Издательство «Молодая гвардия», 1974 г

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Леонид Гроссман. Пушкин. Москва, Издательство ЦК влксм "Молодая гвардия", 1939, 648, 165.63kb.
• Достоевский москва «молодая гвардия», 6899.86kb.
• Москва «молодая гвардия» 1988 Гумилевский, 3129.54kb.
• Конспект Список литературы. Данные о страницах, 1984.03kb.
• Анатолий Тарасов совершеннолетие хоккей и хоккеисты, 3158.36kb.
• Борис Иванович Машкин, российский патентный поверенный. Российская судебная практика, 14.83kb.
• Етирования читателей области к 65-летию создания Краснодонской подпольной молодежной, 358.85kb.
• Леонид Борисович Дядюченко автор нескольких книг стихов и документальной прозы,, 3027.99kb.
• «Молодая гвардия», 118.47kb.
• А. Н. Яковлев от Трумэна до Рейгана доктрины и реальности ядерного века издание второе,, 5531.78kb.

265

развитии промышленности России в связи с ее таможен­ным тарифом 1891 года». Сам Дмитрий Иванович был очень увлечен этой работой. «Какой я химик, — полушу­тя-полусерьезно говорил он друзьям, — я подитико-эко-ном. Что там «Основы химии», вот «Толковый тариф» — это другое дело!» И отпечаток менделеевской увлеченно­сти сохранился даже в такой по смыслу, казалось бы, дол­женствующей быть сухой и скучной книге, как «Толко­вый тариф».

«Громаднейшая равнина России, — писал Менделе­ев, — на которой... нет пунктов выше тройной высоты Исаакиевского собора... назначена самою природою для единого народа... Как ни враждовали меж собою части, кто ни пробовал отхватить доли, — все же общее един­ство водворилось твердо и прочно, а с ним начинает сла­гаться и промышленность». С этого момента начинается то многовековое непрестанное борение между купече­ством русским и иноземным, между изделиями русского и заграничного производства. И без того непростые пери­петии этого борения осложнялись еще больше интересами фиска, то есть интересами русской казны.

Главными статьями государственного дохода в России долгое время были доходы от продажи питей и доходы от внутренних таможен. Существование этих таможен страшно стесняло развитие русской внутренней торговли, а следовательно, и промышленности, но их закрытие угрожало казне таким резким, ничем не возместимым со­кращением доходов, что цари долго не могли решиться на этот шаг. Что касается внешней торговли, то понача­лу ее вовсе запрещали, полагая все иноземное ненужною роскошью и «басурманством», а потом всячески затруд­няли ее, облагая все ввозимые товары без исключения высокими пошлинами.

Иван Грозный первый оценил важность торговли с заморскими странами, и, стремясь упростить ее, он не на­шел ничего лучшего, как даровать иностранцам такие привилегии, которые и не снились русским купцам. В ре-. зультате вся внешняя торговля России оказалась в руках иностранцев, которые даже похвалялись низвести русских до торговли одними лишь лаптями. Так дело торговое, казалось бы, сугубо частное, вдруг обернулось делом по­литическим, делом, требовавшим вмешательства властной руки государства. И такое вмешательство не замедлило явиться.

266

В 1649 роду в царствование Алексея Михайловича был дан первый стройный русский таможенный тариф, не только отмевивший все привилегии иностранцам, но даже предписывавший с тех из них, кто желает торго­вать внутри России, взыскивать сборы большие, чем с русских купцов. Что же касается пошлин, то здесь пра­ва иностраниых купцов приравнивались к правам рус­ских: на пограничных таможнях как с ввозимых, так и с вывозимых товаров взыскивалась одинаковая 4—5-про-центная пошлина. Но очень скоро выяснилось, что такое обложение иностранных товаров не приносило ни боль­ших 'доходов казне, ни большой пользы развитию рус­ской торговли и промышленности. И это побуждало рус­ские власти постепенно увеличивать пошлины на ино­странные товары, чтобы оказать покровительство-протек­цию русской торговле. «Так от отрицательного протек­ционизма, то есть от покровительства иностранцам, внешнеторговая русская политика, — писал Дмитрий Иванович, — перешла к «свободной торговле», т. е. ну­левому протекционизму, или уравнению иностранных то­варов с русскими и перешла затем к протекционизму по­ложительному» .

Ни тарифы Ивана Грозного, ни даже Алексея Михай­ловича не способствовали развитию самодеятельной рус­ской промышленности; и пушечное, чугунолитейное, до­менное производства пришлось заводить прямо за казен­ный счет. И все-таки Менделеев считал внешнеторговую политику Алексея Михайловича «приличною времени его царствования». Он считал, что «Россия тогда росла и государственное ее значение возрастало... благодаря пре­имущественно умножению территории и храбрости рус­ских воинов. Это эпоха иной жизни, подготовительная;

собирание земли еще длилось, размежевание с соседями еще не кончилось. Тут не до промышленности; все забы­вается из-за капитала основного, т. е. земли и жителей».

Особенно подробно Дмитрий Иванович останавливает­ся на таможенной политике Петра I, который в 1724 го­ду ввел первый настоящий покровительственный тариф. Этот тариф Менделеев считал образцовым, ибо в нем размер пошлины на тот или иной товар определялся в зависимости от степени развития отечественного произ­водства, и этот принцип был правильным.

Если в хозяйстве страны ощущается потребность в каком-нибудь продукте, то есть два способа удовлетво-

267

рить эту потребность: либо покупать готовый продукт за границей, либо наладить его производство внутри стра­ны. Но вот беда: чтобы затеять новое производство/нуж­но сначала сильно потратиться на обзаведение, поэтому производимый товар поначалу получается очень дорогим. Иностранное же давно поставленное производство пред­лагает товар гораздо более дешевый, и сердце потребите­ля, естественно, склоняется к товару заморскому. Эта-то естественная склонность и становится главной причиной, которая не дает развиться отечественному производству. Но вопреки частным выгодам потребителей государство, преследуя более высокие и далекие цели, может защитить свою молодую промышленность от иностранной конку­ренции и, обложив ввозной товар высокой пошлиной, поддержать внутри страны цены на уровне, при кото­ром рентабельно отечественное производство.

Подробно разбирая петровский тариф, Менделеев не уставал подчеркивать, сколь благодетелен он был для развития русской промышленности. «Если бы протекци­онный тариф Петра Великого, — писал он, — не коле­бался множество раз после него... мы бы уже, наверное, были близки к эпохе промышленной зрелости». Целая плеяда петровских преемников, готовая на все ради по­полнения быстро пустеющей казны, не уставала иска­жать его первоначальный замысел. За 70 лет после смерти Петра тариф радикально менялся шесть раз!

«При таких сменах, при такой исторической горячке событий промышленность расти не может. Она и не ро­сла... Тогда стране еще не до промышленности. Орлы, а не товары России облетали Европу, себя показывали, людей глядели».

В начале царствования Александра I в большую си­лу вошел адмирал Н. Мордвинов. Будучи прекрасно об­разованным экономистом, он ясно понимал значение протекционизма для России и сумел провести при помо­щи М. Сперанского «Положение о торговле 1811 г.», це­лью которого было «преградить усиление непомерной роскоши, сохранить привоз товаров иностранных и по­ощрить, сколь можно, произведения внутреннего труда и промышленности».

«Манифест 1811 г., — писал Дмитрий Иванович, — поднял промышленность на должную ей высоту, — на­родного дела. Перелом совершился. Он сделан протекци­онизмом 1724 и 1811 гг. Но между ними протекло почти

268

столетие, а крепко держались начатого всего лет по пя­ти, не больше». И действительно, с 1816 года опять на­чинается замена протекционных статей тарифа фритре-дерскими, опять иноземные товары заполняют русский рынок и опять иностранцы начинают похваляться тем, что заставят-де русских торговать лаптями. А лишь с 1822 года, когда Франция и Пруссия усилили свой про­текционизм, начала меняться и внешнеторговая политика России. И на протяжении последующих двадцати лет, когда министром финансов был Е. Канкрин, «экономист самобытный, зрело охвативший... связь внутренней про­мышленности с национальным развитием», Россия по­следовательно и твердо проводила протекционизм.

Одним из важнейших и трагических для России про­тиворечий царствования Александра II Менделеев счи­тал противоречие между политическими и гражданскими реформами и экономической политикой нового царство­вания. Англоманство, охватившее тогда чиновно-бюрократический Петербург, достигло такой степени, что сам министр внутренних дел П. Валуев почерпывал свою политическую мудрость из ежеутреннего чтения «Тайме». На беду русской промышленности йемало нашлось анг­лийских поклонников и в экономических вопросах. «Смотрите! — говорили они. — Англичане перешли к свободной торговле, а ведь они не дураки. Значит, сво­бодная торговля благодетельна для государства, раз та­кая передовая в промышленном отношении страна, как Англия, придерживается ее. Стало быть, и нам надлежит скорее начать действовать как англичане». К этому рас­суждению теоретиков с радостью присоединился мало­численный, но весьма влиятельный в России слой — крупное чиновничество... «Говорят, и говорят громко, противу протекционизма люди, живущие на определен­ные средства и не хотящие участвовать в промышленно­сти, — писал Дмитрий Иванович. — У них доходов не прибудет от роста промышленности, а от протекционизма им страшно понести лишние расходы, особенно если все их вкусы и аппетиты направлены к чужеземному. По­милуйте, говорят они, вы налагаете пошлины на шляп­ки и зеркала, а они мне надобны, и я не вижу никакого резона в ваших протекционистских началах; для меня протекционизм тождествен с воровством... Не в одних темных углах гостиных толкуют так. Литературы полны такою недодумкою».

269

Под влиянием таких далеких от государственных ин­тересов соображений протекционный тариф Е. Канкрина постепенно искажался, пока наконец в 1868 году не был утвержден новый, вполне фритредерский тариф. «Вся­кий проживший 60-е и 70-е годы... по сумме личных впе­чатлений — если они не ограничивались гостиными и канцеляриями, — писал Менделеев, — чувствовал в 70-х годах, что страна не богатела, что ее достаток не возрастал, что надвигается что-то неладное. Корень дела был... экономический и связанный с ошибочною торгово-промышленною политикой, выражающеюся в необдуман­ном таможенном тарифе... Крепостная, т. е. в сущности экономическая, зависимость миллионов русского народа от русских помещиков уничтожилась, а вместо нее на­ступила экономическая зависимость всего русского наро­да от иностранных капиталистов. Вольный труд возбуж­дался, но ему поприще открыто не было...

Центры тяжести перемещались от непроизводитель­ных классов в производящие, только не русские, а ино­странные, ибо эти миллиарды рублей, ушедшие за ино­странные товары, и этот русский хлеб кормили не свой народ, а чужие. Просвещение развивалось, а ему произ­водительного приложения не оказывалось в ином месте, кроме канцелярий и резонерства классического строя. Отсюда, по моему мнению, вполне объясняется то по­головное отчаяние, в которое впала масса русских лю­дей...»

Так что не случайно именно в 1870-х годах мучи­тельные раздумья привели Дмитрия Ивановича к мысли о протекционизме. Но в отличие от великосветского обы­вателя, для которого протекционизм — это обложение пошлиной иностранного товара, а фритредерство — бес­пошлинный ввоз; для которого протекционизм — это до­роговизна, а фритредерство — дешевизна; в отличие от банковского и чиновного люда, склонного рассматривать протекционизм как чисто финансовую акцию, Менделеев смотрел на протекционизм иначе. Он считал, что про­текционизм — это не только покровительственный тамо­женный тариф, но это еще наличие в стране всех усло­вий для развития покровительствуемой промышленности, то есть природные ресурсы и рабочая сила, это еще и государственные мероприятия, прямо стимулирующие инициативу, прилив капиталов и знающих дело людей в покровительствуемую отрасль.

270

Менделеев считал своим гражданским долгом проти­водействовать распространению фритредерских идей. «Если... представить себе, что ныне же все страны мира сразу согласились бы держаться «свободной торговли», то произошло бы, в конце концов, полное рабство земле­дельческих народов, т. е. порабощение их промышленны­ми... Развить же у себя свою промышленность земле­дельческие страны не имели бы никакой возможности при полной свободе торговли, потому что иностранные промышленные их конкуренты сознательно губили бы всякие зачатки таких предприятий».

Что же касается возможности застоя в промышлен­ности, защищенной от иностранной конкуренции высоки­ми таможенными пошлинами, то Дмитрий Иванович сно­ва и снова объяснял: «Промышленно-торговую полити­ку страны нельзя правильно понимать, если разуметь под нею только одни таможенные пошлины. Протекци­онизм подразумевает не их только, а всю совокупность мероприятий государства, благоприятствующих промыс­лам и торговле и к ним приноравливаемых от шкод до внешней политики, от дороги до банков, от законополо­жений до всемирных выставок, от бороньбы земли до скорости перевозки». Только при таком широко пони­маемом протекционизме «дорогое, да свое, начатое с кор­ня, может стать дешевым, а чужое... может из дешевого стать дорогим».

Менделеев предсказывал, что, когда в недалеком буду­щем другие страны догонят и обгонят Англию, этот оп­лот фритредерства рухнет, и Англия перейдет к протек­ционизму, — прогноз, оправдавшийся спустя несколько лет. Что же касается русской промышленности, то ей Дмитрий Иванович предрекал великое будущее.

«...Перечисление желаемого и ожидаемого невольно мешает правильно глядеть на достигнутое, выполненное, к чему и назначена нынешняя выставка. — писал он в 1896 году о Всероссийской выставке в Нижнем Новгоро­де. — Но нельзя не указать на то, что выставка показала давние... примеры попыток русского гения встать впере­ди на те же пути... научно-промышленного прогресса, на которые... нас насильно тянут современные обстоятель­ства... Не дожить мне до той выставки, которая покажет такой новый скачок русской исторической жизни, при котором свои Ползуновы, Петровы, Шиллинги, Яблочко-271

вы, Лодыгины не будут пропадать, а станут во главе русского и всемирного промышленного успеха...»

Дмитрий Иванович действительно не дожил до «ново­го скачка русской исторической жизни», но его усилия приблизить этот скачок были по достоинству оценены новой Россией — Советской. «Менделеев не считал себя марксистом, — писала в 1937 году «Правда». — Но... его выводы покоились на основах материализма. Менделеев никогда не был сторонником социализма — более того, он боялся и чурался этого слова, но его талант и светлая голова позволили ему разглядеть черты будущего».

19 декабря 1898 года в Мариинском театре должен был состояться дневной спектакль в честь съезда ученых в Петербурге. По такому случаю Дмитрию Ивановичу пришлось нарушить свое обыкновение и во фраке, при лентах и орденах отправиться в театр. Когда они с Ан­ной Ивановной появились в ложе, по залу прокатился шорох. Спустя несколько минут в ложу вошел племян­ник Менделеева профессор Ф. Капустин и тихо сказал Анне Ивановне, что этой ночью умер Володя, первенец и любимец Дмитрия Ивановича, что сообщение о смерти опубликовано в утренних газетах, что всем присут­ствующим в театре известно об этом и что все изушлены, как может Дмитрий Иванович в такую тяжелую для не­го минуту находиться в театре.

Анна Ивановна побледнела: несколько писем, в кото­рых сообщалось о болезни Володи, она скрыла от Дмит­рия Ивановича под тем предлогом, чтобы не расстраивать его. И ей не приходило в голову, что дело может принять такой трагический оборот... Она обратилась к ничего не подозревавшему Дмитрию Ивановичу, с любопытством разглядывавшему разряженную публику, и сказала, что ей нездоровится и что она просит отвезти ее домой. На обратном пути в карете Дмитрий Иванович и узнал, что нет больше Володи...

Чтобы понять, каким страшным ударом для Менделе­ева была смерть сына, надо знать, как вообще относился к детям этот сильный, великодушный и мужественный человек. Когда читаешь его экономические труды, всегда поражаешься той страстной гневности, которая вдруг прорывается при упоминании о Мальтусе. «Мальтус... даже прямо требует воздержания от деторождения, —

272

пишет Дмитрий Иванович в своем «Учении о промыш­ленности». — Возмутительность такого учения тем яв­ственнее, что все главные посылки его не верны... Од­ним из лучших стимулов всех успехов человечества слу­жит... стремление обеспечить своих детей и... облегчить их жизнь... если даже от этого пострадает и собствен­ная». По этой внезапной горячности нетрудно понять, что для Дмитрия Ивановича вопрос о потомстве, о детях был вопросом сердца. И в его глазах даже Мальтуса из­виняло то, что этот добрый пастор не нашел в себе сил следовать своему суровому учению и оставил после себя двенадцать детей.

Великий человек умел видеть и понимать ту само­стоятельную, синтетическую, непрерывно идущую в дет­ских головах работу мысли, которая в каждом ребенке обнаруживает зачатки гениальности и которая поэтому так часто делает поступки детей недоступными понима­нию взрослых. Редкая способность Менделеева понимать и уважать серьезность и важность детских мыслей, боль­шинством взрослых почитаемых за пустяковые, иногда приводила окружающих в изумление.

Как-то раз к Дмитрию Ивановичу приехал из Сибири знакомый купец с усыновленным им мальчиком-китай­цем, который был прямо-таки влюблен в своего названо­го отца. На следующий день купец отправился по делам и не появился к обеду. Обеспокоенный мальчик занял свое место за столом и с нетерпением ждал отца. И тут открылась дверь, вошел Дмитрий Иванович и сел в свое кресло за столом.

— Сядь на стул! — крикнул ему мальчик. — Здесь мой папа сядет!

К изумлению домочадцев, Дмитрий Иванович, сделав им знак молчать, покорно пересел на стул. ,' — Для него, — объяснил он потом, — самый почет­ный и самый хороший человек — его отец. Это уважать надо!

У детей с их изумительным чутьем Дмитрий Ивано­вич, который многим взрослым казался суровым, гроз­ным, занятым и нетерпеливым человеком, пользовался общей любовью, что может служить еще одним потверж-дением старой истины: не может быть плохим человек, которого любят дети.

В. Тищенко довелось быть свидетелем того, как од­нажды вечером к работавшему в кабинете отцу пришла

попрощаться перед сном маленькая дочка. Дмитрий Иванович сразу отвлекся от дел, расцеловал ее и пошел уложить в постель. Через несколько минут он вернулся размягченный и растроганный и, помолчав, вдруг сказал Тищенко: «Много испытал я в жизни, но не знаю ничего лучше детей».

Будучи очень занятым человеком, Дмитрий Иванович не относился к числу отцов, которые все свое свободное время уделяют детям. Они всегда робели, оказываясь в его кабинете, но зато они чувствовали и знали, что серд­це его открыто для них, что он всегда поймет их беды и горести и, не занимаясь мелочной опекой, не вникая в малозначащие тонкости, во всем действительно серьезном и важном всегда поможет им. И умение Дмитрия Ива­новича не делать трагедий из пустяков, умение видеть и правильн.о оценивать то, что действительно важно, яр­че всего, пожалуй, проявилось во время сватовства Алек­сандра Блока к его дочери.

Люба потом так описывала своему жениху состояв­шееся дома объяснение: «Началось это очень плохо: мы с мамой стали ссориться... Вдруг входит папа. Мама (очень зло, по правде сказать) предлагает мне сказать все сна­чала папе, а потом уже строить планы. Я и рассказала. А папа совсем по-прежнему, спокойно и просто все вы­слушал и спросил, на что ты думаешь жить, я сказала, и папа нашел, что этого вполне довольно, потому что он может нам давать в год 600 рублей... Мы-то думали ведь, что папу будет труднее всех уговорить, а он смотрит так просто и видит меньше всех препятствий».

О таком же спокойно-уважительном отношении Мен­делеева к детям рассказывает и его сын Иван: «Н не помню, чтобы он, горячий и часто несдержанный по отно­шению к взрослым и сильный человек, возвысил когда-нибудь на нас голос, сказал жесткое слово. Он обращал­ся всегда исключительно к нашей разумной и высшей стороне, никогда ничего не требовал и не приказывал, но мы чувствовали, как он был бы огорчен всякой нашей слабостью, — и это действовало сильнее уговоров и при­казаний».

У Дмитрия Ивановича было шестеро детей, но самым любимым был Володя. Похоже на то, что Менделеев пи­тал особую слабость к своему первенцу. Когда он хотел сказать, что ценит что-нибудь особенно высоко, он гово­рил: «Как Володю люблю». И любовь эта была взаимной.

274

По-видимому, Володя больше, чем кто-либо из других детей, понимал и ценил отца, искренне восхищался им. В непростых и мучительных перипетиях менделеевской жизни Володя был всегда на стороне отца. Ни разу сло­во осуждения не сорвалось с его языка. Он всегда оказы­вался рядом в самые трудные и тяжелые минуты. И Дмитрий Иванович очень ценил эту твердую и молча­ливую поддержку. «Володя меня ни разу ничем не оби­дел», — сказал он однажды, и такое признание пролива­ет свет на отношения отца и сына.

.Для Володи Дмитрий Иванович готов был делать и делал то, чем не стал бы заниматься ни для кого другого. Так, в тяжелые для него 1880-е годы он выкроил время, чтобы прочесть курс лекций по химии для Володи и его друга по Морскому корпусу Езопа — так прозвали у Менделеевых будущего кораблестроителя академика А. Крылова. Будучи посвящен в самые сокровенные тай­ны своего любимца, Дмитрий Иванович знал о глубокой душевной драме, постигшей Володю в 1889 году: девуш­ка, которую он любил, неожиданно вышла замуж, нару­шив данное Володе слово. И чтобы облегчить пережива­ния сына, помочь ему забыться, Дмитрии Иванович пере­силил себя и пошел на поклон к шефу русского флота великому князю Алексею Александровичу и к морскому министру Н. Чихачеву. Ему удалось добиться своего: Во­лодю назначили на полуброненосный фрегат «Память Азова», на котором наследник престола должен был со­вершить путешествие на Дальний Восток.

Фрегат уходил из Кронштадта осенью. 1890 года. В день ухода с моря дул сильный ветер, разогнавший большую волну. На рейде сильно качало, но ничто не могло удержать Дмитрия Ивановича и Феозву Никитич­ну от намерения проститься с сыном. Дочь Ольга, заехав­шая вечером этого дня к отцу, застала его грустным, оди­ноко сидящим в своем кабинете: он почему-то был уве­рен, что не дождется возвращения Володи и никогда больше не увидит его. Но предчувствия обманули его. Володя во время плавания часто писал отцу. «Его письма очень занимательны», — с удовольствием говорил Мен­делеев, снова и снова перечитывал обстоятельные пись­ма сына с описаниями Греции, Египта, Индии, Цейлона, Батавии, Японии.

Плавание на «Памяти Азова» открыло перед Володей пути к быстрой карьере, но в 1893 году резкое столкно-

18*