Выпуск 2 Москва 2011

Вид материала

Содержание

Украинские культурные традиции
Коллективизация — решающий этап

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 26

Библиография

В. Н. Пискун

УКРАИНСКИЕ КУЛЬТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ

В КРЕСТЬЯНСКОМ БЫТУ РОССИИ:

ИСТОРИЧЕСКИЙ РАКУРС

Вопрос о взаимоотношениях российского крестьянства, как основного социального сообщества, и власти в истории России ХХ в. является кардинальным вопросом российской истории и, что особенно важно, он также является главным в понимании модернизационных процессов, осуществляемых в экономике.

Российская историческая наука за последние двадцать лет накопила значительный опыт в изучении этого вопроса как в концептуальном плане, так и источниковедческом. Работы ведущих российских и зарубежных историков, занимающихся изучением крестьянского вопроса и аграрных отношений (Теодора Шанина, Виктора Данилова, Владимира Булдакова и других), заложили основы новых подходов в изучении взаимоотношений крестьянства и власти. Несмотря на проделанную работу, освещение некоторых проблем остается «за кадром» исследовательских интересов.

На мой взгляд, историю российского крестьянства в ХХ в. нельзя рассматривать, не учитывая гомогенности границы распространения «русскости» крестьянина, тех миграционных процессов и изменения границ государства, в пределы которого волей или неволей попадали, в том числе, и крестьяне с иным культурным типом хозяйствования.

Как известно, одним из мощных составляющих российско-крестьянского сообщества являются украинцы. Никакие процессы, происходящие в России в ХХ в., нельзя себе представить без участия украинского крестьянина и его культурных взаимосвязей на пограничье поселений и в этнически целостных зонах проживания. Такими зонами «культурной экспансии» наиболее ярко проявляющейся в способах хозяйствования являются: Белгородская, Воронежская, Курская губернии, Дальний Восток, Сибирь, Среднее и Нижнее Поволжье, Ставрополье и Кубань. Историки отмечают несколько миграционных волн из Украины в Россию^⁴²⁶. Интенсивность переселений усиливается после реформы 1861 г. Например, первые переселенцы в Приморье прибыли летом 1886 г. Только в нынешнем Спасском районе они возвели 21 село (в частности, Спасское, Гайворон, Дубовське, Красыливка и др.)^⁴²⁷. По данным первой всероссийской переписи населения за пределами девяти украинских губерний проживало 5 375 тысяч украинцев. 1305 тыс. украинцев насчитывалось на Кавказе, на Кубани — 909 тыс., в Ставрополье — 320 тыс., в Сибири и на Дальнем Востоке — 223 тыс., в Нижнем Поволжье — 400 тыс., в Южном Приуралье — 46, 5 тыс.^⁴²⁸ Столыпинская аграрная реформа стала толчком не только миграционного потока из Украины в азиатскую часть России, но и изменила само отношение крестьянина к земле как частной собственности и основе свободы личности. Государство, выступившее инициатором переселения, не всегда придерживалось обещанных льгот и декларируемой материальной поддержки. В последствии, в период революции 1917 г. крестьянин станет основным действующим лицом всех революционных потрясений и неотъемлемой составляющей украинского национально-освободительного движения в России.

Изучая представления об этнической номинации и этничности, А. С. Мыльников подчеркивал, что сущность этничности является «концентрированным выражением этнизированности публичной и частной человеческой деятельности постольку, поскольку эти функции обладают качеством включенности в определенный этнокультурный контекст… мнимая «неуловимость» этничности, отражающаяся в сфере этнической психологии, реализуется в виде обусловленных объемом знаний эпохи, а потому не остающихся неизменными, представлений о специфике материальных и духовных форм культуры данного этноса, отличающих его от других, в том числе и близкородственных этносов»^⁴²⁹. Этнознаковые средства культуры различны, но язык культуры — это в первую очередь выражение содержания как на сознательном так и подсознательном уровнях.

Самосохранение украинских культурных традиций в крестьянском быту России всецело зависит от временной удаленности сообщества от материнской культуры, количественной представленности ее носителей и взаимоотношения с властью по линии сохранение (самосохранение) — затирание или ликвидация возможностей для удовлетворения культурных запросов (прежде всего через систему образования и общения). Власть всегда рассчитывала на поддержку ее политики со стороны переселенцев, ибо вторгаясь в пределы жизнедеятельности других народов, украинцы-переселенцы становились своеобразными «агентами» власти. С другой стороны, в процессе жизнедеятельности и смены поколений они постепенно утрачивали национальную идентичность и оказывались на культурном порубежье.

Одним из примеров личностной оценки способа жизнедеятельности и самоидентификации жителей является, например, «Родословная запись о жизни рода Обабко на Кубани», составленная А. П. Обабко. «Основой хозяйства казака являлась земля, которой наделялся каждый член семьи мужского пола. По урочному положению для станиц Таманского полуострова надел определялся в 16 десятин на казака. Отсюда и вытекало занятие хлебопашеством. Бывшая Кубанская область возникла по соображениям военного порядка, когда появилась необходимость создать оплот по реке Кубани против горских племен. Это случилось в 1792 г. Сорока «курінями» по образу «Запорожской Січі» расселились черноморцы по обширным степям Кубани и стали называться Черноморским войском… правительством России предпринималось несколько переселений на Кубань жителей украинских областей, родственных черноморцам по наречию. Последнее массовое переселение происходило в 1848 г., когда и в ст. Ахтанизовскую попало около 40 семейств из Черниговской губернии. Это были «государственные крестьяне», не закрепощенные у помещиков. Сами они именовали себя «гетьманскими казаками»^⁴³⁰. Автор родословной также подчеркивает, что, несмотря на то, что переселенцы были из разных мест — их объединяли вера и украинский язык.

В российской же историографии казаки Кубани и Ставрополья идентифицируются как особая этносоциальная группа со своим наречием. И даже в новейших исследованиях подчеркивается эта особенность. Хотя некоторые историки объективно пытаются показать как в процессе коллективизации шла острая борьба казачества за «святые казачьи вольности» и сущность этих вольностей, предполагавших особенности собственности на землю, способ жизнедеятельности, самореализацию личности и устойчивость самоорганизации сообщества^⁴³¹.

Исследователи сосредотачивают внимание на различиях между украинским и русским крестьянином. Еще в ХІХ в. Николай Костомаров обобщил различия между двумя русскими народностями. Он, в частности, писал: «можно заключить, что племя южнорусское имело отличительным своим характером перевес личной свободы, великорусское — перевес общинности»^⁴³². Д. М. Воласс, к примеру, акцентирует внимание на комплексе составляющих различий, среди которых: «язык, одежда, традиции, народные песни, пословицы, фольклор, домашний быт, способ жизни и общественная организация»^⁴³³. Разделяя эту точку зрения, все же констатирую, что украинским поселениям в России характерны и такие качества как неизменное желание перенести и сохранить местную топонимию (что свидетельствует об остром чувстве исторической памяти и национальной идентификации). Так появились названия Черниговка, Украинка, Никополь, Ярославка, Полтавка и др. Например, село Полтавка Николаевской волости, основано в 1895 г. переселенцами из Полтавской губернии Украины, выходцами из с. Васютино и Старое, что рядом с Веремиевкой Золотоношского уезда. Характерной особенностью украинского культурного комплекса является способ обустройства природного пространства вновь заселенной территории (как показывает сравнительный анализ сельских поселений Канады и России) и способ ведения хозяйствования, и культура среды. Именно эти черты также оказывают существенную роль во взаимоотношениях крестьянина и власти. Современные исследователи фольклора Сибири отмечают, сохранившиеся особенности быта украинцев. «И действительно, во всех украинских селах Омщины, в которых нам довелось побывать, мы отмечали для себя какой-то оптимизм жителей, чистые и нарядные хаты, ухоженные огороды, красивые села. Внутри хаты — очень похожий интерьер: вышитые гладью наволочки, иконы с рушниками… Ощущение, что мы в Украине. Говорят местные жители по-украински, и точно так же по-украински хозяйствуют. Принимали нас очень хорошо и радушно. Наутро мы пошли в клуб записывать песни — и были приятно удивлены тем, насколько местным бабушкам (переселенкам с Полтавщины) удалось сохранить и язык, и песни, и манеру исполнения − их пение было по-настоящему украинским»^⁴³⁴. Хотя, как отмечают исследователи, при отсутствии поддержки развития языка он превращается в диалект, а сама культура маргинализируется. Язык утрачивает важную коммуникативную функцию^⁴³⁵.

Еще в 20-х — начале 30-х гг. ХХ в. украинский исследователь С. Таранушенко отметил важную сущность контекста и целостности украинской культуры. Изучая социальные и материальные предпосылки монументального строительства, заселение территории, на которой потом сооружались здания, характер леса, плотническое искусство — и даже словарь строительных терминов, используемых в той или иной местности подчеркивал, что специфика народного искусства диктует комплексность подхода к его произведениям^⁴³⁶. Утрачивая комплексность, культура постепенно становится беднее и теряет свою магнетическую силу. Носители же ее, вырванные из той или иной культурной среды, денационализируясь, также утрачивают характерные поведенческие черты, стойкость психического и эмоционального самовыражения, часто сохраняя их в зачаточных формах.

Подытоживая изложенное, констатируем, что понимание взаимоотношения крестьянина и власти в России ХХ в. зависит также и от осознания и глубокого исследования традиционных культурных особенностей самого российского крестьянина, выявление его личностной и гражданской ориентации, национальных особенностей складывавшейся в течение ХХ в. иерархии власти по всей вертикали.

Библиография

Н. Л. Рогалина

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ — РЕШАЮЩИЙ ЭТАП

В РЕПРЕССИВНОМ РАСКРЕСТЬЯНИВАНИИ

Известны два типа раскрестьянивания: естественное, органичное и репрессивное, принудительное. Первый тип представлен, весьма рельефно, ходом столыпинской аграрной реформы. Второй — сталинской коллективизацией.

Ученые дружно квалифицируют коллективизацию как народную трагедию, как антикрестьянскую, противоправную политику, связывая с ней как экономическое, так и внеэкономическое принуждение^⁴³⁷. Изучается «чрезвычайщина» во всех ее разнообразных стадиях и проявлениях: от произвольных изъятий и конфискаций до раскулачивания и голодомора в ходе насильственной коллективизации, от политотдельских мероприятий до заключительного принудительного консенсуса 1935 г. между всесильным государством и пассивным крестьянством на почве юридически зафиксированного права на личное подсобное хозяйство. Раскулачивание предстает как «узаконенное беззаконие», как обязательное условие взбадривания сплошной коллективизации, и постоянное устрашение как колхозников, так и единоличников на протяжении всего десятилетия «великого перелома» 1929—1939 гг.

Несомненно, верен исследовательский вывод И. Зеленина, сделанный на основе документов о том, что «раскулачивание и выселение крестьян» (или угроза их применения) являлись основными, решающими факторами «нового подъема» колхозного движения»^⁴³⁸. Факты говорят о том, что раскулачивание было первичным, а коллективизация выступала как производное от него, как основной метод коллективизации. Политика ликвидации кулачества как класса являлась условием и почвой сплошной коллективизации. Она опережала коллективизацию, стимулируя ее экономически и психологически, выступая как мотор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников. Раскулачивание предстает как «узаконенное беззаконие», как непременное условие взбадривания и подталкивания сплошной коллективизации.

Совокупным результатом «голого раскулачивания», «раскулачивания до нитки» было колоссальное разрушение производительных сил, сплошное и на каждом шагу, нарушение «революционной законности». Бессмысленная растрата производительных сил привела к колоссальному падению уровня хозяйствования, к катастрофической нехватке продовольствия и последующей голодной катастрофе. Раскулачивание в тех или иных масштабах шло перманентно, то усиливаясь, то ослабевая, имело глубокие и длительные социально-экономические, политические и демографические последствия в виде крестьянского беженства и самоликвидации сотен тысяч крестьянских хозяйств, в своей совокупности даже превосходивших численность репрессированных крестьян и членов их семей.

Исследователи отмечают «крестьянский след» в голоде 1932—1933 гг., в связанном с ним бродяжничестве, беспризорности, а также в обосновании политики «Большого террора», в которой приоритетное место отводилось «кулацкой операции» с поисками осевших повсюду «кулаков»^⁴³⁹. Несомненно, раскулачивание выступало как синоним раскрестьянивания, что «операция по кулакам» (как она называлась в секретных документах ОГПУ) была «операцией по крестьянству», а «кулацкая ссылка», по сути, являлась крестьянской ссылкой.

Сначала кампания по раскулачиванию была возложена на НКВД РСФСР, а с лета 1931 г. — на ОГПУ. Органы ОГПУ отвечали за организацию высылки раскулаченных и за их доставку в места расселения, Они распределяли и использовали по наркоматам и ведомствам «спецпереселенцев» — рабов Гулага. Постановление Политбюро ЦК ВКП (б) о спецпереселенцах, выселяемых по заявкам организаций от 10 июля 1931 г., позволяет судить о характере и масштабах использования их труда. Основные массы выселяемых использовались на трудоемких малоквалифицированных работах — лесоповале, в горнорудной промышленности, на промыслах и гораздо реже — в сельском хозяйстве. С 1931 г. спецпереселенцы используются уже как универсальная рабочая сила. Полномочные представители ОГПУ по регионам разрабатывали соответствующие предложения и удовлетворяли заявки от промышленности и строек на дешевую рабочую силу. Например, заявки Востокугля на 7 тыс. были удовлетворены частично за счет башкирских спецпереселенцев, а также за счет внутреннего восточно-сибирского и западно-сибирского спецпереселения по заявкам Уралугля было направлено 2 200 чел. из Нижегородского края. Востоксталь запросил 18 200 семей из Московской области для Кузнецкстроя, Синарстроя, Магнитостроя, Высокогорского, Бакальского, Горноблагодатского, Златоустовского рудоуправлений. Цветметзолото, Союзторф, Союзлеспром также предъявляли свои заявки.

Так, из записки члена президиума ВСНХ СССР Ю. П. Фигантера зам. председателя СНК СССР А. А. Андрееву (март 1931 г.) о перераспределении спецпереселенцев по стройкам Сибири, мы узнаем о просьбе С. Оржоникидзе направить из Кузнецкстроя 5 тыс. спецпереселенцев для Востокугля. «То и другое в Сибири», — подчеркивает автор записки. «Ягода не возражает, нужно твое согласие. Ты как?»^⁴⁴⁰. Обследования быта спецпереселенцев, выселяемых по заявкам организаций отмечали безобразное устройство семей переселенных, «плохое использование на лесоразработках труда спецпереселенцев». Отсутствовала должная инфраструктура спецпоселений — жилплощади, питания и медицинского обслуживания — о чем информировали начальник Кузнецстроя С. Франкфурт и секретарь Кузнецкого райкома партии Р. Хитаров в телеграмме на имя председателя комиссии Политбюро ЦК ВКП (б) А. Андреева^⁴⁴¹.

Документы, помещенные в 3-м томе «Трагедии советской деревни» «Коллективизация и раскулачивание» говорят об особенно тяжелой обстановке для переселенцев в Западно-Сибирском крае. Информация о выселении кулаков в северные районы края (не позднее 5 июня 1931 г.) гласила: «Начатая на основании решения директивных органов 10 мая операция по выселению в необжитые северные районы края в целях их сельскохозяйственного освоения 40 тыс. кулацких хозяйств в основном закончена. Выселено из районов всего 39 788 хозяйств или 110 743 чел. «Освоение районов вселения, производство посевов в размерах, обеспечивающих всех переселенцев продовольствием, возможно осенью 1932 г., до этого времени необходимо обеспечить переселенных минимальным количеством продовольствия…»^⁴⁴². В другом документе, характеризующем надзор за ссылкой и переселением, датированном декабрем 1931 г., отмечались «катастрофичность положения с продовольствием», «высокая смертность стариков и детей»^⁴⁴³. Только в сентябре-октябре 1931 г. было зарегистрировано 37 тыс. побегов, причем погибло от четверти до трети депортированных крестьян. 3/4 спецпереселенцев работали в промхозах, то есть крестьянский труд наиболее умелых, не был востребован. Процесс раскулачивания и выселения раскулаченных семей растянулся на четверть века и шел перманентно с 1929 по 1954 гг. Опыт крестьянских депортаций и спецпоселений применялся и далее в карательной практике и использовании принудительного труда.

Ущербное раскрестьянивание обернулось массовой рураризацией, окрестьяниванием городов. В годы первой пятилетки из деревни прибыло 8 млн молодых людей, бежавших от коллективизации. К 1940 г. в города страны переместилось уже 20 млн чел. Маргиналы, унесенные ветром перемен, жили и думали по-общинному, их трудовая этика была низка. В результате сложилось положение, о котором писал поэт: «Окраина! Куда нас занесло. И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село».

Другим способом раскрестьянивания явилось огосударствление колхозного труда и его результатов. Шло перманентное «разбазаривание» колхозных земель и их незаконное использование, как государственными организациями, так и частными лицами. Без ведома и согласия колхозников коллективы укрупнялись и разукрупнялись: позднее эта практика выльется в массовый перевод колхозов в совхозы. Причина — обезличка земли. Колхозы, созданные вопреки воле крестьян, выступали как своеобразные источники живого труда.

Массовые документы зафиксировали ключевые слова эпохи: «барщина — Соловки — бесхозяйственность». Крестьяне называли коллективизацию «вторым крепостным правом», по — своему раскрывая аббревиатуру ВКП (б)», воспринимая ее как механизм социальной и экономической эксплуатации. Утверждалась модель экономики с неограниченным экстенсивным ростом средств производства и «производство ради производства», с тотальной мобилизацией в фонд накопления огромных трудовых и природных ресурсов. Этот полурабский труд колхозников мало отличался от рабского труда заключенных. Через данную мобилизационную модель советское общество добилось ограниченных результатов.

Основными источниками доходов колхозников были личные подсобные хозяйства, облагавшиеся огромным налогом, а также вынужденное и небезопасное присвоение общественных ресурсов, каравшееся тюремным заключением. Примерный устав сельскохозяйственной артели 1935 г., определяя статус и размеры (от 0,4 до 1 га) личного подсобного хозяйства, гарантировал его при условии выработки колхозником минимума трудодней в общественном хозяйстве. Личное подсобное хозяйство, занимая чуть более 6% колхозного сектора, «зажатое» высокими налогами, производило свыше 70% молока, мяса кож, 43% шерсти; «сверхтруд» на приусадебном участке давал более половины денежных доходов колхозников.

Накануне большой войны в рамках «упрочения и совершенствования колхозного строя» принимается ряд постановлений в отношении упорядочения колхозного землепользования, изменения порядка планирования посевных площадей, перехода к новой системе заготовок. Майское 1939 г. постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания» инициировало борьбу с незаконным расширением и расхищением общественных земель колхозов в пользу личного хозяйства. Борьба с нарушением Примерного устава сельскохозяйственной артели сопровождалась очередным обмером участков колхозников и привлечением к уголовной ответственности по ст. 109 УК РСФСР. Расследование по этим делам было приказано заканчивать в кратчайший срок, обеспечивая быстрейшее прохождение их в судах^⁴⁴⁴.

На самом деле лишь у 10% колхозников размеры приусадебного хозяйства превышали нормы устава (у 12% они оказались ниже). Постановление должно было заставить лучше трудиться в общественном хозяйстве, а на деле привело к реальному снижению уровня жизни. Установление обязательного минимума выработки трудодней в году (от 60 до 100) означало, что в случае нарушения, колхозник считался выбывшим из колхоза и потерявшим права колхозника. Из числа участников колхозного производства было исключено 5 млн колхозников, не проработавших ни одного трудодня и 1,5 млн чел., имевших очень мало трудодней. По данным экономиста М. И. Кубанина 13,1% взрослых учтенных колхозников не участвовало в производстве^⁴⁴⁵. Отчуждение от результатов труда в общественном производстве, неудовлетворенность его оплатой выражалось в том, например, что накануне войны почти четверть колхозников была «мнимой», т. е. не выработала и 50 дней в году.

Основными источниками доходов колхозников были личные подсобные хозяйства, облагавшиеся огромным налогом, а также вынужденное и небезопасное присвоение общественных ресурсов, каравшееся тюремным заключением. Личное подсобное хозяйство, занимая чуть более 6% колхозного сектора, «зажатое» высокими налогами, производило свыше 70% молока, мяса кож, 43% шерсти; «сверхтруд» на приусадебном участке давал более половины денежных доходов колхозников. Приусадебное хозяйство колхозников объективно противодействовало процессу раскрестьянивания.

Мартовское (1940 г.) постановление «Об изменении в политике заготовок и закупок сельскохозяйственных продуктов» отменяло прежний порядок исчисления обязательных поставок государству сельскохозяйственной продукции и систему контрактации на основе планов посевов. С целью «лучшего использования земельных угодий» обязательные поставки стали исчисляться с каждого гектара пашни, закрепленной за колхозами. На самом деле государство стремилось минимизировать потери для себя от бегства из деревни, возлагая ответственность на оставшихся. Был осуществлен и переход на погектарное исчисление поставок мяса, молока, шерсти и т. д. Эти, по сути антикрестьянские меры, предварялись двумя постановлениями СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О запрещении исключения колхозников из колхозов» и «О неправильном распределении доходов в колхозах» (апрель 1938 г.)^⁴⁴⁶ лицемерно осуждавшими очередные «перегибы и извращения», а «отбой» в крупномасштабной кулацкой операции не означал исправления «ошибок». Фактически произошел отказ от принципов «колхозного нэпа».

Приусадебное хозяйство колхозников объективно противодействовало раскрестьяниванию, но отчуждение от результатов труда в общественном производстве, неудовлетворенность его оплатой выражалось в том, например, что накануне войны почти четверть колхозников была «мнимой», т. е. не выработала и 50 дней в году. Деморализация земледельца, потере интереса к земле выступала как еще одна форма раскрестьянивания, вызванная коллективизацией.

Коллективизация явилась системной реформой. Она носила не производительный характер, а выступала как метод перераспределения (редистрибуции) того, что создано фактически бесплатным трудом колхозников. Колхозный коллективизм сочетался с системой принудительного труда не идентичного ни феодализму и не барщине ввиду высокой социальной мобильности населения, хотя элементы феодального землепользования в ней присутствовали в виде наделения колхозников приусадебными участками. Социальная архаика и жесточайшие формы внеэкономического принуждения имели разнообразное проявление. Достаточно перечислить повинности российских колхозников: отработочные, денежные, дорожные, натуральные повинности, подписки на займы и т. д. Отработочная повинность, сложившаяся к концу 1930-х гг. состояла в обязательном труде в общественном хозяйстве артели, на лесо- и торфоразработках, строительстве и ремонте дорог и т. д. Натурально-продуктовые повинности, введенные в начале 1930-х гг. в форме обязательных поставок государству отдельных, а в конце 1930-х гг. почти всех основных продуктов, производимых в личном приусадебном хозяйстве, все время увеличивались и были отменены лишь в 1958 г.^⁴⁴⁷

В сущности, коллективизация явилась продолжением командной экономики 1920-х гг., доведенной до логического конца. Дело в степени последовательного огосударствления сельского хозяйства. Недаром, И. Сталин видел причину сравнительной легкости и быстроты процесса развития колхозного движения в отсутствии частной собственности на землю^⁴⁴⁸. Новое государственное крепостничество сопровождалось усилением архаики и натурализации отношений в аграрной сфере вообще и в области земельных отношений в частности. Советские колхозы явились несущей социально-экономической конструкцией в системе государственного социализма в СССР. В сложившейся «ранговой сословно-корпоративной системе», «иерархии социальных статусов», колхозники (29 млн человек в 1940 г.) вместе с заключенными (3,7 млн человек в 1939 г.) относились к самым низким стратам, чей дешевый труд нещадно эксплуатировался государством. В итоге «социалистического укрупнения» крестьянство практически выступает как побежденная и дискриминированная группа, судьба которой целиком находится в руках государства.

Историки и экономисты расходятся в определении степени раскрестьянивания деревни и соответственно огосударствления колхозного труда и собственности. В. М. Кудров пишет, что колхозы постепенно теряли свой исходно кооперативный характер и превращались в обычные государственные предприятия^⁴⁴⁹. Н. Н. Тепцов определяет колхозы образца 1930-х гг. как своеобразные источники бесплатного живого труда^⁴⁵⁰. В. А. Бондарев делает акцент на колхозной многоукладности, включающей частный сектор, не коллективизированную часть в виде подсобного хозяйства. Он пишет о том, что объективно сформулированная задача «раскрестьянивания» так и не была завершена ни в сталинскую эпоху, ни позже^⁴⁵¹.

В ходе колхозного строительства утвердилась модель экономики с неограниченным экстенсивным ростом средств производства и «производство ради производства» с тотальной мобилизацией в фонд накопления огромных трудовых и природных ресурсов. Этот полурабский труд колхозников мало отличался от рабского труда заключенных. Через данную мобилизационную модель советское общество добилось ограниченных результатов. Землепользование считалось бесплатным, однако реальная цена, заплаченная сельскохозяйственными артелями за пользование землей, была огромна, если учесть постоянный, чудовищно неэквивалентный обмен с городом, промышленностью. Деморализация земледельца, потеря интереса к земле выступала как еще одна форма раскрестьянивания, вызванная коллективизацией.

Blog

Власть» иИнститута социологии ран (12 ноября 2010 г.) Научный проект «народ и власть: История России и ее фальсификации» Выпуск 2 Москва 2011

Содержание