О. Н. Кен, А. И. Рупасов

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Кен Арнольд Джеймс Гослинг, 5058.04kb.
• Дп «авто интернешнл» Київ, вул. Урицького, 1а Тел. (044) 20-60-333 Факс. (044) 20-60-343, 82.44kb.
• Добрый день, уважаемый Айдар Раисович! Хаерле Кен, херметле житекщелар!, 81.61kb.
• Антивоенные протесты 57 Кен Кизи, Ангелы Ада и Кислотные Тесты 59 Кислотные Тесты, 2851.09kb.

К протекторату: 1933-1939 гг.


Формирование новой советской политики в Прибалтике определялось в первую очередь общеевропейскими процессами – ускорявшейся коррозией Версальского территориально-политического устройства. Растущие притязания Германии на новую роль в Европе, а также стремление Англии и Франции перевести их в русло мирной и контролируемой ревизии Версальской системы (что отразилось в переговорах весны-лета 1933 г. о пакте четырех западных держав) представляли непосредственную угрозу для всех государств Восточной Европы. В апреле 1933 г. Латвия, обеспокоенная утверждением в Германии национал-социалистского режима, предложила созвать конференцию балтийских государств с участием СССР. Несколькими неделями позже Литва выдвинула идею подписания всеми государствами Балтийского региона протокола об определении понятия нападающей стороны (такое определение в феврале 1933 г. содержалось в советских предложениях конференции по разоружению).

Советская дипломатия, воспользовавшись этими инициативами (и сходными пожеланиями Турции, Чехословакии и Румынии), сделала первый решительный шаг к участию в общеевропейской системе безопасности. В начале июля в Лондоне была подписана серия конвенций об определении агрессии, участниками которых стали и балтийские государства. Литва, недовольная участием в Лондонских конвенциях Польши, несколькими днями позже заключила с СССР отдельное соглашение.

Советско-балтийское сближение весной-летом 1933 г. развивалось в обстановке глубокого зондажа Москвой возможностей антигерманского сотрудничества с Польшей. В июле 1933 г. состоялся беспрецедентный визит в Польшу личного уполномоченного Сталина – шефа Бюро международной информации ЦК ВКП(б) К. Радека. В ходе его переговоров с представителями Пилсудского обе стороны заявили о намерении отказаться от соперничества и согласовывать свои действия в балтийском регионе. В качестве платы за возможные уступки в других вопросах) Радек предложил полякам «взять Литву», обещая, что СССР отнесется к такому шагу с полным пониманием. Предложение сделки граничило с провокацией, и польское руководство настороженно отнеслось к предложениям Кремля, которыми по существу намечался раздел Прибалтики на сферы польского и советского влияния.

Одним из мотивов советских предложений Польше в отношении Прибалтики являлось предотвращение нормализации польско-германских отношений. С осени 1933 г. отношения Польши и Германии вступили в более конструктивную фазу, между ними началось обсуждение соглашения о ненападении. Это не осталось незамеченным в Москве, которой одновременно пришлось констатировать усиление немецкого влияния в Латвии и Эстонии. Перспектива польско-германского сближения вызывала опасения государств Балтии и побуждала их к параллельной нормализации отношений с новой Германией. Страх перед нею начинал соперничать с традиционными опасениями перед советской экспансией.

В НКИД изыскивали неординарные подходы, поскольку, как писал Стомоняков, «в настоящее время ни в чем нельзя быть уверенным и теперь, больше, чем когда бы то ни было, предубежденность в отношении тех или иных политических концепций может только повредить правильной оценке ситуации и принятию правильных решений»³⁹. В этой обстановке нарком Литвинов выступил с инициативой, направленной как на привлечение Польши к сотрудничеству с СССР, так и на обретение Москвой новой роли в балтийском регионе. В середине декабря советская сторона передала Польше предложение о совместной декларации о заинтересованности обеих стран в сохранении независимости Латвии, Литвы и Эстонии. По замыслу Литвинова, балтийские государства следовало оставить в неизвестности вплоть до согласования советско-польской декларации. Поэтому польская дипломатия не без оснований расценила предложение СССР как направленное на установление совместного протектората над странами Балтии и, вопреки настояниям Литвинова, запросила мнение самих балтийских государств. Следствием явилась утечка информация (о ее обстоятельствах между историками до сих пор нет согласия) и неизбежная компрометация советской инициативы.

Одновременно, в конце декабря 1933 г., Кремль санкционировал советско-французские переговоры о заключении в рамках Лиги Наций «регионального» соглашения с участием Бельгии, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии о взаимной защите от германской агрессии. Советская позиция в отношении Латвии, Литвы и Эстонии была разъяснена в докладе М.Литвинова на сессии ЦИК СССР 29 декабря 1933 г.: «Мы следим не только за явлениями, представляющими для этих стран внешнюю опасность, но и за развитием внутренних политических процессов, которые могут способствовать потере или ослаблению независимости»⁴⁰. Столь откровенного заявления об особых интересах и вытекающих из них «правах и обязанностях» советская сторона никогда прежде себе не позволяла. Выступление наркома вызвало в Риге и Таллинне смятение, и глава МИД Латвии В.Салнайс, возвращавшийся на родину через Ленинград, отверг предложение посетить Москву.

Вслед за этим 17 января 1934 г. Политбюро приняло развернутое постановление «О Прибалтике», предусматривавшее осуществление серии политических, экономических и «общественно-культурных» мероприятий в отношении каждой из балтийских стран. Основную ставку советское руководство делало на использование международно-политических факторов, проявляя чрезвычайную умеренность в ассигновании средств на заказы в балтийских странах (от заключения долгосрочных экономических соглашений Москва вообще отказывалась) ⁴¹. О сотрудничестве с Польшей постановление не упоминало; независимо от исхода польско-советских консультаций Москва была исполнена решимости использовать новые возможности утвердиться на Балтике.

Польско-германское соглашение о неприменении силы в двусторонних отношениях (26 января 1934 г.) окончательно похоронило идею совместной советско-польской декларации. Вместе с тем оно вызвало острое беспокойство Литвы и Латвии, опасавшихся остаться один на один с новой Германией (к ее претензиям на Мемель (Клайпеду) прибавились притязания на Либаву (Лиепаю)). Ответом Москвы на изменившуюся ситуацию явилась серия успешных политико-пропагандистских акций весны 1934 г. Во-первых, советская дипломатия предложила Германии выступить с совместным заявлением об уважении суверенитета и невмешательстве во внутренние дела балтийских государств (отказ Берлина лишь подчеркнул роль СССР как единственного защитника независимости Балтии). Этот вопрос стал темой и советско-французских переговоров в апреле-мае 1934 г. о региональном соглашении («Восточном Локарно»), на которых Литвинов добивался от Парижа предоставления балтийским государствам гарантий на случай нападения на них Германии. В июне правительство Франции окончательно отклонило возможность расширить французские обязательства на страны Балтии. Таким образом, действия Москвы должны были внушать политикам и общественности этих стран понимание того, что в силу позиции Варшавы, Берлина и Парижа надежды на сохранение независимости должны связываться главным образом с советским покровительством.

Во-вторых, по инициативе СССР срок действия его двусторонних пактов о ненападении с Литвой, Латвией и Эстонией был продлен на десять лет (до 1945 г.) ⁴². Соответствующие протоколы были подписаны в начале апреля, прежде чем аналогичный советско-польский акт. Готовность, с которой государства Балтии откликнулись на советское предложение давала Москве уверенность, что «при перекличке государств, заинтересованных в сохранении и укреплении мира», они «всегда также будут отвечать «Есть» … в унисон с Советским правительством»⁴³.

Эпоха польского преобладания в Балтии фактически завершилась, но время для активного германского проникновения в регион еще не наступило. Перед Москвою открывалось «окно возможностей» и она спешила им воспользоваться. Советские дипломаты проявляли недюжинную изобретательность – и в малом⁴⁴, и в большом, включая отказ от аксиомы конца 1920-х—начала 30-х гг. о недопустимости любых форм интеграции Латвии, Литвы и Эстонии. С соблюдением «максимальной осторожности» советская дипломатия вступила на путь поощрения и даже координации этих процессов, включая приглашение в Москву глав военных ведомств всех государств Балтии.

Внутренние события в Прибалтике замедлили советско-балтийское сближение, хотя и не вызвали у Москвы особой тревоги. К давно ожидавшемуся государственному перевороту в Эстонии, осуществленному К.Пятсом 12 марта 1934 г., в советских кругах отнеслись едва ли не с сочувствием (тем более, что Пятс заранее прозондировал отношение Москвы к такому развитию событий). Советская сторона продемонстрировала лояльность литовским властям, предупредив президента А.Сметону о подготовке военными государственного переворота (путч, устроенный в начале июня, провалился). Переворот, осуществленный 15 мая в Латвии К. Ульманисом, отчасти обеспокоил советских дипломатов, вовлеченных в перипетии внутриполитической борьбы⁴⁵. Разумеется, их тревожили не диктаторские устремления старого знакомого, а его прогерманские симпатии, которые теперь оказывались некстати. В целом Москве удавалось выполнить свое недавнее обещание внимательно «следить за внутренними политическим процессами».

Вместе с тем ее тревожило, что несмотря на благоприятную для этого международную конъюнктуру в отношениях СССР с государствами Балтии почти не проявлялась положительная динамика (отношения «стоят на месте и… на них слабо или почти совершенно не отражаются такие факты как наличие договора о ненападении, рост германской агрессивности, укрепление международного положения СССР и наше вступление в Лигу Наций»)⁴⁶. Когда к середине лета череда политических потрясений пресеклась, главы балтийских дипломатических ведомств получили приглашение посетить Москву, и в июле-августе 1934 г. состоялись первые официальные визиты в Москву министров иностранных дел Эстонии и Литвы.

Особенно доверительными явились беседы Литвинова с С.Лозорайтисом о роли Литвы в создании Балтийского союза: трудное международное положение обеспечивало ее зависимость от СССР⁴⁷, а напряженные отношения с Польшей и, с начала 30-х гг., с Германией гарантировали от превращения будущего Балтийского союза в орудие польской или германской политики. Итогом целенаправленных усилий Москвы стало подписание договора о согласии и сотрудничестве между Латвией, Литвой и Эстонией, состоявшееся в Женеве 12 сентября 1934 г. Формально договор был открыт для присоединения третьих стран, однако требование консенсуса на деле исключало расширение Балтийской Антанты (как стало именоваться новое образование). Это позволило советскому руководству решиться на беспрецедентный шаг: в феврале 1935 г. оно полностью сняло свои возражения против заключения военного союза между Литвой, Латвией и Эстонией⁴⁸.

Параллельно СССР удалось временно вернуть в нужное русло свои взаимоотношения с Латвией. Правительство Ульманиса пыталось проводить более самостоятельную политику, исходя из того, что при создавшемся положении ведущие державы не смогут договориться за спиной Балтийских государств⁴⁹. Этот курс воспринимался в Москве не иначе как шантаж, основанный на преувеличенных представлениях о заинтересованности СССР в отношениях с Латвией. «Латыши …разбалованы нашей политикой сближения», не понимают «великодушного к себе отношения и расценивают его как признак слабости», полагали советские дипломаты. Средства «исправления» поведения Риги (ограничение советских заказов, публикации в английской прессе материалов об антисемитизме латвийского правительства⁵⁰) свидетельствовали о неспособности Москвы наладить партнерские отношения. Ответный шантаж Ульманиса со стороны СССР был рискованным⁵¹. Тем не менее, советский нажим и внезапно овладевшая Ульманисом мысль об угрозе советско-польско-германского сближения привели к тому, что в декабре 1934 г. начальник штаба латвийской армии генерал Хартманис (Гартман) начал зондировать возможности закупки в СССР самолетов и танков⁵², а министерство внутренних дел закрыло ряд русских эмигрантских организаций (Общество взаимопомощи бывших русских военнослужащих и др.). В этом контексте характерно проведенное в конце 1934 – первой половине 1935 г. сокращение штатов дипломатических миссий СССР в балтийских государствах (вероятно, в Москве полагали, что наступила пора, когда можно экономить не только на подкупе политиков, но и на жалованье дипломатов). В НКИД считали, что и без того насквозь видят К. Ульманиса и В. Мунтерса («этих двух хитрецов»), а за литовских политиков беспокоились и того менее.

Действительно, страны Балтии вполне лояльно откликались на пожелания СССР в ходе изобиловавшей важными нюансами советско-французской кампании за создание региональной системы коллективной безопасности. Поэтому советская дипломатия воспринимала с полным спокойствием как попытки Таллинна выступать субъектом переговоров о Восточном Локарно, так и коллективные демарши Эстонии, Латвии и Литвы в пользу обеспечения безопасности на востоке Европы. Заключение СССР в мае 1935 г. договоров о взаимной помощи с Францией и Чехословакией положило конец усилиям по формированию общей региональной системы безопасности, хотя идея заключения Восточного пакта с участием как стран Балтии, так и Германии и Польши (теперь как пакта о ненападении и консультациях) оставалась на повестке международных переговоров до весны 1936 г.

На конференции министров иностранных дел Латвии, Литвы и Эстонии в мае 1935 г. был подтверждена заинтересованность этих государств в системе коллективной безопасности. Фактически это свидетельствовало о дрейфе политических кругов Балтии к заключению соглашений с Советским Союзом об оказании взаимной помощи. В июне Латвия известила союзную Эстонию о желании заключить с СССР договор, аналогичный советско-чехословацкому и франко-советскому⁵³. После подписания в середине июня англо-германского морского соглашения, аннулировавшего ограничения на наращивание германского флота и укреплявшего международные позиции рейха, в политических кругах Балтии усилилось стремление опереться на СССР. 10 июля Латвия передала советской стороне предложение заключить двусторонний пакт о взаимной помощи. Ответа на него не последовало⁵⁴. Причины нежелания советского руководства распространить на страны Балтии систему пактов о взаимной помощи раскрывает реакция заместителя наркома иностранных дел Стомонякова на инициативу полпреда в Литве – выступить с предложением советско-балтийского договора о взаимопомощи⁵⁵. Согласно разъяснению Стомонякова, «такой пакт, не давая нам материально ничего, или почти ничего, односторонне связывал бы нам руки обязательством по оказанию материальной помощи в случае нападения на них Германии или Польши. Когда такое нападение случится, мы и без того сможем, если сочтем выгодным, оказать им помощь»⁵⁶.

Желание Москвы сохранить свободу рук в отношении балтийских стран неизбежно вело к ослаблению недавно обретенного ею влияния. Во-первых, отсутствие международных гарантий подталкивало все государства Балтии к развитию контактов с Германией - единственной возможной силы, способной уравновесить советское влияние в регионе. Эта тенденция стала с 1936 г. все быстрее набирать силу, особенно отчетливо проявляясь в Эстонии (для общественного мнения которой прежде были характерны антигерманские настроения). Эстонское правительство отказалось, в частности, поддержать Латвию в мерах по ограничению поездок «гитлеровской молодежи» в страны Балтии⁵⁷. Во-вторых, активность СССР создавала впечатление, что его целью является вытеснение из балтийских государств всех сил, способных воспрепятствовать их поглощению Советским Союзом. Настроения в балтийских миссиях в Москве американский посол У. Буллитт уподоблял ожиданиям, господствовавшим в Афинах и Фивах во времена Филиппа Македонского. Да, СССР не собирается покушаться на независимость Эстонии, говорил советскому полпреду главнокомандующий эстонской армии, однако, «естественным ходом вещей» Советский Союз будет расширяться⁵⁸. Сходными соображениями был продиктован отказ Эстонии от односторонней гарантии СССР, создававшей, как подчеркивал вице-министр иностранных дел Х.Ларетей, предпосылки для исключительной зависимости Эстонии от СССР⁵⁹. В результате советско-эстонские отношения, никогда не отличавшиеся особой теплотой, неуклонно ухудшались.

Впрочем, основное внимание Москвы было по-прежнему сосредоточено на Литве. Катастрофическая ситуация в ее экономике создавала, как опасались советские дипломаты, благоприятную атмосферу для работы «германской и польской агентуры» по свержению дружественного СССР режима А. Сметоны (именно литовские власти последовательно добивались заключения договора о взаимопомощи с Советским Союзом). После смены в начале лета 1936 г. руководства эстонского МИД и назначения министром прогермански настроенного Ф.Акеля стало очевидным, что о развитии сотрудничества в рамках Балтийской Антанты Литве придется надолго забыть, она открыто поставила вопрос о двустороннем договоре с СССР и возобновила просьбы о продаже оружия и военных материалов (в сентябре торгпреду в Литве был официально передан детальный проект такого соглашения). Одновременно интерес к развитию контактов с СССР усилился и в военном ведомстве Латвии.

За посещением Москвы начальниками генеральных штабов Латвии, Литвы и Эстонии (они присутствовали на первомайском параде 1936 г.) в конце зимы 1937 г. последовала ответная поездка начальника Генштаба маршала А.И. Егорова в государства Балтии. Характер этого визита - беспрецедентного для отношений СССР с соседними странами – остается во многом неясным⁶⁰. Маршалу Егорову было запрещено обсуждать военные поставки СССР в Латвию и Литву (в НКИД, правда, надеялись, что эта директива может быть впоследствии пересмотрена). Президенты Латвии и Литвы воздержались от встречи с маршалом. Участникам парада в Таллинне, устроенном по случаю приезда Егорова 23 (!) февраля 1937 г., генерал Лайдонер рекомендовал маршировать не как солдатам, а как свободным гражданам⁶¹. Вместе с тем в Москве оценили сообщения о том, что после визита Егорова военный министр Латвии генерал Балодис «стал явным советофилом». В своей речи перед выпускниками Высшей военной школы в мае 1937 г. Балодис заявил, что несмотря на то, что в СССР существует иной строй, который Латвия не приемлет, в случае возникновения войны ей следует идти вместе с Советским Союзом⁶².

Если не содержание переговоров Егорова с политическими и военными руководителями, то их подтекст несомненно определялся, с одной стороны, растущей популярностью в Балтии идеи международного нейтралитета и, с другой, дискуссиями в Москве о том, какую роль следует отвести балтийским странам в советском военно-политическом планировании. Военные специалисты, по меньшей мере, с начала 30-х гг. рассматривали нейтралитет стран Балтии в случае войны СССР с империалистической коалицией, как неприятное обстоятельство, могущее осложнить использование Красной Армией их территорий. В Секторе обороны Госплана СССР при рассмотрении сценариев будущей войны полагали, что «Эстонская армия будет тесно увязывать свои действия с Финской и Шведской» и участвовать в совместных действиях против Ленинграда, а Латвия попытается «вооруженным воздействием принудить Литву примкнуть к Польско-Латвийской коалиции». С точки зрения советской наступательной стратегии, было бы «гораздо хуже, если они (балтийские государства. – Авт.) в начале войны объявят себя нейтральными. В этом случае надо вспомнить о Бельгии и в зависимости от конкретной политической обстановки, либо в начале, либо в ходе войны произвести над ними ту же операцию», какую провела Германия в 1914 г. Поэтому независимо от позиции, которую займут в начале военного конфликта балтийские страны, «Эстония, Литва и Латвия должны быть быстро разбиты и советизированы»⁶³.

Действовавший в первой половине 1930-х гг. советский стратегический план войны на Западе «основной своей задачей ставил разгром Польского государства при предположении, что …Финляндия, Эстония и Латвия по всей вероятности сохранят нейтралитет, по крайней мере, на первый период войны…, Польша не успеет оккупировать Литвы до развития наступления нашего Западного фронта». Превращение Германии («в союзе с Польшей») в «основного организатора антисоветской интервенции» приводило заместителя наркома обороны М. Тухачевского к выводу, что «Литва легко может быть оккупирована германо-польскими силами в первые же дни войны», после чего «Германия угрозой Риге может оказать давление на позицию Латвии и получает авиационный плацдарм для систематических налетов на Ленинград и Кронштадт»⁶⁴. В начале 1936 г. Сталин и Молотов публично заговорили о «границах в кредит» – о возможности использования Германией территории Прибалтики для агрессии против Советского Союза⁶⁵. С другой стороны, советские военные не стеснялись пояснять, что и они в случае войны не намерены считаться с суверенитетом балтийских стран⁶⁶. Руководство РККА (вероятно, в 1936 — начале 1937 г.) разработало план «повторения Бельгии», однако «правительство» отказалось его утвердить⁶⁷.

Отражая эти тенденции, советская дипломатия крайне негативно реагировала на усилившиеся в 1936-1937 гг. настроения в пользу провозглашения странами Балтии своего постоянного нейтралитета. Так, беседуя с влиятельным соратником Пятса К. Ээнпалу полпред Устинов заявил: «Бездействие… в нашу напряженную эпоху борьбы за мир является фактическим противодействием системе коллективной безопасности и равноценно содействию агрессору, а «нейтралитет» и является таким бездействием на пользу агрессору»⁶⁸.

Требование Москвы к государствам Балтии сделать открытый выбор в пользу противников Германии при одновременном нежелании принимать на себя какие-либо обязательства по защите их суверенитета и углублять сближение с Литвой и Латвией, свидетельствовали о нарастании кризисных тенденций как во внешней политике СССР, так и в отношениях Кремля и военного руководства. Развязывание осенью 1936 г. «большого террора», отчасти обусловленное этими общеполитическими противоречиями, сказалось и на советской балтийской политике. С другой стороны, отвращение, которое вызывали в странах Балтии сообщения о государственном красном терроре, разрушало иллюзии относительно целей Кремля и его надежности в качестве партнера⁶⁹. Широкие показные жесты (в июне 1937 г. министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс удостоился встречи со Сталиным) не могли изменить этого положения. Было очевидно, что Москва не могла (или не желала) ни содействовать странам Балтии в получении действительных международных гарантий, ни принять на себя четкие политические обязательства. Балтийская Антанта, запоздалое создание которой сулило укрепить положение трех балтийских стран в сотрудничестве с Советским Союзом, с конца 1937 стала восприниматься как обуза даже таким энтузиастом балтийского сотрудничества, как К.Ульманис. СССР утрачивал политическую инициативу в регионе, которая бесспорно принадлежала ему в 1933-1934 гг., проигрывая состязание динамичной и многоплановой политике Германии. Положение усугублялось уничтожением видных советских дипломатов, на протяжении полутора десятилетий занимавшихся формированием и проведением советской внешнеполитической линии в балтийском регионе⁷⁰

Вслед за Эстонией, в 1937 г. к расширению сотрудничества с немцами стала склоняться и Латвия. Этот курс советские дипломаты нередко именовали политикой «равновесия» между Германией и СССР – «ни на йоту вправо, ни на йоту влево»⁷¹. На практике это вело к тому, например, что при вручении верительных грамот полпредом И. Зотовым в декабре 1937 г. президент Ульманис не пожелал откликнуться на прозвучавшее в речи советского дипломата пожелание о развитии контактов между военными ведомствами.

Быстро отходила в прошлое и близость СССР с Литвой. В марте 1938 г., используя международный кризис, вызванный аншлюсом Австрии, польское руководство предъявило Литве ультиматум. Варшава требовала восстановления в полном объеме дипломатических и консульских отношений, что фактически означало отказ Литвы от сохранения притязаний на Вильнюс и его окрестности. Какими бы перипетиями ни изобиловала история советско-литовских отношений, поддержка этих притязаний неизменно рассматривалась Москвой как отвечающая ее собственным интересам. В марте 1938 г. советская дипломатия не спешила вмешиваться в польско-литовский конфликт, а когда игнорировать его оказалось далее невозможно ограничилась «слабым демаршем» по адресу Польши и посоветовала литовскому правительству «уступить насилию» («Международная общественность, - заявил Литвинов посланнику Ю.Балтрушайтису, - не поймет литовского отказа»). В целом влияние Москвы на исход польско-литовского конфликта оказалось крайне незначительным и выражалось скорее в содействии Польше, нежели в защите интересов своего клиента⁷². Неудивительно, что после капитуляции Литвы влияние СССР упало почти до нулевой отметки. Отныне, констатировал в августе 1938 г. новый советский полпред, в Литве «перед Германией раскрылись широкие горизонты. Она там господствует в полном смысле слова». Никаких рычагов воздействия на Каунас, кроме торговых, полпред предложить не мог, однако состязание в этой области с немцами или англичанами было заведомо бессмысленным (на СССР приходилось лишь 5% литовского экспорта)⁷³. Когда в марте 1939 г. Германия потребовала передать ей Клайпеду (Мемель), об обращении за поддержкой к СССР в Каунасе уже не вспоминали. Из главного политического партнера Советского Союза Литва стремительно превратилась в самое слабое звено советской политики в этом регионе (это делает понятным согласие Москвы в августе 1939 г. на отнесение Литвы к германской сфере влияния в августе 1939 г.).

Позиции СССР по сравнению с 1933-1934 гг. оказались сильно ослаблены, его единственным козырем оставался страх балтийских государств перед их поглощением Германией. О восстановлении советского влияния и тем более доминировании в Прибалтике без согласия других держав Москве думать уже не приходилось. Ее основные усилия в конце 1938-середине 1939 гг. сосредоточились на «большой политике». В отношении балтийского региона дипломатические ходы Советского Союза в эти месяцы повторяли разработки пятилетней давности, однако акценты были расставлены иначе. Главный упор делался не на обращении к Польше с предложениями сотрудничества в защите независимости Прибалтики⁷⁴, а на внесении балтийской темы в повестку дня переговоров с западными державами.

После предоставления британских гарантий Польше и Румынии Москва решилась заговорить с прибалтами твердым тоном. 28 марта 1939 г. нарком Литвинов, ссылаясь на слухи о германо-эстонском договоре о пропуске немецких войск через территорию Эстонии, вручил эстонскому посланнику ноту о недопустимости для СССР германского преобладания в балтийском регионе (аналогичная нота была направлена правительству Латвии). Слова наркома прозвучали как безоговорочная заявка на то, что территория этих двух государств является сферой исключительных интересов Советского Союза: «Какие бы то ни было соглашения, «добровольные» или заключенные под внешним давлением, которые имели бы своим результатом хотя бы умаление или ограничение независимости и самостоятельности Эстонской Республики, допущение в ней политического, экономического или иного господства третьего государства, предоставление ему каких-либо исключительных прав и привилегий… признавались бы Советским правительством нетерпимыми и несовместимыми с предпосылками и духом» мирного договора и договора о ненападении⁷⁵.

Настойчивые попытки государств Балтии найти понимание в Лондоне и Париже успеха не принесли. Западные державы не хотели принимать на себя дополнительное бремя. После того, как советская сторона дважды (в апреле и мае) обращалась к Англии и Франции с предложением предоставить совместные гарантии государствам Балтии, новый глава Наркоминдела В. Молотов в публичном выступлении оповестил о реакции западных держав: Англия и Франция «ничего не говорят о своей помощи тем трем странам на северо-западной границе СССР, которые могут оказаться не в силах отстоять свой нейтралитет в случае нападения агрессоров»⁷⁶.

Латвия и Эстония, разочаровавшиеся в политике нейтралитета как способе защиты своей самостоятельности (о приверженности ей заявлялось еще на конференции Балтийской Антанты в февраля 1939 г.), пошли на подписание с Германией 7 июня пактов о ненападении. Суть дилеммы, перед которой оказалась Москва, заключалась в том, что сохранение ее позиций в регионе становилось отныне возможным лишь посредством войной с Германией или путем достижения соглашения с ней. Одновременно в Берлине сочли, что компромисс с СССР может быть достигнут в области «разрешения балтийской проблемы». По поручению немцев глава МИД Италии в беседе с поверенным в делах СССР отметил возможность предоставления совместной советско-германской «гарантии» государствам Балтии⁷⁷. Итак, Москве предложили вспомнить об аналогичной собственной инициативе марта 1934 г. Однако без наполнения ее «реальным» содержанием это предложение уже не могло удовлетворять СССР.

С другой стороны, немалые возможности для получения свободы действий в Прибалтике открывали СССР переговоры с Великобританией и Францией, в ходе которых советская сторона ссылалась на необходимость принятия мер и против «косвенной агрессии»⁷⁸. Широта предложенных СССР толкований насторожила западных партнеров. В августе 1939 г. Москва предложила им добиваться от балтийских стран согласия на временное занятие англо-французским флотом ряда портов и островов на Балтике, при этом Балтийский Краснознаменный флот «в целях охраны независимых Балтийских государств» совместно с объединенной эскадрой должен был базироваться на Аландах, Моонзунде, в Ганге, Гапсале, Пернове, Гайнаше и Либаве⁷⁹. Фактически речь шла о совместном протекторате трех держав.

Германия могла предложить нечто большее. Столь нетерпимый к попыткам прибалтов сохранить нейтралитет «в нашу напряженную эпоху борьбы за мир», Кремль согласился занять позицию благожелательного нейтралитета по отношению к агрессору в начавшейся мировой войне. Подписанный 23 августа 1939 г. советско-германский секретный протокол содержал радикальное и крайне выгодное для СССР решение: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР».

Вслед за подписанием пакта Молотова–Риббентропа Москва предложила Латвии и Эстонии приступить к переговорам о торговом договоре, чего эти страны тщетно добивались на протяжении предшествующего десятилетия. Советско-эстонские переговоры завершились за несколько дней, глава МИД Эстонии получил приглашение прибыть в СССР для подписания торгового договора. Однако на встрече с Молотовым 24 сентября он услышал потрясшее его требование о заключении с СССР военного союза или договора о взаимной помощи, который обеспечил бы ему права на опорные пункты и базы для флота и авиации на эстонской территории. В подписании торгового договора Таллинну было пока отказано. 25 сентября германский посол в Москве был поставлен в известность о том, что «Советский Союз немедленно возьмется за решение проблемы Прибалтийских государств»⁸⁰. Спустя три дня в Москве был подписан новый секретный протокол, изменявший границы сфер влияния СССР и Германии. Территория Литвы, как и всех других государств Прибалтики, была отнесена к сфере советских интересов. 28 сентября был заключен советско-эстонский договор о взаимной помощи, за ним последовали аналогичные договоры СССР с Латвией (5 октября) и Литвой (10 октября).

Дальнейшее не заставило себя ждать. Впрочем, уже в начале сентября советские представители сформулировали «истинные желания трудящихся масс» государств Балтии. Таковые, по утверждению полпреда в Риге, состояли в стремлении, «чтобы Латвия была советской и присоединилась к СССР в качестве 12-й республики»⁸¹.


***


Для взаимоотношений Советской России с государствами Балтии изначально имелись благоприятные предпосылки (возможно, более благоприятные, чем для отношений СССР с другими своими соседями вдоль западной границы – Польшей, Румынией и Финляндией). Москва, с одной стороны, Рига, Таллинн и Каунас, с другой, были объективно заинтересованы в политическом и хозяйственном взаимодействии.

Условия «развода» 1920 г. не давали оснований для серьезных взаимных претензий (таких, например, как судьба украинских, белорусских земель во взаимоотношениях Советского Союза с Польшей, Бессарабии – в отношениях СССР с Румынией или Восточной Карелии – в отношениях с Финляндией). В двусторонних отношениях не существовало и проблемы русского меньшинства. Преобладание в балтийской русской среде антисоветских настроений спредохраняло от активного вмешательства Москвы⁸². Советская сторона лишь изредка обращала внимание на положение русских (при проведении земельной реформы в Литовской республике, переселении в Эстонии части рыбаков с побережья Чудского и Псковского озер на берег Балтийского моря и т.п.), а интерес к преподаванию русского языка в обусловливался желанием облегчить ведение пропаганды. До 1934 г. советские внешнеполитические органы избегали использования аргументов о национальной или расовой общности, и потому, например, больше интересовались потенциальным использованием польское меньшинства в Латгалии, нежели возможностью апелляции к русской диаспоре. В начале 30-х гг. Москва приняла нескольких эшелонов с еврейскими семьями из Литвы, отказывая в русским крестьянам в разрешении вернуться на родину⁸³. Инерция этого подхода сохранилась вплоть до 1940 г. В то время как Москва афишировала «воссоединение» украинцев и белорусов на руинах Польского государства, в отношении Балтийских государств «русская карта» не разыгрывалась. Со своей стороны и страны Балтии (в отличие, например, от Финляндии) проявляли предельную сдержанность в вопросах защиты эстонского, латвийского и литовского национальных меньшинств в СССР.

Фактор различий идеологии и подрывной коммунистической деятельности также не оказывал существенного влияния на межгосударственные взаимоотношения СССР и стран Балтии. Это обстоятельство отчасти обусловливалось крайней малочисленностью балтийских компартий (счет порой шел на десятки человек). К тому же методы проведения коллективизации и индустриализации в СССР, о которых в государствах Балтии знали не понаслышке (благодаря проницаемости границы немало латышей и эстонцев, отправившихся в период экономического кризиса на восток, сумели вернуться обратно), настолько умалили привлекательность социалистического эксперимента, что в Москве задумывались об уместности расходов на издание просоветской периодики. При этом русский театр, живопись, литература, новации в советском народном образовании вызывали в странах Балтии огромный интерес и на протяжении 20-х – начала 30-х гг. культурные связи развивались довольно интенсивно⁸⁴.

Наконец, основу для прочных межгосударственных отношений составляла объективная заинтересованность СССР в сохранении пояса самостоятельных государств Балтии, само существование которых являлось естественным буфером предохраняющим территорию СССР от угрозы со стороны великих держав, будь то Англия в 20-е гг. или Германия в 30-е. Сходным образом молодые балтийские государства остро ощущали потребность в региональном сотрудничестве как главной защите от манипулирования ими со стороны главных европейских держав, изыскивавших возможность преодолеть глубокий раскол, порожденный итогами мировой войны. Однако эти потребности редко воплощались в совместных политических акциях, как это было при заключении Лондонских конвенций 1933 г. об определении нападающей стороны.

В целом же возможности сосуществования России и независимых стран Балтии в межвоенный период были упущены или обращены в свою противоположность. Советско-балтийские отношения постоянно лихорадило, они развивались от кризиса к кризису. Не забывая о влиянии, которые оказывали на двусторонние отношения политическая нестабильность в странах Балтии, тенденции «самобытного патриархального национализма», авантюризм и коррумпированность, которыми была поражена часть национальных элит, следует констатировать, что основная ответственность за их бесславное развитие безусловно лежит на советской стороне.

С середины 20-х до конца 30-х гг. Советский Союз тщетно пытался играть на Балтике роль великой державы. Высмеивая провинциализм, зависимость и продажность соседних малых стран, Москва пыталась обращаться с ними как с пресловутыми «банановыми республиками» – тем самым дискредитируя себя в их мнении и разрушая искренние упования на взаимовыгодное сотрудничество с бывшей метрополией (это особенно ярко проявилось в советско-латвийских переговорах 1931-1932 гг. о пролонгации торгового договора). При этом советское руководство не сумело использовать и «отрицательный капитал», каким являлся неподдельный страх балтийских государств перед возрождавшейся государственной мощью и коммунистической идеологией новой России. Использование этого страха могло стать важной предпосылкой для установления прочных политических отношений на условиях компромисса. Вместо этого Москва предпочитала тратить свой «отрицательный капитал» на мелкое запугивание прибалтов ради закрытия малочисленных эмигрантских обществ и достижения подобных ничтожных целей.

Советская сторона плохо понимала, чего она хочет на Балтике. Иерархия целей и задач, адекватная оценка собственных возможностей и средств так и не сложились. В начале 30-х гг. Советский Союз был вынужден отказаться от расчетов заставить страны Балтии отвернуться от Польши и договариваться с ним поодиночке, с позиции слабости. Пакты ненападения открыли короткую эпоху советско-балтийского сотрудничества. Однако появление реальной военной угрозы не только побудило балтийские страны (прежде всего, Латвию и Литву) искать сближения с СССР, но и вызвали у Москвы стремление уклониться от принятия на себя любых обязательств, которые могли бы стеснить ее внешнеполитическое маневрирование. Располагая в середине 30-х гг. миллионной армией и самым большим числом танков в мире, Советский Союз из опасений «скомпрометировать» себя боялся продавать литовцам кавалерийские шашки и седла. В результате СССР не сумел выполнить первейшей заповеди великой державы – поступать в соответствии с собственными устойчивыми интересами и служить опорой более слабым странам, которые уважают эти интересы. Влияние СССР на Балтике в конце 30-х гг. было подорвано самой советской политикой.

В итоге власть над упрямой Эстонией, конструктивной Латвией и дружественной Литвой СССР приобрел не благодаря, а вопреки своей балтийской политике, из рук Берлина – на ее развалинах.