Geum.ru

Детство, учеба и первые шаги на учебно-воспитательском поприще

Вид материалаДокументы

Содержание


Последние годы жизни святителя феофана
Необычайные знамения памяти о святителе Феофане в православном мире
Памяти в Бозе почившего епископа Феофана Затворника
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9
Глава 5

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ СВЯТИТЕЛЯ ФЕОФАНА


Неустанные подвиги святителя при содействии Божественной благодати постепенно сформировали его «в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова» (Еф. 4, 13).

Тот высочайший момент бытия человеческого духа — состояние богообщения, которое владыка считал конечной целью земной жизни человека и к которому он так стремился, теперь стал действительным актом его собственной духовной жизни. Он по справедливости мог сказать с апостолом: «Живу же не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20).

Та величайшая добродетель — бесстрастие, которую подвижник ставил на вершине лестницы возможных для человека совершенств, теперь сделалась отличительной чертой его нравственного состояния. Будучи истинным христианским постником, умерщвляющим свою плоть, святитель был как бы весь проникнут духовностью и тело свое питал постольку, поскольку оно помогало духу жить легко и свободно. Постоянно совершенствуясь в подвигах, он достиг такого состояния, что жил исключительно духовными интересами; все же мирское, суетное не занимало его.

Постоянным вниманием к себе, трезвением и бодрствованием подвижник-затворник достиг высокой степени духовного совершенства. Он усовершенствовался в добродетельной жизни настолько, что «в последние годы благодать Божия видимо обитала в нем, и все, что он ни делал, делал по указанию обитающего в душе его Духа Божия. Владыка сделался младенчески невинным. Иногда иноки, имевшие доступ к нему, замечали в нем особенную радость, мир и любовь» [72, с. 134]*.

Самоотверженная любовь к людям, которая видна из содержания обширной переписки Святителя, была в нем той особенной нравственной силой, которая влекла к нему современников и продолжает привлекать к его памяти и творениям последующие поколения христиан. Прославляя Господа Иисуса Христа и защищая Его учение и Церковь своим писательским трудом, епископ-затворник не менее прославлял их своей подвижнической жизнью и сделался образцом веры и благочестия.

Все духовные академии Русской Православной Церкви избрали святителя Феофана своим почетным членом.

Санкт-Петербургская духовная академия еще в 1882 году «в выражение глубокого уважения к неутомимой и многоплодной литературной деятельности преосвященного Феофана в области православного нравственного богословия и истолкования Священного Писания» [99, с. 45] избрала его своим почетным членом; а в январе 1890 года «за его многочисленные и замечательные богословские сочинения» возвела его в степень доктора богословия [96].

К 29 марта 1890 года Святейший Синод поручает Хозяйственному управлению сделать распоряжение о выдаче епископу Феофану докторского креста.

Святитель Феофан в последние годы готовился принять схиму и уже сам сшил себе схимническую одежду, но дни его земной жизни подходили к концу.

Епископ Феофан от природы не отличался крепким телосложением. В Вышенской пустыни, вдали от жизненных треволнений при душевном спокойствии и под влиянием благорастворенного воздуха, святитель вначале чувствовал себя совершенно здоровым и вполне готовым на те великие труды, которые он здесь предпринял и с таким успехом совершил. Но чрезмерно напряженные умственные занятия, строгая подвижническая жизнь, приближение старости, наконец, постепенно истощили его организм. Особенно же его тяготила прогрессирующая потеря зрения из-за катаракты. При всем этом преосвященный Феофан благодушно переносил немощи и старался успокоить своих друзей и почитателей.

Свеча жизни епископа-затворника постепенно догорала, и он, сознавая это, спокойно ждал смерти. «Умирать, — писал владыка, — это не особенность какая. И ждать надо. Как бодрствующий днем ждет ночи, чтобы соснуть, так и живущим надо впереди видеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда» [26].

В последние годы жизни святитель чувствовал себя слабым, его мучили ревматизм в ногах, невралгия, головокружения и обмороки. Однако, несмотря на телесные немощи, он продолжал по-прежнему свои затворнические подвиги, проводя все время в трудах и занятиях. Владыка писал архиепископу Савве: «Больше хожу, когда читаю, только сидя пишу, что бывает не больше двух-трех часов в день. Усиленные занятия... прошло для них уже время. А когда они были, тогда не чувствовалось утомления. Лучше всего все производить от того, что время силы прошло; настала старость, которая очень податлива на недомогания» [27].

Епископ Феофан еще за год предчувствовал свою кончину. В 1893 году настоятель Вышенской пустыни архимандрит Аркадий, отправляясь по делам службы в Тамбов, зашел к святителю, чтобы испросить у него напутственное благословение. Владыка, благословив архимандрита, сказал ему: «С Богом, съезди там на Три Лощины*, отслужи литургию по почившем епископе Виталии; а когда я умру, помолись там же и за меня». На это отец Аркадий ответил: «Я молюсь Богу, чтобы мне умереть раньше Вас». — «Ну, этого не будет, я скоро умру», — сказал епископ Феофан и просил исполнить его просьбу [56].

Епископ-затворник до последних дней не изменял порядка своей жизни и занятий, каждый день совершал Божественную литургию в своей малой церковке. Входя в таинственное общение со Христом Спасителем через причащение Святых Тайн, он ежедневно отсылал на почту по нескольку писем в ответ на множество присылаемых к нему письменных вопросов по разным аспектам духовной жизни.

Только за пять дней до смерти, а именно с 1 января 1894 года, обычный режим несколько нарушился. Не всегда в определенный час давался условный знак о времени чая или обеда. Накануне кончины, 5 января, чувствуя слабость, преосвященный Феофан попросил помочь ему пройтись. Келейник провел его несколько раз по комнате, но святитель, скоро утомившись, отослал его и лег в постель.

В самый день кончины епископ Феофан совершал, по обычаю, Божественную литургию и затем пил утренний чай, но к обеду не давал условного знака дольше обыкновенного. Келейник заглянул в рабочий кабинет святителя и, заметив, что он сидит и что-то пишет, не стал беспокоить его напоминанием. Через полчаса епископ Феофан подал условный знак, но за обедом съел лишь половину яйца и выпил полстакана молока.

Не слыша стука к вечернему чаю, келейник снова заглянул в комнату святителя в половине пятого и увидел его лежащим на кровати. Келейник подумал сначала, что владыка лег отдохнуть, но все-таки подошел к кровати, предчувствуя нечто другое. И действительно, он нашел епископа Феофана уже почившим навеки. Святитель имел вид спокойно спящего человека, причем левая рука его лежала на груди, а пальцы правой сложены как бы для архиерейского благословения. На столике, возле кровати, лежала январская книжка «Душеполезного чтения».

Смерть свою святитель Феофан встретил так же спокойно, как и ожидал ее; она последовала в день Крещения Господня, 6 января 1894 года*.

При кончине святителя никто не присутствовал. Всю жизнь он любил уединение и умер наедине с Богом, на служение Которому он себя посвятил, не дожив несколько дней до 79 лет.

При облачении в святительские одежды на лице почившего явно для всех просияла улыбка. И исполнилось тогда мудрое, глубоко правдивое наблюдение подвижника над последними моментами земной жизни человека: «В час смерти в сознании чередой проходят деяния жизни, отражая в очах и лице умирающего или утешение, или сокрушение, соответственно представляющимся делам» [22, с. 40]. Очевидно, что Затворник, вся земная жизнь которого была непрестанным хождением пред Богом, имел упование не расставаться с Господом и скончался в надежде наследия блаженной жизни.

Как только стало известно о кончине чтимого всеми святителя, в Вышенскую обитель хлынули потоки людей — разных сословий, общественных положений, состояний и возрастов — для отдания последнего долга почившему**. Число их все увеличивалось и в день погребения достигло нескольких десятков тысяч.

Для совершения чина погребения почившего святителя прибыл из Тамбова епископ Иероним. В самый день погребения, 12 января, им была совершена Божественная литургия. Ему сослужили настоятель пустыни архимандрит Аркадий, ключарь протоиерей М. Озеров и три иеромонаха***.

Во время литургии после запричастного стиха ректор Тамбовской семинарии протоиерей П. Соколов сказал слово на текст «Мне бо еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть» (Флп. 1, 21). Проповедник ярко обрисовал благочестивую жизнь почившего, коснувшись при этом и фактов своего знакомства со святителем, когда он был смотрителем Шацкого духовного училища. Он охарактеризовал личность покойного как христианского подвижника и определил общественное значение его жизни и деятельности.

Речь проповедника была наполнена сердечной, неподдельной скорбью, которая объединяла всех стоявших в храме. И это было понятно. Ведь и проповедника, как и многих других прощающихся теперь со своим пастырем, Господь сподобил приобщиться к богатой сокровищнице духовных даров почившего. Некогда в минуту тяжелого жизненного испытания он обращался к Вышенскому учителю за духовным наставлением и получил его. Разъясняя значение взятого им текста в применении к особенным избранникам Божиим, каким был святой апостол Павел, отец протоиерей постоянно ссылался на жизнь почившего святителя, приводя ее как пример истинной, достойной подражания жизни во Христе для всех, и особенно для иноков обители Вышенской. Надгробная речь проповедника была закончена выражением упования на то, что почивший святитель не покинул и не покинет молитвой своих духовных чад.

«Заупокойному слову почтенного протоиерея суждено было сделаться историческим. Оно явилось первым драгоценным камнем, вплетенным в венок, с такою любовью возложенный на могилу подвижника его бесчисленными учениками и почитателями. Оно положило начало всем последующим литературным трудам о жизни и деятельности святителя — некрологам в газетах, статьям в журналах и, наконец, целым книгам» [87, с. 409–410].

После заупокойной литургии епископ Иероним с большим собором священнослужителей совершил отпевание почившего Вышенского затворника*.

Замечательное, поистине церковно-благолепное служение преосвященного Иеронима, особенно прекрасное пение славившегося тогда архиерейского хора, — все это придавало заупокойному богослужению необычайную духовную красоту и невольно располагало к молитве.

При отпевании были два представителя от Московской духовной академии: студенты-священники С. И. Никольский и С. К. Веригин. На отпевании священник С. И. Никольский произнес воодушевленную речь. Взяв за основу слова Евангелия: «Чесо изыдосте в пустыню видети» (Мф. 11, 7), проповедник представил слушателям великие заслуги святителя перед Церковью как подвижника и духовного писателя. «В нашей Московской духовной академии, — сказал он в заключение, — мы слышим лекции по пастырскому богословию и богословию нравственному, излагаемые под руководством писаний в Бозе почившего архипастыря; слышим его слово в слове проповеди церковной в нашем академическом храме из уст наших священноначальников. И мы сами, ее воспитанники, находим в этих сочинениях источники, пособия, руководства в наших трудах и назидание и утешение в чтении их. И вот мы пришли сюда за сотни верст молитвенно поклониться пред гробом твоим, святитель, учитель наш!» [78, с. 8–9]**.

После окончания чина отпевания началось продолжительное прощание. «Все тут было трогательно и умилительно, — пишет очевидец этого события, — но один момент явился поистине необычайным. Маститый старец, настоятель обители, архимандрит Аркадий, много видевший и переживший на своем веку, был настолько потрясен мыслью о разлуке со святителем, что при прощании, в буквальном смысле, трудно было оторвать его от дорогого праха. В глубокой сердечной муке припав к гробу, он как бы не хотел расстаться с ним. Подобный внешний факт ярко свидетельствует о том необычайном нравственном обаянии, какое производил почивший владыка на всех, соприкасающихся с его личностью» [87, с. 412–413]*.

В 2 часа 30 минут окончилось отпевание. Вынесли из храма гроб с телом святителя, обнесли три раза вокруг Казанского собора с крестным ходом, снова внесли в собор и опустили в приготовленный в правом Владимирском приделе склеп. Над могилой почившего усердием настоятеля обители архимандрита Аркадия и почитателей памяти епископа Феофана было воздвигнуто великолепное надгробие из белого мрамора с изображением трех книг святителя: «Добротолюбие», «Толкование апостольских посланий» и «Начертание христианского нравоучения» [72, с. 136].


Необычайные знамения памяти о святителе Феофане в православном мире


Многочисленные духовные чада Вышенского затворника скорбели о его кончине. Все, кто только знал о почившем святителе, для кого он был незаменимым руководителем, кто находил у него утешение в скорбях, ободрение и помощь в подвиге жизни — а таковых было много на Руси, — все они глубоко чувствовали свое сиротство, свою незаменимую потерю. Но это не была обычная скорбь при утрате дорогого человека, к которому так привыкли. Огромное большинство тех, кто знал и глубоко чтил почившего святителя, никогда не видали его при жизни. Поэтому и скорбь их была особого рода. Она касалась той области духа, в которой почивший именно и был необходим как великий наставник, как яркий светоч, горящий среди возникавших внутренних смут, среди мглы колебаний и сомнений, как опора в борьбе с внешними, а главное, с внутренними невзгодами.

Скорбь о разлуке с богомудрым архипастырем растворилась у всех его почитателей духовной радостью, ибо они верили, что почивший святитель прославлен Господом за свои труды и подвиги и является ходатаем у Престола Божия за всех живущих на земле.

«Святитель Феофан жив и теперь у Господа и так же молится Господу за вас, если вы сами своими молитвами за него и за себя помогаете его святительским молитвам», — наставлял Вышенский подвижник игумен Тихон всех, кто скорбел о кончине святителя [92]. Давно уже он в своем «затворе» скрылся от очей мира, хотя и горячо любил людей, давно уже стоял над той таинственной гранью, что разделяет видимое от невидимого, земное от небесного.

«Значение его личности, — писал о епископе Феофане профессор И. Н. Корсунский, — деятельности и особенно писаний слишком велико, чтобы он умер в памяти живущих людей. Его личный высокий, достоподражательный пример истинно христианской, богоугодной жизни во Христе и для Христа, подобно примерам древних и новых подвижников святой жизни, будет жить в памяти людей, которые, без сомнения, если не в таком множестве ежедневно, как в день его погребения, будут притекать к могиле его в Вышенской пустыни ради оживления своих о нем воспоминаний, то в несравненно большем числе будут мыслью, духом своим соприкасаться с его духом и оживлять в своем сознании привлекательные черты его образа» [71, с. 292].

Святитель Божий скрылся от нас телом, но дух его живет и всегда будет жить в православном мире.

Очень характерен уже один тот факт, что имя преосвященного Феофана неизменно значилось записанным в помянниках крестьян селений и деревень прилегающих к Выше уездов Шацкого, Спасского, Моршанского и других, причем оно всегда стояло рядом и непосредственно за именем великого Саровского подвижника, позже прославленного всероссийского чудотворца, преподобного Серафима.

Замечательно также и то обстоятельство, что вскоре же после смерти святителя стали поступать к архимандриту Аркадию письма от лиц, знавших покойного, с вопросами о том, не было ли каких-либо особенных явлений и знамений, связанных с именем его. Некоторые же прямо спрашивали, какие чудеса были после смерти преосвященного Феофана?

И действительно, жизнеописатели Вышенского затворника сообщают о некоторых знамениях и чудесах, совершившихся после его блаженной кончины.

«В мае 1904 года, — рассказывал летописец Вышенской пустыни иеромонах Н-р, — на Вышу пришла крестьянка из села Салтыковых Бут Спасского уезда, с больными глазами, почти слепая, и после обедни пожелала заказать панихиду у могилы преосвященного Феофана. Как очередной иеромонах я совершил заказную заупокойную службу. Заинтересованный этим случаем, я спросил женщину, откуда она знает имя преосвященного Феофана и по какому поводу заказала панихиду. Крестьянка рассказала, что уже Давно страдает тяжкою болезнью глаз, лечилась у доктора, но не получила помощи. Часто и подолгу молилась она по ночам, прося у Господа исцеления. Во время одной из таких ночных молитв ей явился инок и сказал, чтобы она пошла в Вышенскую пустынь и помолилась за панихидой у могилы преосвященного Феофана. Видение повторилось еще дважды, и она приехала на Вышу. Проведя несколько дней в горячей молитве за богослужением в храмах обители, крестьянка возвратилась в родное село, получив исцеление [87, с. 415–416].

В июне того же 1904 года посетила Вышенскую пустынь настоятельница одного из Костромских монастырей Ф-та. Разговорившись с паломницей, тот же отец Н-р узнал, что она великая почитательница памяти преосвященного Феофана. При жизни подвижника она получила от него несколько писем с разрешением сомнительных и недоуменных вопросов, и теперь во всех затруднительных обстоятельствах молитвенно обращается к нему за помощью и советом. Незадолго до ее приезда, во время одного из таких молитвенных обращений, святитель явился ей и велел усиленно молиться и, в частности, молиться на Выше.

«Наконец, следующий факт хорошо известен нам лично и тщательно проверен, — говорит современник. — В нашем городе (Шацке. — А. Г.) недавно овдовела одна интеллигентная дама, жена видного чиновника, министра финансов, г-жа К-на. По своему происхождению она дочь предводителя дворянства соседнего уезда, бывшего лично знакомым с покойным преосвященным Феофаном, а потому о жизни последнего она много слышала еще в детстве, в своей семье. Страшно потрясенная смертью горячо любимого мужа, вдова всюду искала облегчения своего тяжелого горя и нигде не находила. Наконец она обратилась за духовным утешением к почившему святителю и получила его.

Столь знаменательное явление сначала сделалось известным нам только по слуху. Желая удостовериться в нем, мы обратились непосредственно к г-же К-ной с просьбой разъяснить и подробно изложить обстоятельства дела и получили в ответ письмо от 20 октября 1904 года следующего содержания: “Прожив с мужем почти 30 лет душа в душу, мне было тяжело потерять его. Первые дни после его кончины я как будто не сознавала постигшего горя. Все чувства во мне притупились, и нужные распоряжения по перевозке тела в Шацк и по погребению я делала как-то инстинктивно, машинально. По прошествии же некоторого времени вся сила горя сознательно охватила меня, и я всецело подпала под гнет его; самое ужасное было то, что молитва не только мало облегчала мои страдания, но по временам я совсем не могла молиться. Я впала в тоску, вследствие которой появились нервные сжатия горла, душившие меня. Самая жизнь казалась мне в тягость, я положительно изнемогала душою и телом под тяжестью этих страданий. Многих просила я молиться за меня, и, верно, чья-нибудь молитва дошла до Господа, ибо в одну благодатную минуту я подошла к Царице Небесной, горячо молилась и, наклонив голову под святой иконой, долго оставалась так, чувствуя, что мне хорошо. Я благодарила Заступницу и молила Ее вразумить меня, что должна я делать, чтобы избежать тоски, облегчить свою душу от чрезмерной печали. Как бы в ответ на эту мольбу я услышала тихий голос, как бы полушепотом, ясно произнесший слова: ‘Надо отслужить панихиду на могиле епископа-затворника’ В тот момент я не могла понять, о каком епископе упоминается, и начала перебирать в памяти тех, о которых знала как о святых подвижниках, но почему-то о преосвященном Феофане не вспомнила, и, желая уяснить себе этот вопрос, я стала просить Царицу Небесную помочь мне в его разъяснении. Почти тотчас я вспомнила о преосвященном Феофане, и едва лишь промелькнула в уме мысль: ‘о нем ли?’ — как я услышала голос, уже над самым ухом твердо, с особым ударением произнесший слово: ‘Да!’.

Решив исполнить повеление Господне при первой возможности, я стала чувствовать себя гораздо лучше; просила молитв преосвященного Феофана и обо мне, и о душе усопшего и понемногу стала приниматься за обычные свои занятия. Дождливая весна препятствовала мне ехать тотчас в Вышенскую пустынь, но с первым ясным днем я была там и с великой радостью исполнила указанное мне, и могу сказать, как пред Богом, что с тех пор ни разу не нападала на меня тоска, а также с тех пор я вновь могу молиться спокойно, находя в молитве великое утешение и поддержку в жизни. Ко всему выше сказанному считаю необходимым прибавить, что, подходя к месту упокоения преосвященного Феофана, я ощутила такой странный, необыкновенный трепет, что не сразу могла подойти к гробнице, а только сперва помолившись издали, решилась и подошла. После панихиды мне не хотелось уходить с этого места. Я чувствовала, что здесь, около этого святого места, царит та благодать, которая уврачевала мой тяжкий душевный недуг”» [87, с. 416–418].

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что память о преосвященном Феофане жива в сердцах верующих людей, что лица, пользовавшиеся нравственным руководством святителя при его жизни, находили необходимым и возможным в глубине своего верующего духа обращаться за тем же руководством и после его преставления.

Будучи на земле истинным утешителем многих христианских душ, скорбящих и озлобленных, подвижник продолжает пребывать в этом же качестве и в загробном мире.


Схиархимандрит Варсонофий


Памяти в Бозе почившего епископа Феофана Затворника*

(† 6 января 1894 года)


Он бе светилник горя и светя (Ин. 5, 35).


Вы есте свет мира; не может град

укрытися верху горы стоя (Мф. 5, 14).


I


Давно ли жил тот старец чудный,

Исполненный духовных мощных сил,

Что подвиг свой великий, многотрудный

В пустыне Оптиной смиренно проходил?

Давно ль почил сей дивный гражданин**,

Дарами благодатными обильный,

Что в слове и в делах и властный был и сильный,

Что вновь возвысил иноческий чин?

Давно ль умолкнул вещий его глас?

Давно ли отошел в Чертог Небесный

Избранник сей и дивный и чудесный;

И много ль их осталось среди нас,

Стяжавших дар духовного прозренья

И творческий свободный ум,

Что в область нас возносит чудных дум

Могучей силою святого вдохновенья?


Два года минуло, и новая утрата!

И вновь Россия скорбию объята!

И весть по ней несется из конца в конец,

Что отошел от нас другой борец;

Еще иной почил духовный великан,

Столп веры, истины глашатай и ревнитель,

Возлюбленный отец, наставник и учитель, —

Покинул нас великий Феофан,

Что утешением и радостью был нам!

Исполнилась его последняя година,

Почил он праведной, блаженною кончиной.

В великий светлый день Богоявленья

Призвал Господь избранного раба

В небесные и вечные селенья;

Исполнил он свое предназначенье;

Окончилась великая борьба!

Покорный высшему небесному веленью,

Он на стезю безмолвия вступил

И подвиг свой великий довершил,

Исполненный глубокого значенья

В наш буйный век духовного растленья.

Воочию он миру показал,

Что в людях не погибли высшие стремленья

И не померк в их сердце идеал.

Незримый никому, в безмолвии глубоком,

Наедине с собой и с Богом проводил

Он время; но миру христианскому светил

Учением святым и разумом высоким;

Ему был раем сумрачный затвор!


Служил для многих он высоким назиданьем,

Соблазном для других и камнем претыканья:

Вся жизнь его была для нас укор!

«Зачем в затвор себя он заключил?

Зачем жестокое и тяжкое столь бремя

На рамена свои бесцельно возложил?

К чему бесплодная такая трата сил?

Теперь иных задач, иных вопросов время,

Иная ныне деятельность нужна,

Иного люди требуют служенья,

Для новой нивы новые потребны семена.

К чему сия борьба, жестокие лишенья,

Посты, молитвы, плоти изнуренья?

Для благотворного полезного труда

Не вера нам нужна, потребно знанье.

Прошла пора бесцельного, пустого созерцанья;

Иная нас теперь ведет звезда;

Иной рычаг отныне движет мир;

В сердцах людей иной царит кумир;

Кумир сей — золото, земные наслажденья,

А не бесплодное стремленье в небеса!» —

Такие раздались повсюду голоса.

Таков был вопль свирепого глумленья,

Таков от мира был жестокий приговор,

Когда подвижник-иерарх вступил в затвор!

То было время смутное. Тогда

Тяжелые переживала Русь года...


II


Убогой скудости, смиренной простоты

Являло вид его уединенье.

На всем следы сурового лишенья,

И нет предметов в ней тщеславной суеты.

Лишь всюду видны груды книг —

Отцов святых великие творенья,

Что будят в нас небесные стремленья,

Освобождая дух от чувственных вериг.

Глубоких дум в них видно отраженье;

Изображены в них светлые черты

Иной — не гибнущей и вечной красоты;

Исполнены они святого вдохновенья;

И мысли в них безмерной глубины,

Что нас пленяют силою чудесной;

Неизглаголанной гармонии небесной

Могучие аккорды в них слышны.

В безмолвии яснее видит ум

Тщету сей жизни. Сюда не достигал

Многомятежный рев и шум

Бушующего жизненного моря,

Где воздымаются за валом вал,

Где слышится нередко тяжкий стон

Отчаянья, уныния и горя,

Где бури восстают со всех сторон.

К богоподобию стремясь и к совершенству,

Всего себя он Господу предал

И в Нем Едином высшее блаженство

Своей души всецело полагал.

Но подвиг свой и труд необычайный,

Которыми себе бессмертие стяжал,

Покрыл он от людей безмолвной тайной,

Не требуя от них ни чести, ни похвал.

Божественною силою хранимый,

В смирении он путь свой проходил,

Минуя грозные и темные стремнины,

Где враг его, как жертву, сторожил.

Евангельских заветов верный исполнитель,

Подобно Ангелу, он Богу предстоял,

И в сердце своем чистом основал

Нерукотворную Ему и светлую обитель.

На Божий мир, на все его явленья

Взирая с внутренней, духовной стороны,

Стремился он постигнуть глубины

Их тайного и чудного значенья.

Мир этот тайнами великими повит,

Печать на нем премудрости высокой;

Не каждому уму понятен смысл глубокий,

Что в проявлениях его сокрыт.


В борьбе с духами тьмы, жестокой и неравной,

Он дивную победу одержал,

Зане главу его стяг веры православной

Своей державной силой осенял.

И в сей борьбе стяжал он откровенье

Великой истины, что жизнь — не наслажденье,

Что жизнь есть подвиг, тяжкая борьба

И повседневный крест для Божьего раба,

И высшая в ней мудрость есть смиренье!

Что беспредельный светоносный идеал,

И смысл ее, и основная цель — богообщенье.

Вотще ему враг сети расставлял;

Он сети сии рвал, как нити паутины.

Он зрел здесь образы нетленной красоты;

Неведомы они сынам житейской суеты,

Мятущимся средь жизненной пучины.

Омыв с себя следы греховной тины,

Он в меру совершенства восходил

И чище себя снега убелил,

Что кроет гор заоблачных вершины.

Он созерцал своим духовным оком

Небесный мир в смирении глубоком,

Неведомый неверия сынам,

Незримый слепотствующим очам.

Мы, гордые одним лишь внешним знаньем,

Напрасно чаем с Запада рассвет

И чуда ждем в бесплодном упованье —

В томленье сем прошло немало лет;

То вековое наше заблужденье:

Там есть науки, ремесла, но просвещенья,

Духовного там света — нет!

Там воцарились злоба и растленье*.

Ему был скинией таинственный затвор!

Стремясь горе и сердцем и умом,

Великих сил исполнился он в нем,

Сподобившись божественных видений

И дивных благодатных откровений.

Он духу его дал свободу и простор

И свергнул с него гнет земной кручины;

В безмолвии блаженство он обрел.

Так быстроокий царственный орел,

Покинувши болотные низины,

Где он себе добычу сторожил,

Полет свой направляет к небесам

Размахами своих могучих крыл;

И, одинокий и свободный, реет там,

Поднявшись выше облаков и синих туч,

Где жарче и светлее солнца луч.


III


В безмолвии он много слез пролил,

Когда свои усердные моленья

За Русь родную Богу приносил, —

Да узрит он начало обновленья

И возрождения ее духовных сил

И, довершив свой подвиг величавый,

Спокойно бы глаза свои закрыл,

Узрев рассвет ее духовной славы...

Потомству он оставил в назиданье

Свои творения — великие труды,

Ума бесстрастного высокие созданья

И дивных подвигов духовные плоды.

Одним они проникнуты стремленьем:

Исполнить света жизненный наш путь

И ревности святой огонь вдохнуть

В нас, обессиленных страстями и сомненьем.

Он уяснил в них путь душевного спасенья

И жизни христианской показал

Великое и дивное значенье.

Он веру несомненную вселял,

Что вне Христа нам нет упокоенья,

Что все иное — признак мимолетный, дым!

Горит в них свет святого вдохновенья,

Проникнуты они помазаньем святым.

Неведомы они останутся одним

По простоте иль скудости смиренной;

Ничтожными покажутся другим

По гордости ума иль мудрости надменной.

Во след иных богов они идут толпой;

Их жизни цель — благ временных стяжанье

Иль внешней мудрости изменчивое знанье:

Ни чувств благих, ни веры нет святой.

И радости и скорби их иные,

Не преходящие сей тленной жизни грань;

С духами тьмы неведома им брань;

Не верят в них они, как в призраки пустые.

Ни доблестей у них, ни христианских дел,

Пространными они идут стезями,

И ум их омрачен греховными страстями,

И в вечности печальный ждет удел.


Но многие сыны сомненья и печали,

Чья жизнь была бесплодна и пуста,

Прочли те чудные и светлые скрижали,

Что познавать учили Бога и Христа,

И, полны радости, глаголам их внимали;

В них чувства новые тогда затрепетали.

Объятые духовным тяжким сном,

Они согрелись их божественным огнем.

И многие из них пошли иным путем;

И, свергнув путы лжи и обольщенья,

Что овладели их и сердцем и умом,

И благодатного исполнясь просвещенья,

В смирении поверглись пред Христом.

Он пробудил их мощным Своим словом,

Застывших в отрицании суровом.

И в них забил родник воды живой.

И, снова возвратясь под кров родной

Из области духовного изгнанья,

Они нашли своим душам покой,

Забывши прежние тяжелые страданья;

И, полные надежд и радости великой,

Прославили Зиждителя Творца,

Что их извел из сей неволи дикой,

Где тьма духовная и мука без конца.


IV


Оставил он свое изображенье...

В нем видим мы печать сердечной чистоты

И кроткого блаженного смиренья

И отблеск чистых дум. Его черты

Исполнены святого умиленья;

Проникнуты они духовной красотой;

При виде их благие помышленья

Встают в душе и чувств небесных рой...


Несется время. Неизменною чредой

Идут за днями дни, и минет год,

Как отошел от нас он в мир иной.

Мы память сохраним о нем из рода в род

И к Богу вознесем усердные моленья:

Да примет душу в райские селенья,

Где ни печалей, ни болезней нет,

Но вечный царствует незаходимый свет.

Умолим Господа, да нам Он ниспошлет

Избранника иного, и новое духовное светило

Над русскою землей опять взойдет,

И явятся нам мощь его и сила!

Да просияет он святыней слов и дел!

И радостно бы мир его узрел;

И приобщимся мы его святыни –

Сыны великой жизненной пустыни.