История на миллион долларов

Вид материалаКнига

Содержание


Системы образов
Подобный материал:
1   ...   48   49   50   51   52   53   54   55   56
СИСТЕМЫ ОБРАЗОВ

Сценарист в роли поэта

Утверждение «Пожалейте бедного сценариста, ведь ему не быть поэтом», на самом деле, не совсем правильно. Фильм — великолепное средство выражения поэтических образов, но только при условии, что сценарист понимает особенности поэтики истории и то, как она действует в рамках картины.

Поэтический не значит милый или приятный. Декоративные образы, которые заставляют зрителей покидать кинозал с чувством разочарования и словами о том, что «фильм все-таки очень красиво снят», нельзя назвать поэтическими. Возьмем, к примеру, фильм «Под покровом небес» (The Sheltering Sky) по одноименному роману Пола Боулза. В романе главной темой является скука и отчаянная бессмысленность существования, — то, что в свое время называли экзистенциальным кризисом, а пустыня служит метафорой убожества жизни главных героев. Однако снятый по роману фильм сверкает яркими глянцевыми красками путеводителя туристического агентства, и страдания почти не ощущаются. Красивые картинки уместны только тогда, когда фильм рассказывает о чем-то приятном, например, «Звуки музыки» (The Sound of Music).

В большей степени поэтика означает повышенную экспрессивность. Каким бы ни было содержание истории — прекрасным или нелепым, возвышенным или приземленным, спокойным или неистовым, эпическим или личным, — оно требует полноценного выражения. История должна быть хорошо рассказана, хорошо поставлена и сыграна, и тогда, возможно, у вас получится хороший фильм. Если в дополнение ко всему вы обогатите историю экспрессивностью, то, возможно, этот фильм станет великим.

Начнем с того, что зрители, сидящие в темном зале кинотеатра, реагируют на каждый образ, визуальный или слуховой, символически. Мы инстинктивно чувствуем, что каждый предмет был выбран, потому что он значит нечто большее, чем просто предмет, и поэтому добавляем скрытый смысл к каждому названию. Когда в кадре появляется автомобиль, наша реакция не ограничивается нейтральной мыслью, например, о том, что это «средство передвижения»: мы придаем ему дополнительное значение. Мы думаем: «Ага. "Мерседес"... этот человек богат». Или: «"Ламборджини"... безумно богат». «Проржавевший "фольксваген"... художник». «"Харлей-Дэвидсон"... опасный человек». «Красный "понтиак"... проблемы с сексуальной идентификацией». В дальнейшем на основе этого рассказчик формирует естественные предпочтения зрителей.

Для того чтобы превратить хорошо рассказанную историю в поэтическое произведение, необходимо исключить из нее 90 процентов реальности. Подавляющее большинство предметов в мире обладают коннотацией, которая подходит не всем фильмам. Поэтому спектр возможных образов должен быть четко ограничен теми предметами, которые имеют соответствующее значение.

Например, если в процессе съемки режиссер захочет добавить в кадр вазу, это приведет к часовой дискуссии. Какая разновидность вазы? Какого временного периода? Какой формы? Цвета? Керамическая, металлическая или деревянная? Есть ли в ней цветы? Какие? Где она стоит? На переднем плане? На среднем? На заднем? В правом левом углу кадра? В нижнем левом? В фокусе она или не в фокусе? Освещена ли? И все потому, что это не просто ваза, а обладающий высоким зарядом, символический предмет, подчеркивающий смысл любого другого предмета в кадре, а также всех тех, которые были и будут показаны в фильме. Как любое другое произведение искусства, фильм представляет собой единство, где каждый предмет связан со всеми другими образами или предметами.

В условиях ограниченного числа предметов, обладающих подходящим значением, сценарист подкрепляет фильм системой образов, или системами, так как часто их бывает несколько.

Система образов — это стратегия идей, категория включенных в фильм представлений, которая постоянно и со значительными вариациями повторяется в изображении и звуке от начала до конца картины, причем с большой осторожностью. Она применяется в качестве действующей на подсознание коммуникации, повышающей глубину и сложность эстетической эмоции.

Понятие «категория» в данном случае означает субъект, взятый из материального мира, который обладает достаточной широтой, обеспечивающей ему значительное многообразие. Например, категория природы — животные, времена года, смена дня и ночи, или категории человеческой культуры — здания, машины, искусство. Такая категория должна отличаться повторяемостью, потому что один или два отдельных символа обладают незначительным воздействием. Однако сила упорядоченного возврата образов беспредельна, так как разнообразие и повторение позволяют с помощью системы образов управлять подсознанием зрителей. Кроме того, что наиболее важно, поэтикой фильма необходимо оперировать незаметно для зрителей.

Система образов создается двумя способами: через внешнюю или внутреннюю образность. Внешние образы могут относиться к категории, которая за пределами фильма уже обладает символическим смыслом, и, когда она привносит его в картину, происходящее на экране имеет то же самое значение, что и в жизни. Например, национальный флаг — символ патриотизма и любви к своей стране — будет показывать именно патриотизм и любовь к родине. Так, в фильме ««Рокки-4» (Rocky IV) после победы над русским боксером Рокки заворачивается в большой американский флаг. Или автор может использовать распятие, символ любви к Богу, для того, чтобы указать на религиозные чувства героев; паутину — для рассказа о ловушке; слезы — для обозначения печали. Должен заметить, что внешняя образность является отличительным признаком фильмов, снимаемых студентами.

Внутренние образы связаны с категориями, которые за пределами фильма не всегда имеют символический смысл, но, привнося его в картину, придают ей совершенно новое значение, присущее только ей одной.

Вспомним фильм «Дьяволицы» (Les Diabolique). В 1955 году режиссер и сценарист Анри-Жорж Клузо адаптировал для кино роман «Та, которой не стало» Пьера Буало. В снятой им картине мы видим Кристину (Вера Клузо), привлекательную, но очень застенчивую, тихую и чувствительную женщину. Она с детства страдает болезнью сердца и всегда ощущает недомогание. Несколько лет назад она унаследовала большое поместье в пригороде Парижа и открыла там элитную школу-интернат. Кристина управляет школой вместе со своим мужем Мишелем (Поль Мерисс), склонным к садизму, жестоким и злобным негодяем, который получает удовольствие, втаптывая жену в грязь. Имея любовную связь с одной из учительниц школы, Николь (Симона Синьоре), он обращается с ней так же жестоко, как и с женой.

Все в школе знают об этом романе. Но две женщины становятся лучшими подругами, потому что обе страдают под игом садиста. В начале фильма они приходят к выводу, что единственный способ решить их проблему — убить его.

Однажды ночью они заманивают его в дом в отдаленной деревне, где заранее наполняют ванну водой. Он приходит, одетый, как всегда, в костюм-тройку, надменно насмехается и оскорбляет жену и любовницу, в то время как они стараются как можно сильнее напоить его, а потом пытаются утопить в ванне. Однако он недостаточно пьян, поэтому отчаянно сопротивляется. Его бедняжка-жена чуть не умирает от ужаса, но Николь бросается в гостиную, хватает с кофейного столика керамическую статуэтку пантеры и кладет этот тяжелый предмет на грудь мужчины. С помощью статуэтки и собственных усилий ей удается продержать его под водой достаточно долгое время, чтобы он захлебнулся.

Женщины заворачивают тело в брезент, кладут его в багажное отделение пикапа и в полночь тайно возвращаются в школу. Школьным бассейном не пользовались всю зиму; его поверхность покрыта слоем водорослей толщиной в дюйм. Женщины сбрасывают тело в бассейн, и оно скрывается под водой. Они быстро уходят и ждут следующего дня, когда тело всплывет и будет найдено. Наступает утро, но тело так и не появляется на поверхности. Проходят дни, его по-прежнему не видно.

В конце концов Николь будто бы случайно роняет в бассейн ключи от своей машины и просит одного из старшеклассников достать их. Юноша ныряет под водоросли и ищет, ищет, ищет. Он выныривает на поверхность, делает глоток воздуха, затем снова ныряет и продолжает искать. Еще раз выныривает, затем в третий раз уходит под воду и снова ищет, ищет, ищет. И вот показывается на поверхности... с ключами от машины.

Тогда женщины решают, что пришло время почистить бассейн. Они отдают указание спустить воду, а сами стоят на его краю, наблюдая за тем, как ряска опускается все ниже, ниже и ниже... до самого дна. Но тела там нет. В этот день из Парижа приезжает фургон химчистки и доставляет вычищенный и отглаженный костюм, в котором умер Мишель. Женщины бросаются в Париж, в химчистку, где находят квитанцию с указанием адреса пансиона. Они оправляются туда и разговаривают с консьержем, который говорит: «Да, да, здесь жил мужчина... но сегодня утром он съехал».

Они возвращаются в школу, где начинают происходить еще более странные вещи: Мишель то появляется, то исчезает в окнах школы. Когда они смотрят на выпускную фотографию старшего класса, он стоит позади учеников, немного не в фокусе. Они не могут понять, что происходит. Может быть, это привидение? Или он каким-то образом выжил, а теперь мстит им? А если кто-то нашел тело? И теперь занимается этими проделками?

Начинаются летние каникулы, все ученики и учителя уезжают. Затем школу покидает и Николь. Она собирает вещи, говоря, что больше не может все это выносить, и оставляет несчастную жену в полном одиночестве.

В этот вечер Кристина не может заснуть; она сидит в постели, настороже, сердце сильно бьется. Неожиданно в тишине ночи слышится звук печатной машинки, доносящийся из кабинета мужа. Она медленно встает и пробирается по коридору, прижав руку к сердцу, но как только дотрагивается до ручки двери, звук прекращается.

Она с облегчением открывает дверь и видит на столе рядом с печатной машинкой перчатки мужа, которые лежат там, словно две большие руки. Затем слышит самый страшный для нее звук: звук капающей воды. Направляется в ванную, ее сердце бешено колотится в груди. Она распахивает дверь, а там он — одетый все в тот же костюм-тройку, лежит в наполненной до краев ванне, а из крана капает вода.

Тело садится, вода стекает потоками. Глаза трупа открыты, но в них нет глазных яблок. Он протягивает к ней руки, она хватается за грудь, сердце не выдерживает, и она замертво падает на пол. Мишель подносит руку к глазницам и достает из них белые пластмассовые вставки. Из шкафа выскакивает Николь. Оба обнимаются и шепчут: «Мы сделали это!»

Начальные титры фильма «Дьяволицы» (Les Diabolique) выглядят так, словно они размещены на абстрактном рисунке в серых и черных тонах. Но по окончании их через весь экран неожиданно проезжает колесо грузовика, и мы понимаем, что все это время смотрели на лужу грязи, снятую сверху. Камера поднимается и показывает дождливый пейзаж. С первой же минуты фильма в нем постоянно и подсознательно повторяется система образов, связанная с водой. На улице всегда туманно и моросит дождь. Вода, конденсирующаяся на оконных стеклах, маленькими каплями стекает на подоконник. На ужин героини едят рыбу. Персонажи пьют чай и вино, а Кристина все время прихлебывает свою сердечную микстуру. Когда преподаватели школы обсуждают летние каникулы, они говорят о поездке на юг Франции, чтобы «немного поплавать». Бассейн, ванны... это один из самых мокрых фильмов среди всех когда-либо созданных.

За пределами фильма вода является универсальным символом всего позитивного: крещение, очищение, женское начало — архетип самой жизни. Однако Клузо меняет заряд этих ценностей на обратный, вода приобретает значение смерти, ужаса и зла, а звук капель из крана заставляет зрителей буквально подскочить на месте.

В фильме «Касабланка» (Casablanca) объединены три системы образов. Основные мотивы напоминают о лишении свободы, так как город Касабланка превращается в виртуальную тюрьму. Персонажи шепотом обсуждают планы «побега», словно полицейские — это тюремные охранники. Луч аэромаяка городского аэропорта двигается по улицам словно прожектор, обследующий территорию тюрьмы, а оконные жалюзи, шкафы, лестничные перила и даже листья комнатных пальм отбрасывают тени, похожие на решетки тюремных камер.

Вторая система формирует движение от индивидуального к архетипич-ному. В начале Касабланка представляет собой лагерь для беженцев, но затем превращается в Организацию Объединенных Наций в миниатюре, где встречаются не только арабские и европейские, но и азиатские, и африканские лица. Рик и его друг Сэм единственные американцы, которых мы встречаем. Повторяющиеся образы (в том числе диалог, в котором персонажи разговаривают с Риком так, словно он целая страна) связывают Рика с Америкой, и он начинает символизировать собой США, а Касабланка — весь мир. Как и США в 1941 году, Рик упорно сохраняет нейтралитет, не желая иметь ничего общего с еще одной Мировой войной. Его решение перейти к борьбе служит подсознательной похвалой Америке за то, что она наконец выступила против тирании.

Третья система связана с установлением связей и разделением. Ряд образов и композиций в рамках структуры фильма используется для того, чтобы соединить Рика и Ильзу, показав на подсознательном уровне, что, хотя эти двое разделены, они принадлежат друг другу. Такому положению вещей противопоставлена серия образов и композиционных структур, которые отдаляют Ильзу от Ласло и создают противоположное впечатление: несмотря на их совместную жизнь, они существуют отдельно.

«Сквозь темное стекло» (Through a Glass Darkly) представляет собой мультисюжетный фильм с шестью сюжетными линиями — три позитивные кульминации, посвященные отцу, и три негативных финала для его дочери. Картина включает в себя не менее четырех систем образов. Истории отца отмечены открытыми пространствами, светом, интеллектом и вербальными коммуникациями; конфликты его дочери выражаются с помощью закрытых пространств, темноты, образов животных и сексуальности.

В фильме «Китайский квартал» (Chinatown) тоже используется четыре системы: две с внешними образами и две с внутренними. Основная внутренняя система связана с мотивами «слепоты» или ложного видения: окна; зеркала заднего вида, очки, особенно разбитые очки, камеры, бинокли, глаза людей и даже открытые незрячие глаза трупа — все активно подталкивает нас к предположению, что если мы ищем зло в этом мире, то смотрим в неправильном направлении. Оно здесь. В нас самих. Как однажды сказал Мао Цзэдун: «История — симптом, а заболевание — это мы».

Вторая система внутренних образов связана с политической коррупцией, которая превращается в связующую ткань общества. Фальшивые контракты, подрывные законы и продажные действия становятся тем, что удерживает общество вместе и обеспечивает «прогресс». Две системы внешних образов — вода и засуха, сексуальная жестокость и сексуальная любовь — обладают традиционным содержанием, но используются очень эффективно.

Когда фильм «Чужой» (Alien) вышел на экраны, журнал Time опубликовал статью на десяти страницах со снимками и рисунками, в которой задавался вопрос: не слишком ли далеко зашел Голливуд? Это было связано с тем, что фильм включает в себя систему в высшей степени эротичных образов и содержит три яркие сцены «насилия».

Когда Гэйл Энн Херд и Джеймс Кэмерон сделал сиквел «Чужие» (Aliens), они не только изменили жанр картины (с фильма ужасов на боевик/приключение), но создал новую систему образов, связанную с материнством, так как Рипли заменяет мать девочке по имени Ньют (Кэрри Хенн), которая, в свою очередь, становится матерью для своей сломанной куклы. Обе сталкиваются с самой ужасной «матерью» во вселенной — гигантской королевой чудовищ, которая откладывает яйца в гнезде, напоминающем женскую утробу. В одном из диалогов Рипли замечает: «Чудовища делают тебя беременной».

Фильм «После работы» (After Hours) строится только на одном внутреннем рефрене, который, однако, отличается большим многообразием: речь идет об искусстве. Но оно используется не в качестве украшения жизни. Более того, выступает в роли оружия. Искусство и художники, живущие в Сохо, постоянно нападают на главного героя, Пола (Гриффин Данн), и наконец он прячется внутри произведения искусства, которое крадут Чич и Чонг.

Если говорить о фильмах, созданных несколько десятилетий назад, то триллеры Хичкока соединяют образы религиозности и сексуальности, а вестерны Джона Форда противопоставляют девственную природу и цивилизацию. На самом деле, если мы еще больше углубимся в историю и вернемся на несколько столетий назад, то поймем, что системы образов существуют столько же, сколько и сама история. Еще Гомер придумывал удивительные мотивы для своих эпических поэм, а Эсхил, Софокл и Еврипид — для своих пьес. Шекспир помещал уникальную систему образов в каждую свою работу также как Мелвилл, По, Толстой, Диккенс, Оруэлл, Хемингуэй, Ибсен, Чехов, Шоу, Беккет — все великие писатели и драматурги использовали этот принцип.

А кто, в конце концов, придумал сценарий? Писатели и драматурги, которые пришли к колыбели нашего искусства в Голливуде, Лондоне, Париже, Берлине, Токио и Москве, чтобы писать сценарии для немых фильмов. Первые выдающиеся режиссеры кино, такие как Д. У. Гриффит, Эйзенштейн и Мурнау, учились своей профессии в театре; они понимали, что, как и любую хорошую пьесу, фильм можно поднять на очень высокий уровень с помощью действующих на подсознание поэтических повторений.

Система образов должна быть подсознательной. Зрители не должны знать о ее присутствии в фильме. Много лет назад во время просмотра фильма Бунюэля «Виридиана» (Viridiana) я заметил, что он ввел систему образов, связанных с веревкой: ребенок прыгает через веревку, богатый человек вешается на веревке, бедняк использует веревку в качестве пояса. В тот момент, когда кусок веревки появился на экране раз в пятый, зрители хором воскликнули: «Символ!»

Символизм обладает гораздо большей силой, чем думают многие, так как, обойдя рассудок, незаметно проникает в подсознание. Нечто подобное случается, когда мы видим сны. Использование символов следует тому же принципу, что и озвучивание фильма. Для восприятия звуков не нужно познание, а значит, музыка может оказывать на нас глубокое влияние, даже когда мы этого не сознаем. Точно так же нас трогают и волнуют символы — но до тех пор, пока мы воспринимаем их как нечто символическое. Узнавание символа превращает его в нейтральную, интеллектуальную диковину, лишенную силы и практически бессмысленную.

Почему же тогда многие современные сценаристы и режиссеры специально наклеивают ярлыки на свои символы? К числу наиболее явных примеров такого неуклюжего обращения с «символическими» образами можно отнести римейк «Мыс страха» (Cape Fear), фильмы «Дракула Брэма Стокера» (Bram Stoker's Dracula) и «Пианино» (The Piano). Я думаю, что имеются две вероятные причины. Во-первых, желание польстить элитной аудитории погруженных в себя интеллектуалов, которые наблюдают за всем с безопасного, не пробуждающего эмоций расстояния и одновременно собирают материал для критического анализа фильма, что стало уже ритуалом и проходит где-нибудь в кафе. Во-вторых, это делается для того, чтобы влиять на критиков и их будущие рецензии, а может быть, даже контролировать их. Для создания напыщенного символизма нужна не гениальность, а лишь самовлюбленность, подогреваемая неправильным истолкованием Юнга и Деррида. Такое тщеславие позорит и разрушает искусство.

Некоторые утверждают, что создание системы образов — обязанность режиссера, и только он должен этим заниматься. Я не хочу спорить, потому что в конечном счете именно режиссер несет ответственность за каждый квадратный сантиметр каждого кадра фильма. Однако... сколько у нас действующих режиссеров, которые понимают то, что я объяснял выше? Очень немного, возможно, десятка два по всему миру. И это самые лучшие, в то время как, к великому сожалению, подавляющее большинство не может отличить декоративный кадр от экспрессивного.

Я утверждаю, что работу по созданию системы образов должен начинать сценарист, а режиссеру и художникам необходимо ее заканчивать. Именно автор сценария первым представляет себе все образы, а также материальный и социальный мир истории. Нередко в процессе создания сценария мы замечаем, что работа над системой образов началась самопроизвольно, и она уже проникла в наши описания и диалоги. Осознав это, мы разрабатываем ее вариации и спокойно включаем их в текст истории. Если система образов не возникает сама по себе, мы ее придумываем. Зрителей не волнует, как мы это делаем; они хотят только одного — чтобы история «работала».

НАЗВАНИЯ

Название фильма — маркетинговое средство, с помощью которого происходит «позиционирование» аудитории и ее подготовка к предстоящему опыту. Соответственно, сценаристы не могут позволить себе использовать литературные, но ничего не говорящие названия: к примеру, «Завещание» (Testament) — это на самом деле фильм о послеядерной катастрофе, а «Взгляды и улыбки» (Looks and Smiles) показывает безотрадную жизнь на пособие по безработице. Мое самое любимое ничего не значащее название — «Мгновенье за мгновением» (Moment by Moment). Именно это словосочетание я всегда использую в качестве рабочего названия до тех пор, пока не найду необходимое для истории заглавие.

Успешно подобранное название указывает на какую-то значимую составляющую истории — персонаж, сеттинг, тему или жанр. Лучшие названия нередко связаны с двумя или всеми этими элементами одновременно.

Так, «Челюсти» (Jaws) обозначает персонаж, указывает на то, что действие происходит на фоне дикой природы, раскрывает тему картины (человек против природы) и определяет жанр — боевик/приключение. «Крамер против Крамера» (Kramer vs. Kramer) называет двух персонажей, тему развода и жанр семейной драмы. Название «Звездные войны» (Star Wars) указывает на эпический конфликт между галактическими воинами. «Персона» (Persona) наводит на мысль о действующих лицах с психологическими проблемами и о теме скрытых личностных особенностей. «Сладкая жизнь» (La Dolce Vita) переносит в декадентскую обстановку, населенную богатыми городскими жителями. Название «Свадьба моего лучшего друга» (My Best Friend's Wedding) определяет персонажей, сеттинг и жанр романтической комедии.

Естественно, название дается не только из маркетинговых соображений. Как однажды заметил легендарный Гарри Кон: «"Могамбо" (Mogambo) — ужасное название. Но "Могамбо" с Кларком Гейблом и Авой Гарднер в главных ролях звучит потрясающе».