Geum.ru

Развязка приближалась. Этого, разумеется, не могли не понимать руководители "Третьего рейха" и сам Гитлер

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Когда приехали в штаб 61-й армии, невольно припомнил я еще одну особенность Павла Алексеевича Белова, его непревзойденное умение выбирать места для размещения штабов и командных пунктов. За всю войну, даже в то время, когда немцы полностью господствовали в воздухе, им ни разу не удалось обнаружить и разбомбить те центры, откуда Белов командовал, управлял своими войсками. А как старались гитлеровцы сделать это, особенно в дни переломных боев под Москвой, при наступлении группы войск Белова от Каширы к Лихвину и далее за Оку, при его пятимесячном рейде по немецким тылам. Искали с воздуха, засылали агентуру, отправляли разведывательные и диверсионные отряды - все бесполезно. Белов неистощим был на выдумку.

Наша машина остановилась на окраине полуразрушенного городка возле двухэтажного особняка в стиле осовремененной готики. За особняком простирался сад, переходивший в небольшой лесок с прудом, с черепичными крышами хозяйственных построек под кронами сосен. В господском доме, имевшем все удобства: уютные спальни, обширную столовую, удобные кабинеты, кухню, несколько туалетов, - в этом приметном доме располагался... взвод автоматчиков. И повар со своими помощниками и официантками. Лишь по вечерам, когда отпадала возможность появления вражеской авиации, сюда приходили генералы и офицеры - поужинать, отдохнуть, пообщаться. А сам штаб располагался в полукилометре от дома, за прудом, в постройках, где жила раньше прислуга, рабочие, где были гаражи, склады, подвалы-хранилища, переоборудованные под бомбоубежища. Штабные автомашины укрывались в гаражах и конюшнях. Пучки проводов, разбегавшиеся от узла связи, скрывались среди ветвей. Там, в аккуратном домике управляющего имением, бежавшего со всей семьей, мы с Беловым провели половину дня: к нам присоединился прибывший почти одновременно со мной заместитель командующего 2-м Белорусским фронтом генерал-полковник Кузьма Петрович Трубников.

Это была приятная встреча. Белов знал Трубникова по боям под Тулой, когда тот командовал стрелковой дивизией, а я был знаком с Кузьмой Петровичем еще раньше, с двадцатых годов, часто встречался с ним перед войной, когда он занимался тактической подготовкой комсостава на широко известных Высших стрелковых курсах "Выстрел". У него, представителя старой гвардии в прямом и переносном смысле, было чему поучиться. Еще в 1909 году, когда наши будущие полководцы Жуков, Рокоссовский, Белов (все ровесники, все 1896 года рождения) бегали босиком по лужам, Трубников начал службу рядовым в старейшем Лейб-гвардии Семеновском полку, куда брали только высокорослых богатырей, грамотных и "не мордоворотов", дабы царю с семьей приятно было лицезреть своих бравых солдат.

На первой германской войне стал прапорщиком, дослужился до командира роты. В Красной Армии стал командиром бригады. А затем неистощимое на выдумки провидение настолько замысловато и нерасторжимо переплело судьбу Трубникова с судьбой Рокоссовского, что их иногда путали даже хорошие знакомые, настолько эти статные красавцы были похожи внешне и едины в своих делах и суждениях. Про них говорили: "встретил Рокоссовского, а им оказался Трубников". Или: "поздоровался с Трубниковым, а это был Рокоссовский". Разница между ними в конечном счете оказалась одна, но существенная. Константин Константинович вошел в историю, а про Кузьму Петровича вспоминают лишь седые ветераны, которых становится все меньше. Их общая слава по стечению обстоятельств, по чрезмерной скромности самого Трубникова досталась одному Рокоссовскому, сконцентрировалась на нем, озаряя его особенно ярким, сдвоенным светом... У нас теперь есть возле Кремлевской стены мемориал в честь неизвестных солдат, а я, между всем прочим, хочу оставить в памяти поколений имена хотя бы некоторых неизвестных генералов, самоотверженно и весьма полезно потрудившихся ради нашей Победы.

Два комбрига, Рокоссовский и Трубников, познакомились в тюрьме в 1939 году - даже там возникала путаница из-за их внешности. Оба держались твердо, никакой вины за собой не признали, никого не оклеветали и были реабилитированы. Оба со своими семьями восстанавливали здоровье в сочинском санатории. Потом их пути разошлись, но только до осени сорок первого года. Когда Рокоссовский возглавил 16-ю армию, сражавшуюся на Волоколамском направлении, заместителем его стал генерал Трубников. Затем Сталинград. Рокоссовский командует Донским фронтом, а Трубников опять его заместитель - первый помощник. Почему не наоборот? Да потому, что некоторые военачальники, от которых зависели назначения, в том числе и Жуков, считали, что у Трубникова "слишком мягкий характер", путая вежливость, тактичность, интеллигентность с отсутствием резкости, грубости. Не горласт, тем более не хамоват был, что особенно нравилось мне в нем. А насчет того, что твердости ему якобы недоставало, скажу так. Это он-то слабохарактерный и мягкий? - он, еще на первой германской войне командовавший взводом пешей разведки и лезший в самое пекло, добывая языков; он - один из немногих, кто не сломался в тюрьме; он - сражавшийся за Москву плечом к плечу с Панфиловым и Доватором; он, будучи заместителем командующего фронтом, принимавший на себя ответственность за важнейшие решения?! Нет, просто Трубников, сложившийся как воин еще до революции, когда высоко ценились скромность, благородство и честь, не совсем вписывался в когорту новых полководцев, рожденных войной гражданской, ожесточившихся в борьбе классовой, политической. Кузьма Петрович оказался где-то посредине, между представителями старой школы, к которым принадлежали Егоров, Шапошников, ваш покорный слуга, и новой порослью, выраставшей сплоченно и быстро.

После Донского фронта Рокоссовский и Трубников на тех же ролях возглавили самый мощный у нас 1-й Белорусский фронт, блестяще провели операцию "Багратион".

Рокоссовский полагался на Трубникова, как на самого себя. Уезжая в Москву, в Ставку, или еще куда-либо, был совершенно спокоен за свой участок. Трубников сделает все не хуже, а может быть, даже и лучше. Об этой полезной неразрывности знал, кстати, и Верховный главнокомандующий. Переводя Рокоссовского с 1-го на 2-й Белорусский фронт, Сталин, чтобы смягчить неприятное, приказал, даже без просьбы Рокоссовского, перевести вместе с ним и Трубникова, хотя в принципе "перетаскивание" за собой на новое место "хвоста" сослуживцев не поощрялось.

Так и провоевали Константин Константинович и Кузьма Петрович вместе до самой Победы, и даже после нее не расстались. Когда Рокоссовский командовал Северной группой войск, Трубников по-прежнему был его заместителем. А после того, как Рокоссовский получил новое назначение, эту группу возглавил Трубников.

Самый, пожалуй, примечательный и несколько грустный казус, вызванный схожестью и близостью двух боевых друзей, произошел в июне 1945 года. На Параде Победы сводными полками фронтов командовали сами командующие этими фронтами, маршировали по Красной площади под сенью знамен во главе своих батальонов. Рокоссовский же, командовавший всем парадом, вести сводный полк своего фронта не мог. По настоятельной просьбе Константина Константиновича вести полк 2-го Белорусского фронта было доверено отличному строевику Кузьме Петровичу Трубникову.

Зрители на трибунах не могли понять: вот только что Рокоссовский гарцевал на коне, докладывал Жукову о готовности войск, вот они оба стоят на Мавзолее вместе со Сталиным, и вот он же, Рокоссовский, высокий красавец, "рубит шаг" по брусчатке перед колонной, своего фронта! Раздвоение? Мистика?! Вот до чего довоевались! При всем том Трубников в своей парадной форме был настолько элегантен и фотогеничен, что снять его спешили все корреспонденты, и наши, и зарубежные, допущенные на торжество. Два особо выдающихся снимка облетели тогда всю прессу мира, появились на страницах самых популярных газет и журналов. Это кадр, показывающий, как наши воины швыряют к подножию ленинского Мавзолея штандарты разгромленных фашистских армий, и второй снимок - портрет русского полководца, участника того исторического парада.

Удивительный снимок! Не мундир, не ордена и кресты - лицо победителя привлекает внимание. Открытое, одухотворенное лицо умного, волевого человека с добрым пытливым взглядом, озаренное мудростью и долготерпением. Я бы сделал под этим портретом такую подпись: "Мы никого не тронем, но и нас, пожалуйста, лучше не трогайте". Однако при первых публикациях под этим снимком было совсем иное: значилась фамилия Рокоссовского. Вскоре ошибка была исправлена, позаботился, вероятно, сам Константин Константинович. Его фамилию сняли, а другой просто не знали. Печатали повсюду без подписи. Безымянная фотография стала своего рода символом, являла собой достоверный образ неизвестного генерала Великой армии Великой России.

Итак, встретившись в штабе 61-й армии, мы с Беловым и Трубниковым обсудили положение, сложившееся на стыке 1-го и 2-го Белорусских фронтов. При взгляде на карту все выглядело так же, как и на соответствующих картах в столице, в Ставке. Красные и синие линии, кружочки, "подковы", стрелы. Однако здесь, в прифронтовой полосе, под аккомпанемент отдаленной канонады и пальбы зенитных орудий, ситуация воспринималась иначе, острей, чем в московском кабинете, в Генштабе. Центр 1-го Белорусского фронта вырвался вперед, к Одеру, на подступы к вражеской столице. А фронт Рокоссовского отстал, наступая не на запад, а все круче поворачивая на север, откуда угрожала нашим войскам сильная немецкая группировка, сосредоточенная в Восточной Померании. И правофланговые соединения Жукова вынуждены были разворачиваться в ту сторону, хотя бы для того, чтобы сузить разрыв, образовавшийся между фронтами. Сейчас он достигал ста километров, и на всем этом пространстве действовали лишь наши разведчики и подвижные группы, старавшиеся хоть как-то контролировать эту "дыру", создавая лишь видимость присутствия наших войск. В этот разрыв в любой момент могли хлынуть немецкие дивизии, вбивая клин между 1-м и 2-м Белорусскими фронтами. А у Рокоссовского не хватало сил, чтобы быстро разгромить восточно-померанскую группировку или хотя бы оттеснить ее дальше на север, к морю. Рокоссовскому нужна была помощь.

Белов и Трубников помогли мне основательно разобраться в обстановке, подготовиться к предстоящему разговору с Жуковым. Хорошо поужинали втроем. Для отдыха готова была широкая кровать сбежавшего управляющего. Долго не мог я сомкнуть глаз, вслушиваясь в звуки артиллерийской пальбы, ощущая, как подрагивает дом от далеких, но сильных разрывов. За стеной раздавались команды, гудели двигатели приезжавших и уезжавших автомашин. Резко протарахтели где-то за лесом автоматные очереди. Отвык я от всего подобного, давно не выезжая на передовую. Тревожно было. И непривычно лежать на слишком уж мягкой пуховой перине. Я встал, снял с вешалки свою кобуру с пистолетом, положил в изголовье и только после этого, наконец, заснул.


14

Георгий Константинович Жуков приехал на следующий день - утром 4 февраля. Генерал Белов, встретив его, провел в дом, маршал поздоровался с генералами, пожимая мне руку, спросил, будто не знал:

- Василевский не прибыл?

- Александр Михайлович в Москве на хозяйстве, - я не имел права говорить о том, что Верховный главнокомандующий отправился в Крым, а Василевский замещает его.

- Павел Алексеевич, где у тебя оперативный отдел? - это Жуков Белову. - Небось, в овощехранилище, от греха подальше?

- От бомб подальше, но не в овощехранилище, а в соседнем доме с надежным подвалом, - спокойно ответил генерал, привычный к манерам своего приятеля. - Перейдем туда?

- Через полтора часа встретимся там, а пока прогуляюсь с Николаем Алексеевичем, если он не возражает.

- С удовольствием, - понял я его желание остаться вдвоем.

На улице - легкий морозец; хорошо, освежающе пахло сосной. Ночная пороша отвердела и похрустывала под сапогами, как сухая крупа. Мы шли по аллее вокруг пруда. Жуков выглядел более коренастым, осанистым, чем прежде, словно раздался в плечах. Вероятно, новая просторная шинель с большими, тяжелыми на вид погонами делала его таким. Но, впрочем, и щеки стали полнее, резче выступал большой подбородок, а округлая ямочка на нем, как след штыкового укола, казалась еще глубже. Действительно, посолиднели, окрепли наши военачальники, оказавшись в чужих странах, ощутив силу и власть. И Кремль давал им больше самостоятельности.

- К нам приехал ревизор? - полувопросительно произнес Жуков.

- Помилуйте, Георгий Константинович, вы прямо по Гоголю... Верховный посоветовал подышать фронтовым воздухом, ну, и несколько поручений, - с Жуковым не следовало начинать прямо и резко, на резкость же и нарвешься.

- Не секрет?

- Какие секреты при ваших должностях и званиях, - вроде бы польстил я. - Сейчас, у края пропасти, гитлеровцы могут пойти на любые подлости, на любую крайность. Верховный обеспокоен, готовы ли мы к этому.

- Что имеется в виду?

- Есть сведения, что в полосе пятой ударной немцы применили против наших войск на плацдарме отравляющие вещества.

- Знаю, Берзарин докладывал. Там выясняют, что это было, ядовитые газы или просто дымы. Берзарин выводы сделал.

- Но есть сообщения иного порядка. В полосе третьей ударной взят в плен немецкий майор, начальник химической службы корпуса. Насколько мне известно, это первая столь крупная химическая птичка за всю войну, - пошутил я.

- Не знаю, - отрезал Жуков. - Этот Симоняк ни хрена вовремя не доложит.

- Пленный допрошен в штабе армии и теперь препровожден в штаб фронта.

- Но вы-то вот знаете.

- По линии химической службы. И вам, конечно, доложат, если узрят интерес.

- Наказал нас Господь этим Симоняком, - продолжал свое Георгий Константинович. - Транспорт еле-еле справляется с подачей минимального количества боеприпасов, половину продовольствия на местах берем. Все химические склады за Вислой остались. С войсками следуют только армейские химические летучки, а в них противогазов и прочих средств с гулькин нос. Применит немец ОВ - хоть караул кричи.

- Думаю, кричать не придется. По данным, полученным от майора и из других источников, можно считать, что немцы к химической войне не готовы и не готовятся, тем более на собственной территории. Отравляющие средства в войсках не сосредоточиваются, противохимическая дисциплина очень низкая. Однако нельзя исключить, что отдельные командиры, доведенные до отчаяния, отдельные гитлеровские маньяки решатся на самые опасные шаги. Особенно в боях за Берлин. Свое население не пожалеют. Мы должны быть готовы и к таким неожиданностям.

- Это указание товарища Сталина?

- Об этом он говорил при последней встрече. Впрочем, тогда еще не было пленного майора-химика.

- О котором я до сих пор ничего не знаю, - Жукова раздражало даже косвенное напоминание о командующем 3-й ударной армией генерал-лейтенанте Симоняке. Надо было срочно лечить или вскрывать этот болезненный нарыв.

- С Симоняком-то что, полный конфликт?

Жуков помолчал, сердито сопя. Ускорил шаги. Злей повизгивал под сапогами снег. Заговорил:

- Входит мужик в избу. "Баба, чего делаешь?" - "Козла дою". - "Ты же печку растапливаешь!" - "А раз знаешь, чего спрашивать".

Ну, не каждую грубость прощать маршалу, я ответил в его же тоне:

- Если дуб сучковатый, то это уж навсегда... Может, прекратим демонстрировать характеры, терять время?

- Вам же действительно все известно...

Положим, не все, но о неприязни Георгия Константиновича к одному из наших одаренных военачальников я был осведомлен в той же степени, что и Сталин.

Николай Павлович Симоняк слыл в военных кругах человеком незаурядным и быстро поднялся по ступеням служебной лестницы, может быть, даже слишком быстро, не успевая осваиваться на каждой из них. При обороне полуострова Ханко, будучи полковником, командовал стрелковой бригадой, прославившейся своей стойкостью и переброшенной на защиту Ленинграда, когда северная столица оказалась в кольце. Здесь он командовал стрелковой дивизией, а затем 30-м стрелковым корпусом, который неофициально именовался "корпусом прорыва" и сыграл ведущую роль при снятии блокады. Очень высоко ценили Симоняка Андрей Александрович Жданов и командующий Ленинградским фронтом Леонид Александрович Говоров, выдвигавшие его на новые посты, выделяя при этом два качества: смелость и мужество Николая Павловича и его близость к подчиненным. Это был "солдатский генерал", большую часть времени проводивший в ротах и батальонах, деливший с людьми все фронтовые трудности, обучавший их личным примером. Его знали, его уважали, за ним шли. Такой метод был хорош, пока он командовал бригадой, дивизией, но уже в корпусе он не успевал охватывать все стороны работы, а когда начал командовать 3-й ударной армией, стало видно, что способностей и опыта у него явно не хватает для управления сложным, многообразным военным организмом.

Опыт, впрочем, дело наживное. Симоняку повезло в том, что начальником шгаба армии являлся уже известный нам генерал Букштынович Михаил Фомич (до войны командир корпуса), вернувшийся в войска из заключения в 1942 году и успевший за короткий срок превосходно проявить себя на командирских и на штабных должностях. К тому же и человек понимающий, терпеливый. В общем, Букштынович и Симоняк сработались, и со временем последний стал бы неплохим командармом, но случилось вот что. При подготовке Висло-Одерской операции 3-я ударная армия была выведена из состава 2-го Прибалтийского фронта и переброшена на усиление 1-го Белорусского фронта, на главное, Берлинское направление. Генерал Симоняк оказался в непосредственном подчинении у маршала Жукова, с которым имел в начале войны очень крупную неприятность. Это когда Жуков всеми способами, вплоть до расстрела, наводил порядок под Ленинградом. Столкнулись два кремневых характера, да так, что искры разлетелись. Едва Георгий Константинович переступил предел нормального общения, Симоняк зная, на что тот способен, резким движением выбил пистолет из руки Жукова. Выстрел не грянул, оба уцелели, но разошлись отнюдь не друзьями. Говоров и Жданов постарались замять этот конфликт. Он вроде бы и забылся, тем более что воевали Жуков и Симоняк на разных участках, но вот фронтовая судьба свела их вновь и так плотно, что не разминешься, не отстранишься. Тут и совещания в штабе 1-го Белорусского, и доклады по телефону командующих армиями командующему фронтом. А у начальника, у старшего по званию, всегда, при желании, найдется возможность уязвить подчиненного, раздуть огонек до пожара.

Хотя бы так. У Николая Павловича Симоняка слабело зрение, развивалась дальнозоркость. А очки он не носил. Ну что это за фронтовой генерал в очках?! У каждого свое мнение, свои причуды: он вообще считал, что его дело - воевать, а отчитываться, докладывать по инстанции должны работники штаба. А у Жукова была другая привычка: каждый вечер он связывался по телефону лично с командармами и заслушивал их отчеты. Требовал детального знания обстановки, какой населенный пункт взят, за какой хутор или фольварк идет бой. А написания на подробных картах мелкие, совсем даже не для Симоняка. Поэтому при разговорах с командующим фронтом при Симоняке всегда находился либо начальник штаба, либо начальник оперативного отдела, обладавшие безупречным зрением и обязанные по должности знать все особенности обстановки.

Симоняк не "отбарабанивал" свои доклады, хоть и приблизительно, но четко, а сообщал сведения, советуясь со своими штабистами, повторяя за ними названия населенных пунктов. Это раздражало Жукова, вызывало нарекания. Дошло до вспышки. "Что вы телитесь! - разозлился Жуков. - Кто командует армией, вы или ваш подсказчик?! Обстановку не знаете, ничего не знаете! Я вас отстраняю! Выезжайте в штаб фронта, сдадите дела моему заместителю генералу Кузнецову"!".

На что Симоняк резонно ответил: "Армию до сдачи дел оставить не могу, если приказываете, пусть Кузнецов приезжает сюда". - "Я вам приказываю явиться в штаб фронта", - распорядился. Погорячился, конечно, Георгий Константинович. Командармов назначал не он, а Верховный главнокомандующий, снять Симоняка у Жукова не было прав, по отстранить на какое-то время он мог, поставив в известность Сталина. Командарм 3-й ударной прибыл в штаб фронта. Состоялся его телефонный разговор с Верховным. Симоняк изложил свое мнение. И по другим источникам Иосиф Виссарионович знал о придирках Жукова к Симоняку. Вызвав Георгия Константиновича по ВЧ, Сталин не стал ссылаться на мнение Жданова, Говорова, Василевского. Спросил:

- Товарищ Жуков, на вашем фронте есть хорошие врачи, хорошие окулисты? Направьте их к товарищу Симоняку, пусть помогут ему, пусть изготовят хорошие очки. Пять пар очков на все случаи жизни. А вы своей властью обяжите товарища Симоняка эти очки носить. И не надо капризничать, товарищ Жуков, ни вам, ни ему. Несолидно... Справитесь с такой задачей или из Москвы окулистов прислать?

- Справимся сами, - мрачно ответил Жуков.

- Мы не сомневаемся в ваших больших способностях, - одобрил Иосиф Виссарионович и продолжал: - Есть и другой вариант. Близится двадцать третье февраля, годовщина нашей армии и нашего флота. Хороший повод преподнести подарок товарищу Симоняку. Подарите ему большую лупу, чтобы видел на карте самый мелкий шрифт. Найдется трофейная лупа? Нам говорили, что в Германии есть очень хорошие лупы... Видите, товарищ Жуков, какие у вас широкие возможности, - тон Сталина сделался более жестким. Так что вы вполне можете обойтись без поспешных и неоправданных мер, - закончил он.

Симоняк вернулся в свою армию, по участь его представлялась мне незавидной. Упрямый Жуков был последователен и тверд в борьбе с любыми своими неприятелями. Буквально через несколько дней возник новый конфликт. Немцам удалось упорными контратаками потеснить наши части и закрепиться в полосе 3-й ударной на линии железной дороги. Штаб армии сообщил об этом в штаб фронта. Однако там по какой-то причине не нанесли на отчетную карту новую обстановку. Может, не успели, может, ожидали окончания боя. Всяко бывает. Но Жуков опять встал на дыбы: почему расхождение данных, кто виноват? Не хотят признаваться в неудачах! А тут еще я со своим майором-химиком, о котором было известно в Москве, но ничего не знал Георгий Константинович. В общем, взаимоотношения между двумя военачальниками не улучшались, а осложнялись, что шло во вред общему делу. Можно было не сомневаться, что Жуков добьется своего не мытьем, так катаньем. Я вынужден был спросить: