Geum.ru

А. И. Солженицын и его диатриба «Двести лет вместе». Несостоятельность и методологическая порочность израильской критики по обвинению Солженицына в антисемитизме. Упущение и заслуга А. И. Солженицына. История монотеиз

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   31
4. Евреи в русской революции и революция в сионизме

Тема «евреи и революция» не блещет ни свежестью, ни оригинальностью, а реалии русской истории поставили ее на острие еврейского вопроса с непреходящей и поныне актуальностью еще в период погромной эпидемии в России, да и многие серьезные аналитики ставят появление самой темы в причинную и хронологическую связь с антисемитским взрывом 80 х годов XIX века. Корифей политического террора Гирш (Григорий) Гершуни прямо заявил своим судьям: «Это ваши преследования загнали нас в революцию», а не менее значимый авторитет в еврейской исторической аналитике Г. Я. Аронсон высказал эту мысль в более сложном виде: "В этих условиях именно с 80 х годов произошел глубокий перелом в русском еврействе, который еще до сих пор недооценен полностью, но который сыграл в его истории исключительную роль. Как ни парадоксально это звучит, именно тогда, когда еврейству дано было с особой настойчивостью почувствовать, что оно является только покорным и беспомощным объектом истории, – с ним можно делать, что угодно, с ним считаться никто не собирается, – именно тогда, может быть, в первый раз за годы своих испытаний – русское еврейство ощутило себя, как субъект, как кузнец своей судьбы и своего счастья. Именно тогда в еврействе стал наблюдаться бурный рост его общественного и национального самосознания. Если раньше перед русско еврейской интеллигенцией стояла дилемма: возвращение в гетто или ассимиляция, – то теперь эта дилемма потеряла свою власть над умами, и ее вытеснила Формула, которую будет правильно выразить словами: не гетто и не ассимиляция – а национальное самосознание " (2002, с. 216 217). В этом изречении достаточно объемно выражено наибольшее заблуждение еврейской аналитики: отождествление сионистских настроений («национальное самосознание») с революционными, при том, что склонение еврейских масс к сионизму, как уже высказывалось, происходит вне связи с антисемитизмом 80 х годов. Самое лаконичное определение этого заблуждения принадлежит 0. В. Будницкому: «Неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров» (1999, с. 18).

Многочисленные аналитические экзерциции по этой теме по преимуществу сводятся к коллекционированию эмпирических фактов в поддержку этой причины и путь евреев в русскую революцию приобрел некий специфический оттенок. Но у Солженицына другой взгляд на данную ситуацию и он говорит, что «… не только из за стеснений евреи густо рвались в революцию» и аргументирует свое мнение, как кажется, достаточно убедительными доводами: «Да это же видим мы и по тому душевно динамическому заряду, который вырос в молодом Богрове в его юности в богатейшей семье. Отец, богач – либерал, – давал полную свободу сыну террористу. – И террористы братья Гоцы вышли из родов двух московских еврейских крезов Гоца и Высоцкого, чайного фабриканта, несметного миллионера, и деды не только не удерживали внуков, но жертвовали эсеровской партии сотни тысяч рублей».

Такая постановка не только возвращает сам вопрос в еврейское русло, но и обнаруживает в многое русского еврейства новую . Эта последняя состоит в том, что, как утверждает Солженицын, у евреев вовсе не было необходимости участвовать в русской революции, которая разрушает нормальный ход русской жизни, где евреи благодаря обоюдным усилиям приобрели свой место (хотя и ущербное в правовом отношении), а также, – на что Солженицын постоянно намекает, – революция, куда так рвутся евреи, являет собой главный генератор погромного процесса и суть мать антисемитизма. Итак, по Солженицыну, еврей в революции – это кур во щах и еврейское участие в революции самоубийственно для самого еврейства. Однако при объяснении этого, увиденного только им, парадокса еврейской экзистенции, Солженицын уподобился многим другим экскурсантам в еврейскую тему и дает самый общий ответ, ближе похожий на попытку уйти от ответа: «Такова – прирожденная мобильность еврейского характера, и его опережающая повышенная чуткость к общественным течениям, к проступу будущего. Но в истории человечества не раз бывало, что из самых естественных порывов людей – потом вдруг вырастали неестественные чудовища» (2001, ч. 1, с. с. 361, 240, 252). Отсюда возникает вопрошание: как увязать участие евреев в революционной стихии с принадлежностью к еврейству, если революционность евреев по своему принципу самоубийственна для еврейства? Этот вопрос и есть анатомическое вскрытие темы «еврей в революции», произведенное русским писателем А. И. Солженицыным, есть тот вопрос, который он поставил, но не решил. А причина состоит в том, что разрез (вскрытие) Солженицына стоит вне коллизии личность коллектив, а потому не дана разница между участием еврея в революционном, то бишь коллективистском, движении и революционностью мышления, то есть индивидуальной константой, или, в другом выражении, у Солженицына отсутствует соотношение между революционным поведением еврея и революционным духом еврея, что в конечном счете раскрывается в вопрос об источнике революционного состояния еврея – внешнего либо внутреннего . А если эту проблему поставить в исторической плоскости, то с очевидностью явится верный способ решения, расположенный в бердяевском небесно историческом, наиболее подходящем для еврейского сознания, подходе; здесь таится основная причина заблуждения Г. Я. Аронсона и ему подобных аналитиков: стремление разрешить небесно историческую проблематику посредством земной истории, или иначе, попытка проникнуть в духовную суть явления с помощью рационального метода.

Человеческая оценка революционера очевидно зависит от положительного либо отрицательного отношения к революции как общественному процессу. Известно, что существуют две резко полярные точки зрения: одна принадлежит К. Марксу, который в определении, ставшим хрестоматийным, уподобил революцию локомотиву истории и где революция дается как experimentum crucis (эксперимент креста, решающий довод) истины, и другая, какая с той же категоричностью утверждает исключительно отрицающую разрушительную роль любой революции, – показательна в этом сентенция Н. А. Бердяева: «Всякая революция есть реакция на реакцию, после которой наступает реакция на революцию» (1909, с. 92). В зависимости от принятой точки зрения будет находиться определение еврея в революционном состоянии и соответствующая оценка еврея революционера; Солженицын априорно принял позицию русской идеи, то есть точку зрения Бердяева, и революция воспринимается им как абсолютно разрушительная стихия, пик которой пришелся на большевистскую вакханалию. Сообразно чему революционность еврея занимает центральное место в еврейском деструктивном комплексе и она выступает с помощью положительной ассимиляции как образ еврейской реакции на воздействие внешнего мира.

П. Б. Струве, – из ярких фигур русского серебряного века и философского ренессанса, – в своих раздумьях пришел к выводу, что теоретически существует два вида революций: «революции никогда не происходят, они всегда делаются» и «революции никогда не делаются, а всегда происходят», то есть революции искусственной или естественной природы. А в итоге он склонился к тому, что не существует универсальной теории революции, а каждая революция обладает своей механикой, структурой и философией, – к примеру, французская и русская революции есть два разные потрясения общества и, следовательно, широкое участие евреев в русской революции и их полное отсутствие во французской выглядит как один из отличительных признаков. Но другой специалист по революционному процессу князь П. А. Кропоткин обнаружил универсальный критерий революционного состояния: крайнюю приниженность мысли при необычайной активности моторной (двигательной, более всего сенсорной) энергии. Князь отмечал: "Грозные революционеры, не склонявшие свои головы перед мощными силами реакции, с которой они боролись, не имели революционной идеи . Они знали лишь революционные способы борьбы, состоявшие, по их мнению, в том, чтобы обратить против старого правительства то оружие, которое это правительство употребляло до этого времени против своих врагов… И между тем в продолжение всей этой грандиозной драмы мы видим необычайную робость в области идей, отсутствие смелости в построениях будущего. Посредственность мысли убивает благородный порыв, великие страсти и огромное самоотвержение". Обездоленность духовного фактора в революционном производстве спонтанно усиливает разрушительные тенденции, а русское народничество возвело эти тенденции в мировоззренческую установку и главный идеолог народничества Д. И. Писарев громогласно вещал: «Что может быть сломано, должно быть сломано. Стоит любить только то, что выдержит удар. Что разбивается вдребезги, то хлам. В любом случае бей направо и налево. Это не принесет и не может принести вреда», а другой русский теоретик М. А. Бакунин утверждал: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть» (2000, с. 130).

Подобная революционная психология органически чужда еврейскому сознанию уже только по определению и сыны Израиля, проходя в своей истории через множество разрушений, всегда, были осенены светом созидания , воссоздания, возрождения; еврейская психология – это психология ренессанса. Но мало того. Князь П. А. Кропоткин отмечал показательную черту революционного сознания – пренебрежение к будущему , – он писал, что «… мы заметим, что поражения и неудачи были вызваны тем, что в вождях этих революционных движений не было достаточно смелости, чтобы идти вперед, и что революционеры смотрели всегда не вперед, а назад… Даже в построениях своих утопий о будущем обществе революционеры не могли отрешиться от взглядов старого мира. Древний Рим лежит своей тяжестью на нашем времени; легенды Якобинского клуба идут вслед за ним, и дух Рима и якобинцев еще владеет большинством современных революционеров» (1999, с. с. 685, 683, 690). Это революционное «отсутствие смелости в построениях будущего» означает отсутствие или недостаток мессианского духа , то есть того именно, что составляет еврейское историческое сознание в его глубинной основе, и, следовательно, революционная идеология, будучи по еврейским меркам неисторической по своей природе, не только чужда еврейскому сознанию, но и полностью его исключает, то бишь губительна для еврейского духостояния. Итак, революционность евреев, данная в психо духовной форме, ни в коем случае не может быть порождена во чреве еврейского естества, а привнесена исключительно только из вне , со стороны внешнего гражданского окружения. А потому суждение Бердяева о революции имеет первостепенную важность для еврейского мироощущения в момент созревания русского еврейства. Мысль Бердяева о революции П. Б. Струве дополняет своим лаконизмом: «Русская революция есть великое разрушение», а духовную этикетку изобразил один из лидеров русского духовного лагеря о. С. Н. Булгаков: «Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных» (1991, с. 44). Видя порочность революционного деструктивизма, Солженицын понимал и порочность еврейского участия в этом процессе, причем в столь активной форме, и хотя писатель пытается как то снивелировать свое чувство, но трудно не увидеть его обиду на русское еврейство за то, что евреи участвовали в большевистском сокрушении русской культуры и русских духовных ценностей, часть которых наживалась сообща, «вместе». И Солженицын прав именно в обиде на русское еврейство, однако сам упрек должно выставить всему российскому сообществу.

Таким образом, необъявленная война евреям со стороны царского правительства, последовавшая после смертоносного покушения на царя Александра II Освободителя, стала той внешней причиной, что образовала массовый исход евреев в революцию. Уже говорилось, что этот шаг самодержавной власти был роковым, ибо вызвал на арену очень сильного противника и духовно евреи были сильнее царского аппарата подавления и при том они были осенены в традиции несокрушимостью своих воителей – Хасмонеев и Бар Кохбы. Но великодержавное правление уже предощущало свою безысходность: оно перестало быть сильным, когда причины неудач ищут внутри себя, а обратилось к евреям как внешним виновникам слабости режима – жест агонизирующей структуры. Однако революционная реакция евреев на внешний возбудитель вовсе не была актом мести царским властям: революционность евреев – это прежде всего попытка уйти от деструктивизма своего существования, сотворенного государственными порядками в царской России. Черта оседлости, процентные нормы, административные ограничения видятся для русского еврейства средствами, запрещающими доступ к идеальной (духовной) – исконно еврейской – сфере и, в конечном счете – к культуре, и еврейский протестантизм, осуществляющийся в революционности, привносит в революционный процесс некий особый аромат, на который указывают все аналитики. Удивительный русский историк С. Г. Сватиков, сыгравший исключительную роль в разоблачении фальшивки «Протоколы сионских мудрецов», составил целый панегирик «евреям в русском освободительном движении», где указывал, «что в анархические и мечтательные увлечения русской молодежи евреи вносили элемент трезвой политической мысли, практического организационного строительства, строгой партийной дисциплины… Только высокий и чистый идеализм мог увлекать евреев на тот путь, на котором его ждали тяжкие муки, лишения, потеря свободы и самой жизни. Другая черта, отличающая особенно евреев, стремившихся к новой социальной и политической жизни, это – энтузиазм и увлечение, с которыми они отдались движению. Признак национального темперамента – энтузиазм, особенно ярко сказывается в евреях – участниках движения. Но рядом с энтузиазмом, который легко воспламеняется и легко тухнет, мы видим у многих видных евреев – участников движения качества чисто европейских работников: настойчивость и упорство в достижении поставленной цели, организаторский талант, техническое умение, трезвость политической мысли, отсутствие мечтательных иллюзий, здравый практицизм» (1999, с. с. 117, 141).

Таким образом, еврей в революции являл собой нестандартную фигуру с нетривиальными запросами и небанальными установками и даже конечную идеологическую цель революции евреи переживали и воспринимали в своем особом ракурсе, обязанном еврейскому происхождению и принадлежностью русскому еврейству. Этим еврей революционер качественно отличался от революционеров других народностей, но, тем не менее, полное проникновение в сущность еврейской революционности было дано русским философом, неевреем, Н. А. Бердяевым, который вскрыл эту суть на самом авторитетном материале – Карле Марксе, сделав его монолитным стереотипом еврея в революции: "Еврейский народ есть, по существу своей природы, народ исторический, активный, волевой, и ему чужда та особая созерцательность, которая свойственна вершинам духовной жизни избранных арийских народов. К. Маркс, который был очень типичным евреем, в поздний час истории добивается разрешения все той же древней библейской темы: в поте лица своего добывай хлеб свой. То же еврейское требование земного блаженства в социализме К. Маркса сказалось в новой форме и в совершенно другой исторической обстановке. Учение Маркса внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Но мессианскую идею, которая была распространена на народ еврейский, как избранный народ Божий, К. Маркс переносит на класс, на пролетариат. И подобно тому как избранным народом был Израиль, теперь новым Израилем является рабочий класс, который есть избранный народ Божий, народ, призванный освободить и спасти мир. Все черты богоизбранности, все черты мессианские, переносятся на этот класс как некогда перенесены они были на народ еврейский" (1990, с. 70; выделено мною – Г. Г. ). Именно поэтому, по духовной спородненности, а не в силу повышенной грамотности, как кажется В. С. Манделю, объясняется высокая восприимчивость еврейского контингента к политическим социалистическим, а особенно марксистскому, учениям, а равно как и обратное: стремление видеть зарождение классовых (основополагающих в социализме) отношений в древнееврейском сообществе времен Первого Храма (к примеру, в сочинениях Карла Каутского).

Следовательно, революционность русского еврейства во всех своих аспектах – и как норма поведения, и как нравственная категория, и как гражданская мотивация, – органически чужда еврейской чистопородной натуре, а как психологическое состояние всецело произведено внешним активом . Это означает, что евреи не замышляли революцию в России, не программировали свержение государственного строя, только в русской революции евреи были не творцами, а исполнителями . Об этом образно высказался З. Жаботинский: "… сама сила вещей отвела евреям место во вторых рядах, и мы оставляем первые шеренги представителям нации большинства. Мы отклоняем от себя несбыточную претензию вести : мы присоединяемся – это все, что объективно под силу нашему народу. В этой земле не нам принадлежит сознательная роль, и мы отказываемся от всяких претензий на творчество чужой истории" (2002, с. 130). Обуянный присущим ему эмоциональным пафосом, Жаботинский недодумывает до конца верно замеченное явление: не может быть «чужой» истории для того, кто непосредственно в ней живет, вне зависимости от исполняемой роли; отмеченное острым глазом публициста факт так называемых «вторых ролей» евреев в русской революционной истории объясняется иной причиной. Также образно, но более определенно, высказался другой еврейский публицист Даниил Пасманик: «Евреи революционеры не опирались на национально еврейские силы, а являются лишь экспонентами русской силы, толкователями и представителями ее… Они были не хозяевами, а приказчиками и коммивояжерами русской революции» (1923, с. 150). Но при этом участие евреев в русской революции было столь ярким, что на еврейской стороне были в ходу суждения, отдающие евреям аргументарную роль в революции, – так, к примеру «Краткая Еврейская Энциклопедия» (т. 7) утверждает, что евреи «были важной движущей силой революции». В ответ на это последнее русская сторона выставляет очень внушительную оппоненцию и в жанре ведущихся рассуждений особый вес имеет мнение крупного философа Льва Карсавина: «Необходимо покончить с глупою сказкою, … будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство». В сборнике «Смена вех» (1921) Н. В. Устрялов, бывший шеф колчаковского Бюро печати, написал: «И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских революционеров – инородцы, главным образом, евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения… Не инородцы революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами революционерами, внешне или внутренне приобщившимися „русскому духу“ в его нынешнем состоянии». Бывший лидер кадетской партии П. Н. Милюков обмолвился: «И создался новый вариант антисемитской легенды о еврее – создателе русской революции».

На фоне этого обстоятельства история русского революционного движения выставляет фигуры отдельных евреев революционеров, которые в своей исполнительской деятельности демонстрируют образцы такого высокого подвижничества, полной самоотверженности, подлинного героизма и яркой самобытности, что при поверхностном блуждающем взоре вполне могут быть приняты за истинных генеральных конструкторов революционного процесса. Вот, к примеру, как знаменитая революционерка Вера Фигнер характеризует аса политического террора Гирша Гершуни: «Широкий ум, организаторский талант и сильная воля, несомненно, расчищали Гершуни дорогу на верхи партии. Но за этими качествами стояло нечто другое, что сообщало ему великий нравственный авторитет. Это был аскетизм, физический и духовный… Для него революционное дело было не одно из многих дел в жизни и даже не главное дело – это было единственное дело» (цитируется по Р. Городницкому, 1999, с. 257 258). Жертвенность евреев революционеров порой превосходила мыслимые пределы и не возможно было не подумать, что революция, действительно, составляет «единственное дело» жизни евреев, – впечатление тут усиливается многократно благодаря тому, что революционная самоотверженность свойственна и женщинам еврейкам. С. Г. Сватиков рассказал поразительную историю жизни революционной пропагандистки Бети Каминской: «В своем увлечении пропагандой Каминская доходила до какого то экстаза. Рабочие дивились ее рассказам, слыша их из уст простой крестьянки, и они принимали ее за раскольницу. Вдохновенная речь ее производила впечатление, которое еще усиливалось ее наружностью. В эти минуты она была поистине прекрасна. Большие карие глаза искрились и горели, щеки покрывались ярким румянцем. В голосе слышались хватающие за душу ноты… Ей удалось составить из рабочих небольшой кружок… Это было минутой торжества, минутой упоительного счастья, вряд ли когда либо испытанного ею. Хрупкая и нежная по природе, страстная порывистая южанка, напоминающая своей экзальтацией средневековых пророчиц, Бетя Каминская не перенесла гибели любимого дела (разгром полицией рабочего кружка – Г. Г. ). Уже на втором месяце заключения она помешалась… Среди жертв, отданных русским еврейством на алтарь русской свободы, эта жертва была одной из самых чистых, из самых незабвенных» (1999, с. 68 69). Не менее впечатляющая многострадальная судьба легендарной Геси Гельфман, участницы группы, покушавшейся на жизнь Александра II. Должно поражать, как типографский рабочий Яков Свердлов оказался способным управлять государством, какого до того не было в истории, или, как Лев Троцкий (Бронштейн) смог, не имея соответствующего опыта, превратить вооруженную, деморализованную, анархиствующую и мародерствующую толпу в дисциплинированную, организованную, революционную армию, одержавшую победу над профессиональным белым войском и армадами Антанты. Евреи проявляли нечто большее, чем другие, в революционных ситуациях, которые требовали и обуславливались энергией индивидуальной личности, но их роль уменьшалась и сходила «на нет» в коллективистских процессах. Статистически подсчитано общее количество евреев, участвовавших в русской революции, но не известно, даже приблизительно, число евреев, лишенных жизни в эпоху сталинской всеобщей