Панарион

Вид материала

Документы

Содержание Граф сен-жермен Терра инкогнита

Поэтому очень важно с самого начала четко определить нашу позицию к научным гипотезам, возможно недолговечным и признанным лишь в силу того, что лучшего не существует.

Многие исследования археологов и ориенталистов посвящены вопросу хронологии, особенно в том, что касается сравнительной теологии. До сих пор их утверждения об относительной древности величайших религий до-христианской эпохи, есть не более, чем правдоподобные гипотезы. Как далеко в прошлое уходит Ведический период, "невозможно сказать", признается проф. Макс Мюллер; тем не менее, он прослеживает его до "периода, предшествовавшего 1000 г. до Р. Х." и приводит нас к "1100 г. или 1200 г. до Р. Х. как к самому раннему времени, когда было закончено составление сборника ведических гимнов".

Также ни один из наших ведущих ученых не может похвастаться тем, что он разрешил этот спорный вопрос, особенно деликатный, когда речь идет о хронологии Генезиса.

К несчастью, на пути этих ученых встало христианство, прямая ветвь Иудаизма, и в большинстве случаев государственная религия их стран. Поэтому, едва ли найдется два ученых, согласных друг с другом; каждый устанавливает различные даты появления Вед и книг Моисея: не забывая при этом, при каждом удобном случае, высказать сомнение по поводу последних. Даже проф. Мюллер, этот светила из светил в филологических и хронологических вопросах, лет 20 тому назад осторожно заметил, что будет трудно установить, "являются ли Веды самыми древними из книг и нельзя ли некоторые отрывки из Старого Завета отнести ко времени появления старейших ведических гимнов или даже к еще более раннему периоду". "Теософист", таким образом, может или принять, или отвергнуть так называемую авторитетную хронологию науки. Заблуждаемся ли мы, признавая, что мы охотнее примем хронологию известного знатока Вед, Свами Даянанда Сарасвати, который всегда уверен в том, что говорит, знает четыре Веды наизусть, прекрасно знаком со всей санскритской литературой, не оглядывается, как Западные ориенталисты, на общественное мнение, не подтрунивает над суевериями большинства и не ищет выгоды в сокрытии фактов. Мы вполне сознаем, на какой риск мы идем, отказывая в лести нашим ученым мужам. Однако, с присущей еретикам безрассудностью, мы должны следовать своей дорогой, даже если, как Тарпея, мы будем погребены под грудой щитов и ученых цитат из этих "авторитетов". Мы далеки от того, чтобы принять абсурдную хронологию Бероза или даже Синселлиуса, хотя, по правде говоря, они кажутся абсурдными лишь в свете наших собственных предрассудков. И все-таки должна существовать некая золотая середина между экстремистскими утверждениями брахманов и смехотворно небольшими периодами развития и расцвета этой гигантской литературы до-Махабхаратского периода, оспариваемыми нашими ориенталистами. Свами Даянанд Сарасвати утверждает: "Вот уже почти 5 000 лет как Веды перестали быть объектом изучения" и относит появление первых четырех Вед к далекой древности. Проф. Мюллер, приписывая составлению даже самых ранних из брахманов период от 1000 до 800 гг. до Р.Х., едва осмеливается как мы уже видели, отнести составление Санхита, гимнов Ригведы, ранее 1200-1500 гг. до нашей эры!

Кому же верить и кто из них двоих лучше информирован? Нельзя ли ликвидировать этот пробел в несколько тысячелетий, и неужели так трудно каждому из этих двух авторитетов предоставить науке дату, которую бы она сочла достаточно убедительной?

Как легко можно прийти к ложным заключениям путем современного метода индукции, так же легко можно прийти и к ложным посылкам, из которых потом делаются ложные выводы.

Несомненно, проф. Макс Мюллер имел достаточные причины, чтобы прийти к своим хронологическим заключениям.

Также как и Даянанд Сарасвати Пандит. Постепенное изменение, развитие и становление санскритского языка помогают опытному филологу в его исследованиях. То, что проф. Макс Мюллер мог впасть в заблуждение, мы поймем, рассмотрев довод Свами Даянанда. Наш уважаемый друг и учитель утверждает, что и г-н Мюллер, и д-р Уилсон в своих исследованиях и выводах руководствовались неточными и недостоверными комментариями Саяна Махидара и Увата, которые диаметрально отличаются от комментариев более раннего периода, использованными Свами Даянандом во время работы над своим великим трудом "Веда Бхашья". В самом начале публикации этого труда поднялся скандал из-за того, что комментарий Свами якобы имеет целью доказать несостоятельность Саяны и английских интерпретаторов. Пандит Даянанд справедливо замечает:


В этом меня нельзя упрекнуть, если Саяна ошибся и английские интерпретаторы выбрали его своим гидом, обман не должен долго длиться. Одна Истина может выстоять, ложь же будет уничтожена.*


И поскольку, как он утверждает, "Веда Бхашья" целиком основана на старых комментариях до-Махабхаратского периода, к которым западные ученые не имеют никакого доступа, и которые нам кажутся наиболее убедительными, то мы без колебания должны последовать за ним, нежели чем за лучшими нашими европейскими ориенталистами.

Но, отложив в сторону такое prima facie доказательство, мы попросим проф. Макса Мюллера разгадать нам загадку. Предложенная самим проф. Мюллером, она не давала нам покоя в течение двадцати лет, и имеет такое же отношение к элементарной логике, как и к рассматриваемой нами хронологии. Эта идея, ясная и прямая как течение Роны, впадающей в Женевское озеро, проходит красной нитью через все его лекции, от первого тома "Chips" и до последней его лекции.

Мы постараемся объяснить. Все, кто так же как и мы пристально следил за его лекциями, припомнят, что проф. Макс Мюллер приписывает все богатство мифов, символов и религиозных аллегорий в ведических гимнах, также как и в греческой мифологии, раннему поклонению человека природе. Цитируем его слова:


В гимнах Вед человек предоставлен самому себе в разгадывании тайн этого мира...

От темноты и сна его пробуждает луч солнца; и того, кого его глаза не видят, но кто дает ему скудную пищу для пропитания, он называет "своей жизнью", своим дыханием, своим всесильным Господином и Защитником". Он дает имена всем стихиям природы, и после того, как он назвал огонь "Агни", солнечный свет "Индра", бурю, гром и молнию "Маруты", а зарю "Ушас", все они, естественно, приняли человеческий облик и стали такими же, как и он, и даже более величественными.


Это описание психики примитивного человека, во времена, когда человечество находилось в младенческом состоянии и едва вышло из своей колыбели, очень точно.

Период, которому он приписывает эти инфантильные размышления, это Ведический период, и время, которое нас от него отделяет, как утверждается выше, насчитывает 3000 лет. Великий филолог, кажется, так взволнован идеей умственной слабости человечества во времена, когда наиболее почтенные Риши составляли гимны, что в своем "Introduction to the Science of Religion" (стр. 278), проф. говорит следующее:


Вы все еще удивляетесь политеизму и мифологии? Зря, ведь они неизбежны. Они, если хотите, рarler enfantin религии.

У мира есть свой период детства, и когда он был ребенком, он и говорил, как ребенок. (nota bene, 3000 лет назад). Он все воспринимал как ребенок, и думал как ребенок... Это наша вина, если мы принимает язык детей за язык взрослых людей... Язык древности - это язык детства... Parler enfantin в религии еще не умер, как например, в религии Индии.


Прочитав эти слова, остановимся и задумаемся. В самом конце этого талантливого объяснения, мы сталкиваемся с огромной трудностью, о которой талантливый поборник древней веры, кажется, даже никогда не догадывался.

Каждому, кто знаком с работами и идеями этого исследователя Востока, может показаться верхом абсурдности подозревать его в том, что за основу своих исчислений он может принять библейскую хронологию, согласно которой человек на земле появился 6000 лет назад. И тем не менее, признание этой хронологии неизбежно, если мы вообще намерены признавать доводы проф. Мюллера, ибо здесь мы уже наталкиваемся на чисто арифметическую и математическую ошибку в составлении пропорции.

Никто не может отрицать, что процесс роста и развития человечества - ментального и физического - должно быть аналогично процессу роста и развития самого человека. Антрополог, если он захочет подняться выше простого изучения отношения человека к другим представителям животного царства, должен в некотором роде быть физиологом и анатомистом, поскольку его наука, также как и этнология, наука прогрессивная, которой могут заниматься только те, кто способен проследить в ретроспективе процессы постоянного раскрытия в человеке способностей и сил, отводя каждому из этих процессов определенный период времени. И тогда никто не будет считать, что череп, в котором сохранился зуб мудрости, принадлежит ребенку. Теперь, основываясь на данных геологии и недавних исследованиях, проф. Дрейпер говорит:

Есть основания полагать, что под низшими пластами земли существование человека можно проследить вплоть до третичного периода. В ледниковом наносе в Шотландии, наряду с останками человека, можно встретить и останки окаменелого слона.


Сейчас наиболее точные расчеты показывают, что с начала последнего ледникового периода прошло 240 000 лет. Составив пропорцию между 240 000 годами (минимальный возраст, который мы можем приписать человеческой расе) и 24 годами жизни одного человека, мы обнаружим, что 3000 лет назад, во времена составления ведических гимнов, человечеству исполнился бы как раз 21 год, год совершеннолетия, когда человек уже перестает использовать parler enfantin, или детский лепет.

Но, согласно взглядам лектора, человек 3000 лет назад, когда ему исполнился 21 год, был глупым и недоразвитым, хотя и многообещающим ребенком, а в 24 года стал умным, проницательным и образованным, с аналитическим и философским складом ума человека девятнадцатого века.

Или, другими словами, не упуская из виду наше уравнение, профессор мог бы с таким же успехом сказать, что человек, который в 12 часов дня был еще младенцем, в полночь стал уже взрослым, произнося мудрые речи вместо parler enfantin!

Знаменитый санскритолог и лектор по Сравнительной теологии обязан разрешить это противоречие. Или же Ригведы были составлены 3000 лет назад и, таким образом, не могут быть написаны на "языке детства" человеком, жившим в ледниковый период, поколение же, которое составляло их, должно было состоять из взрослых, вероятно, таких же сведущих в философии и науке своего времени, как мы в философии и науке нашего времени; или же нам придется отнести их к временам глубокой древности, когда ум человека был еще в младенческом состоянии. И в этом последнем случае проф. Максу Мюллеру придется взять назад предыдущую ремарку, выражающую сомнение:


Нельзя ли некоторые отрывки из Старого Завета отнести к тем же временам, когда были написаны и древнейшие Веды, или даже к более раннему периоду.


"Теософист", октябрь 1879 г.


ГРАФ СЕН-ЖЕРМЕН


В разные времена появлялись в Европе люди, чьи редкие интеллектуальные способности, блестящая речь и таинственный образ жизни буквально ослепляли и поражали общество. Статья из "All the Year Round", цитируемая здесь, рассказывает как раз об одном из них - графе Сен-Жермене. В любопытной работе Харгрейва Дженнингса "Розенкрейцеры" описывается другой удивительный человек, некий сеньор Гуальди, чье имя в свое время не сходило с уст всего венецианского общества. Третий был историческим персонажем, известным как Алессандро Калиостро, чье имя, благодаря стараниям католических священников, состряпавших его биографию, стало ассоциироваться с дурной славой. Мы сейчас не намерены заниматься сравнением этих трех персонажей друг с другом или с обыкновенными людьми. Мы воспроизводим статью нашего лондонского современника совсем с другой целью.

Мы хотим показать, как можно очернить человека, не имея на то ни малейшего повода, если, конечно, не считать, что кто-то умнее тебя и более сведущ в тайнах природы, как вполне достаточное доказательство для того, чтобы пустить в ход перо клеветника и язык сплетника. Пусть читатель внимательно следит за тем, что происходит. Автор статьи в "All the Year Round" рассказывает:


Как предполагают, знаменитый авантюрист [граф Сен-Жермен] родился в Венгрии, однако ранние годы его жизни окутаны тайной.

Его персона, также как и титул, возбуждали в обществе огромное любопытство. Его возраст был для всех загадкой равно как и его родословная. Мы впервые встречаемся с ним в зените славы в Париже, сто с лишним лет назад. Перед изумленным Парижем предстал мужчина, вероятно средних лет, который вел роскошный образ жизни, ездил на званые обеды, на которых ничего не ел, но болтал без умолку, выказывая при этом блестящие знания по каждому обсуждаемому предмету. Тон его речи, возможно, был очень самоуверенным, это был тон человека, который прекрасно знал, о чем он говорит.

Образованный, прекрасно владеющий всеми языками цивилизованного мира, блестящий музыкант и превосходный химик, он играл роль чародея и играл ее в совершенстве. Обладая необыкновенной самоуверенностью или законченной наглостью, он не только делал авторитетные заявления о настоящем, но и говорил без колебания о событиях двухсотлетней давности. Его анекдоты о былых временах отличались удивительной точностью. Он рассказывал о событиях, имевших место при дворе Франца I так, как будто он сам там присутствовал, описывая в точности как выглядел король, имитируя его голос, манеры и речь. В той же манере он развлекал публику рассказами о Луи XIV и потчевал их яркими описаниями мест и лиц. Едва упоминая о том, что он присутствовал при этих событиях, он, тем не менее, умудрялся, благодаря своей выразительной манере, создавать такое впечатление... В своем стремлении удивить, он добивался полного успеха. О нем ходили всякие небылицы. Говорили, что ему 300 лет, и что он продлил свою жизнь благодаря удивительному эликсиру. Париж сходил по нему с ума. Ему все время задавали вопросы о секрете его долгожительства и он всегда давал удивительно находчивые ответы; отрицая, что он может сделать стариков молодыми, он скромно признавался, что знает, как остановить старение бренного тела. Диета, утверждал он, плюс его чудодейственный эликсир - вот подлинный секрет долгой жизни. Он решительно отказывался есть что-либо, кроме того, что было специально приготовлено для него - овсяная каша, крупяные блюда и белое мясо цыплят. По большим праздникам он выпивал немного вина, засиживался так долго, пока у него оставался хоть один преданный слушатель, и всегда принимал чрезвычайные меры предосторожности против простуды. Дамам он советовал особую косметику, чтобы сохранить свою красоту от увядания, с мужчинами же он делился своим методом преобразования металлов и учил их, как расплавить дюжину маленьких бриллиантов и сделать из них один большой. Его поразительные высказывания подкреплялись слухами о том, что он обладал несметным богатством и коллекцией алмазов редких размеров и красоты.

Время от времени это странное создание появлялось в различных европейских столицах под различными именами, такими как маркиз де Монтферрат, граф Белламор в Венеции; шевалье Шенинг в Пизе; шевалье Велдэн в Милане, граф Салтыков в Генуе, граф Тародь в Бад-Швальбахе и, наконец, как граф Сен-Жермен в Париже; но после постигшего его в Гааге несчастья, он уже больше не кажется таким уж богатым, как прежде, и временами производит впечатление человека, ищущего свое счастье. В Турне, его "интервьюирует" известный шевалье де Зайнгальт, пред которым Сен-Жермен предстает в армянской робе, с колпаком на голове; его длинная борода спускается до пояса, а в руках он держит жезл из слоновой кости - словом, полный наряд некроманта.

Сен-Жермен окружен многочисленными пузырьками и всецело поглощен процессом создания шляпок на основе химических реакций. Заметив, что Зайнгальт чувствует недомогание, граф предлагает ему бесплатное лекарство - свой эликсир, который, как оказалось, представлял собой не что иное, как эфир; Зайнгальт вежливо отказывается, произнося многочисленные отговорки. Это место действия двух авгуров. Поскольку Сен-Жермену отказано выступить в роли врача, он решает продемонстрировать свои способности алхимика, берет монету в 12 су у другого авгура, кладет ее на раскаленный уголь и раздувает пламя стеклодувной трубкой; монета расплавляется и охлаждается. "Вот,- говорит Сен-Жермен,- можете взять назад ваши деньги". "Но это же золото". "И чистейшее". Авгур номер два не верит в такое превращение и смотрит на все это действо как на трюк; тем не менее, он кладет монету в карман и, в конечном итоге, дарит ее знаменитому маршалу Киту, тогдашнему губернатору Нойхэтеля.

И снова, в поисках новых методов получения красителей и осуществления своих производственных планов, Сен-Жермен появляется в Санкт-Петербурге, Дрездене и Милане. Как-то он попал в беду и его арестовали в маленьком городке Пьемонте из-за опротестованного векселя; тогда он вытащил из кармана бриллианты на сто тысяч крон, расплатился на месте, обругал губернатора города как карманный вор и был отпущен на свободу с самыми уважительными извинениями.

Очень мало кто сомневается, что во время одного из своих пребываний в России он играл заметную роль в дворцовом перевороте, в результате которого на трон вступила Екатерина II. В подтверждение этого мнения барон Гляйхен ссылается на то необычайное внимание, которое граф Алексей Орлов уделил Сен-Жермену в Ливорно в 1770 г. и на фразу князя Григория Орлова, оброненную в разговоре с Маргрейв из Онспаха, когда он был в Нюрнберге.

И все же, кто же он? Сын португальского короля или португальского еврея? Рассказал ли он правду, уже будучи стариком, своему покровителю и восторженному поклоннику, принцу Чарлзу из Хессе-Касселя? Из истории, которую Сен-Жермен рассказал своему другу, следует, что он был сыном принца Ракоци из Трансильвании, а его первая жена была из рода Текели. Когда он был еще инфантом, его под свое покровительство взял последний из Медичи, а когда он вырос и узнал, что его два брата, сыновья принцессы Хессе-Райнфельской из Ротенбурга, получили имена святого Чарлза и святой Элизабет, он решил взять себе имя их святого брата Сен-Жермена.

Что их этого было правдой? Одно только ясно, что он был protege последнего из Медичи. Принц Чарлз, который, по-видимому, сожалел о его смерти, произошедшей в 1783 году, очень искренне рассказывает нам, что граф заболел во время проведения экспериментов с красителями в Экренфорде и умер вскоре после этого, несмотря на обилие лекарств, приготовленных личным аптекарем принца. Фредерик Великий, который, несмотря на свой скептицизм, проявлял странный интерес к астрологии, выразился о нем так: "Это человек, который не умирает". Мирабо добавляет афористически: "Он был всегда беспечным малым; но, как и его предшественники, он не забыл, что надо умереть".


И сейчас мы спрашиваем, что же в статье предлагается в качестве доказательства, что Сен-Жермен был "авантюристом", что он стремился "играть роль чародея" или что он выманивал деньги у профанов. Здесь нет ни единого подтверждения, что он был кем-то другим, чем казался, а именно: обладателем огромных средств, которые помогали ему честно поддерживать свое положение в обществе. Он утверждал, что знает как плавить маленькие бриллианты, чтобы сделать из низ большие и как преобразовывать металлы и подкреплял свои утверждения несметными богатствами и коллекцией бриллиантов редких размеров и красоты. Разве "авантюристы" такие? Разве шарлатаны наслаждаются долгие годы доверием и восхищением умнейших государственных деятелей и знати Европы и даже на смертном одре не показывают ни единым жестом, что они этого не достойны? Некоторые энциклопедисты говорят (см. "New American Cyclopaedia", XIV. 266): "Предполагают, что он большую часть своей жизни был шпионом при дворах тех стран, где он жил". Но на каком основании строится данное предположение?

Было ли что-нибудь обнаружено среди бумаг секретных архивов хоть одного из этих дворов, говорящих в пользу этой версии? Ни единого слова, ни одного доказательства этой гнусной клеветы никогда не было найдено. Это просто злобная ложь. То, как обошлись западные писатели с этим великим человеком, этим учеником индийских и египетских иерофантов и знатоком тайной мудрости Востока, позор для всего человечества. Точно также этот глупый мир обращался с каждым, кто, как Сен-Жермен, после долгих лет уединения, посвященных изучению наук и постижению эзотерической мудрости, вновь посещал его, надеясь его сделать лучше, мудрее и счастливее.

Следует отметить и еще один момент. Вышеприведенный рассказ не дает нам никаких подробностей о последних часах жизни таинственного графа или его похоронах. Не будет ли абсурдом предположить, что если бы он действительно умер именно в то время и в том самом месте, о которых упоминается в рассказе, то его похоронили бы без помпы и пышной церемонии, без присмотра властей и регистрации смерти в полицейском участке, т.е. без всех тех почестей, которые подобают людям его ранга и знатности? Но где же эти сведения? Он исчез из поля зрения общественности более века назад, но мы не отыщем этих сведений ни в одном из мемуаров. Человек, который был у всех на виду, не мог исчезнуть бесследно, если он действительно умирал то тут, то там. Более того, в подтверждение этой мысли, у нас имеются доказательства, что он был жив еще спустя несколько лет после 1784 г. Говорят, что у него была тайная встреча с императрицей России в 1785 или 1786 г., и что он появился перед принцессой Ламбалльской, когда та стояла перед судьями, незадолго до того, как на нее опустилась плаха и ей отрубили голову, а также перед Мари-Жанной Дюбарри, фавориткой Луи XV, пока она ждала на эшафоте удара гильотины в Дни Террора в 1793 г. в Париже. Уважаемый член нашего Общества, проживающий в России, располагает несколькими документами о жизни графа Сен-Жермена и мы надеемся, что, в память об этом величайшем человеке современной эпохи, долгожданные, но отсутствующие звенья его жизни вскоре будут представлены миру на этих страницах.


"Теософист", май 1881 г.


ТЕРРА ИНКОГНИТА