Книга третья омейяды. Глава I. (Стр. 473-506) Му'авия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Для Фатимидов было, конечно, нежданным ударом, когда из рук их выскользнуло самое подходящее оружие. Случилось это в тот самый момент, когда они рассчитывали с помощью карматов сдвинуть с самых основ весь восток. Опираясь только на свои собственные и Египта силы, они не помышляют более о движении за границы Сирии. Тем временем тайный союз измаилитов продолжает разрастаться, приобретает сильное значение во всех округах востока и окончательно тоже выскользает из прежних властительных рук, складывается в самостоятельное могущество, не питающее никакого интереса к судьбам потомков своего основателя. И, несмотря на все это, история замечательной этой семьи представляет собой значительно более высокий интерес, чем все остальные побочные династии, следовавшие быстро одна за другой на почве аббасидского халифата. Этим обязаны фатимиды своей упорной политике и своеобразным традициям своего рода. Благодаря этим традициям встречаются в их истории поразительные эпизоды. Собственно, все происходившее в Сирии представляет собой, конечно, не более как весьма утомительный ряд своеволий и возмущений дамасских наместников, попыток вмешательства хамданидов в дела юга, а с упадком династии Сейф-ад-даулы — воздействия фатимидских эмиров на междоусобные войны Халеба. Не особенно блестящей, но мудрой политике Азиза и его влиятельного визиря Ибн Киллиса, того самого, который указал Джаухару путь в Египет, удалось мало-помалу подчинить Дамаск несколько большей зависимости от Каира. Когда же хамдани-ды, поставленные в безвыходное положение, были дважды спасены императором Василием, устроено было формальное признание халифа Хакима по соглашению, последовавшему в 402 (1011/2) через посредство майордома хамданидов, а впоследствии их заместителя Лулу. И фатимид возмечтал наконец, что он настоящий властелин во всей Сирии. Разнородные пограничные войны, веденные с византийцами, не особенно повлияли на суть вещей. Анти-охия оставалась по-прежнему за греками, Хамат, Химс, Халеб и Дамаск неизменно считались арабскими, хотя эмиры, особенно в двух последних городах, неохотно подчинялись приказаниям своего сюзерена в Каире. Случалось временами какому-нибудь дельному генералу восстановлять, и довольно осязательно, авторитет Фатимидов. Так, например, турок Ануштекин Дизбирий отвоевал снова от поколения эмиров Мирдасидов Халеб и даже присоединил было некоторые города Месопотамии. Понадобились, впрочем, более могучие руки, чем руки маленьких сирийских князьков, чтобы вытеснить окончательно египтян из этой страны. Давно уже в Ираке и персидских провинциях буидские султаны вели нескончаемые семейные и междоусобные распри и стали впоследствии для своих турецких и дейле-митских войск игрушкой, совершенно подобно тому, как это случилось некогда с аббасидскими халифами Мус-та'ином и Му'таззом. Около середины V (XI) столетия надвигались новые турецкие полчища с востока, быстро падали пред ними раздробленные в виде крошечных атомов княжества. Раз на короткое время туркам удалось сплотить большую часть мухаммеданского востока — я говорю о внуках Сельджука, одного из турецких предводителей. Из нынешней страны киргизов их родоначальник переселился за Оксус, а его потомки, подражая другим предводителям наемников, так же точно стали властелинами великого государства, подобно тому как сто лет назад совершили то же самое бунды. 22 Рамадана 447 (15 декабря 1055) провозглашено было впервые имя Сельджука Тогрульбега в Багдаде на пятничном богослужении, а 25 (18) въезжал он торжественно в исконный град халифов, по имени вассал, а в действительности властелин беспомощных аббасидов, временных духовных привратников султана, питавшихся тут крохами, падавшими со стола мирского властелина. Двоюродному внуку Тогрульбега, Меликшаху, довелось подчинить под свой скипетр кроме севера также и весь запад Малой Азии. Войска его заняли под предводительством Атсизав4бЗ (Ю71) Иерусалим, а в 468 (1076) и Дамаск. Подобно тому как и государство бундов, новое сельджукское царство распалось вскоре на целый ряд отдельных владений, повелители которых взаимно враждовали и дали возможность Фатимидам снова занять страну до Иерусалима. Но Дамаск вплоть до нынешнего столетия ни разу уже более не видел в своих стенах египетского наместника.

Гораздо поучительнее, чем все эти внешние события, но зато и гораздо труднее поддающиеся в совокупности исследованию, являются стремления Фатимидов воспользоваться своим положением в качестве глав измаилитизма для оттеснения Аббасидов. С несколькими десятками тысяч находившимися в распоряжении каирского двора солдат берберов и турок можно было при напряжении всех сил завоевать Сирию, о покорении же Месопотамии и Ирака нечего было и думать. Было необходимо поэтому так опутать сетями изма-илитской пропаганды эти провинции, чтобы впоследствии попытаться стать твердой ногой в Багдаде. С кошачьей ласковостью стал прозорливый Азиз искать сближения в 369 (980) со стоящим в то время на вершине могущества бундом Адуд-ад-даулой. Его подходы оценены были по достоинству вежливым ответом, но в то же время, по странному стечению обстоятельств, появился снова протест алидов и суннитов Багдада против подлинности генеалогии Фатимидов. Между тем измаилитская пропаганда по-прежнему ширилась тайным путем, на это существует множество достоверных указаний. Веселый и жизнерадостный Азиз питал пристрастие к великолепию и наслаждениям и при всем своем большом уме предоставлял много, быть может, даже слишком много простора своим подчиненным, в особенности же ибн Киллису, обладавшему, правда, солидными достоинствами. Но рядом с этим у властелина оказывались своеобразные особенности, бьющие в глаза. Он покровительствовал более, чем это водилось в Египте, христианам и евреям и выказывал притязание на способность предсказывать будущее. Были это, вероятно, первые шаги политики, приучавшей мало-помалу народ к измаилитским воззрениям и догматам. К несчастию Фатимидов, следующий халиф, увлекаемый складом своего ума и, быть может, подстрекаемый некоторыми фанатиками, ушел слишком далеко по этому пути и благодаря своей поспешности не только повредил успеху своих мероприятий, но даже поставил будущность всего рода на край гибели. Сын Азиза, Абу Алий Аль Мансур, прозванный Аль-Хаким би-амрилла «совершающий божье веление» (386—411=996—1021), представляет собой действительно одну из самых странных и загадочных личностей, когда-либо встречавшихся в истории. Кому приходится перерыть неимоверную кучу анекдотов, встречающихся у позднейших историков, затерявших ключ к уразумению сущности его характера, нагромождавших без всякого рассуждения предания, бессмысленные прежде всего и принявшие притом в народном пересказе самые грубые и необычайные формы, невольно может тому показаться, что Хаким просто-напросто был сумасшедший. И такое умозаключение неоднократно повторялось многими. Мы должны, однако, признать на основании одного несомненного факта*, что этот наиболее

' Я говорю про пущенный в обиход вымысел об умерщвлении Хаки-мя по наущению его сестры. Легко опровергнуть этот слух благодаря приводимым одним христианином египетским подробностям, появившимся не более 30 лет спустя по исчезновении халифа. Ср. dе Sасу, Ехроse de la religijn des Druses I, ССССХУ1 и след. К этому неоспоримому свидетельству, пожалуй, не мешает прибавить, что приписываемое сестре Хакима побуждение (5асу, ССССУ1) основано, несомненно, на известном отношении халифа к египетским женщинам (5асу, СССЬХХП).

* Geschichte der Fatimiden-Chalifen, с. 179.

странный, чем все остальные его рода, фатимид давал сам преданиям повод окутать свой образ густейшим покровом, через который неясно просвечивают лишь некоторые его главные черты. «В 395, — повествует историк египетских халифов*, — обнародованы были ни с чем несообразные распоряжения. Публичный торг на рынках и базарах разрешался только ночью, предписывалось днем запирать лавки. Впоследствии же было это изменено как раз наоборот. После солнечного заката запирались все дома, никто не имел права выходить на улицу, женщинам запрещалось покидать дома, а сапожникам не дозволялось изготовлять им сапоги. Они не смели даже показываться в окнах... Чтобы отличать христиан и евреев в бане от правоверных мусульман, обязаны были христиане носить на шее крест, а евреи бубенчик... Всех собак на общественных площадях, на главных и второстепенных улицах поведено было убивать. Воспрещена была продажа напитков из ячменя... лупинов... воспрещалось ловить рыбу без чешуи» и т. д. Нельзя, однако, сказать, по крайней мере про некоторые из этих распоряжений, чтобы были они чистейшей бессмыслицей. Воспрещение выхода после заката солнечного и держание женщин взаперти можно легко объяснить как попытку ограничить распутство в громадном городе. Предписание, касающееся христиан и евреев, есть только дополнение к омаровым узаконениям о ношении платья неверными (т. I), которые уже в Багдаде при Мутеваккиле стали еще значительно строже. Это предписание, равно как и запрещение продажи одуряющего пива, указывает лишь на стремление восстановить в полной силе основные законы ислама. Иначе трудно и объяснить их появление, а потому невозможно считать их, недолго думая, за один простой каприз деспота, который во многом однако, как мы увидим, поступал весьма сознательно. Так как предание доставляет нам одни только голые факты, да и те несомненно частью исковерканные, частью преувеличенные, было бы чудом, конечно, разрешить ныне верно все эти загадки без исключения. Иногда таится глубокий смысл в действиях, по-видимому, бесцельной жестокости. Однажды, так гласит предание, выехал по своему обыкновению Хаким на осле ночью на прогулку; за ним следовало несколько телохранителей. Повстречались с повелителем десять вооруженных с ног до головы людей (вероятно, турецкие солдаты) и дерзко стали требовать денег. «Разделитесь на две половины, вступите в бои, кто победит, тот и получит деньги», — приказал халиф. Немедленно же началась свалка, девять человек вскоре пало на месте. Десятому кинул Хаким целую пригоршню золотых. Когда он наклонился, собираясь их подобрать, телохранители по мановению властелина изрубили его. Поразительно и внушающе, говорит другой летописец, было каждое появление этого сумасбродного повелителя. «Вид его устрашал подобно льву», — такую характеристику дает современный почти писатель. — Никто не мог выдержать взгляда его больших, темно-голубых очей, он обладал страшным, громоносным голосом». В его обращении замечалось своенравие, непостоянство в соединении с жестокостью, безбожием и суеверием. Он молился, как передают, обращаясь исключительно к планете Сатурну, и убежден был, что находится в постоянном общении с сатаной. Уверяют, что в течение его управления принесено было для удовлетворения его зверства 18 тыс. человеческих жертв. Нам предстоит, по моему разумению, видеть в этом загадочном человеке или одаренного, но своенравного тирана, дошедшего в школе измаилитов до безумного самообожания, или же властелина с возвышенными понятиями, подготовленного традициями и историей своего рода к полнейшему презрению человеческого рода. И он захотел из этого самого человечества вылепить, как из мягкого воска, нечто, быть может, лучшее. Весьма возможно, что в этой полной противоречий натуре заключалось более или менее и то и другое. Полную истину в данном случае мог бы пожалуй прозреть один разве вещий взор поэта. Как бы там ни было, выдающийся историк* так воссоздает из груды хроник все течение его политики. По убеждению историка, этот властелин разыгрывал попеременно в первые годы своего правления (386—408=996—1017) роль то шиита, то суннита. Во втором же периоде (408—411=1017—1021) он делал попытки установить государственной религией измаилитский догмат о воплощении божественного духа в натика (т. II, с. 289) и сам возымел при этом притязание стать седьмым высшим натиком, которому подобает божеское почитание. Этим и объясняются жестокие преследования евреев и христиан в первые годы царствования, принудительное обращение их массами в ислам, всевозможные насилия над самыми почтенными епископами, распоряжения о разрушении во всем государстве церквей и синагог; между тем во второй период предоставлено было каждому исповедовать какую кто пожелает религию. Дозволялось даже, неслыханное доселе дело, возвращение обращенных в ислам к прежнему вероисповеданию; нам известно, что для посвященных в высшие степени измаилитизма каждая религия считается безразличной по своему достоинству. Тем не менее я не могу согласиться с предположением, что личные убеждения Хакима проходили одновременно те же самые фазисы, которые отражались впоследствии в его правительственных мероприятиях. По моему мнению, факт обнародования в 399 (1009) полного равенства между суннитским и шиитским вероисповеданием, а затем личное, по-видимому, принятие властелином в 400 (1010) суннитской обрядности следует рассматривать в связи с непомерной строгостью исполнения всех мельчайших предписаний, касающихся платья и пищи, не только обязательных для евреев и христиан, но в равной мере трудных и для каждого мусульманина в той по крайней мере форме, как это было исстари установле-

*Dozy, Essai sur l`histoire de l`islsmisme, trad.p.Chauvin, Leyde, 1879, с. 283-291

но исламом. Властелину, воспитанному с самой юности в измаилитских принципах, быть может, желательно было приучить все население к равнодушию по отношению к религиозным обрядностям и довести их до того, чтобы они сами почувствовали всю тяготу и непригодность их. Конечно, возможность допущения как одного, так и другого толкования более или менее гадательна, так же как трудно сказать, что следует приписывать этому халифу лично, а что его измаилитским наставникам. Ибо при вступлении на трон ему было всего одиннадцать лет с несколькими месяцами, а при появлении его первых «бессмысленных» предписаний только шестнадцать. С другой же стороны, достоверно известно, что спустя столетие при последних слабых Фатимидах союз измаилитов стал совершенно независимым и неоднократно говорилось современниками про того или иного из визирей или генералов, управлявших самостоятельно: «Он был измаилит, а фатимида считал ни во что». Этот страшный орден всюду хорошо сохранил свои секреты, они не дошли до нас. В одном только нельзя усомниться, что тайное общество продолжало существовать и имело могущественное значение, а изменчивые отношения, существовавшие между им и халифами, покрыты до сих пор непроницаемым мраком, разоблачение которого, быть может, никогда и не наступит.

Во всяком случае, тогдашний Египет едва ли был способен воспринять шиитизм, а тем более основы измаилитского учения. Благотворные и целесообразные меры, в усилиях к проведению которых никоим образом нельзя отказать этому всеми ославленному халифу, нисколько не остановили всеобщего народного неудовольствия и ожесточения, излившегося в опасном восстании и поставившего в 396 (1005/6) династию Фатимидов на самый край гибели. Один омейядский принц, прогнанный знаменитым испанским майордомом халифа Хишама, Аль-Мансу-ром*, известный под именем Абу Раква, сумел стать има-

' Его зовут обыкновенно Альманзором

мом среди арабов и берберов Барки, и без того негодовавших на фатимидских турецких генералов. Под его предводительством арабы и берберы восстали против Хакима. Высланные из столицы против мятежников турки были побиты. Раква уже находился невдалеке от Каира, когда в решительный момент подоспели вызванные спешно из Сирии вспомогательные войска и при помощи военной хитрости осилили мятежников. И позднее возникали неоднократно внутренние смуты. То сталкивались турецкие войска с толпами недовольных жителей резиденции, то вступали в борьбу турки вместе с берберами против негритянских войск, составлявших личную охрану халифа Хакима. Нельзя вообще не признать, что попытка халифа обратить Египет в образцовое измаилитское государство, для коего несовершенным прообразом служила организация карматов в Лахсе, повела к глубокому потрясению фатимидского могущества и имела дальнейшим последствием окончательный упадок династии. Уже в первый период управления Хакима дела приняли дурной оборот, а во второй перевернулось все кверху дном. В 395 (1004) открыта была под именем «дома знания» новая ученая коллегия, в которой проповедовалось и распространялось шиитское учение, а также безвредное с виду учение измаилитское первой степени. Школа далеко не совершенно исполнила свое назначение: народ как был, так и остался в душе при суннитском исповедании. Особенно широко разлилось восстание, когда один турецкий изма-илит по имени Даразий, прибывший к Хакиму с востока, стал одним из приближеннейших лиц во дворце. Он обнародовал в 407 (1017)* записку и осмелился прочесть ее всенародно в большой мечети. В ней доказывалось, что душа Адама перешла на зятя пророка, от него на Фатими-дов, а в настоящее время на Хакима. Собрание правоверных накинулось на дерзкого еретика. С превеликим тру-

' Время сообщения не вполне точно определено, но год этот, взятый нами у де Саси, наиболее достоверный, не так, как у Wustenfeld, Geschichte der Fatimiden-Chalifen, с. 206.

дом успел он спастись , но множество его приверженцев было умерщвлено, а дома их разграблены. Хаким снабдил его тайком деньгами и помог уйти в Сирию. Здесь, среди горцев южного Ливана, издавна не особенно благоволивших к исламу, нашел он многочисленных приверженцев. Так возникла секта друзов, носящая его имя". Последователи ее исповедуют почти одинаковый культ с измаилит-ским учением четвертой степени и признают халифа фатимидского до сих пор в качестве «своего Господа Хакима» божеством. Недостаточно проученный первой неудачей, халиф дозволил в 409 (1018) другому, а в 410 (1019) и третьему исповеднику его божественного происхождения набирать себе прозелитов в резиденции. Первого вскоре изгнал народ, второй, перс по имени Хамза, проживал здесь до 411 (1020). Он вздумал также проповедовать в мечети свои богохульства. И его встретили не лучше предшественников. Возникли снова сильные беспорядки, в которых принял на этот раз участие и турецкий гарнизон. Хамзе пришлось также спасаться бегством. Он направился к Даразию и стал настоящим теологическим авторитетом для друзов, которые и поныне придерживаются строго его катехизиса. Хаким постарался выместить своим неповоротливым подданным за их нежелание уверовать в его божественность. По мановению повелителя телохранители и турки набросились на горожан и расправились с ними по-свойски. Можно себе представить, как действовала и исполняла приказания повелителя солдатчина. В конце концов берберы и турки сцепились с негритянской гвардией халифа. Поднялся чистый содом.

Каково было настроение Хакима в тот момент, трудно решить. В ночь 27 Шавваля 411 (13 февраля 1021) халиф внезапно исчез. Многие загадки его жизни кончаются этой последней, самой неразрешимой. Известие, что сестра его, опасаясь участи, грозившей ей, приказала его умертвить,

' По другому известию его, растерзали, но это положительно неверно.

" Точное название ее по-арабски: ад-Даразийя — «братство Даразиев».

очевидно, вымышлено; куда же девался халиф — никому не известно. Судя по всему тому, что дошло до нас о его жизни, можно допустить, что халиф убедился наконец в невозможности дать ход в Египте своим планам и порешил продолжать жить в каком-нибудь потайном месте. Таким образом, он мог вдохнуть в своих приверженцев убеждение в непреложности его призвания как натика. Не тронутый смертью, он появится вновь к концу дней в качестве имама и махдия; так по крайней мере уповают и поныне друзы. Во всяком случае, сыну его, Абу'ль Хасан Алию, прозванному Аз-Захиром (411—427=1021 — 1036), юноше 16-летнему, приходилось очень трудно, но его опекуншей была тетка Ситт аль-мульк*, унаследовавшая от брата по меньшей мере энергию. Когда у ног ее легли головы коварным образом схваченных высших офицеров, в войске, а затем и в стране восстановлен был порядок. И Сирия, где после смерти Ха-кима никто более не заботился об авторитете халифа, к 420 (1029) подчинилась. К этому времени, впрочем, Ситт аль-мульк уже скончалась. По-видимому, сам Захир, несмотря на свое явное пристрастие ко всевозможного рода развлечениям, обладал некоторыми серьезными качествами властелина. И действительно, в течение его управления о смутах в Египте что-то не слышно. Было поистине несчастием для страны, когда он пал жертвой чумной эпидемии 15 Ша-бана 427 (13 июня 1036). Ибо сын его, Абу Темим Ма'адц, принявший титул Аль Мустансира (427—487=1036—1094), царствовал, положим, долее всех остальных мусульманских властелинов (60 лунных или 58 солнечных лет), но не выказал никаких особых талантов, за исключением разве весьма развитой в нем способности к веселью и швырянью деньгами. Положим, при вступлении на трон ему было всего 7 лет, и горе стране, имеющей властелином ребенка! Мать его была рабыня негритянка. Она стала управлять от его имени, опираясь на негритянскую гвардию, число которой постепенно возросло к тому времени до 50 тыс. че-

* Зитта в «Натане Мудром» одного корня со словом «Ситт» — «госпожа». Титул ее был Ситт Аш-Шам «повелительница Сирии».

ловек. Между тем было слишком очевидно, что при опеке необразованной и не имеющей особенного значения женщины ничего хорошего не могло выйти. И действительно, когда отважный Дизбирий одержал в Сирии целый ряд блистательных успехов, в Каире доверчиво отнеслись к распространяемой на его счет клевете и сместили единственного в то время доблестного полководца, развязав этим руки всем сирийским эмирам и дав им полную возможность продолжать оказывать неповиновение. Дворцовые интриги, убийства министров и других высокопоставленных лиц становились отныне обыденным делом. А когда в 440 (1048/9*) Зирид Му'ызз Ибн Бадис вздумал открыто провозгласить давно уже существовавшую на самом деле независимость запада, на владения отпавшего ленника направлены были некоторые племена арабских бедуинов, но без всяких выгодных последствий для халифа. И в самой резиденции с 450 (1058) все перессорились — визири, негры и турки. Несчастному Мустансиру пришлось исчерпать всю государственную кассу, чтобы хотя несколько удовлетворить нарушителей мира. В 454 (1062) турки, руководимые хамданидом Насир ад-Даулой, осилили окончательно к вящему ущербу халифа и безграничному бедствию страны. Турки поставили себя в Египте совершенно в такое же положение, в каком находились их земляки в Багдаде. Они не обращали более никакого внимания на так называемого повелителя правоверных, грабили казначейства, расхитили драгоценную библиотеку — невознаградимо тяжкая потеря и по настоящее время. И тогда, когда в 46 5 (1072/3) был устранен турком Ильдегизом ставший слишком невыносимым из-за своей непомерной кичливости Насир ад-даула, двору от этого нисколько не стало легче. Странная прихоть истории: этот самый Мустансир, уважение к которому в то время пало до такой степени, что Насир ад-даула распорядился об отмене во многих городах моления о нем и приказал вместо него упоминать во время хутбы аббасидского халифа Кайма, несколькими годами

Blog

Книга третья омейяды. Глава I. (Стр. 473-506) Му'авия