Geum.ru

Мануэль Кастельс Информационная эпоха: экономика, общество и культура Мануэль Кастельс -мыслитель и исследователь

Вид материалаДокументы

Содержание


4.2 Существует ли глобальная рабочая сила?
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   61
4.1.5 Резюме: эволюция структуры занятости и ее следствия для сравнительного анализа информационального общества

В исторической эволюции структуры занятости, фундаментальной для социальной структуры, доминировала вековая тенденция роста производительности человеческого труда. По мере того как технологические и организационные инновации позволяли людям выпускать больше продукции лучшего качества с меньшей затратой сил и ресурсов, работа и работники перемещались из прямого производства в косвенное производство, из культивации сельскохозяйственных культур, извлечения полезных ископаемых и изготовления вещей в потребительские услуги и менеджмент и из узкого набора видов экономической деятельности во все более разнообразную профессиональную вселенную.

Но история человеческого творчества и экономического прогресса часто рассказывалась в упрощенном виде, затемняя понимание не только нашего прошлого, но и нашего будущего. Обычная версия описания исторического перехода (понимаемого как переход от сельского хозяйства к промышленности, а затем к услугам) в качестве объяснительных рамок для нынешней трансформации наших обществ имеет три фундаментальных дефекта:

1. Эта версия допускает гомогенность между переходом от сельского хозяйства к промышленности и от промышленности к услугам, игнорируя двусмысленность и внутреннее разнообразие видов деятельности, включенных в категорию "услуги".

2. Она не уделяет достаточного внимания поистине революционной природе новых информационных технологий, которые, допуская прямые контакты on-line между различными типами деятельности в одном и том же процессе производства, управления и распределения, устанавливают тесную структурную связь между сферами труда и занятости, искусственно разделенными на устаревшие социальные категории.

3. Она забывает о культурном, историческом и институциональном разнообразии передовых обществ, а также о том, что в глобальной экономике они взаимозависимы. Таким образом, переход к социотехнической парадигме информационального производства идет по разным направлениям, определяемым траекторией каждого общества и взаимодействием между этими разными траекториями. Отсюда следует разнообразие структур занятости/профессиональных структур в общей парадигме информационального общества.

Наши эмпирические наблюдения над эволюцией занятости в странах "большой семерки" показывают некоторые фундаментальные общие черты, которые кажутся действительно характерными для информациональных обществ: вытеснение сельскохозяйственной занятости;

постоянное сокращение традиционной промышленной занятости;

развитие услуг производителям и социальных услуг, с акцентом на деловые услуги в первой категории и услуги здравоохранения во второй группе;

растущая диверсификация сферы услуг как источника рабочих мест;

быстрый рост управленческих, профессиональных и технических рабочих мест;

формирование пролетариата "белых воротничков", составленного из конторских служащих и работников торговли;

относительная стабильность существенной доли занятости в розничной торговле;

одновременный рост на верхнем и нижнем уровнях профессиональной структуры;

относительная модернизация профессиональной структуры во времени, с более высоким ростом доли занятий, которые требуют высшей квалификации и высокого уровня образования, по сравнению с ростом категорий низшего уровня.

Отсюда не следует, что общество в целом повысило свой уровень квалификации, образования, доходов или улучшило свою стратификационную систему. Воздействие несколько модернизированной структуры занятости на социальную структуру будет зависеть от способности институтов инкорпорировать спрос на труд в рабочей силе и вознаграждать работников пропорционально их квалификации.

Однако анализ различий в эволюции стран "большой семерки" ясно показывает некоторые вариации в структурах занятости и профессиональных структурах. Рискуя чрезмерно упростить картину, мы можем предложить в качестве гипотезы две различные информациональные модели.

1. "Модель экономики услуг" представлена Соединенными Штатами, Соединенным Королевством и Канадой. Она характеризуется быстрым вытеснением промышленной занятости после 1970 г., по мере ускорения темпов движения к информационализму. Устранив уже почти всю сельскохозяйственную занятость, эта модель делает акцент на совершенно новой структуре занятости, где дифференциация среди различных видов деятельности в сфере услуг становится ключевым элементом в анализе социальной структуры. В этой модели упор делается скорее на услуги по управлению капиталом, чем на услуги производителям, а также продолжается расширение сектора социальных услуг из-за стремительного роста числа рабочих мест в здравоохранении и, в меньшей степени, в сфере образования. Она также характеризуется расширением управленческой занятости, которая включает значительное количество менеджеров среднего уровня.

2. "Модель индустриального производства" наглядно представлена Японией и в значительной мере Германией. Здесь также сокращается занятость в промышленности, но эти страны продолжают поддерживать ее на относительно высоком уровне (около 'А рабочей силы), продвигаясь шаг за шагом, что позволяет перестроить производственную деятельность в новой социотехнической парадигме. Действительно, эта модель сокращает рабочие места в промышленности, в то же время укрепляя промышленную деятельность. Частично отражая эту ориентацию, услуги производителям здесь намного более важны, чем финансовые услуги, и кажутся более непосредственно связанными с промышленными фирмами. Это не значит, что финансовая деятельность не является важной в Японии и Германии: в конце концов, восемь из десяти крупнейших банков мира - японские банки. Однако, хотя финансовые услуги действительно важны и их доля увеличилась в обеих странах, основной объем роста услуг приходится на услуги компаниям и социальные услуги. Однако в японской модели есть специфика: в ней наблюдается значительно более низкий уровень занятости в сфере предоставления социальных услуг, чем в других информациональных обществах. Это, вероятно, связано со структурой японской семьи и интернализацией некоторых социальных услуг в структуре фирм: культурный и институциональный анализ разнообразия в структуре занятости кажется необходимым для объяснения разнообразия информациональных обществ.

Франция находится в промежуточном положении и, по-видимому, склоняется к "модели экономики услуг", но при сохранении относительно сильной промышленной базы с акцентом как на производственные, так и на социальные услуги. Тесная связь между французской и германской экономикой в Европейском Союзе, вероятно, приводит к разделению труда между менеджментом и промышленной деятельностью, что в конечном счете может дать преимущества германскому компоненту возникающей европейской экономики. Италия характерна тем, что почти четверть занятых обладают статусом самозанятых. Быть может, так вводится третья модель, в которой акцент делается на иное организационное устройство, основанное на сетях мелких и средних фирм, приспособленных к меняющимся условиям глобальной экономики, и готовится почва для своеобразного перехода от протоиндустриализма к протоинформационализму.

Различные проявления таких моделей в каждой из стран "большой семерки" зависят от их положения в глобальной экономике. Иными словами, для того чтобы страна сосредоточилась на модели "экономики услуг", нужно, чтобы другие страны выполняли свою роль как индустриальные экономики. Подразумеваемые допущения постиндустриальной теории, согласно которым развитые страны должны обладать "экономикой услуг", а менее развитые должны специализироваться в сельском хозяйстве и промышленности, опровергаются историческим опытом. По всему миру многие экономики функционируют главным образом на уровне поддержания выживания населения, в то время как вне информацио-нального ядра сельскохозяйственная и промышленная деятельность процветает на базе тесной связи с глобальной экономикой, в которой доминируют страны "большой семерки".

Таким образом, структура занятости Соединенных Штатов и Японии отражает различные формы приспособления к глобальной экономике, а не просто степень продвинутое на информациональной шкале. Тот факт, что в Соединенных Штатах более низка доля промышленных рабочих или более высока доля менеджеров, частично объясняется передачей американскими фирмами промышленного производства в оффшор и концентрацией менеджмента и обработки информации в США за счет производства, создаваемого в других странах американским потреблением продуктов этих стран.

Кроме того, различные способы приспособления к глобальной экономике обязаны своим происхождением не только различной институциональной среде и экономическим траекториям, но и разной политике правительств и стратегиям фирм. Получается, что наблюдаемые тенденции могут быть обращены вспять. Если политика и стратегия могут модифицировать сочетание промышленности и сферы услуг в данной экономике, это означает, что вариации информациональной парадигмы так же важны, как и ее базовая структура. Это социально открытая, политически управляемая парадигма, главной общей чертой которой является технологическая.

По мере того как экономики быстро движутся к интеграции и взаимопроникновению, вытекающая из этого структура занятости будет в основном отражать положение каждой страны и региона во взаимозависимой глобальной структуре производства, распределения и управления. Так, искусственное разделение социальных структур институциональными границами различных наций (Соединенных Штатов, Японии, Германии и т.д.) приводит к тому, что анализ профессиональной структуры информационального общества в данной стране, взятой в изоляции от того, что происходит в другой стране, экономика которой тесно взаимосвязана с первой, уже не представляет интереса. Если японские промышленники производят множество автомобилей, потребляемых американским рынком, и множество чипов, потребляемых в Европе, то мы являемся не просто свидетелями заката американского или британского промышленного производства, но и воздействия разделения труда в различных типах информациональных обществ на структуру занятости в каждой стране.

Из таких наблюдений для теории информационализма следуют далеко идущие выводы: единица анализа, необходимая для того, чтобы охватить новое общество, должна по необходимости измениться. Фокус теории должен сместиться к сравнительной парадигме, способной объяснить в одно и то же время разделение технологий, взаимозависимость экономики и вариации истории в определении структуры занятости, распространяющейся через национальные границы.



4.2 Существует ли глобальная рабочая сила?

Если существует глобальная экономика, то должны существовать глобальный рынок труда и глобальная рабочая сила16. Однако, как и во многих других случаях, такое утверждение, взятое в буквальном смысле, эмпирически неверно и аналитически обманчиво. В то время как капитал свободно течет в электронных цепях финансовых сетей, труд остается и останется в обозримом будущем сильно ограниченным институтами, культурой, границами, полицией и ксенофобией. Только около 1,5% глобальной рабочей силы (около 80 млн. работников) трудилось за пределами своих стран в 1993 г., и половина из них была сосредоточена в Африке, к югу от Сахары, и на Среднем Востоке17. В Европейском Союзе, несмотря на свободу движения граждан между странами-членами, в 1993 г. только 2% его граждан работало в других странах Союза, и эта доля не изменилась за 10 лет18. Невзирая на то, что на Севере общественность полагает, что налицо вторжение иммигрантов с Юга и Востока, в крупных западноевропейских странах в конце 1980-х годов влияние иммиграции на рабочую силу было менее значительным, чем в 1975 г. Так, доля иностранного труда в общей рабочей силе Британии составляла 6,5% в 1975 г. и 4,5% в 1985-1987 гг.; во Франции она снизилась с 8,5 до 6,9%; в Германии - с 8 до 7,9%; в Швеции - с 6 до 4,9%; и в Швейцарии - с 24 до 18,2% 19. В начале 1990-х годов из-за социального распада в Восточной Европе (главным образом в Югославии) поиски политического убежища увеличили число иммигрантов, особенно в Германии. Однако в целом в Европейском Союзе общее иностранное население неевропейских граждан оценивается приблизительно в 13 млн., из которых около четверти проживают без документов20. Для Западной Европы в целом доля иностранцев в общем населении в 1990 г. составляла 4,5% (см. табл. 4.22 в Приложении А), а во Франции и Соединенном Королевстве она в 1990 г. по сравнению с 1982 г. снизилась. Кроме того, доля иностранцев в общем населении пяти крупнейших стран Европейского Союза в 1994 г. превысила 5% только в Германии (достигнув почти 7%); во Франции она была практически ниже, чем в 1986 г., и только в Соединенном Королевстве слегка превысила уровень 1986 г.21. Что касается Соединенных Штатов, где в 1980-1990-х годах действительно проходила значительная новая волна иммиграции, то США всегда были обществом иммигрантов, и нынешние тенденции не выделяются из исторической непрерывности (см. рис. 4.1)22. Что изменилось в обеих ситуациях - это этнический состав иммиграции: доля иммигрантов европейского происхождения в Америке снизилась, а доля иммигрантов-мусульман в европейских странах повысилась. По причине разных уровней рождаемости у местного населения и среди резидентов, с одной стороны, и граждан иммигрантского происхождения, с другой, процветающие общества становятся этнически более неоднородными (рис. 4.2).



Источник: US Census Bureau.

Рис. 4.1. Население Соединенных Штатов, рожденное за границей (в %)

 



 Источник: SOPEMI/OECD; обработка данных - Stalker (1994).

Рис. 4.2. Общие коэффициенты фертильности в группах резидентов и иммигрантов в странах ОЭСР

 

Видимая численность рабочих иммигрантов и их потомков увеличилась из-за их концентрации в крупнейших метрополисах и в нескольких регионах23. В результате действия обоих этих факторов в 1990-х годах этническая и культурная неоднородность стала крупной социальной проблемой в Европе, новой проблемой в Японии и продолжает оставаться в первых строках американской повестки дня. Однако и это не говорит о том, что рынок труда стал глобальным. Глобальный рынок действительно существует для крошечной доли рабочей силы, охватывающей высококвалифицированных профессионалов в новаторских НИОКР, передовой инженерии, финансовом менеджменте, развитых деловых услугах и развлечениях, профессионалов, которые перемещаются между узлами глобальных сетей, контролирующих нашу планету24. Однако, хотя эта интеграция лучших талантов в глобальных сетях является критически важной для командных высот информациональной экономики, подавляющая доля трудовых ресурсов как в развитых, так и в развивающихся странах остается в целом в границах национальных государств. В самом деле, для двух третей работников мира занятость еще означает сельскохозяйственную занятость, работу на полях, обычно в родном регионе25. Таким образом, в строгом смысле слова, за исключением людей высочайшего уровня, генерирующих знания/манипулирующих символами (которых я ниже назову сетевиками-универсалами, командирами и новаторами) сейчас не существует и не будет существовать в предвидимом будущем объединенного глобального рынка труда, несмотря на приток иммигрантов в страны ОЭСР, на Аравийский полуостров и в бурно растущие метрополи-сы Азиатско-тихоокеанского района. Более важным фактором в движении населения являются массовые перемещения людей из-за войны и голода.

 

Однако налицо историческая тенденция к росту взаимозависимости рабочей силы в глобальном масштабе через три механизма: глобальная занятость в мульти-национальных корпорациях и связанных с ними пересекающих границы сетях; влияние международной торговли на занятость и условия труда как на Севере, так и на Юге; влияние глобальной конкуренции и нового гибкого менеджмента на рабочую силу каждой страны. В каждом случае информационные технологии являются незаменимым средством для связей между различными сегментами рабочей силы через национальные границы.

Как сказано в главе 2, прямые иностранные инвестиции стали движущей силой глобализации, более значительной, чем торговля как проводник международной взаимозависимости 26. Мировой объем прямых иностранных инвестиций (FDI) утроился с 500 млрд. долл. США, по оценкам 1980 г., до более 1 500 млрд. долл. США в 1990 г. В то время как в начале 1970-х и 1980-х годов прямые иностранные инвестиции росли таким же темпом, как и прочие экономические показатели, с середины 1980-х годов этот рост ускорился при ежегодном приросте потоков FDI в 33% в течение 1986-1990 гг. Самыми значительными агентами новой структуры прямых иностранных инвестиций являются мультина-циональные корпорации и связанные с ними сети. Вместе взятые, они организуют ядро рабочей силы в глобальной экономике. Число мультинациональных фирм выросло с 7 000 в 1970 г. до 37 000 в 1993 г. плюс 150 000 филиалов по всему миру. Хотя непосредственно у них на службе находится "всего" 70 млн. работников, эти работники производят треть всего мирового выпуска продукции в частном секторе. Глобальная стоимость их продаж в 1992 г. составляла 5500 млрд. долл. США, что на 25 % превышает общий объем мировой торговли. Рабочая сила, размещенная в различных странах, зависит от разделения труда между различными функциями и стратегиями таких мультинациональных сетей. Таким образом, большая часть рабочей силы не циркулирует в сети, но становится зависимой от функции, эволюции и поведения других сегментов в сети. Результатом является процесс иерархической сегментированной взаимозависимости рабочей силы под воздействием непрерывного движения фирм в цепях глобальной сети (см. рис. 4.3).

Второй основной механизм глобальной взаимозависимости труда касается влияния торговли на занятость как на Севере, так и на Юге27. С одной стороны, комбинация направленного на Север экспорта, прямых иностранных инвестиций и роста внутренних рынков на Юге подняла гигантскую волну индустриализации в некоторых развивающихся странах28. Подсчитав только прямое влияние торговли, Вуд29 пишет, что между 1960 и 1990 гг. на Юге были созданы 20 млн. промышленных рабочих мест. В провинции Гуандун в дельте Янцзы за последние 10 лет были наняты на фабрики в полуаграрных районах от 5 до 6 млн. рабочих (Kwok and So (eds) 1995). Но в то время как существует согласие относительно значения нового процесса индустриализации, запущенного в Азии и Латинской Америке через посредство новой внешней ориентации развивающихся экономик, разразились интенсивные дебаты по поводу фактического влияния торговли на занятость и условия труда в странах ОЭСР. Белая книга Комиссии Европейских сообществ (1994 г.) рассматривала глобальную конкуренцию как значительный фактор повышения безработицы в Европе. Напротив, исследования занятости, проведенные в 1994 г. секретариатом ОЭСР, отрицают эту связь, утверждая, что импорт из индустриализирующихся стран составляет только 1,5% общего спроса в ОЭСР. Некоторые известные экономисты, такие, как Пол Кругман и Роберт Лоуренс30, провели эмпирические исследования, согласно которым влияние торговли на занятость и ставки заработной платы в США очень невелико. Однако их анализ был подвергнут серьезной критике, как методологической, так и содержательной, Коэном, Саксом и Шатцем, а также Мишелем и Бернстейном31. Действительно, сложность новой глобальной экономики нелегко охватить традиционной статистикой торговли и занятости. По оценкам UNCTAD (United Nations Conference on Trade and Development - Конференция ООН по торговле и развитию) и ILO (International Labor Organization - Международная организация труда), внутрифирменная торговля эквивалент на приблизительно 32% мировой торговли. Такие обмены идут не через рынок, они интернализованы (через собственность) или квазиинтернализованы (через сети)32. Именно этот род торговли наиболее непосредственно затрагивает рабочую силу в странах ОЭСР. Отдача услуг в субподряд компаниями по всему миру с использованием телекоммуникационных связей еще больше интегрирует рабочую силу, не снимая ее с места и не торгуя ее продукцией. Но даже при использовании стандартной торговой статистики представляется, что в некоторых экономических исследованиях влияние торговли на рабочую силу было недооценено. Быть может, уравновешенный взгляд на этот предмет содержится в эмпирическом исследовании Адриана Вуда о влиянии торговли на занятость и неравенство доходов в 1960-1990 гг.33. Согласно его расчетам (где на базе здоровой методологической критики пересматриваются обычные оценки), квалифицированные рабочие на Севере получили ощутимую выгоду от глобальной торговли по двум причинам: во-первых, они воспользовались преимуществом более высокого экономического роста, принесенного ростом торговли; во-вторых, новое международное разделение труда дало их фирмам и им самим сравнительное преимущество в продуктах и процессах с более высокой добавленной стоимостью. Однако неквалифицированные рабочие на Севере значительно пострадали из-за конкуренции с производителями в регионах с низкими затратами. По оценкам Вуда, общий спрос на неквалифицированный труд сократился на 20%. Когда правительство и фирмы не смогли изменить условия трудовых договоров в Европейском Союзе, неквалифицированная рабочая сила стала слишком дорогой по отношению к товарам, которые продавали новые индустриальные страны. Этим обусловлен рост безработицы среди неквалифицированных рабочих, услуги которых в сравнительном выражении оказались слишком дороги, принимая во внимание их низкую квалификацию. Поскольку услуги квалифицированных рабочих, напротив, еще пользовались спросом, в странах ОЭСР резко увеличилось неравенство в оплате труда.

 



 Источник: Bailey et al. (1993).