот именно. Учтите, что вы завоевываете больше симпатий, когда вы резкий, агрессивный, нежели когда вы благостный. Когда вы решаетесь на обострение, все получается.
Басилашвили. Значит, мне надо предъявлять какие-то претензии Елене?
Да. Непременно нужно новое качество, потому что ничего нового вы здесь не говорите. Это мы все слышали в первом акте,
335
¶когда вы объяснялись в любви. Нас должно волновать новое качество. Как только вы впадаете в благостный тон, интерес к вам пропадает.
10 марта 1982 года Репетиция первого действия.
Астров очень близок к Чехову. Он долго молчит, а потом, когда его что-то по-настоящему взволнует, начинается веплеск. В монологе о лесах в первом акте он в первый раз открылся для Елены в новом качестве.
Лавров. Наверно, много определяется тем, что Астров очень хотел бы здесь остаться, а его вытаскивают, зовут к больному. Общество этой красивой, умной, интеллигентной женщины — что-то новое для него. Хочется побыть здесь, сюда проник какой-то свежий ветер. Ничего, что профессор, ради которого меня вызвали, не хочет со мной общаться, зато я до завтра буду здесь. Й вдруг его планы рушатся — извольте ехать на фабрику.
Да, все рухнуло. И так всегда.
Лавров. Он хотел остаться, но не вышло — куда, мол, с нашим свиным рылом в калашный ряд! Не приспособлены мы с нашей жизнью и с нашим укладом к высоким разговорам. Надо ехать,так дайте уж тогда хлопнуть рюмку водки. Нечего выпрыгивать из своей упряжки.
Очень важен переход от этого ощущения к монологу о лесах — из-за лени, из-за этой жизни гибнут леса.
Репетиция третьего действия.
Лебедев. Я никого не вижу, ни одного лица.
Это неважно, тебе их и не надо видеть, Серебряков очень занят собой, своей идеей — сейчас всех осчастливит. Пусть они не смотрят на тебя, пусть у них расстроенные, отчужденные лица, но как они сейчас расцветут, когда ты им все скажешь, посвятишь в свои планы!
Лебедев. Почему я говорю, что не люблю строя деревенской жизни?
Здесь это звучит как подготовка к тому, что надо уезжать из деревш1 — всем, не только ему.
Басилашвили (Лебедеву). Вы не учитываете одной вещи — вы здесь гость и должны чему-то подчиняться. Вы должны более деликатно обращаться с этими людьми, а потом — им просто надо помочь. Вы видите, как мы здесь мучаемся, и решили нам помочь избавиться от этих мучений.
Лебедев. Я сразу чувствую отношение к себе дяди Вани и продолжаю говорить как ни в чем не бывало. Хотя у меня с ним конфликт возникает сразу.
Конфликт, конечно, существует. Но здесь ты боишься, что он будет возражать тебе, с самого начала, и это неверно.
Лебедев. Он для меня сумасшедший молокосос.
336
¶Ты его еще не видишь, он стоит к тебе спиной.
Лебедев. Л о я его видел вчера, видел час тому назад.
Но сейчас ты его осчастливишь, выведешь из этого состояния, ты предвкушаешь свою победу.
Лебедев. Я же не знаю, как он будет воспринимать то, что я сейчас предложу.
Зачем ты об этом думаешь?
Лебедев. Он сразу хочет отсюда уйти. Он ведет себя вызывающе. Значит, я должен вести себя как слепой?
Ты видишь их состояние, но думаешь, что сейчас всех объединишь, выручишь, выведешь из этого состояния. Из тупика.
Лебедев. Но они не реагируют. Не слушают. Я им говорю: моя жизнь кончена, я стар, впереди только смерть — слышите? А они не слышат, мне не дотолкатъся до их сознания.
Это правильно, никто против этого не возражает. У нас нет спора. Профессор преодолевает равнодушие всех присутствующих, хочет их осчастливить. Чем больше говорит, тем больше увлекается своим проектом. И вдруг получает от Ивана Петровича отпор. В этом логика роли.
Сапегин. Чем неожиданнее удар, тем острее. И дочь против него. Это уж совсем неожиданно.
Лебедев. Нет, это не удар, я вижу в ней еще одну сумасшедшую. Я должен открыть это здесь. Вероятно, профессор был занят одной красотой в искусстве и в своих книгах писал только о красоте, потеряв главное, что у него было,— Соню, Ивана Петровича. Вот что я потерял. И здесь я это для себя открываю.
Это получается — в том, как ты оцениваешь Соню, ее взрыв, как уходишь. Вопрос только в начале сцены.
Лебедев. Понимаю ли я предстоящие трудности, когда приступаю к изложению своего плана?
По-моему, нет.
Лебедев. Почему?
Ты не должен предчувствовать скандала.
Лебедев. Мое выступление можно сравнить с тем, что я в театре Мейерхольда начинаю пропагандировать систему Станиславского.
Здесь не может быть этой аналогии. Ты всех вывозишь из деревенской глуши в Петербург, будет дача в Финляндии, для всех начнется новая жизнь, все будет прекрасно. Ты нашел выход.
Лебедев. Но я вижу их лица и чувствую себя дураком, когда говорю все это.
Он просто наивный книжный человек.
Лебедев. Я должен пытаться их убедить и следить за тем, как они реагируют.
С апегин. Серебряков сам про себя говорит, что он человек непрактический.
Лебедев. Но он силен словом, может окрасить словами
337
¶что угодно. Я могу все это говорить и в то же время следить за ними?
Можешь. Никто против этого не возражает.
Лебедев. Он нашел неправильный выход. Как и Елена. Она решила убрать отсюда Астрова и сама попалась; от этого вынуждена бежать. Я предложил свой план и вынужден буду вскоре уехать. Тут есть аналогия.
Есть. Но это — в результате.
Репетиция второго действия. Сцена Астрова и Сони.
(Шестаковой.) От ощущения счастья к мысли о своей некрасивости нужен более резкий поворот, сейчас вы его снивелировали. (Лаврову.) Где-то вам надо быть очень близким Соне, взять ее за руку, посмотреть в глаза...
Лавров. Я это сам почувствовал. Он делится с ней как с другом, забывая, что она женщина.
Надо дать ей больше основания для того, чтобы она почувствовала себя счастливой. Для нее важнее слов какие-то простые знаки внимания. Надо идти обратным ходом, создать видимость большей близости, оставить поле для воображения, возможности счастья для нее. Будем искать пластически эту сцену, сейчас получается впрямую. Она для него подросток, а он ласкает ее, как женщину,— голосом, взглядом, прикосновением.
И марта 1982 года Репетиция третьего акта.
Постепенно логика выстраивается: профессор не холодный эгоист, а старый человек, который полагает, что нашел выход для всех сразу. (Басилашвили.) Должно быть ясно, что для Войницкого предложение профессора — трагедия. (Малеванной.) Сцена с Астровым сейчас получилась, им обоим сейчас не до лесов, не до картограмм. Их волнует чувство, тяга друг к другу.
Малеванная. Что-то не получается в сцене с Соней. Я не могу играть корысть.
И не надо. Она искренне хочет выяснить все для Сони и убеждает саму себя, что Астров ей не нужен. Надо поговорить, чтобы порвать с ним в любом случае.
Лавров. Не надо Елене раскрываться преждевременно, она раскрывается только в монологе, наедине с собой и в сцене с Астровым. Соня же вызывает в ней такое сопереживание, что она искренне решает ей помочь.
13 марта 1982 года Прогон первого акта.
Посмотрел прогон и не могу понять, в чем дело. Внешне все вроде правильно, а суть ушла. Больше надо вносить прошлое. Не бойтесь переиграть, мы потом уберем лишнее. Иначе получается правдоподобная приблизительность, уходит юмор, все
338
¶пребывает в бытовой сфере. По внешнему рисунку все верно, но не понимаю, что происходит с людьми. Надо все максимально обострить. Может быть, мы перебрали в первом монологе Астрова его самоиронию? Она уводит от основного.
Лавров. Да, я это тоже почувствовал. Я должен размышлять и активно допытываться: что со мной происходит? Наверное, у Астрова инстинктивное оюелание оправдаться, доказать, что он не шут, каким мог показаться этим людям, приехавшим из столицы. Напротив. Но если я шут, то шут трагический. У деревенской интеллигенции преувеличенное чувство собственного достоинства. Но если у меня существуют комплексы провинциальности, почему я так циничен по отношению к Елене?
Никакой закомплексованности у Астрова нет. Но в нем на наших глазах постоянно идет важный процесс осмысления прожитой жизни. Все обстоятельства надо не нивелировать, а доводить до обострения. Не надо бояться того, что и Астров, и Войницкий не приемлют профессора. Им чужд его строй мыслей, образ жизни. Все время происходят вспышки, нет ровного течения жизни...
Повторение первого акта.
{Басилашвили.) Сейчас у вас получились очень живые сцены. Возникает «шлейф» от утреннего скандала, вы в нем раскаиваетесь, вам неловко, но снова разражается скандал. Здесь в зародыше то, что развернется вполне в четвертом акте,— ему стыдно, невероятно стыдно.
16 марта 1982 года Прогон второго акта.
(Малеванной.) Все обстоятельства создают почву для огромной душевной напряженности: духота, ночь, надвигается гроза, в кресле стонет старик, ваш муж, который служит вам постоянным укором. Не текущая жизнь, а напряженность.
Лебедев. У нас с женой полное отчуждение. Обстоятельства обострены до крайности. Моя болезнь, моя старость, сознание того, что я могу умереть в этом склепе,— все это вызывает у меня почти ненависть к Елене, к ее молодости, ее эгоизму.
Басилашвили. Чего я добиваюсь от Елены?
Вы нафантазировали себе, что Елена — ваша судьба. Или она — или гибель. Она должна быть с вами, иначе — конец. Войницкий требует от Елены сострадания, тепла, понимания. Парадокс в том, что сам он не замечает ее душевного состояния, хотя, казалось бы, ничто не мешает ему все выяснить, понять.
Лебедев. Войницкий шел поговорить с профессором, а тот выгнал его при Елене. Отсюда у Войницкого наступательный запал, который целиком выпал на Елену.
Сцена выхода пьяного Астрова и Вафли.
(Лаврову.) У пьяного Астрова должна быть полная физическая свобода. Размах, никакой скованности: поет, танцует, дал
339
¶себе волю во всем — до выхода Сони, когда как бы увидел себя ее глазами — пьяного, неприглядного и опустившегося.
20 марта 1982 года Репетиция четвертого действия.
Последнее, четвертое действие особенно важно. Как будто все вернулось в то же положение, что и до приезда профессорской семьи. Можно жить по-старому, ведь жили как-то столько лет. Но все изменилось. Жить по-старому уже нельзя, все кончилось. Если сравнить с чеховским «Лешим» «Дядю Ваню», то можно увидеть необыкновенную требовательность и талантливую мудрость автора. Все это прежде всего касается дяди Вани. Если Чехов в «Лешем» лишает его жизни, то в «Дяде Ване» он оставляет ему жизнь, и мы понимаем, что это гораздо страшнее. После слов Астрова: «Наше положение безнадежно» — у дяди Вани возникает «зона молчания», он уже ничего не скажет, он понимает свое положение, понимает, что жизнь, по существу, кончилась, и прощается со своими надеждами. Если раньше он искал виноватых в своей судьбе, ю теперь он погружен в себя самого и пытается понять, в чем его вина. Это свойственно русским интеллигентам — самоосуждение и горечь бесконечная... Войницкий будет выполнять свой долг, он надел нарукавники, он снова погрузился в мелочные подсчеты, в будничный труд, не приносящий ни радости, ни надежды, и так будет жить до конца дней своих. Кончились порывы, нелепые выстрелы, не попадающие в цель. (Басилашвили.) В начале акта все просто, он примирился с профессором, все конфликты настолько стерлись, что он буднично говорит Серебрякову: «Ты будешь получать то, что получал», то есть все будет по-старому. Никакой декларативности, буднично, просто. (Лебедеву.) Ты входишь в комнату и застаешь Елену с Астровым наедине. Хорошо, что ты это зафиксировал. Мне кажется, что в твоем обращении к Астрову есть двойной смысл: «Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, ваши порывы».
Лебедев. Можно смелей это делать?
По-моему, да. Даже взглянул на них поочередно. Понял: здесь что-то было, по отнесся к этому спокойно. Можно даже сыграть так: он хочет дать понять, что только сделал вид, что ничего не заметил. Мол, я уверен в добродетельности своей жены, а ваше увлечение, доктор, мне понятно, я и сам увлекся в свое время. (Шестаковой.) Вы тоже не должны пропускать того обстоятельства, что Астров и Елена были вдвоем. (Призван-Соколо-вой.) Вы хорошо оценили благородство профессора — в человека стреляли, а он все простил. Какое великодушие! (Лаврову и Шестаковой.) Когда нянька предлагает Астрову на прощание выпить водки, встретьтесь глазами. Посмотрели друг на друга, она первая опустила глаза, он согласился выпить: теперь все потеряло зна-
340
¶чение — данное слово, желание бросить пить. Когда Астров перед уходом свистит на свой обычный мотив: «Расскажите вы ей, цветы мои...» — он обрывает свист под взглядом дяди Вани. Оба вспомнили ту страшную минуту из третьего акта, когда дядя Ваня застал Астрова целующимся с Еленой. (Шестаковой.) Вы навсегда попрощались с Астровым, когда Елена подтвердила, что он не будет бывать здесь, то есть что он вас не любит. Но он пока здесь, рядом с вами. Это вызывает необходимость особой сценической жизни. Вы для него не существуете, и его для вас уже нет, а он — тут. Это очень важное обстоятельство для всего вашего существования в последнем акте. Вы не просто что-то скинули, отбросили и живете дальше. Астров все время для вас существует. По сути это должно прорваться в последнем монологе. А сейчас у вас какой-то покой. Вы все пережили, и наступила умиротворенность. Но ее не должно быть.
Басилашвили. Соня понимает, что произошло между Астровым и Еленой?
Она этого не знает, по чувствует.
Щестакова. После скандала я так толком от Елены ничего и не узнала. Потом мы волновались за дядю Ваню, искали его, боялись за его жизнь. И осталась какая-то тайна по поводу Астрова и Елены. Я должна на сцене обнаружить какую-то связь между ними. Может быть, какой-то взгляд, и зрители должны понять, что я поймала этот взгляд. Взгляд — это очень много. Надо разработать какую-то партитуру.
Обязательно. Вы должны понять, что между ними что-то происходит.
Басилашвили. Она неожиданно поняла или хотела понять?
Неожиданно. Вдруг. И через дядю Ваню поняла. Он изменил в корне характер своих отношений с Еленой. Говорил ей прежде красивые слова, искал ее общества, а теперь и говорит иначе, и смотрит по-другому. Соня не могла этого не заметить, она умная и тонкая девушка, к тому же она хорошо знает дядю Ваню, чувствует, что с ним происходит.
Трофимов. Вафля по-своему смотрит на все эти события. Чем они грустнее, тем веселее звучит у него полечка, тем веселее он ее играет.
Это правильно. {Лаврову и Басилашвили.) По логике вы верно сыграли начало акта, но утеряно важное обстоятельство. Всего несколько часов назад произошел огромный скандал. Сейчас получается, что это было месяц тому назад.
Вы играли правильно, логично, но какой-то плюсквамперфект. В воздухе еще горячо от случившегося, выстрел еще звучит у них в ушах. Нужно нести «шлейф» третьего акта. Вы играли замедленно, отыгрывали когда-то бывшее. Это должно быть намного острее. Именно здесь дядя Ваня понимает, что все кончено. А Астров это давно для себя решил, но вслух сказал впервые —
341
¶«Наше положение безнадежно». Бывают минуты, когда человек на наших глазах стареет. В этой сцене дядя Ваня переживает такую минуту. И даже отдает морфий: отброшены и мысли о самоубийстве, заряд кончился, ни на какое действие сил уже нет.
30 марта 1982 года Прогон четвертого акта.
Сейчас получились эти прощания навсегда — сначала Елены, Серебрякова, потом Астрова. И хорошо, что ушел сантимент. Мелодрама противопоказана Чехову. {Шестаковой.) Чем мажорнее вы будете говорить свой последний монолог, тем трагичнее он прозвучит.
Лавров. В самом монологе есть умиление, а когда еще появляются эдакие умилительные интонации, то трудно слушать. В результате всего, что произошло за это лето, в Соне родилась вера — «Мы отдохнем!». Это какой-то вызов всему, всей жизни. Такие страдания не могут не искупиться.
За основу надо взять «Я верую». Иначе нет конца. Монолог звучит тем трагичнее, чем вы больше верите, потому что верите-то вы в счастье загробной жизни.
Повторение финального монолога Сони.
Вы сами почувствовали, насколько монолог звучит сильнее, когда уходит сентиментальность. Сразу другое дело: вы улыбаетесь, а нам плакать хочется. Когда вы себя жалеете, пропадает сочувствие к вам. И потом — вы это говорите не только для себя, но и для дяди Вани. [Басилашвили.) До монолога Сони надо найти момент, где Войницкий сломался. Здесь кончается та ваша зона молчания, которая началась в сцене с Астровым. Но кончается трагично — «Как мне тяжело». Не надо обращать эти слова к Соне.
Б а сил аш в и ли. Но я прямо обращаюсь к ней: «Если бы ты знала, как мне тяжело».
Да, она рядом, ясно, что вы ей говорите это, но не надо так буквально. Получится крупнее — не только ей. Себе, нам —всем.
31 марта 1982 года Репетиция четвертого акта.
{Трофимову.) В начале акта вы напрасно идете на бытовизм в сцене с нянькой. Надо более философски играть эту сцену, более обобщенно. «Давненько у нас лапши не готовили» — как глобальное философское наблюдение. Все должно быть крупнее, никакой конспирации, никакого интима. И не торопитесь. Вы помогаете ей наматывать шерсть, но пе это самое главное, не бойтесь оторваться от нее. Конспирация появляется только в том месте, где вы говорите про Ивана Петровича: «Как бы он рук на себя
342
¶не наложил». Вот тут можете оглядываться: этого никто не должен слышать. [Басилашвили.) Когда Астров сел, бросьте на него быстрый взгляд. Вы поняли, что он сел всерьез и надолго и так просто от вас не отстанет. Это надо оценить. (Лаврову.) На этом этапе надо очень крупно сказать: «Наше положение безнадежно» — это самое главное. Это выстрадано им, всей нелепой жизнью, важно для всего дальнейшего, здесь — слом. Сейчас это прозвучало наравне со всем прочим. (Басилашвили.) Вы недостаточно оценили слова «чучело гороховое». Это не просто «дурак» или «идиот», не бытовое ругательство, это новое качество, новая оценка. Многое определяется этим.
Повторение сцены Войницкого и Астрова.
(Басилашвили.) Слом не надо тут играть как состояние, в которое вы попадаете в финале. Надо найти совсем другое пластическое выражение для перехода к финалу, до которого еще далеко. Важен процесс осознания. Финальное «Как мне тяжело» идет отсюда, но это разные состояния. Здесь Войницкий как бы прокручивает в голове всю ленту жизни. Здесь на наших глазах происходит осмысление прожитого, и мы должны почувствовать этот процесс мысли. Все ломается от этих слов Астрова. А сейчас все как будто сводится к вопросу: отдать морфий или не отдать? Но это уже не имеет значения. Он даже не слышит, когда к нему обращается Соня. У вас же получается, что он решил не умирать, отдать лекарство и начать новую жизнь. Это очень трудное и важное место, здесь Войницкий как бы замолкает, целиком погружается в себя. Начинается большая зона молчания. (Лаврову.) Вы начинаете в своей обычной, иронической манере, но со слов о том, что они стали такими же пошляками, как все, вы должны говорить очень серьезно, как никогда.
1 апреля 1982 года Репетиция четвертого действия.
Прощания здесь — прощания навсегда. Астров один, может быть, осознает это. Он простился с Еленой, теперь прощается с этим домом, с дядей Ваней, со своим столом, с Соней. Он теряет все. Долгое, долгое прощание. Будет работать, будет делать все, что делал до сих пор, пока не сопьется окончательно. А это для него неизбежно.
(Всем.) С завтрашнего дня начинаем прогоны всей пьесы. Постарайтесь не растерять то, что найдено, развивайте это, сохраняйте импровизационную форму.