Дочинец Мирослав – Вечник. Исповедь на перевале духа
| Вид материала | Документы |
- Субетто А. И. Россия и человечество на перевале истории в предверии третьего тысячелетия, 268.56kb.
- Медіа Дім "рава", 21.67kb.
- Медіа Дім "рава", 14.32kb.
- 30 октября 1981 г храм Хэинса, 449.82kb.
- Н. А. Бердяев царство духа и царство кесаря, 4387.18kb.
- Мраморный кряж. Бывшие земли зеленых орков, 3758.68kb.
- Догматическое богословие, 1647.76kb.
- Призыв христианам Украины, 55kb.
- Объявление международная научно-техническая конференция, 50.14kb.
- Августин Аврелий «Исповедь», 10.05kb.
«Дождь - самая подходящая пора, чтоб перейти Тису, - сказал Микола дорогой. - Румынские пограничники сидят в будах. А если и заподозрят неладное, так в непогодь да в темноте не попадут. Свяжи себе сноп и греби к заросшему берегу. И запомни: с честью пойдешь через страны и земли, а без чести - даже к соседу не иди».
Теперь он шагал нешироко в тяжелых солдатских ботинках. Неожиданно остановился, раздвинул папороть, наклонился:
«Вот и у тебя, цимборик, есть девясил. Раз в году и сироте праздник. А ныне — Иванов день».
Он подал мне травку, боднул кулаком в грудь и сдержанно попрощался:
«Будь здоров и дюжий. Ничего не бойся, никогда не унывай, однако всего берегись».
Мы расстались, да я еще долго думал о Шугае, о его страшной, горькой, смертельной правде.
Я сделал все так, как он советовал. Из прошлогодних стеблей кукурузы связал плотик, положил на него одежду и сумку с несколькими книгами, дождался первой зари и оттолкнулся от берега. Когда был уже посреди речища, на румынском берегу послышались прерывистые голоса. На меня направили лучи света. По тихому плесу что-то хлюпало. Пули, догадался я. Но сразу же успокоил себя спасительной мыслью: со мной девясил! На берегу мигали вспышки, гремели выстрелы, по моему снопу, по моей котомке стегали пули. Слишком заметна мишень, подумал я и нырнул в глубь Тисы. Все мое добро пошло за водой. А вместе с ним и образок Терезки, и золотой крестик Ружички, и разрыв-трава от Шугая. Остался я без ничего, голый и гонимый, между двумя неприязненными берегами.
Если имеешь и уши, и очи, то про ошибку и беду всегда предупредит тебя что-то иль кто-то. Только сумей это распознать и не подтрунивай над собой. Прислушивайся к своему сердцу и откроется, для чего тебя призвано, в чем мера твоего назначения. Может, ты сослужишь службу одному человеку, может - миру, а может - Богу.
Привык я пробуждаться, когда остывала ночь и темень преломлялась в робкий рассвет. Исчезал комар и просыпались птицы, хрустальным свежаком прочищали свои голосницы — голосовые связки. По тем первым звукам я прочитывал настроение леса, угадывал, как ныне поведет себя зверь, рыба, комашня - мушки-букашки, что обещает погода. Я и сам, сложив ладони рупором, громко приветствовал солнце, новый день - новый подарок земного гостеприимства. Приветствовал облака, лохматые груди гор, и вершины сверкающие возвращали мои кличи, расстилали по долине, гасли в сонных кустарниках. Все оживало вокруг, в лесу и дальше уплотнялась тишина неслыханной пустоты.
Пробивал час рождения света.
Легко, как в недавнем сне, брел я по росам, волоча за собой седые борозды. Умывал росой ноги, руки, грудь, лицо и глаза - и солнечные пальцы ласково вытирали мое тело. Жаркая паляница, будто из потаенной черини, выплывала на небесный холм, наливала животворной прозрачностью межгорье. Оно, молодое солнце, было еще не созревшее, не слепящее - очами можно было напиться его нектара на весь день. И он теплым комом согревал душу. С широко раскрытыми очами и ртом я замирал перед солнцем, пока тело не пропитывалось золотыми медами его лучей.
Дальше я начинал свои игрища с лесными жителями. С теми, что попадалась на глаза. Перекривлял сороку: похлопывал ладонями по ребрам, трещал языком, хохлился, «чистил перья». Замирал беркутом на круче, медленно, планируя руками-крыльями, высматривал зорким глазом добычу. Белка звала на дерево, и я прыгал невесомый с ветки на ветку. Крутил «колесо», брал на зуб смолянистую шишку. Иль затаивался лисом в зарослях крушины, нацеливал нос на россыпи пряных запахов. Иль распластывался на карачках жабой, и голова врастала в туловище, и тело резиново обмякало, кровь густела и остужалась. Иль превращался в ужа, извивался в бурьянах, не помогая себе ни руками, ни ногами, самой лишь кожей и мускулами. Напоследок бросался в поток, надолго затаивал дыхание, проживал маленькую жизнь порывистой рыбины.
Я норовил уподобиться каждому созданию, живому и неживому, чтоб увидеть себя сущего со стороны. Как не ощущаешь веса воздуха и вкуса воды, так я пытался избавиться от раздраженности прикосновения и тяжести дум, постоянно тяготеющих над человеком. Эти упражнения- превращения возбуждали такие чувства, будто я и взаправду прожил целые жизни в шкуре того зверья
Так я все ближе роднился с тем неистово прекрасным миром, который уже не виделся мне бездумным и диким, а исполненным гармонии в каждом проявлении, в каждом движении, в каждой перемене. Переменился за полгода и я - помалу сбросил из себя скорлупу страха и предрассудков.
Странно, однако в этом пустынном затворничестве открывалась мне зрелость духа. Я учился смотреть и видеть, слушать и слышать, что далеко не одно и то же. Я учился покоряться этому миру, находить в нем свое место. Я приближался к главному - к потребности служения, к умению выбирать свое дело, начинать его и подводить до завершения.
Неподалеку стоял сухой ясень, верхушку которого сожгла молния. Две ветви-рамена торчали в противоположные стороны. Я сбил обугленный ствол и почистил ветви - получился крест. Ежедневно я прикасался к нему челом и произносил молитву. Без утренней молитвы, как без одевания, не приступал я к делам. Облекал молитвой оголенную после сна душу. Ибо молитва - это облачение для света, рыцарские латы для борьбы.
День своего рождения я хотел начать благодарственной молитвой. Привычно подошел к кресту и не поверил своим очам - его сухие рамена пустили зеленые побеги. Чудесному обновлению я посвятил отдельную молитву, а листья не срезал. Я и дальше молился сему зеленому кресту. Таких деревьев-калек в лесу была тьма. Престарелые, вывороченные буревеем, источенные червями, они торчали сухоребрыми костяками иль опирались на здоровые деревья, угнетая их, ибо лежали тяжелыми трупами, множа трутизну- отраву и гниль, и таким образом губили несчастный лес.
Явление с деревом-крестом, воскресшим после нехитрого ухода, послужило первым толчком к смелому замыслу. Окончательно мое намерение созрело после иного случая. Бывало, душные вечера коротал я у потока, готовя себе на кострище ужин. Как-то нес из хижины для ватры жарины и уронил одну на землю. Клочок сухих колючек затрещал и вмиг выгорел дотла. Я был рад, что избавился от раздражающего препятствия, вынуждавшего меня обходить его стороной. А через несколько дней из-под пепла дружно выстрелила мягонькая мурава. И ногам облегчение, и пища для новых размышлений, породивших мой способ защиты леса.
Я долго готовился. Чувствовал, какая долговременная ждет меня работа. Ведь истинно: что долго рождается, то дольше и живет. Однажы утром я приступил. Никто еще так и не приступал к работе в лесу - без топора, без пилы без тягловой силы. С голыми руками, зато с решительной волей.
И вот началось. Деревянными рогатками расчищал я проплешины вокруг сухостоя, густо торчащего в небо. Обложив стволы валежником, поджигал. Огненные языки облизывали кору, жадно пожирали сухостой. Выше моего роста огонь не поднимался, сжигал комель, выедая в стволе черные ямы. Запылало одно дерево, второе, третье. В небо поднялись башни сизого дыма. На клочки сырой земли падали искры, жар.