Сохрани нам город, о господи стихи
| Вид материала | Памятка |
СодержаниеИгры легкомыслия На пострижение серёжки чупы Пример поэзии неоманьеризма Из летописи Злые дяди знают митю Времена конечны Только мимолётные Ядовитое ядро Кроме тайны – ничего Первая симфония Юношеская фантазия Первая симфония Рост молодого человека Юная музыка Ледяная осень дола Дачное лето Молдаванка и москвич Глаза как чудо Начальная элегия Танцевальная песня ... Горелова С. В., Стефаненко, 329.03kb. ИГРЫ ЛЕГКОМЫСЛИЯ Сии песни для Евлапиония Арифметовича за столом своим начертаны Тридодыром, известившим: «Я пишу – не сочиняю, напишу – тем сочинится (дух мне – в скобках утверждаю – буквой писаной творится).» Весел Нося неустанно, вольным жить ему прелестно. Посмотрев на Носю, честно молвим: нам веселье странно. – Почему в наш день унылый Нося дышит всё привольней? – Потому что Нося милый не придушен Преисподней. Смотрит фильмы, пьёт из кружки славный дамский имярек. Он – Пуруша. По-индусски так зовётся человек. Самовольный мил Пуруша, поживает не спеша сольный Носенька-Петруша, Нося, детская душа. – Для чего сегодня, Боже, поутру было погоже? – Чтоб уснули на востоке змеи ночи – кривотолки, и затем Благая Сила ликом солнышка светила, чтобы Носеньку в светёлке гостья Муза навестила. – Кто, маркиза, Вам принёс мадригалы вместо роз? – Прелюбезный граф Дюмстан, абсолютный графоман. Ах, Дюмстан и мадригал неразлучней, чем металл ! Потому граф и принёс кипу виршей вместо роз. НОСЯ-РЕБЯТЁНОК Нося, Божие творенье, беспокоится, живёт. Нося кушает варенье, Нося курочку жуёт. И красив и вдумчив Нося, Нося судит горячо. В беспокойном Носе сросся Бог Живой с кем-то ещё. НА ПОСТРИЖЕНИЕ СЕРЁЖКИ ЧУПЫ Сокращён лентяй Серёжка, видных лет ему не дашь. Вновь попал, пройдясь немножко, в пионеры Чупа наш. ПРИМЕР ПОЭЗИИ НЕОМАНЬЕРИЗМА В ракушке-коробочке свободы нет устрице. Свободно ли скворушке в скворешнике Луковице? Меж створками устрица в щели телом двигает, а скворушка-умница по домику прыгает. Недаром он Логосик, а не моллюск. ЛЕКЦИЯ Профессор Иржи Вильгельм Евлапиус, по выходным еженедельно преподающий в берлинской Праге глобальную астрологию, с кафедры молча произнёс истину, и слушатели хором ответили: «Верно»,– а лектор задумался об услышанном и приобщился к мысли студентов, устами прибавив: «Несомненно». КАТРЕН Зал и шутка мудреца: «Всё, сынишка, в трудном зале начинается с конца и кончается в начале».– Всё влечётся доле, дале в светломрачном карнавале, кроме Светоча Творца. ДЯДЯ Была проблем, ну, прямо тьма! Теперь я – инвалид ума. От бдений, от головоломок ум угловат мой, как обломок. О, глыба пресного куска – не полый глобус дурака, не эфемерный миф дитяти, а рудимент ума у дяди. К  ЛЯТВАВсё усваивал невольник, сев за парту. Спятил. Школьник должен дать, коль сел за парту, на крови из пальца клятву в школе тем лишь тех набраться, в коих может разобраться. В КУХНЕ (Винореклама) Нося рыбу очищает. На плите без чешуи рыба варится. Впивает Нося золото Aи. Дабы петь было легко, как пииты, пьёт Клико. Дабы горько не бывало, как герои, пьёт Вальгалло. (Скандинавского вина тридцать крон всего цена.) ИЗ ЛЕТОПИСИ Голодные дети в слезах и с молитвой злым городом ехали к маме. Их мама поджаренными электроплиткой питала окорочками.1 Дети бессильно из кухни к постели ползли, к зову знанья глухие. Вновь лектору там, где ребятки б сидели, стулья внимали пустые. ЗЛЫЕ ДЯДИ ЗНАЮТ МИТЮ – Кротятины, курятины, лосины, голубятины, свинятины, гусятины – любой такой вкуснятины не надо людоедам нам. Дитятины, митятины отведаем, отведаем! Отъедаем ребятины, приятно пообедаем. Ужасно злые дяди мы, но дяди мы шутливые, болтливо-незлобивые. Грознее нас говядины, баранины бодливые. ВРЕМЕНА КОНЕЧНЫ Шли травли, плохо было жить, и хорошо бывало, путём волнистым дорожить ума всё ж доставало. Да проливались облака, да ввысь пары клубились, и дни стекали свысока, и кверху сны стремились. И в ритма плотном колесе, что кружится в Бесплотном, обрящут Неба кромку все, кто жили в мимолётном. ТОЛЬКО МИМОЛЁТНЫЕ (Пародия на Бальмонта) Бегут они, бегут. Их зелие люблю. Не знаю, кто они такие, да всё равно люблю. От вас я во хмелю, мои беглянки дорогие. Люблю мгновенья вновь. Их магию хвалю. Пою соблазны золотые. Кляну обманы те, мелькнувшие.– Пою мгновенья, что на миг иные. ЯДОВИТОЕ ЯДРО – В чём же тайна электрона? – Бор Эйнштейна вопросил.– Мы скорбим, что у протона электронных нету сил. Отвечал Эйнштейн уныло Бору: – Спятишь там, в ядре. У протона с лишком было сил... Но дни в такой дыре!.. КРОМЕ ТАЙНЫ – НИЧЕГО Солнце, в путь пустившись ясный, над восточной светлой кровлей главу подняло – пошло полукругом да за кровлей тёмной западной чело спрятало. Ктó светоч ясный Солнце? – В храме нет его, кроме тайны, ничего. ПЕРВАЯ СИМФОНИЯ О, Свет! Он единит и всех, кто благодарны, и дни, что благодатны,– их вечно Бог роднит. А вот – рабы обид. Они темны, горбаты, угрюмы, угреваты – увы, таков их вид. ЮНОШЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ Придёшь ты, юная, к причалу, блик заката неся на гладких чёрных волосах. Босая, красотою ведьм богата, меня присвоишь до утра. Скользя впотьмах, разрежут вёсла черноводье пруда. Смутно начнёт на ряби множиться луна. Нам говорить излишне, слушать трудно. Плывём. Одежда погрубевшая тесна. Касаясь воздуха удержанным движеньем, переволнуешь до глубин покой. Попятный взгляд ненужным отвлеченьем окажется... Но нет! Беспамятной тобой, уволь, поспешно насладиться не желаю. Едва подвижна лодкина корма. Как душно жить! Себя не понимаю. Тобою скован я. Плывёт ладья в туман... Всё. Ночи праздничной нимало не достойный, встал из тумана, выплыл поутру мираж над лодкой – вяло рос бездомный рассвет, был тяжек мне, как будто в нём умру. ОЖИДАНИЕ (Из Ивана Околёсникова) С подносом дева подшофе мелькнула час назад... В кафе никак не дозовусь милашку. Скучаю. Чаю чаю чашку. ПЕРВАЯ СИМФОНИЯ (Н.А.) В гулкой комнате безоконной тишина звучно мает слух – будоражит меня симфония, пыл терзает, как деспот недуг. Не умею ведь слышать победную,– весть о благе поймёшь ли впотьмах? – но симфония глубже вторгается, мол, ты пойман уже, простак! На простор от своей ненавистной не сбежать – настигает вмиг да бросает опять безжалостно в каземат для двоих. ОТРЫВОК ... А в подвале письма лежали, бессловесные, без адресов,– домовые к ним мысль обращали, проникали в слова без слов. Вал прибоя, львов юные вылазки, караваны верблюдов, пески сторожащие строгие призраки обходили, чертя шаги... РОСТ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА (Н.) Я постарел, хотя лишь изнутри. Воспринимаю иронически поспешное. К тому, что помню как черты твои, взываю изредка. Томят тогда, воскресшие, то вертикальные хожденья, а то вскрик от высоты достигнутого полюса. К тебе стремившейся дороги фонари, черёмухой объятые, мне помнятся. Мы просыпались утром. Пудрою значки стирала. За минутами в погоне сбегавшие по лестнице шаги – их сколько было вниз? Забыла? Вспомни... Ты, знаю, тоже думаешь про лучшее, следя, как ветки след выводят ветра. Мы стары памятью. Взаимности текущие – лишь миллиметр из роста человека. ЮНАЯ МУЗЫКА (Н.) Приводит бес бесовских музыкантов, из многоцветных звуков вьёт концерт. Негодник бес, ты бесовски талантлив, ты – вольный свет, а скромный свет – померк. Вот скрипка – стонешь, дабы сил набраться, из барабана вырвать, выбить дробь. Органом низко можешь расстилаться, давить – и возбурлить трубою кровь! Гитара что-то шелестит устало, так горько шепчет осенью листва. Кларнет воспрянувший томится: мало... Трепещет мандолина: дай вина! Бесёнок, бес, твои разгульны руки... Зияют ямы – падаю в глаза... Бес, ты неволишь, ты колдуешь звуки, которым воспротивиться нельзя. ЛЕДЯНАЯ ОСЕНЬ ДОЛА (Стихи тоскующего художника) Всё плоские люди. Сны скуки в моём ателье по всем будням. Благ пошлости льдистые слуги маячат пятном одним нудным. Ползут и качаются в небе распятые крыши зонтов. Кривятся в застылом побеге угрюмые арки мостов. Писать невозможно, жить больно мне в пошлой, мучительной стыни. Палитра поникла безвольно, все краски понуро застыли. Не спас бы и друг полнокровный меня в ледяной мастерской. Зову тебя, гений бездомный,.. Вей, ангел неведомый мой,.. Тускнеют афиши в унынии, тоскливо промокшим плакатам. Дрожат полумёртвые линии дождинок на ветре покатом. СЕНТИМЕНТЫ (Е.Н.) Милое невосполнимо тратится. Много мне придётся горевать. Девочку доверчивую в платьице никогда уже не целовать. Занимает мысли одиночество, тлен его душней день ото дня. Девочка, сбылось твоё пророчество, знавшей промелькнувшего меня. Призрак слов шутливо-безутешный. Пламень дымкой скрытого костра. Боязливый клоун, не сумевший маску снять до чёрного утра. Девочка, минуло то затменье. Через годы я твой слышу смех. Насладиться благом неуменье – пред тобой мой непрощённый грех. Жажду одолеть вину теперь я. В платьице девичьем воротись! «То невосполнимая потеря,– женщина смеётся.– Примирись.» ДАЧНОЕ ЛЕТО (Е.Н.) Песчаный пляж у лёгкой Истры. Густой жарой денёк наполнен. На речке блики солнца быстры. Вблизи воды пьянит нас полдень. Ты в зной дрожишь от ожиданья, раскинув руки по песку, к нему спиной, после купанья в песке налипшем вся. Текут песчинки, сыплются при вдохе с родившейся груди. Тут я... Сей пыл остался в той эпохе, на той непройденной дороге. ... Давно не пара ты и я. КОСТЁР Омрачённые лица румянцем оживляет древний плясун, упивается жарким танцем рыжий ленивый колдун. Вся отдавшись огню, вся во власти разожжённой воли колдуньей, воплощается песня о счастьи ночью мглистой в дымок раздумий. МОЛДАВАНКА И МОСКВИЧ (Н.Н.) Кафе было первоклассно. В нём сидели мы несчастно. Должен был корабль отплыть. Кому выпало любить – быть не вместе так ужасно, как не быть, совсем не быть. ГЛАЗА КАК ЧУДО Рассеян портной, то ли воля портная капризна – с изнанки лица вечной девы не сделаны вытачки, но чудо – глаза, два большущих живых организма, пришельцами страждут на плоском болотистом личике. НАЧАЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ (И.Ч.) Когда приходишь, утро мне привносишь. Когда уходишь, омрачаешь свет. Ты – не моя – уходишь и уходишь, нет сумеркам конца и края нет. В миру живёшь, меня не привечая. Там не виню тебя и не кляну, где глаз твоих холодных, засыпая, люблю я ледяную глубину. ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ПЕСНЯ В маленьком зале на станции музыка вольно слышна, кружатся пары, подружены танцами, кружатся допоздна. На первый, последний, приподнятый позвольте Вас пригласить: может быть, танец сегодняшний мне никогда не забыть. В торгующий круг да воюющий вернувшись, оставлю зал той станции, где Вас танцующей, только танцующей знал. ПЕСНЯ ПСА Всё жду тебя. Трепет под шкурой храня, хожу порой к сукам бедовым, таким же, как я, пожалевшим меня: бездомные склонны к бездомным. Я жду тебя. Ноет бойцовская пасть, и что-то дрожит во мне, стойком. Я – средних лет пёс, помотавшийся всласть по свалкам, подвалам, помойкам. Я жду тебя. Полный собачьей тоски, с порванным ухом и боком, был бит и не раз я – казавший клыки собратьям, бродящим скопом. Я жду тебя. Грежу в компаньи дружков пёсьей мечтой – конурою, где бы мы жили сам-друг и щенков растили бы вместе с тобою. Я жду тебя. Кости бесстрашно б таскал, мясистые, чудные кости, да стражем бы стал, уж глотки бы рвал желающим к тебе в гости. Всё жду тебя. Трепет под шкурой храня, хожу порой к сукам бедовым, таким же, как я, пожалевшим меня: бездомные склонны к бездомным. ГИСТРИОНКА И ГЛАДИАТОРЫ (Романтические мысли) Бой крут на римской сцене – дерутся, горячи, два брата, на арене багрящие мечи. «Прости мне, рабский воин, тебе в грудь выпад мой. Погибнешь ты: мне нужно прожить денёк-другой. Хочу я пробудиться любовью той циркачки. К чему в тупой неволе ждать смерти как подачки?» Брат брата на арене мечом багряным бьёт, а цирк от восхищенья всей чашей рта ревёт. Хохочет на трибуне красивая циркачка. Смешна рабов мужская кровавая горячка. Занятные ребята римские рабы. Друг друга зло кромсают они под гул толпы. С трибуны по проходу спустилась и пошла. День точно был хорошим: её смерть обошла. Но завтра будет номер, быть может, роковой... Вдруг соскользнёт циркачка на камни головой. Тоскливый гладиатор красивый труп возьмёт да ношу смерти ночью за город понесёт, землёй укроет – медля, вернётся к цирку тень, ей мучиться в юдоли ещё, возможно, день. ЗААЛЬПИЙСКИЕ ДАЛЬПЫ (Древнеазийское предание) Знаем: на Западе, дальше, чем Альпы, где-то живут оголтело шумливые дальпы. Не разумея, о чём им толкуют, глупые дальпы грызутся, враждуют, воруют. Только кулак им когда предъявляют, дальпы трусливо на время от страха стихают. Это мы знаем о дальпах от Мали, той, что видала сквозь ночь заальпийские дали. СТИХИ, ЗАПИСАННЫЕ ПОСЛЕ ВОССОЗДАНИЯ СТИХОВ То были дни мои тоскливы, то мне дарил любовный шквал событий бурные наплывы, волнами душу промывал. Тогда писал я без поправок; то в звуковом ряду грешил, то окрылял свой беспорядок неточной рифмой ранний пыл. Умом я, творческое детство, тебя не слишком обуздал, когда твоё несовершенство, глядя с вершины, воссоздал. КАЗАКИ Простёрся трупом Стенька на лежанке. «Что атаман уныл? Ответь, казак.» «Оставьте! Он грустит о персиянке: зря утопил. Эх, волюшка!..» «Но как ему помочь?» «Оставьте, говорю вам. Частенько мы на воле так горюем.» МОЛИТВА О ХРИСТЕ К Отцу, к Всевышнему Секрету мольбу я обращаю эту: «Отец Любовь, сынолюбиво спаси Спасителя. Спасибо.» НОЧЬЮ (На мотив Тютчева) Осень мельком заметна в замысле. Горделивости смена видна. После сумерек – сумрак в августе. Вбок любовно плывёт луна. Искры в верхнем небесном ярусе надзирают за тенью без сна. Жив: прельщает ночь поднадзорная душу ласково.– Спи, душа зоркая. ПОСЛОВИЦА Как мышиные химеры, «в темноте все кошки серы» – между тем нарядно в ней все бульдоги, бультерьеры от когтей и до ушей носят модный цвет мышей – ходят, выказав персоны, как заправские пижоны, псы в ошейниках, верней, господа господ, нероны. СТОНЫ ДОН-ЖУАНА Что-то грустно, грустно, грустно, ах, обомлел я что-то, обомлел, только что впотьмах на меня – во сне ль? – упал жупéл – или жупел? – и упасть он может ли, не скажу, не помню, но всё напасть, одна напасть, эх, довели до склероза девы-розы да вино. К ИСПОЛНИТЕЛЮ На скрипке так легко сыграть! Её берёшь, играешь. А хватку будешь усложнять – кураж весь потеряешь. И где рояль, там не робей. Сумеешь! Сядь, играй. Жми на педаль, по белым бей, по чёрным ударяй. По барабану трудно бить. Ударишь раз – узнаешь. Обедом мышцу подкрепить смекнёшь – тогда сыграешь! КОЛЕСНИЦА Большой Медведь на небе – я с ним давно дружу; не кормится малинкой он летнею в лесу; не будет и в берлоге зимою сонно млеть мой давний друг – созвездье, а не лесной медведь. СУДЬБИНА Для взлёта Музы тут меня свела судьбина с пылью сей – со мной пыль бедная жилья, мне жаль её, но я не с ней. УНЫНИЕ Тут – мир, тревожимый враждой, и ни одной души родной. (Из Ивана Околёсникова) 1. Мистическая ночка Сплю почти, но сочиняю. Сочиняю, вот и сплю. Тьфу! Я сплюнул. Замечаю: про плеванье зря мелю. Нечто невитиевато набросать люблю вчерне. Пообедал поздновато, ночью сыт зато вполне. Скажу прямо: я куплеты могу сладить хорошо. Помышленья нет сегодня. Помню: дом. А что ещё? Дом как дом. Он тут, напротив. Навожу прилежно взгляд. Как и в тыще строк известных, окна в доме том горят. Первую в куплете строчку с третьей лучше б рифмовать. Есть обычай рифмы. Точку ставлю после слова «спать». На постель я лёг и таю, льюсь не к Богу, а чуть вбок, и мистически сплавляю маску мнимости: я – Блок! Без обличия лечу я там по блоковским путям, там лечу, а здесь лежу я – человек – дивлюсь мечтам. Нет душе с кожей туземной пути в тайну – невдомёк ей в юдоли сей плачевной, что без облика всё – Блок. Да... среди трясины – кочка, говорю,– кустом на ней месяц август – его ночка Саши Чёрного черней. 2. Дремота дятла «Страшно: дятел не стучит. Это ли к добру!» – бабка ведает и мнит: «Я вот-вот умру.» – И от ужаса сова на родном суку ни жива и ни мертва и твердит: «Ку-ку.» – От кликушества совы у кукушки – слом: тук-тук-тук – она сосны ствол сбивает лбом. В ветках дятел на весу, дремля, добр и тих – потому ли, что в лесу был лишь он не псих? 3. Знаки Перед вами, дети, плюс – милый знак отрад. Вот и минус, он – укус, в язву влитый яд. Смежены значки плюс-минус, жизни купные внос-вынос. 4. Дуне С ветки, Дуня, с листьев капает весть опять. А куда капель падает – не видать. Возомнить, мол, капли поняты, я ль силён? Подоконником вид из комнаты оскоплён. 5. Приятно Пушкин читал Северянина, сидя полночью в кресле. Северянин читал Пушкина, в кресле полночью сидя. Оба читали друг друга, только и делали оба, что приятно друг друга читали, сидя полночью в креслах. 6. Коровы времени На грядущей каждой пяди – липкие покровы: унавожены те гати, где прошли коровы. Будем на пути к становью впредь золотарями всё скоблить настил над топью золотыми днями! 7. Сновидение двоечника Таясь от того, кто его не нашёл, у подножья путника ждал осёл. А друг Васькин Игорь и дядюшка Ницше – все пятеро – шли по горе. Это было или в Париже или в ноябре. По склону шли ниже, ниже. Сошли. Ба! Ницше ускакал на осле. 8. Письмо тому, кто стал писать левой рукой Правшою родился, теперь ты левша. Рок пишет заядло градацию Рока. Гляди: серьёзна, сурова, жестока твёрдость огульная карандаша – Рок ваш последовательней Прокруста, беспредельней Робеспьера, Сен-Жюста. 9. Краткая антропология Ест человека сатанист, вампир пьёт человека, бьёт человека коммунист, банкир мнёт человека, а человек – он гуманист и бог сам человека. Лгут бесы! Человек – не лист анкеты человека. 10. Мои гномы Воздвигшее дома зодчество – не бездомное. Гробовое одиночество – не загробное. 11. Горациада «Я не прав, а Лев.» (Ив. Околёсников) «Нам дано предугадать, как слово наше отзовётся...» (Не помню кто) Как водится, воздвиг я в паре с лирой благозвонкой намедни памятник себе неустранимый. (Стала впору мне лямка подвига.) Не грезя наперёд, мол, Околёсников Иван, обретши твёрдый истукан, уже стоймя бессмертен, лишь говорю, что впрямь не сгинет память об Иване златоустом. О! вы заметьте: Ломоносов, Державин, Пушкин, даже Брюсов... теперь я!.. От бронзовой статýи Маяковский отказался, но грубокаменную всё ж ему поставили: от славы, друг милый, не уйдёшь! Не ставьте мой монумент, а положите изваянье в низине, полной жизни. Где-то в лоне Подмосковья, подле воды речной, на мягкой травке летом гигантский муж понежится немножко пусть... Ах, во дни стужи с лежачим что поделать?.. повелю потом. ОСЕНЬЮ (По книге Пастернака) Позолота на слепцах, деревцах, едва желтеющих. Это осень, это взмах её крыльев немертвеющих. Это вышний ветерок, штор и флагов не колышущий. Это накопленье впрок воздуха зá грудью дышащей. Это разум и краса позолоты примиряющей. Это как бы небеса дали, вечно удивляющей. НА МОТИВ ЛЕРМОНТОВА Всё стелются наши влеченья, присущи страстям огорченья, обиды и беды,– друг мой, привлечь нам для их выраженья не стоит и строчки одной; а кроткие духа веленья, к надмирному воля,– дружок, им низок соблазн утвержденья, не ищут они обмирщенья ни в строчке, ни в сонмище строк. НАБРОСОК ВЕРЛИБРОМ Исполать миру светлому! Надоело вдумываться. Эта рукопись вот-вот кончится. Мне хочется лёгкого почерка, лёгкого-лёгкого, как, например, у Моне или у Ренуара на весёлых цветных полотнах. СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ НОСТАЛЬГИЯ ГЕРОЯ Чувствительные прелести минувшего, мелькнувшего запали в сердце пулемётчика, стрельнувшего не раз отзывчивою пулею в драчливого бойца, стрельнувшего в бойца стрельболюбивого. ЗНАЮЩАЯ ЗЛО Предчувствие страданья и ужаса времён. Пуды претерпеванья и суета имён. Ад буднего познанья Зла без его пелён. Дух дантевский. Молитва. Ахматовский канон. |