Командиры полков разъезжались после встречи Нового года у командира дивизии. Последним уехал командир 332-го, майор Барабанов
| Вид материала | Документы |
- Эрнест фон Валь Воспоминания, 3780.59kb.
- Пирамиды Темпло Майор и услышать рассказ, 81.57kb.
- Программа 1 !!!Подарок от туроператора автобусная обзорная экскурсия по Киеву (10., 106.84kb.
- Список почетных граждан муниципального образования город донской, 221.8kb.
- Книга памяти, 1160.81kb.
- «красные» и «белые», 156.94kb.
- План работы музея на 2010/2011 учебный год Втечение года, 91.99kb.
- Программа 1 Прибытие в Катманду страну Гималаев. Встреча и трансфер в г-цу. После мини, 198.01kb.
- Вариант №12 Часть 1, 109.08kb.
- Виктор Ярославский Военные методы в бизнесе. Тактика Часть первая. Командир. Глава, 510.05kb.
Сказать так дернуло за язык одно воспоминание, но, не договорив, уже пожалел: "Зачем задираешься? Даст отпор - и будет прав".
Но лицо особиста осталось равнодушным.
- Как когда, - сказал он. - А что?
Теперь, раз начал, надо было договаривать до конца.
- Сидел у меня одно время в батальоне уполномоченный. Засел, как гвоздь, в землянке, и вызывал к себе днем под обстрелом то одного, то другого.
- Ну и что? - тем же ровным голосом спросил уполномоченный.
- Ничего. Пожаловался его начальству, попросил отозвать.
- Отозвали?
- Отозвали.
- Ну и правильно, - сказал уполномоченный. - Так если ничего ко мне нет, я пошел.
"А что у меня к тебе может быть? - молча кивнув, подумал Синцов. - У меня свои дела, у тебя свои".
Уполномоченный медленно надел полушубок и ушанку - наверно, не хотелось, как и всякому другому человеку, идти из тепла на холод - и вышел.
"Спокойный мужик", - сочувственно подумал Синцов. Он любил спокойных людей.
- Хорошо натопили, - сказал Ильин. - Верно, товарищ старший лейтенант?
- Даже слишком, - сказал Синцов. - Дров не жалеете.
- Напоследок ободрали все, - сказал Ильин. - До последнего. Все равно нам здесь больше не жить, завтра вперед пойдем.
Синцов посмотрел на часы. Времени уже много. А надо еще и к артиллеристам, и в роты, хотя бы в одну, из которой не пришел ее командир
- Чугунов.
"Да, Чугунов". Он заглянул в полевую книжку, чтобы проверить, не ошибся ли.
- Сходите к Чугунову, - обратился он к адъютанту, - узнайте, что там у него, и передайте, что я позже сам приду, пусть не отрывается от своих дел. Можно было и просто позвонить по телефону, но подумал об адъютанте: "Пусть сбегает, долговязый, нечего ему тут все время толочься".
Адъютант радостно сказал: "Есть!" Этому выскочить на мороз, видимо, ничего не стоило. Он кинулся к висевшему на стене полушубку, и Синцов только тут заметил, что адъютанта еще и мужчиной-то не назовешь. До чего же он голенастый, длиннорукий, даже плечи еще не развились по- астоящему!
- Неплохой парнишка наш Рыбочкин, - сказал Ильин, когда адъютант вышел.
- Только умываться его пришлось заставить. Когда пришел, вижу: два дня не умывается, три дня не умывается. Спрашиваю: "Ты чего не умываешься? А он говорит: "А я думал, на войне не умываются"...
- Шутка, что ли?
- Нет. Вполне серьезно, - рассмеялся Ильин. - Пришлось учить, как маленького. Дело знакомое. Я только за год до войны педтехникум окончил. "А ну, покажите ваши руки?" Так и с нашим Рыбочкиным.
Он говорил об адъютанте, как о маленьком, и имел на это право. Чувствовал себя старше его на полтысячи дней войны.
Синцов, обратившись к Богословскому, задал ему несколько вопросов по занимаемой должности. С ответами Богословский не мялся; что было положено знать - знал, только отвечал слишком звонко, напряженно, как бы стремясь подчеркнуть, что он не тот, каким командир батальона мог заранее счесть его с чужих слов.
- Как видите завтра свое место в бою?
Богословский ответил, что Поливанов еще утром приказал ему с начала наступления находиться с первой, левофланговой ротой - толкать Лунина.
- Толкут воду в ступе, - не удержался Синцов. Знал на своей шкуре, как редко в бою обходятся без этого слова, но все равно не любил его.
- Если приказание не отменяется, то разрешите, пойду туда с ночи. - Богословский выждал, не добавит ли комбат еще чего после слов о воде и ступе.
- Что ж отменять, - сказал Синцов. - На первые часы боя приказание верное, а там но обстановке. Идите. Толкайте, а верней - помогайте бой организовать. Мне лично так больше нравится.
- Мне тоже, товарищ старший лейтенант, - дернул головой Богословский.
Когда он ушел и остались втроем, Ильин вспомнил:
- А вы ужинали?
- Уже перехотел, - сказал Синцов и удержал вскочившего Ильина. - Потом, когда из роты вернемся.
- А когда пойдем?
- Да вот сейчас и пойдем.
- Тогда разрешите отлучиться.
Ильин надел ушанку и выскочил из землянки в одной гимнастерке.
- Насчет того, что про нас пишут и чего не пишут, зря высказались, - вдруг сказал Завалишин.
- При особисте зря или вообще зря?
- Вообще зря.
- А вы что, журналист, что ли, - обиделись?
- Нет, я не журналист.
- А я как раз журналист, в далеком прошлом, - сказал Синцов.
- Вот не думал, - сказал Завалишин. - Думал, вы кадровый.
"Кто его знает, может, хочет польстить? Если так - зря".
- Возможно, я бываю резок, - сказал Синцов, посмотрев на замполита. - Жизнь так научила, хотя и не сразу. Если привыкнете - спасибо, а не привыкнете - что поделать. С прошлым замполитом жил по-братски.
- Что ж, - сказал Завалишин, - по-братски так по-братски. Авось найдем общий язык, я, говорят, человек мягкий.
- Мягкий - это плохо.
- Ну, не до такой степени, чтоб плохо, - чуть заметно усмехнулся Завалишин.
И Синцов вспомнил то, что говорил про него Бережной.
- Мне в полку сказали, что за время боев в батальоне тридцать человек в партию принято.
- Да, приняли много, но и потеряли... - Завалишин не договорил.
- А на сегодня?
- На сегодня, с вами считая, двадцать девять.
- Да, арифметика тяжелая.
Завалишин вздохнул.
- Бои. А когда бои, сами знаете: коммунисты, вперед! - со всеми вытекающими... А кто к этому не готов, зачем его в партию тянуть? Для цифры?
- Ваша фамилия мне знакома, - сказал Синцов. - Только не могу вспомнить.
Завалишин пожал плечами.
- Декабрист был такой, Завалишин. У нас тут в батальоне два декабриста - я да Лунин!
- Уж не потомки ли, часом? - рассмеялся Синцов.
- Лунин навряд ли, а я, видимо, да.
- Замполит - из дворян. Этого со мной еще не бывало.
- Чего на свете не бывает. Правда, дворянином я только до пяти лет был, больше не успел.
- Значит, как и я, с двенадцатого? А мне показалось, старше. - Синцова почему-то обрадовало, что они с замполитом однолетки.
- Ужин подготовят на три ровно, - сказал Ильин, входя.
- А не рано?
- Успеем. И сходим и вернемся.
Синцов стал надевать ватник.
- Вы здесь, на телефоне, - сказал он Завалишину. - Мы в третью роту, потом на НП к артиллеристам и домой.
- Можно найти полушубок, - предложил Ильин.
- Пока не требуется, - сказал Синцов. - Где санчасть?
- Как водится, под боком, - сказал Ильин.
- Когда вернемся, вызовите фельдшера, хочу знать, как подготовился к завтрашнему. Санчасть по штату?
- По штату. Фельдшер, два санинструктора, четыре санитара, сани, лошадь.
- Штат ясен. А пол?
- Пол последнее время кругом мужской, - улыбнулся Завалишин. - За исключением, кажется, лошади. Была Соловьева санинструктор, теперь -
минометчица.
- Кстати, - Синцов вспомнил выражение лица Ильина, когда они говорили об этой девушке с командиром минометной роты, - там у нее ничего не происходит с Харченко, не из-за этого он волновался?
- Ничего подобного, - ответил Ильин и покраснел.
- Вопрос исчерпан, - сказал Синцов, не пожелав обратить на это внимания. - Пошли.
-18-
Луны не было, но небо к ночи посветлело, и стояла такая тишина, что казалось, хруст шагов по ходу сообщения отдается и у нас и у немцев. Впереди, там, куда шли, простучала длинная очередь и сразу вдогонку вторая, короткая, и еще раз длинная, последняя. Бил немецкий ручной пулемет. Синцов узнал бы его и во сне и спросонья.
- У Чугунова? - спросил Синцов.
- Да.
- Сколько тут ходу?
- По прямой мало, но мы немного огибаем высотку.
- Что скажете о командире роты?
- Человек трудящийся. Только учудил недавно. Когда эту высоту взяли, три контратаки было. И на третью ночь все же выбили Чугунова. Он был злой на это, и, когда восстановил положение, оказывается, - мы уже потом узнали - собрал роту и принял клятву: что бы ни было - высоту держать! А кто в другой раз отойдет, тому живым не быть. На другую ночь опять контратака, и один боец, Васильков, сбежал в тыл. Ну, куда в тыл? Не дальше кухни. Свои же ротные его и вернули. Тогда Чугунов, никому ничего не доложив, собрал представителей взводов на суд: что с этим Васильковым делать? Приговорили: расстрелять. Когда приговорили, Чугунов спрашивает: "Может, на первый случай простим? Пусть докажет". А солдаты свое: расстрелять! Строго подошли. Чугунов им свое, а они свое. Конечно, он на своем настоял, но уже с трудом. Завалишин - на политрука роты: кто допустил самосуд? Левашов - на Завалишина...
- И чем кончилось?
- А ничем не кончилось. Рота высоту держит, солдат воюет, оправдывается. Я уж спрашивал Чугунова, что он имел в виду: солдата спасти, чтобы до трибунала не дошло, или в самом деле имел в виду его расстрелять, а в последний момент пожалел? Молчит, не объясняет. Характер тяжелый. Вот уж именно Чугунов!
- Значит, его не сняли, а вам всем досталось, - сказал Синцов.
- Мне-то боком, - сказал Ильин, - а Поливанову с Завалишиным холку намяли. Ясное дело! Раз заслонили своего командира роты, значит, весь удар по ним. Однако все же на своем настояли.
- И Завалишин тоже? - спросил Синцов о замполите.
- А он, между прочим, упрямый, - сказал Ильин. - Иногда такой человечный человек, что просто за него неудобно: приказывает, как просит, только что "пожалуйста" не говорит. А иногда упрется - не сдвинешь! За Чугунова - горой. Вчера ему рекомендацию в партию дал. Уже после всего.
В маленькую землянку к Чугунову едва влезли. В ней и так теснилось несколько человек. Чугунов подал команду "смирно", оттеснил заслонявшего его Рыбочкина, сделал полшага вперед и отрапортовал Синцову по всей форме.
- Что у вас за стрельба была? - спросил Синцов, сверху вниз глядя на маленького, невидного, утонувшего в полушубке и валенках командира роты, которого после слов Ильина "вот уж именно Чугунов!" ожидал увидеть совсем другим.
- Фрица взяли!
Синцов повернул голову и увидел стоявшего между двумя солдатами тощего немца в натянутой на уши дырявой пилотке. Немец стоял навытяжку, руки по швам, и глотал слюну, двигая небритым кадыком. В правой руке, в худых черных пальцах, была зажата горбушка хлеба.
- Уже кормите? - сказал Синцов.
- Дали, - виновато сказал Чугунов и, объясняя свою доброту, добавил: - Перебежчик.
- По нем стреляли?
- Не совсем, товарищ старший лейтенант. Разрешите доложить?
- Докладывайте.
- Заметили шевеление перед передним краем. А потом прекратилось и больше не наблюдалось. Даже подумали: почудилось. А вот он, - Чугунов показал пальцами на одного из солдат, - уверял, что наблюдает. Разрешил ему сползать за передний край. Сползал и обнаружил.
- Так какой же это перебежчик? - сказал Синцов. - Наоборот, разведчик.
- Никак нет, - сказал Чугунов и повернулся к солдату. - Доложите.
- Когда я до него дополз, он без оружия был, товарищ старший лейтенант, - сказал солдат. - Я на него автомат, а он - "капут" и пропуск сует.
- А почему же он сам дальше не полз?
- Думаю, забоялся. Мы, когда с ним потом ползли, только чуть зашумели, фрицы сразу по нас огонь.
- Их бин остеррейхер... - Немец оторвал руку от локтя и ткнул себя черным пальцем в грудь.
"Еще не чувствует, а пальцы поморожены", - подумал Синцов.
- Остеррейхер, - повторил немец и, весь напрягшись от желания и неумения выразить то, что хотел, с отчаянием выкрикнул: - Аустрия.
- Подумаешь, Австрия! - сказал Ильин. - Теперь нам и Германия сдается.
- Нихт Германия, нихт Германия, Аустрия!.. - хрипло выкрикнул перебежчик. И снова ткнул себя черным пальцем в грудь и сделал несколько судорожных движений рукой, показывая, как он полз сюда.
- Да, похоже, что перебежчик, - сказал Синцов. - Соедините с батальоном.
Телефон стоял тут же, на лавке. Чугунов, присев на корточки, стал накручивать ручку.
- Товарищ старший лейтенант, - сказал Рыбочкин, - разрешите, я его допрошу, я немецким немного владею.
Синцов недоверчиво покосился на адъютанта батальона: допрашивать пленных всегда находятся доброхоты, считающие, что они знают немецкий.
- Попробуйте.
- Заген зи мир битте, - бойко начал Рыбочкин и, запнувшись, повторил: - Заген зи мир битте, варум зи коммен унс?
Немец ответил длинной, быстрой, захлебывающейся фразой: видел свое спасение в человеке, понимающем по-немецки, и спешил поскорей сказать ему как можно больше.
- Что он говорит? - спросил Синцов, уже беря у Чугунова телефонную трубку.
- Говорит, что сам сдался, - неуверенно сказал Рыбочкин.
- А что еще? Что сдался, я без вас вижу.
- Сразу не разобрал, товарищ старший лейтенант.
Синцов махнул рукой и попросил к телефону Завалишина.
- Слушаю! - послышалось в трубке.
- Позвоните Первому и доложите, что на участке Чугунова... - Синцов остановился, вспомнив, что фронт здесь стоит не первый день и немцы, чего доброго, могли где-нибудь прицепиться к нашей связи. Маловероятно, но приходилось считаться. - Подождите, - сказал он в трубку и повернулся к Чугунову: - Кодовые обозначения у вас есть?
- Так точно.
Чугунов вытащил из полевой сумки, перелистал и подал Синцову тетрадку. Там столбиком были выписаны два десятка закодированных цифрами слов, нужных в обиходе батальона.
- Завалишин, - отыскав в конце столбика против цифры "16" слово "пленный", сказал Синцов, - передайте Первому, что срочно отправил к ним шестнадцать. Поняли меня? Посмотрите там у себя. Повторяю: шестнадцать. Посмотрели?
- Сейчас посмотрю, - сказал Завалишин. - Посмотрел.
- Скоро будет у них. Предупредите, чтобы подготовили... - Синцов не хотел произносить по телефону слово "переводчик" и потому сказал: - Ну, кто нужен для разговора с "шестнадцать", поняли?
- Понял.
Синцов положил трубку и приказал Рыбочкину:
- Лично отведите его прямо в полк, да побыстрей. Бойца с собой возьмите, - кивнул он на того солдата, который привел перебежчика.
- Я и один доведу, - сказал Рыбочкин.
- А в дороге обессилеет, свалится, на горбу потащите? - спросил Синцов.
- Выполняйте приказание. И для доморощенных переводов не задерживайтесь. Без вас допросят.
- Воллен вир коммен, - сказал Рыбочкин немцу.
Немец не понял слов, но хорошо понял жест, которым солдат подтолкнул его в плечо. Понял и вопросительно посмотрел на Синцова.
- Эссен, эссен, - сказал Синцов, показав пальцем на стиснутый в черной руке немца хлеб. - Аллес гут.
Немец пошел из землянки, и Синцов невольно посмотрел ему вслед. У выхода из землянки, прижавшись к стене, пропуская мимо себя немца, стоял неизвестно откуда взявшийся мальчик в полушубке и ушанке, с автоматом на шее.
- Это еще кто такой? - спросил Синцов.
Мальчик повернулся на его голос. Он был высокий и щупловатый - маленькое, худое, детское лицо с черными злыми глазами.
- А, явился! - сказал Ильин. - Кто тебя звал?
- Мне сказали, что товарищ комбат пошел к Чугунову, и я тоже пошел. Я службу несу.
- Самовольничаешь ты, а не службу несешь. Велел тебе, чтоб пока на глаза не совался, - сердито сказал Ильин и повернулся к Синцову: - Товарищ старший лейтенант, это ординарец Поливанова, такого уж он сам себе выбрал. У Поливанова год был. Остался на ваше усмотрение.
"Надо будет поскорей заменить", - подумал Синцов, но говорить этого вслух не стал. Его поразило лицо мальчика: выражение неутоленной ненависти, с которым он повернулся после того, как смотрел на немца.
- Раз службу несешь, - сказал Синцов, - должен был выполнить приказание.
- Прикажете идти? - держа руки по швам, сказал мальчик, на лице его по-прежнему было все то же непроходившее выражение.
- Теперь со мной пойдешь, когда я пойду.
- Между прочим, - сказал Ильин, - солдат, что немца нашел, тот самый Васильков, что я вам говорил.
- Что? - услышав "Васильков", спросил отвлекшийся по своим делам Чугунов.
- То, что слышишь, - сказал Ильин. - По дороге сюда рассказал новому комбату, как ты учудил. Пусть знает, что ты за птица.
- А я не птица, товарищ младший лейтенант, а командир вверенной мне роты, - огрызнулся Чугунов. Его резкий тон заставил Синцова оглянуться. Но в землянке уже никого не было, кроме них троих. Мальчик-ординарец исчез.
"Значит, не приучен тереться возле начальства", - подумал Синцов.
- А насчет Василькова разрешите доложить свои соображения, товарищ старший лейтенант, - обратился Чугунов к Синцову.
Синцов не собирался расспрашивать, но раз сам хочет, пусть говорит.
- Слушаю вас.
- Васильков сам попросился сползать на ничейную землю, заявил, что там человек. И я разрешил. Если б не разрешил, он подумал бы, что я не верю в него. А раз так - он уже не солдат. А я, когда верил, знал, что за свою веру своей головой отвечаю.
"Эх, голова, голова наша командирская! - подумал Синцов. - Сколько раз под горячую руку обещали и снять ее и оторвать, а ничего, все еще держится на плечах! И верить людям не разучиваемся, хотя, случалось, и подводили.
Но разве сравнишь это с тем, сколько раз они твою голову спасали и стойкостью, и кровью, и прямой жертвой жизни? Даже и ставить нельзя рядом одно с другим, если воюешь вместе с людьми, а не просто дрожишь за свою голову. Вера в людей! Где ее мера и в чем ее заблуждение? А заблуждения тоже бывают, и чаще всего не там, где ждал. И сам иногда неожиданно делаешь больше, чем мог себе представить, а иногда сдаешь, держишься на ниточке, на спокойном лице, а внутри страх и ужас..."
Так думал он, глядя на Чугунова и говоря в это время вслух то, что считал должным сказать: командир роты правильно сделал, послав Василькова, солдат - молодец, и надо представить его к "Отваге".
- Хорошо, что так кончилось, - сказал, обращаясь к Чугунову, Ильин. - Я бы, например, не решился на твоем месте. Другого кого - да, а Василькова на ничью землю не послал бы.
- Почему?
- Раз вчера со страха в тыл утек, завтра с того же страха мог и к немцам утечь.
- Ну, а дальше что? - спросил Синцов. - К ним в котел, а потом?
- А страх не думает, - сказал Ильин. - Страх сразу делает, что дальше - он не знает.
- Ты бы не решился, - сказал Чугунов, - а я решился. В этом и есть вся разница между нами.
- Ох и обидчивый ты, Чугунов, - примирительно сказал Ильин. - Подумаешь! Сказал ему "птица" - и сразу в бутылку полез, обиделся.
- А я не обиделся, я тебя на место поставил, - непримиримо сказал Чугунов.
Ильин махнул рукой. По его лицу видно было, что он одновременно и уважает и не выносит строптивого Чугунова, и еще неизвестно, какое из двух чувств в нем сильнее.
"Да, тут нашла коса на камень", - подумал Синцов.
Он уже успел заметить, что все остальные офицеры в батальоне внутренне приняли над собой старшинство младшего лейтенанта, а Чугунов - нет. Чугунова, наверно, и самого могли бы выдвинуть в командиры батальона, а может, и выдвинули бы, если бы он не "учудил" с этим своим судом. Поглядев с Чугуновым по карте боевой участок роты и задав ему несколько вопросов, Синцов ощутил в себе то радостное чувство высшей уверенности в подчиненном, которое иногда дается в награду только тем из больших и маленьких начальников, кто в душе способен на справедливую оценку и себя и других; он почувствовал, что, окажись он сам завтра здесь командиром этой роты, он все равно не сделает в бою больше, чем сделает Чугунов.
- Ну что ж, - сказал Синцов, когда Чугунов сложил карту. - Теперь сходим посмотрим, где ваш первый солдат лежит.
- В окопах только дозорные, - сказал Чугунов. - Остальные спят.
- Ясно, - сказал Синцов. - Пошли.
- Товарищ старший лейтенант, вы хотели еще успеть к артиллеристам, - сказал Ильин. Он не одобрял намерения нового комбата пройтись по окопам.
Да оно и понятно: сам все сто раз облазил, а сейчас, ночью, много не
увидишь.
Но Синцов все равно не переменил намерения, слишком хорошо знал, что солдат смотрит на командира по-своему: раз уж явился, то всюду ли прошел и пролез и не спешит ли уйти назад? В этом, конечно, не вся командирская доблесть, но первый слух о командире начинается с этого.
К артиллеристам пришли только через полтора часа, глубокой ночью.
- Однако вы припозднились, - поздоровавшись с Синцовым и Ильиным, сказал круглый майор-артиллерист, который у Туманяна приглашал Синцова зайти к себе.
Сейчас, у себя в землянке, за столом, без шапки, он казался еще круглее: круглые щеки, круглая, ежиком остриженная голова, круглые пальцы, которыми он обнимал фарфоровую кружку с чаем. Кружка была домашняя, с цветочками.
- Мы и то боялись, что вы уже спите, - сказал Синцов.
- Надо бы, а не могу. Завтра наш день. Только что ваш сосед - комбат - ушел. Немного не застали. Я его тоже поддерживаю. Чаю хотите?
- Спасибо.
- А может, с мороза чего другого?
- Тогда лучше чаю, - сказал Синцов.
- Увязывать нам с вами особенно нечего. Все с вашим предшественником увязали. Но для порядка посмотрим.
Майор развернул на столе свою большую, на диво расчерченную цветными карандашами схему огня и положил ее рядом с картой. Майора радовало, что схема такая красивая. Он вообще готовился к завтрашнему дню, как к празднику.