Гражданская инициатива журнал, октябрь 1998

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

самоуправлении" были не самыми сильными. Они походили на пересыхающие ручейки оттепели. Пожурчали, пересохли. Обсудили, поставили "галочки", сунули папки на полки, и – забыли. Студенты вышли из ВУЗа в мир. Им уже не до самоуправления в ВУЗах. Новые – пока созреют и сплотятся… Поговорят, тоже уйдут… И так по кругу…

Временная, текущая студенческая среда по-настоящему МинВУЗ не потрясала. Студенческое Самоуправление не возникло. Создать сейчас - не поздно. Но самоуправление - не самоцель. Оно востребуется и возродится, когда в среде будут новые Семёны, если не погубят кипучую базу идей.

Главное в самоуправлении – не расхлябанная свобода бесхозности, а самодоведение к поставленной цели. И самовыбор средств, инструментов образования. ВУЗ – лучший период генерации талантов. И лучшая оценка должна быть не "5", а "неформальное мышление", "склонность к изобретательству".

Надо основать Гербарий Идей. Прекрасные и засушенные цветы…

Пожалуй, я его уже начал этой книгой. Где молодые волшебники, которые их оживят?

Этот 1973-й год был особым в жизни Семёна. В этот год он кроме конспектов написал и огромное количество стихов, не вышедших из тетрадей. Обе причины слишком понятны. Он жил в одной комнате с "курским соловьём" Владимиром Шпаком^²⁶, который писал стихи легко и много, часто их декламируя. В заветную тетрадь писал и живший в этой же комнате белорус Юра Короткевич. Личные переживания Семён тоже не мог декламировать миру, а излагал их, как мог. И для себя.

Тебе я песню посвятил,

Да всё боюсь тебе пропеть я:

Её бесхитростный мотив

Не встретишь ли ты злою плетью?

В полутёмном кино

я нечаянно встретил

Своих глаз идеал,

что был в песне воспет.

Подскажи мне, поэт,

сколько раз на планете

Повторился твой случай,

сколько зим…

сколько лет?...

В полутёмном кино

вдруг смятенье настигло

Не с экрана меня,

а живых твоих глаз

Лучик

сердце моё

переплёл паутинкой,

И на ниточке этой

я хожу по сей час.

Боже правый!

Тебе

я давно не ровесник!

И вниманьем могу

насмешить,

испугать.

Что за прихоть судьбы!

Мне не вычеркнуть песню.

Одному ли всю жизнь

мне её напевать?

Может, время пройдёт,

и тебе, как открытье,

Станут ясны причуды

и зрелой любви…

Не кого-то,

меня,

ты отыщешь наитьем…

Я тебе помогу,

лишь меня позови!

Эту встряску дал находящийся рядом с институтом "в высотке"^²⁷ знаменитый кинотеатр "Иллюзион" с его лекториями по искусству.

Его не заметили в храме искусств…

Даты и содержание дневника составляют стихотворный путеводитель по эмоциональным пикам жизни.

Тебя завидев,

из груди,

Смеясь и прыгая,

как в детстве,

Рванулось сердце…

Погоди –

Не отвергай его в кокетстве…

Меня покинув, не должно

Оно ведь по миру скитаться.

Тобой побитое, оно

Совсем зачахнет, может статься…

Увы…

Но пройдёт много ль лет,

И с таким же открытьем

Вдруг прозреешь и ты

От огня своих чувств.

Без реклам и газет,

Лишь единым наитьем

Ты припомнишь меня

В этом храме искусств.

Надежда не хочет покидать даже разбитую о камни бригантину…

С первого курса он был не одинок. На проходной общежития вахтёрша вдруг его спросила: - "А где же твоя сестра?"

Так и звали потом девчонку пять лет. Они с Олей Чивилёвой были чем-то похожи внешне (отцы Тамбовские) и характером. И учились в одной группе. И жили на одном этаже. Открыто даря Семёну свои восторги и симпатии, Оля не улавливала его "чудных" идей, не воспринимала их всерьёз, как программу жизни. Её доброжелательное участие всегда было рядом. Но не было никого, кто мог бы жить в его ритме, в его системе восприятия жизни. Однако, эта проблема была стара и уже не коробила. Мир быстро не изменит даже мичуринец.

В шумном улье общежития, студгородка, ВУЗа, столицы – начинала давить необходимость быть осторожным, не очень открытым, не вполне собой… Замкнутым в семье быть легче. А здесь ты "на людях" даже во сне.

Но жизнь текла и приносила новые встречи. ВУЗ шире семьи, муравейник Москва больше Новомосковска. Стенки вулкана так тонки, а толчки так часты… Но он – не Петрарка.

Она жила рядом. Не на твоём курсе, не на твоём факультете, и жизнь вас водила разными тропами… Она не любила грохота танцевальных вечеров, но вдруг на нём появилась…

…Но запал в моё сердце

взгляд чернее, чем ночь…

В тихий омут – нечаянно

камушек брошенный…

Я искал с тобой встреч,

чтобы сердцу помочь,

Но захлопнулась дверь,

как за гостем непрошеным…

* * *

… Если мы вдвоём, и дивный мир

Откинулся над нами звёздной чашей,

В целом мире мы с тобой одни.

Третьим с нами – только счастье наше…

Только вы не верьте, люди, мне…

Счастье померещилось поэту.

Я один сидел, и в тишине

Звёзды мне напели песню эту…

* * *

Он не много узнал об этой девчонке. Парня её убила шпана. Она никого не хочет с ним сравнивать. Ей не нужны твои мысли, взгляды, ты сам.

Возможно ль, за любовь в ответе,

Жить без любви, любовь не встретив?

И мне доносит голос

Ветер:

Она прошла… ты не заметил…

Я вновь пойду! И всё перетрясу!

Любовь найду и от беды спасу!!

Но эхо вторит с чёрных скал:

Не ты один её искал…

Много стихов. Как будто стихи писать легче, чем лекции…

И вдруг совсем необычное:

Сказала ты, я "не в миру",

Что зря копирую черты святого,

Сказала, что среди людей – умру,

Что замуж лишь за грешного готова…

"Не в миру", "не от мира сего"^²⁸. Чаще это похвальный знак уважаемому и недосягаемому. А тут… Отвергнут и осуждён земным человеком за попытку собрать в себе черты лучшие… Личная трагедия в 20 лет.

Потом он прочтёт в справочниках, что это понятие "употребляется к людям, погружённым в мечтания, блаженным, чуждающимся забот реальных". Боже, любители "первоисточников" более современных так извратили древние понятия древнейшего первоисточника!

Мир переполнен кривыми зеркалами. Мы даже платим за вход на эти аттракционы, не замечая обилия бесплатных.

Когда слишком хорошо – это подозрительно. Эту формулу "мудрости" он услышит многократно.

Будет и более дикий лозунг: лучшее – враг хорошего! Как должно быть прогнил мир, что ему всё нравится "с гнильцой", когда прекрасного, чистого, честного стыдятся и боятся…

Его сумасшедшее обращение к девчонке с другого курса вызвало кризис у его посестрима. Полагая, что ежедневно видя его, она его знает "таким, как есть", она планировала большее, и вдруг…

Как бывает не только в романах, тут же нашёлся утешитель… Девчонка была не высокая, но надёжная. Никто из симпатизировавших им обоим не "покушался" ни на одного из них, видя стойкость их симпатий, заведомо предполагая ещё более крепкие, желая двум симпатичным людям всех благ...

Теперь мир рушился, и в нём и эта опора обломилась. Часто ведь, считая кого-то своею опорой, мы в вихре взметнувшихся листьев теряем в себе готовность быть стволом. Да, много ведь написано о дружбе вообще и о дружбе с женщиной...

Воспоминание об этой дружбе всегда будет светлым.

Но в системе кризисов лучшей защитой оказалась необходимость замкнуться. Впереди маячил кризис диплома. ВУЗовская администрация и идеология страны могли дать удар похлеще этого. А поддержки ждать было неоткуда.

Неужели не рождён я, чтобы изменить этот мир?

С кем и как?

Он делает выбор: лучше остаться одному, чем оказаться "своим" среди любителей клубнички с гнильцой или с теми, кто не захочет его понять, принять, слиться судьбой…

Частичная совместимость могла легко перейти в частичную несовместимость, в отчуждение…

Не Гамлет я.

Я - Циолковский, Чацкий.

Быть может,

ждёт меня конец дурацкий…

Немыслимо винить окружающих за пристрастия. Трудно становиться созерцателем со стороны. Немыслимо трудно среди любителей "жить как все" искать приверженцев образцов возвышенной и окрылённой жизни…

Скоро среди стихов, увы, оказались и такие:

Опять, мой милый человек,

Твой взгляд со мною, преданный, лучистый.

Как я боюсь, что льдинок первый снег,

Как ни таюсь, вдруг различишь ты…

А затем:

… А летопись былины полнят,

Когда влюблённых и поэтов

Любви неразделённость

в волны

Несла…

И мне знакомо это…

Эти дни вновь открыли и первую страницу дневника.

"Никогда не вёл дневников и не любил читать чужие воспоминания. Неинтересно знать подробности чужой жизни, перипетии судеб, вникать в чужие разговоры, запоминать обрывки чужих фраз… Если не тратить времени на записи, то можно в жизни успеть совершить немало, чтобы хватило историкам материала".

У молодости своя, категоричная логика.

До этого дневник был. "Детский". Но не во всём.

"Никогда не понимал людей счастливых, которые вели дневники. Зачем дневники? В лучшие мои поры мне хватало друзей и знакомых, чтобы разделить с ними свои радости и удачи…".

Всё верно. Но чтобы доверить всё же свои мысли "беспристрастной бумаге" в водовороте лиц и событий, надо было в 21 год ощутить катастрофу одиночества.

"Я не "лишний человек" 18 века. Путь мой отмечен и существованием высокой цели, и кипучей деятельностью, и работой мысли. Хотя, какие там мысли в 21 год! Тоже мне, мыслитель!"

В беде важно не терять голову, критически оценить ситуацию… Этим он владел.

"Но чувство какой-то пустоты, как у подбежавшего к расщелине в камне, заполнило всё моё существование".

Это сравнение – не от трещины на асфальте. В 1971 году во втором его студенческом стройотряде "90-й меридиан" на реке Чулым под Ачинском Красноярского края на экскурсию в заповедник "Красноярские столбы" соревнованием отбирались только лучшие. Бригада кровельщиков работала так быстро, что битум в котле не успевал плавиться. Был его черёд загрузить котёл. Увесистый "ломоть" битума, ранее привычно плавно ложившегося на спины предыдущих ломтей, пролетел от горловины котла-цистерны до его дна, ухнул в дно и неожиданно ударил брызгами, закрыв от пупа до шеи не успевшего отпрянуть Семёна горячей битумной бронёй.

Боли он не почувствовал. "Эх! Я же ребятам экскурсию срезал!" — ударила мысль.

Бригаду с крыши сразу как ветром сдуло. План они и так давно перевыполнили. Беда! Семёна подхватили на руки и вихрем, наискосок через поле, внесли в палаточный городок, к врачу. Что было в полевых условиях на 60 здоровых человек? Остывший битум частично смыли спиртом. Любители острых ощущений оценят… Надо терпеть, сам виноват. "Броня" битума на мокром и азартном теле "плохо прижилась". Её часть сняли с частичками прижжённой кожи, "всухую". Мускулистая брюшина молодца была цела. Всё густо смазали всем запасом большой банки мази Вишневского (больше ничего не было) и пробинтовали торс, как мумию.

Семён напялил новую рубаху и выглаженную штормовку. В городской лазарет он и не собирался. Как и все, он мечтал побывать в "Столбах". Для этого бригада и установила очередной рекорд. Больше случая может не быть. В пылу рекордных работ никто из других бригад ЧП у кровельщиков не заметил. Объявление такого ЧП вообще могло отменить поездку всему отряду. Машина с ударниками должна была уходить через час…

Видели бы мамы, что они творят…

Счастливая бригада и взволнованная врач отряда плотным кольцом вокруг него сидели в бортовой машине до самых "Столбов", берегли от толчков ничего не подозревавших и возбуждённых других друзей-стройотрядовцев. Всю дорогу – песни под гитару, шутки, хохот… Вместе со всеми он увидел Красноярскую ГЭС, "синегорье", был на нескольких вершинах в "Столбах". Привёз незабываемые фотографии. Никто не догадался, что с ними по скалам с фотоаппаратом лазила "мумия". Вернувшись, работал с бригадой, без "больничных". Долгие годы от ожога и похода ещё не сходили рубцы, мешавшие поиграть в волейбол на пляже… Потом, как на собаке, затянуло, разгладилось…

Там он видел далеко под ногами волшебной красоты туман над верхушками сосен. Там в скале и запомнил одну из величественных расщелин…

Спасибо, Доктор… И вам, друзья…

"Жизнь складывается не так, как я хочу. Это "Хочу", может, и есть главное препятствие…".

"Людям, легко идущим "по ветру", приходится легче. Они надо мной смеются…".

"Кажется, мир пугается, натыкаясь на таких людей, которых потом описывает в книгах, как своих героев…". В 21 год будущий авиаконструктор поставил миру диагноз, кажется, неизлечимый…

Преддипломная и дипломная практика, внутренние сомнения в период дипломного проектирования на время закрыли душевную "расщелину", и дневник прервался.

Как-то из шумной библиотечной "читалки" уединился он в пустой актовый зал. Вдруг потянулись в зал люди. Преподаватели. Семён поморщился, не дали позаниматься. Но уйти не успел.

Все быстро сели, не заметив студента, и закрыли дверь. Тайно, без студентов, профессора смотрят хронику об иностранных заводах – автоматах. Кадры завораживают. Эти кадры всплывут в сознании в дипломной смуте мыслей 73-го года. А непонимающий происходящего на экране диктор заученно бранит безлюдные цеха, как источник безработицы, врага основы справедливого строя всеобщей занятости.

А почему нужна всеобщая занятость непроизводительным и малоквалифицированным трудом? А как быть свободным и счастливым? Это обещано страной, партией!

Почему, критикуя капитализм, мы восхваляем свободу от нецелесообразного труда, а при социализме этот ненужный труд оправдываем и сохраняем? Почему свобода от ненужной работы – это "безработица"? Это свобода. Она бесценна, она желанна, ею надо уметь распорядиться. Её надо сделать "без негативов".

Свободный от необходимости трудиться неграмотный бездельник может учиться или стать путешественником, начать изучать и систематизировать узнанное, обилие впечатлений. Начнёт изучать иные достижения человечества. Но не принуждаемый украсть от голода, нормальный свободный человек не станет вором и бандитом. Скорее, он станет человеком творчества. Это шанс культуры общества. Чтобы стать свободным и творческим человеком, надо желать свободы, уметь её достичь и уметь ею распорядиться.

Надо уметь. А где этому научиться? Пятилетних планов нет у поэтов, композиторов, писателей, художников. Но люди творчества – не только они. У знаменитого инженера Шухова^²⁹, жившего ещё при царе (1853 г. – 1939 г.), тоже не было пятилетних планов. Как бы не было у него и "профессии", т.е. специализации, которую сейчас все ценят. Владимир Григорьевич создал десятки разных конструкций, отличающихся смелостью решения, новизной, практичностью. Он строил паровые котлы и насосы, мосты и висячие перекрытия, башни (Шаболовская телебашня высотой 148,3 м – тоже его), форсунки и газгольдеры, нефтепроводы и баржи, установки крекинга нефти, доменные печи, меднолитейные цехи и дымовые трубы, ангары и хлебные элеваторы, мавзолей, наконец… Что угодно. Он сам выбирал и проекты, и заказчика.

"Инженер" — это "изобретательный человек". Изобретатель, творческий человек – должен быть свободен. Результат его творчества должен быть интересен, полезен, выгоден обществу. Свобода может быть и желанна, и выгодна… Выгоду можно рассчитать. Расчёт – это предмет профессионала. А вот хорошие расчёты – это уже предмет усилий для "отличника". Государство заинтересовано помочь.

Говорят, полной свободы не бывает. Говорят, это утопия. Говорят, это свобода обезьян. Обезьян, кажется, между прочим, эта свобода устраивает. Это разъясняют множество книг. Много книг разъясняет также, что свобода – это зло. Что "цивилизованная свобода" — утопия. Утопия... Ведь обеспечивает цивилизованное существование не только свобода, а труд или капитал.

Свободная и цивилизованная жизнь. Что их совместит?

Труд или капитал. Капитал может быть создан трудом. К относительной свободе посредством капитала он неизбежно придёт в размышлениях и расчётах. Труд – удел не имеющих обеспечения капиталом. Труд всех, обеспеченный и гарантированный для всех. Не работающий да не ест! Так утверждает марксизм и ленинизм. И ты это отлично знаешь, у тебя и это в "зачётке" на "отлично". И знаешь это не только по книгам. Но…

Но если заменённый роботом человек голодает, то виноват не робот. А другой человек. Тот, кому робот приносит прибыль, кто мог кормить, лечить, переучивать освободившегося человека. Сколько денег для этого надо, и сколько денег приносит работа роботов? Это уже не политика. Это техническая и считаемая задача.

Человек кормится трудом. Но при этом он хочет кормить и одевать на заработанное жену и детей, стариков-родителей, оплачивать "быт", досуг, отдых, учёбу… Это возможно?

В политэкономии марксизма это утверждается. В законодательстве СССР, считающегося справедливым обществом, должна бы быть (но не оговорена) обязанность государства и работодателя обеспечить пенсию и зарплату не ниже минимального прожиточного уровня семьи работника с иждивенцами, а тем более не ниже достойного (социально-комфортного) уровня ему и его иждивенцам. Этот "минимум" и "комфорт" легко рассчитать. А в предметах для будущих инженеров и руководителей производства это отдельной проблемой тем более не стоит. Почему?

Семён записывает в "перечень проблем" – пенсии не ниже прожиточного минимума с публикацией минимума в законе. Сколько лет пройдёт до внедрения этой мысли…

Вдруг оказывается, что "экономика жизни" и "экономика производства" (сравнительные анализы экономик стран, социальных программ и производств) в 70-х годах "технарям" не преподавались. Почему? Может, потому, что инженер – запланированная рабочая точка конвейера? Он "распределяется" в производство. Он – винтик в цепочке рычагов. Он не планируется свободным и творческим. В "праве на труд" не предусмотрено право на свободный творческий труд. В кодексе о Труде, КЗоТ, это тоже не предусмотрено. Только "колдоговор" и "индивидуальный трудовой договор". Свобода и свободный труд в свободной стране не предусмотрены… Преступление!

Ну, знаешь ли! С такими выводами можно "загудеть"…

Инженер, "изобретательный человек" — не обучается для активной и творческой жизни! Он запланирован быть исполнителем. На операции посложней, правда, чем негр на конвейере у Форда, но без права и нужды думать об экономике эксплуатации труда. Нашей, родной, советской эксплуатации труда. За эти формулировки могли "свернуть башку", тем более – отличнику по теории марксизма.

От таких открытий перед защитой дипломного проекта можно было "тронуться".

"Защита" — демонстрация полученных в ВУЗе навыков. Вот и подумай, вот и покажи.

Сразу после школы тоже была иллюзия полной свободы. Поступай, куда хочешь, куда можешь. То, что можешь - не куда хочется, что иногда (например, на юрфак) нужна рекомендация, "направление" при определённых условиях, и здесь нет равенства и свободы, – это как-то мелькнуло… Но мечта звала к самолётам, ты поступаешь в ВУЗ, водоворот не даёт зацепиться за иногда царапающие тебя вопросы…

И вдруг вопрос такого калибра, поперёк двери из ВУЗа. Тебя ждёт труд. Почётная обязанность^³⁰ в самой справедливой стране. И вдруг такая Проблема в твой Перечень.

А что ты помнишь ещё о труде? Вспомни…

Твой дед, Семён, трудился в селе Кохановка Троицкого района под Одессой. Имел много детей, из которых в "социализм" вошли шестеро – Яша, Ваня, Кузя, Маня, Вася, Саша. Многодетные семьи обычно показывают в нищете. Дед не нищенствовал. Широкоплечий украинец, спокойный, с окладистой бородой. Семья Иллариона Павловича даже считалась зажиточной, имела корову, лошадь, двух волов, дом, двор, скот…

Прадед Павел был молдаванин, и тоже уважаем всей деревней за трудолюбие. Иначе б и сватов, и самого из деревни выгнали бы. В селе было много Мовчанов. Уважали и жену Иллариона, труженицу Феодосью Максимовну или "титку Тодоску". Хотя выбор у её отца Максима был богатый: были ещё дочери Мария, Дарья, Харитина и Надежда. Сын Данила у Максима был один, да ушёл на моленье в Иерусалим и пропал…

Илларион Мовчан (то есть "молчун"), крестьянствовал, но был талантом, местной знаменитостью. Считал в уме быстрее господских счетоводов. Правда, его дочь Марийка окончила только два класса, хотя и за один год. Училась легко, азартно. Марусю из школы забрали, не смотря на уговоры учительницы. Надо было прясть, в семье работали все, батраков не держали. Старшего сына, Яшу, выучили до 4 класса, и он считался на селе "грамотеем".

Грянула революция. Торжество ленинизма и равенства труда. С 27-го года до 32-го покатилось "добровольное вступление крестьян в кооперативные хозяйства", которое сопровождалось "острой классовой борьбой", грандиозным насилием, изъятием скота, обобществлением земельных наделов и репрессиями. Семью уважаемого всей деревней Иллариона Молчанова (так на русский лад перекроили его фамилию-прозвище), где от зари до зари работали все, но имели по определению новой власти "излишки" - коня, корову и скотину – в "коллективизацию" "раскулачили" за то, что мудрый Илларион "лишнюю" скотину продал на базаре. Толчком к репрессии послужило "участие" семиклассника Васи Мовчана в обходе дворов при раскулачивании. Ему было любопытно, "новые отношения". А принёс в семью искру мести, несчастье. Илларион умер перед коллективизацией их деревни, наказав семье "делайте, как все люди". Не помогло… Погрузили на подводу, вывезли из родного дома… Развеяли поврозь… Кого куда…

Хлопцы бежали. Потом, когда критика "перегибов" позволила, стали хлопотать за родных. Яша, приученный к труду, уехал на "великие стройки", стал сварщиком.

Маруся, 1912 года рождения, была "для перевоспитания подкулачницы" не отцом, а новым обществом выдана замуж за батрака с открытым туберкулёзом… Это её не спасло. Скорее нет, это погубило его, Василия, счастливого обладателя трудолюбивой красавицы жены, сына деревенского бедняка горбуна Петра Сивака, имевшего от жены Палашки ещё трёх дочерей - Марию, Горпину и Ольгу. Земельные "наделы" давали на мужчин, которые должны её обрабатывать. Но при этой логике царских чиновников, без земли и с большой семьёй, где много женщин, крестьянин обречён быть бедным. Между Петром Сиваком и Илларионом Молчановым был двор безлошадного Степана Сивака, брата Петра. Его межа была выложена навозом, так как не было и плетня.

"Революционная, беспощадная и самая справедливая ненависть" не знала предела. Как "муж подкулачницы" бывший полный бедняк Василий Сивак с женой был сослан в лагеря на "европейский Север" России, под Котлас.

Что им пришлось пережить? Мария, истинно святая христианская душа, не возненавидела его, всегда рассказывала о нём сыну с теплотой и жалостью. Он был хорошим человеком. Наказанный за "происхождение" жены, он Марийке не мстил, нёс это обоюдное горе. Но историю рода Василия – предания семьи не сохранили. Марийка же на всю жизнь осталась после "похода в лагеря" инвалидом.

"Воспитатели" нового строя отбили девчонке внутренности. Она до конца жизни носила их на растянувшейся брюшине, стеснительно прятала от сторонних глаз самодельные корсеты и пояса. Врачи приписывали ей "естественное" состояние после родов. Василий-то ещё хотел и имел детей. Но все его дети от Марии умирали младенцами. Умирали в "тридцатых" и в "сороковых" годах. Об иных, лагерных, причинах 30-годов она и врачам говорить не смела. А тем более, что-то отстаивать, доказывать…

Только став большим, последний (и единственный выживший) её сын смог заказать ей "на столичном Кузнецком мосту" в ателье "Грация" в 70-м году, на её 58-м году жизни, красиво и профессионально сшитый поддерживающий корсаж…

Там, в деревнях под Котласом, им устроили побег местные жители. И "передавали из рук в руки" в пути. Сейчас бы этих "партизан новой светлой жизни" могли признать героями. Тогда же их ждала жестокая расправа. Но домой Марийке и Василию было не дойти, да и опасно было двигаться домой, к источнику столь безумного вознаграждения за честный и нелёгкий семейный труд.

Труд же тогда найти было не трудно. В Московской области возле старинного поместья Бобрики зарождался тогда химический гигант, гордость страны, и город при нём с именем "отца народов" — Сталиногорск. Строителями города и завода и стали Мария и Василь Сивак. Здесь они жили и работали "как все". Поселиться в деревне они не могли. Работа на земле требует много здоровья и сил. От урожая или скотины "больничным листком" не прикроешься. Да и привычка селян знать о соседях всё не дала бы житья беглецам. О чём думал Василь, получивший в лагерях туберкулёз, требуя от Марии ещё в лагерях родить ребёнка? Могла ли она возражать? Кто и как мог бы объяснить право туберкулёзного бывшего батрака на имение детей, чем бы кончились такие выяснения? Бог детей давал и забирал…

35-й год. Первый год сохранившихся документов. Мария Сивак – санитарка хирургического отделения больницы Сталиногорска. Документы строго проверяются, откуда-то могут или должны свалиться документы розыска, правда о репрессии семьи. "Раскулачивание", иная "революционная" репрессия навсегда давала клеймо. Страна на пороге второй волны ужасов. Что может быть кошмарнее ежедневного ожидания повторения пережитого кошмара? А за что?

Но шли дни, справки о раскулачивании и ссылке не всплывали, забрезжила надежда…

В 39-м году получено известие о смерти брата Марии – Василия – на строительстве магнитогорского завода. Ему было всего 23 года…

Затем война, мобилизация добросовестной санитарки Сивак в ВОХР^³¹ химкомбината, новая проверка, леденящий страх кары за …

За что?

Оккупация города, голод, холод непротопленных бараков. Марийка спала с туберкулёзным мужем, данным судьбой. Его лечили, но инвалидность не присваивали. Жили в комнатке в бараке. Но не заразилась она, бог не допустил. Но Василь и его шестеро детей погибли. Горе, одиночество, жизнь барака и работа.

На первой же операции при виде крови и расправы на живых внутренностях она потеряла сознание.

- Кто поставил непроверенного человека? – кричал хирург.

Боже! Опять проверять будут! Думая не о себе, а о лежащем под скальпелем, она уже никогда не теряла сознания. И хирург стал отмечать её в числе лучших. "Каталок" не было. Больных носили на руках обычно и на носилках. Не на ветру, как на стройке, но - не легче.

1944 год, 29 декабря. В 32 года от роду, — признана инвалидность. Какой ужасный новогодний подарок! В каком состоянии молодой женщине тогда признавали инвалидность? Кто вверг в это состояние красивую и талантливую девчонку? Нет, не война… Война обострила и позволила легализовать давно известные проблемы.

Брат Марии Кузьма с 34-го по 40-й год работал главным кондуктором на Сталиногорском отделении Московско-Курско-Донбасской железной дороги. На войну был призван танкистом. Марийку отыскала последняя весточка… Пропал без вести… На огромных просторах не было и могилы, чтобы прийти, поклониться…

Брата Ваню война забросила из г. Алексина Тульской области на Алтай, затем с заводом – в посёлок "Петра Дубрава" под Куйбышевым. Там он был призван, но продержан в резервах, не воевал. Туда и вернулся, пережил трагедию смерти замёрзшего в степи единственного сына, прожил до пенсии, там и похоронен сам.

Брат Яша тоже работал на Бобриковской стройке (ставшей потом Сталиногорском), затем откомандирован сварщиком на домны Магнитогорска, работал в Мелеузе, в Башкирии. Затем "осел" в Кумертау.

Сестра Саша оказалась за Уралом, в г. Молотове. Жена Иллариона (их мать) жила уже у неё.

Дружной семье собраться вместе было уже не суждено. Одиночество в чужом рабочем городе.

До войны на "ударной стройке пятилетки" в Сталиногорске уже появился и трудился и один из братьев Марии. Мир всё-таки тесен. Где-то бродили ходатайства, которые рассылал брат Яков. Одно из них "вдогонку" было удовлетворено, и ни в чём не повинная Мария Сивак была … "прощена".

Революционный хаос был не только в стране, но и в её механизме репрессий. Репрессии революции и коллективизации затмились репрессиями 37-45-х годов. В их многочисленной неправоте "задним числом" стали снисходительны к репрессированным. Статуса потерпевших или компенсаций за ущерб никто давать не собирался. "Прощали" там, где следовало у жертв просить прощения. Это отдельная история.

Друг брата, бравый сержант с боевых "Катюш"^³² от красавицы Марии, от её ангельского характера сходил с ума. В Казахстан в войну эвакуирована красавица Милитина с его довоенным сыном Славиком. Здесь, в Сталиногорске, какое-то зло оторвало его и от первой довоенной жены и двух его детей Пети и Нины. Но Марийка долго не знала об этом. Сердце гвардейца, знавшего об инвалидности Марии, не искало выгод, оно припало к святой для него Марийке с её несчастной судьбой.

Родом Кузьма был с Тамбовщины, из села Сурава Лысогорского района. Русский сельский "разнорабочий", крепкий, коренастый, кулачный деревенский боец. И через 60 лет он мог во дворе "призвать к порядку" любого одним символическим поднятием кулака. На химкомбинат в 34-м году Кузьма Илларионович Маленков принят старшим десятником. В 36-м Кузьма переведён слесарем в водопроводный цех, в любую погоду его ждали залитые водой при авариях траншеи и подвалы. "Охраны труда"^³³ в реальном производстве и в реальной медицине тогда практически не было. Комсомольская ударная стройка. Стране нужны были подвиги и герои.

В 41-м эвакуирован Кузьма на Кемеровский АТК. Сталиногорск оккупирован. В апреле 42-го он уже вернулся на освобождённый химкомбинат. Ремонтов водопроводному цеху хватало.

В августе 42-го мобилизован в РККА. 2-я миномётная бригада. С 10.10.42-го – командир отделения опергруппы гвардейских миномётов, "катюш". Сталинградский Фронт. В тяжелейших сталинградских боях "аргументы" с "катюш" были впечатляющи. С мая 43-го – гвардии сержант, командир орудия ("катюши") 2-го дивизиона 84-го Гвардейского миномётного полка. Центральный фронт. 1-й Белорусский. 2-й Белорусский. 3-й Белорусский. Кёнигсберг…

В "красноармейской книжке", в графе "адрес жены и родителей", по которому отправляли "похоронки", записано из всей родни только "Московская область, г. Сталиногорск, ул. Бригадная, барак 26, к. 22. (Сестра) Сивак Мария Илларионовна".

"Сестра" о таком выборе и не знала… Когда они познакомились? Отца Кузьмы тоже звали редким именем Илларион. Так, используя сходство редкого отчества, без всяких метрик он "присвоил" себе сестру и выбрал родных.

Никогда дети Кузьмы не корили отца за выбор. Пётр и Нина приходили к нему в гости, приветливы были с Марией и младшим братом Сеней. Сын Слава отыскал отца, уже став моряком, одесситом. (Это ж какие идиоты растащили их с Семёном - с родным братом - по разным странам, дали пенсии, на которые нельзя даже в гости съездить!)

2-го октября 1945 года гвардии сержант Маленков, артиллерийский мастер, вернулся в Сталиногорск. С медалями "За отвагу", "За оборону Сталинграда", "За победу над Германией", с нашивками о ранениях. Пройдя огонь и воду, он верил в судьбу, он вернулся к Марийке.

Его опять приняли в водопроводный цех. Цех - это все подвалы, колодцы, траншеи и трассы, аварии, затопления… Это после принесённого с войны ревматизма, ранений и контузии. Нужны были не только ремонты. Химкомбинат расширялся, рос.

Медали и "колодки" войны Кузьма снял, как только за них начали платить. "Не за то мы жизнями лучших храбрецов платили", — твердил он.

Когда залпы "катюш" в кино у людей вызывали восторг, Кузьма мрачнел. По месиву людей, техники и щебня, созданному им самим, их батареей "катюш", он прошёл все фронты. Жалея сына, он глотал воспоминания. Только кадык поршнем ходил по горлу. Только голубые внимательные его глаза становились стальными, белыми. Лицо становилось страшным, незнакомым. Если бы он записал свои рассказы, это была бы сильная книга.

Кулачный боец с детства, жестокостью войны он не похвалялся и не гордился. Приходилось от чужих слышать, что с "катюш", стрелявших "из-за спины" "окопников", войны не видно было. Да, "радостей" окопного боя и обстрела они не знали. Но они не имели и защиты окопов и блиндажей. Они всегда были открыты небу, в пути, обнимая родной скелет "катюши" и её боезапас. За "катюшами" шла охота разведок и диверсионных групп. Для их окружения придумывались и тихие, и мощные операции. Окружённые машины уничтожали всем остатком боезапаса, чтобы не достались врагу.

Даже через 50 лет сохранились ещё не утерянные переездами две медали "За Отвагу", "За оборону Сталинграда", "За Победу над Германией"… Их давали не за стрельбу "из-за спины" окопников.

Кузьма мудро молчал, щурясь на говорливых рассказчиков о делах военных. Защитник Родины – должность почётная. Но хвастливых "умельцев истреблять" он проверял на навыки созидать. Что ты ещё умеешь, почему не хвастаешь добром, душегубец?

Чаще Кузьма любил вспоминать необычное и "смешное".

Шальной миной разорвало друга, когда они ели из котелков, прислонившись спиной к дереву. Оглушённый и отброшенный Кузьма остался жив и потом приговаривал "рождённый сгореть – не потонет".

Обычно "катюши" стреляли "с ходу" и уходили. Если замешкались, "окапывались". А однажды в окопчике за родной "катюшей" Кузьма присел "по нужде". Неожиданно пришёл приказ "Огонь!". Никто не хватился бойца^³⁴. По такому приказу не мешкали. Ракетной струей залпа вырыло новый окоп, втрое больший. Этой грудой земли Кузьму сначала сдуло, потом и засыпало. Откопали контуженого бойца, посмеялись и пошли вперёд.

В мирное время он "износил" четыре слуховых аппарата. Чётко "слышал" только глядя в лицо. Ходил, особенно после 60-ти, с трудом, присаживаясь у каждой лавочки через 100 метров. Окопы и водопроводные траншеи "съели" суставы. Записав в медкарту "ревматизм", его уже, по сути, и не лечили. Медики только регистрировали факт. Болен.

Медицина громко рапортовала о своих успехах, но настоящее лечение могли получить только единицы. Да завсегдатаи "цековских"^³⁵ больниц и лечебниц. Конституция страны гарантировала равенство граждан. На деле (и на глазах у всех) часть граждан была "равнее". Ни "авангард народа", ни его "совесть эпохи"^³⁶ это, кажется, не трогало.

Больному и здоровому пенсия и зарплата – одинаковая. Хотя и дураку понятно, что больному на жизнь и лечение надо расходовать больше. "Наверху", должно быть, настолько дураки, что это им и поныне не понятно…

Семён записал ещё одну проблему в свой Перечень…

Кузьма сам спасался "бабкиными" средствами. "Никто не забыт, ничто не забыто"^³⁷… Больной фронтовик не привлекал внимание государства. Ни на один день он не был признан инвалидом, не посылался на лечение в госпитали и санатории. Да и рядом с судьбой своей Марии он не мог не оставаться бойцом…

Его рассказы о походе "вперёд" были веселее. Родился он 14 октября 1902 года, в "расчёте" своей машины был старшим и по званию, и по возрасту. Тогда за ними гонялись по болотам, полям и просёлкам, стараясь захватить любой ценой. Поэтому и "работали" "катюши" "с ходу"… Шквальный огонь "катюш" сравнить ни с чем нельзя. И их "накрыть" старались тоже. Но и захватить их пытались всю войну. Тогда окружённую и обречённую машину заряжали, ставя в направляющие перед головками разгоняющихся ракет штырь. Один из команды оставался в кабине "крутнуть ручку" залпа, если "отмотать" её от машины на расстояние не было времени. Неизвестно мне, первым ли Кузьма научился "отматывать" на дистанционный жгут механизм залпа ракет "катюши". Кузьма большую часть войны и крутил эту самую ручку… Машину таким залпом разносило в клочья. Даже на расстоянии жгута получал сильную контузию от адского взрыва. Молодые жизни других ребят он берёг, играя своей жизнью, как будто и не ждали его трое его ребятишек. Какие потрясения кидали его на риск жизнью? И после боевых контузий и ранений его ни разу не бросили, выносили "к своим". Вернулся он с нашивками о ранениях и с медалями "За отвагу", конечно, коммунистом, но "в судьбу" верил.

Летом (вместо отпуска) строил Кузьма избы и рыл колодцы. Профессия редчайшая и уважаемая в селах. Многие его профессии не были отражены в его "трудовой книжке". В селе не было комиссий по присвоению разрядов "мастеров колодезьного дела", "избостроителей"… Удавалось заработать зерно, поросёнка и комбикорм. Заработок и не запрещённое тогда ещё в городах "своё хозяйство" (в сарае кроме поросёнка жили куры) помогали выжить. Сарай в городе в 60-е годы могли держать все. Потом очередная реформа при Хрущёве сараи и содержание скота в городах запретила.

О Кузьме и в городе, где люди не многих знают, и ещё меньше кланяются встречным, отзывались только с почтением.

А о его фамилии ходили легенды после того, как его с почётом охрана с другой проходной доставила к директору химкомбината. Он ходил в заводоуправление и в центральной проходной (а не в своей проходной РМЗ) предъявил пропуск Маленкова. А приезд Маленкова, тогдашнего руководителя правительства СССР, ждали на комбинате. Фамилия освободителя от "бериевских лагерей" гремела, обсуждались его новые реформы. К опешившему Кузьме приставили караул и доставили в приёмную директора… Должность в пропуске только вот от трепета, наверное, не рассмотрели…

Сталиногорск после развенчания "культа личности" "отца народов" быстро был переименован в Новомосковск и "отдан" из Московской в Тульскую область. За что "наказали" город?

Волна страхов и арестов в стране окончена. И документы революционных репрессий уже не искали. В семью Марии пришёл не надолго покой.

В инвалидах Мария была недолго. После войны инвалидов, калек было много. Многим, как и Кузьме, и не давали никакой группы инвалидности. "Так" жили. Были рады, что живы. Калеки были на улицах, на вокзалах, на базарах… Крепкий кулачник Кузьма хоть был, и не раз, ранен и контужен, но всегда держался "орлом". От лечения и помощи он бы не отказался, но просить, а тем более искать "блата", - гордый и честный человек не мог.

Любовь Кузьмы убедила Марийку рискнуть, и в свои 39 лет она на заре 29 сентября 1951 года подарила ему сына. Назвали Семёном, "услышанным господом", в честь Семёна, не вернувшегося с войны брата Кузьмы. Их единственный. Хотя у Кузьмы он был четвёртым из живых, а у Марии седьмым, но единственным в живых. Потом, считавшийся погибшим, брат вернулся, а жить остался в Новосибирске, куда забросила война его семью. У войны было много чудес…

Вызвали Марию как-то в профком, поздравили с сыном и… сказали, что "стыдно быть молодой и инвалидом". Нет, здоровой она от этих слов не стала, да и не первые роды были непростым испытанием. Но в документах она вдруг стала "как все".

Её инвалидность, 2-ю "пожизненную" группу ей "вернули" только через 37 лет, в ноябре 88 года, за полгода до смерти в роковом апреле 89-го. Как бы оправдываясь, врачи говорили, что "все старики такие", "нельзя всех в инвалиды записать", "кто работать и кормить вас будет, если всех – в инвалиды"… Страна непуганых идиотов.

Blog

Гражданская инициатива журнал, октябрь 1998

Содержание