K вопросу о природе стоимости

Вид материала

Документы

Содержание Потребительная сто­имость. Меновая сто­имость. Библиографический список

Подобный материал:

• Профессиональное инвестирование обычно сводится к вопросу нахождения хорошей стоимости, 4310.99kb.
• Профессиональное инвестирование обычно сводится к вопросу нахождения хорошей стоимости, 4394.86kb.
• К вопросу о правовой природе отношений, возникающих между гражданином и туристской, 206.09kb.
• Тема: Роль насекомых в природе. Охрана насекомых, 115.29kb.
• Примерные темы курсовых работ по дисциплине «оценка стоимости предприятия (бизнеса)», 18.57kb.
• Норма прибавочной стоимости, 353.57kb.
• Расчет рыночной стоимости объектов недвижимости. Затратный метод метод сравнительной, 83.35kb.
• Ресурсов в натуральном выражении и (или) укрупненных нормативов стоимости строительства, 32.42kb.
• Вопросы, поступившие от банков, для Встречи с руководством и специалистами уфнс, 631.62kb.
• А. И. Оценка Специализированного имущества, 295.63kb.

А. Торубара


K ВОПРОСУ О ПРИРОДЕ СТОИМОСТИ

Автокомпиляция и в определенной мере дополнение
к монографии „Витал (к основам экономики)“


В течение вот уже около восьми десятков лет экономическая политика в странах более чем шестой части земной суши определяется доминирующим влиянием трудовой теории стоимости, вершиной которой является теория стоимости К. Маркса и его многочисленных последователей и компиляторов. Результат — чудовищное и всё нарастающее отставание экономики всех этих стран от остальных стран мира — хорошо известен. Причины ищут (если ищут!) где угодно, только не в самих идеологических основах этой политики. Попытаемся восполнить этот пробел.

Известно, что вовсе не сам К. Маркс „изобрёл“ „трудовую сто­имость“. Он всего лишь слегка подправил одну из самых вопиющих терминологических несуразностей результатов усилий своих предшественников А. Смита и Д. Рикардо, да и то сделал не вполне удовлетворительно, и сумел обратно разглядеть за „меновой сто­имостью“, к которой сводили сто­имость и А. Смит, и Д. Рикардо, собственно сто­имость. Но речь сейчас не об этом. Сейчас в первую очередь необходимо как можно более внимательно и беспристрастно рассмотреть те изначальные доводы в пользу трудовой природы стоимости, которые приводили сами непосредственные авторы этой концепции — А. Смит и Д. Рикардо.

„Надо заметить, что слово СТО­ИМОСТЬ (выделение А. Смита — А. Т.) имеет два разных значения: иногда оно обозначает полезность какого-нибудь предмета, а иногда возможность приобретения других предметов, которую даёт обладание данным предметом. Первую можно назвать потребительной сто­имостью, вторую — меновой сто­имостью.“ (1, с. 36–37.)

Или то же самое на языке оригинала (7, I.4.13):

„The word VALUE, it is to be observed, has two different meanings, and sometimes expresses the utility of some particular object, and sometimes the power of purchasing other goods which the possession of that object conveys. The one may be called 'value in use ;' the other, 'value in exchange.'“

А. Смит, считающийся основоположником трудовой теории стоимости, начинает её конституирование с введения двух основополагающих категорий этой теории — потребительной стоимости и меновой стоимости. И основывается он на собственном весьма субъективном (и, как мы вскоре убедимся, оказавшимся в итоге просто ошибочным) толковании расхожего обиходного понятия, обозначаемого словом сто­имость (англ. value). Конечно, деление стоимости на потребительную и меновую существовало и до А. Смита, но, не улавливая между ними связи, предшественники просто обозначали эти категории разными словами — value (меновая стоимость) и worth (потребительная стоимость). А. Смит старается привести эту фрагментарность в логическую си­стему. Увы, филологический подход, избранный им для этого, сыграл с ним злую шутку. В обиходе смысл этого понятия и сегодня довольно-таки расплывчат и неопределён, и уловить его не так-то просто. Но в обиходе этого и не требуется — здесь нередко достаточно намёков и даже полунамёков.

Однако если такой бытовой термин предполагается использовать в качестве строгого научного термина (а тем более — основополагающей категории), такое уточнение является просто обязательным.

Попытаемся самостоятельно уточнить его хотя бы с помощью анализа широко известной русской поговорки „Овчинка выделки не стоит“. Ясно, что в поговорке имеется в виду результат сопоставления потенциальных затрат на выделку (т.е. доведение до пригодного для пользования состояния) некоего „предмета“ с той пользой, которую может принести его использование (и сравнение в нём не в пользу последней), на основе некоей общей для того и другого меры.

Следовательно, в общем случае под сто­имостью подразумевается некая мера, на основе которой можно сопоставить в данном случае потребляемость с затратами. Уже из этого ясно, что под сто­имостью в бытовом смысле подразумевается не „полезность“ „предмета“ сама по себе, а мера этой „полезности“. Если же это слово применяется при „возможности приобретения других предметов“, то опять-таки в смы­сле количественной меры такого „приобретения“, а не самой „возмож­ности приобретения“ (к чему сводится эта мера — это и есть главный вопрос всего комплекса экономических дисциплинполитической экономии).

Нет никаких оснований полагать, что бытовое значение английского слова value может принципиально отличаться от смысла русского слова сто­имость (а если отличается, то тогда и науки, основывающиеся на этих языках, должны отличаться; но в таком случае это уже не наука). И, как видим, оно существенно расходится с тем толкованием, которое дал ему А. Смит.

Совершив таким образом довольно-таки грубое насилие над обыч­ным бытовым смыслом слова сто­имость (value) и приняв желаемое за действительное, А. Смит строит на этой базе терминологическую основу трудовой концепции стоимости:

„Первую можно назвать потребительной сто­имостью (value in use), вторую — меновой сто­имостью (value in exchange).“

А здесь происходит подмена термина (предмета рассмотрения). Если в первом предложении речь шла о субъективном отражении некоей реальности, то во втором речь уже идёт о самой этой реальности; вначале речь идёт о слове сто­имость, однако затем внимание автора переключается на те реальности, которые, по его субъективному мнению, скрываются за этим словом. И единственным основанием права этих реальностей на существование является то толкование, мало того что субъективное — даже, как оказалось, ошибочное, — которое дано автором этого деления расхожему бытовому понятию.

„Предметы, обладающие весьма большой потребительной сто­имостью, часто имеют совсем небольшую меновую сто­имость или даже совсем её не имеют“ (там же, с. 37).

Любопытно, каких „предметов“ соответствующие „стоимости“ и как удалось сопоставить автору этого, мягко говоря, крайне рискованного утверждения?

Если речь идёт о „предметах“, удовлетворяющих разные в качественном смысле потребности, скажем (вслед за К. Марксом — 4, с. 10), сапожной ваксе и стихах Проперция, то их „потребительные стоимости“ никоим образом не могут быть подвергнуты каким бы то ни было количественным сопоставлениям. И даже такие крайности, как, скажем, вода и алмаз, не могут поколебать это положение. Самое большее, что можно „выжать“ из этого сопоставления — это уяснение разной степени насущности соответствующих потребностей. Ясно, что вода относится к „предметам“, удовлетворяющим одну из самых насущных наших потребностей, а потребность, удовлетворяемая алмазом, не идёт в этом смысле с ней ни в какое сравнение.

Если же иметь в виду „предметы“, удовлетворяющие одну и ту же потребность, скажем, более удобную и износостойкую обувь и обувь, заметно уступающую ей в этих отношениях, то, действительно, в этом случае можно говорить о большей и меньшей „потребительной стоимости“ (но никак не о „весьма большой“ и „совсем небольшой“ — ведь сопоставление соответствующих свойств проводится в отношении „предметов“, удовлетворяющих одни и те же потребности, следовательно, достаточно близкие по своим свойствам, в частности, потребительным; к тому же сопоставление это может носить только сугубо качественный и ни в коем случае не количественный характер). Но это касается „предметов“, удовлетворяющих одни и те же потребности, об­мен которых друг на друга не может быть предметом экономического исследования ввиду своей очевидной экономической бессмысленности, „меновых стоимостей“ друг в отношении друга, таким образом, не име­ющих.

Следовательно, сопоставление соотношений „потребительных“ и „ме­новых“ стоимостей различных „предметов“, произведенное А. Сми­том с целью выявления отсутствия прямой зависимости между ними, в таком виде начисто лишено действительных экономических оснований — сопоставление „потребительных стоимостей“ “предметов“, удовлетворяющих различные потребности, лишено смысла, имеющее же смысл сопоставление „потребительных стоимостей“ однородных „предметов“, удовлетворяющих одни и те же потребности, при таком подходе бесперспективно — они друг на друга не обмениваются и (относительно друг друга) „меновых стоимостей“ не имеют.

Следовательно, необходим принципиально иной подход. Прежде чем приступать к сопоставлению, необходимо разделить исследуемые „предметы“ по крайней мере на две группы: удовлетворяющие различные потребности и удовлетворяющие одни и те же потребности. Выше уже произведено сопоставление соответствующих свойств („стоимо­стей“) в пределах каждой из этих групп и выяснено, что имеет смысл сопоставление „потребительных стоимостей“ лишь тех „предметов“, которые удовлетворяют одни и те же потребности.

А теперь можно произвести сопоставление и меновых их свойств („меновых стоимостей“) в отношении, естественно, „предметов“, удо­влетворяющих какие-нибудь другие потребности, в увязке с их потре­бительными свойствами („потребительными стоимостями“). Ясно, что, скажем, в обмен на более удобную и износостойкую обувь дадут больше коробок той же сапожной ваксы, чем в обмен на обувь менее удобную и менее износостойкую. Следовательно, более значимые (в смысле удовлетворения соответствующих потребностей), имеющие бо­лее высокие потребительные свойства, лучше и более полно удовле­творяющие соответствующие потребности „предметы“ имеют и более высокую „меновую сто­имость“. А уж на этом основании мы вполне об­основанно можем заключить, что основанием для обмена является рав­ная (в смысле способности к удовлетворению соответствующих потреб­ностей) значимость обмениваемых „предметов“.

„… Напротив, предметы, имеющие очень большую меновую сто­имость, часто имеют совсем небольшую потребительную или совсем её не имеют“. (1, с. 37.)

Сопоставляя заведомо несопоставимое, А. Смит договорился до очевидного абсурда (и сегодня, вместо того чтобы назвать абсурд абсурдом, „деликатно“ говорят: „парадокс Смита“). Выше показано, что прямое сопоставление „потребительной стоимости“ с „меновой сто­имостью“ не имеет смысла, ведь „очень большой“ или, наоборот, „со­всем небольшой“ „потребительная сто­имость“ никак быть не может — она может быть только большей или меньшей. А уж как в здравом уме можно утверждать, что „очень большую меновую сто­имость“ могут иметь „предметы“, начисто лишённые потребительных свойств („по­тре­бительной стоимости“), попросту бесполезные, я не представляю. Да кто вам, м. Смит, даст хотя бы ломаный грош за, скажем, обыкновенную дорожную пыль, которой полным-полно тут же под ногами? Самое интересное: вот уже более 200 лет читают (если читают!) этот очевидный ляпсус — и не замечают! И где — во вводной части, месте, где за каждым не то что тезисом — за каждым словом автора, как говорится, нужен глаз да глаз (разумеется, если не хочешь оказаться обманутым)! Видимо, читающим самим очень хочется, чтобы отсутствие связи между „потребительной сто­имостью“ и сто­имостью („меновой сто­имостью“) считалось установленным — своя правда ближе „какой-то там“ истины.

„Нет ничего полезнее воды, но на неё почти ничего нельзя купить, почти ничего нельзя получить в обмен на неё. Напротив, алмаз почти не имеет никакой потребительной стоимости, но часто в обмен на него можно получить очень большое количество других товаров.“ (Там же.)

Ну, положим, воздух полезнее воды (в том смысле, что без него человек погибает в течение нескольких минут, тогда как без воды он всё-таки может прожить в течение нескольких дней), но за неё во времена А. Смита при обычных условиях действительно ничего нельзя было получить в обмен. Сейчас, как мы знаем, положение изменилось. Теперь уже продают не только воду, но кое-где и воздух. И прекрасно получают „в обмен“. Значит, дело не в воде и не в её „чрезвычайной полезности“ при отсутствии „меновой стоимости“. Дело в чём-то другом. И этого другого А. Смит очевидно не понимает (и если б не понимал только он! до сих пор ведь не понимают да и не хотят понимать!). А то, что г. Смит не желает знать, сколь значим алмаз в качестве, скажем, украшения „на груди лоретки“ или инструмента „в руке стекольщика“ (4, с. 9), вовсе не является основанием для утверждения, что он „почти не имеет потребительной стоимости“. Ignoratio non est argumentun^. К тому же как понимать это самое „почти“? Как в песне: „И не то чтобы да и не то чтобы нет“? И не случайно ведь ни сам А. Смит, ни его последователи Д. Рикардо и К. Маркс со всем сонмищем уже своих последователей и компиляторов не в состоянии привести ни одного примера товара, обладающего хоть какой-никакой „меновой сто­имостью“ и начисто лишённого „потребительной стоимости“.

Вместо глубокого вдумчивого анализа нам по сей день в качестве момента истины навязываются весьма архаичные и довольно-таки по нынешним нашим меркам поверхностные суждения, к тому же на поверку оказывающиеся ещё и попросту неверными. И дело не столько в том, что ни А. Смит, ни Д. Рикардо, ни в конце концов К. Маркс

(„В самом меновом отношении товаров их меновая сто­имость явилась нам как нечто совершенно не зависимое от их потребительных стоимостей.“ — 3, Т., с. 47.)

не смогли провести адекватный анализ соотношения между потребляемостями („потребительными стоимостями“) и стоимостями („ме­новыми стоимостями“) „предметов“ (в конце концов результат наших усилий определяется нашими способностями и возможностями, и бессмысленно задним числом предъявлять претензии к качеству анализа предшественников), сколько в том, что и сегодня эти вполне уже очевидные нелепости бездумно вдалбливаются в головы в качестве как минимум альфа истины в последней инстанции, в то время как место им уже в лучшем случае в Кунсткамере экономических идей (а вот к их современным последователям, считающих себя экономистами и не способным понять того, что читают, и соотнести его смысл с реальной действительностью, претензии вполне на месте).

Теперь более внимательно присмотримся к самой терминологии. Потребительная сто­имость. Введена А. Смитом для обозначения „по­лезности“ — совокупности свойств, обусловливающих способность „предмета“ удовлетворять какие-либо человеческие потребности, делающие его потребляемым. И, как впоследствии оказалось, для бесконечного последующего смешения её со сто­имостью. А, кроме того, ещё и для спекуляций К. Маркса с „конкретным“ и „абстрактным“ трудом, в которых он в конце концов запутался сам. А всё потому, что А. Смит (не говоря уже о принципиальной порочности самого подхода к проблеме) то ли не догадался, то ли не счёл нужным отбросить совершенно излишнее при обозначении потребительных свойств „предмета“ слово сто­имость. Ведь для обозначения этой совокупности свойств вполне достаточно и одного слова потребляемость.

Меновая сто­имость. Попробуем, как и в предыдущем случае, заменить этот термин на вроде бы более удобный и адекватный термин меняемость. И выясняется, что такая замена не проходит — изменяется смысл. Вместо количественного соотношения обмениваемых „пред­ме­тов“, к чему свёл сто­имость своим „уточнением“ А. Смит, появляется спо­собность этих „предметов“ к обмену, а это явно не одно и то же. („Разнородность“ параллельных терминов, один из которых оказывается мерой, а другой — качественной определённостью, также указывает на принципиальную порочность метода их введения.) Однако что означает количественное соотношение обмениваемых вещей? Другими словами, что означает тот факт, что за один „предмет“ дают много, а за другой — мало качественно однородных „предметов“, скажем, денег? Спросите об этом любую торговку на любом базаре — и она не задумываясь вам скажет, что у этих „предметов“ разная сто­имость — у одного — высокая, а у другого — низкая. Она не знает и не хочет знать, что такое сто­имость и что по ее поводу говорили и говорят учёные мужи от А. Смита до Л. Абалкина, однако что разность цен означает разность стоимостей, её обычный бытовой здравый смысл улавливает безукоризненно. Если для подтверждения этого положения требуется „высокий“ авторитет, то вот он:

„… Таким образом, то общее, что выражается в меновом отношении, или меновой стоимости товаров, и есть их сто­имость.“ (3, Т. I, с. 47.)

Таким образом, смитовская „меновая сто­имость“ — это не что иное, как всё та же сто­имость, только сведенная к внешней своей сто­роне, своему видимому проявлению. Теперь рассмотрим такой „чёткий и определённый“ термин, как „какой-нибудь предмет“. Ясно, что „какой-ни­будь“ не проходит, когда рассматриваются процессы обмена и вопрос о природе такой важнейшей экономической категории, как сто­имость. С точки зрения политической экономии все „предметы“ мож­но разделить на „полезные“, удовлетворяющие какие-либо потреб­ности людей („блага“, „предметы желаний“ {2, Т. I, с. 33, 34}), следова­тельно, потребляемые, обладающие потребляемостью — жизненные стредства (4, с. 8), экономические ресурсы человека, — и бесполезные, не име­ющие к человеческим потребностям никакого (во всяком случае, пря­мого) отношения. Эти последние, естественно, политическую эконо­мию не интересуют. А вот первые с её точки зрения крайне интересны — именно они и составляют, собственно, её предмет. Так что примени­тельно к стоимости нельзя говорить о „каких-нибудь“ „пред­метах“ — речь может идти только о таких „предметах“, которые обладают спо­соб­ностью к удовлетворению каких-либо человеческих потребно­стей — эко­номических ресурсах человека.

„Если предмет ни на что не годен, другими словами, если он ничем не служит нашим нуждам“ (2, Т. I, с. 33),

он не только будет „лишен меновой стоимости“ — он вообще не может быть предметом рассмотрения в рамках политической экономии.

Д. Рикардо, которого, видимо, чем-то не удовлетворяла паради­гма А. Смита, произвёл её коррекцию:

“...Вода и воздух чрезвычайно полезны, они необходимы для существования, однако при обычных условиях за них нельзя ничего получить в обмен. Напротив, золото, хотя полезность его в сравнении с воздухом или водой очень мала, обменивается на большое количество других благ.“ (Там же.)

Увы, убедительности ей не добавилось. И А. Смит, и Д. Рикардо не в состоянии заметить разительную разницу в „социальном статусе“ со­поставляемых ресурсов. Вода и воздух не являются объектами отношений собственности — и именно поэтому „при обычных условиях за них ничего нельзя получить в обмен“. „Напротив“, золото „при обыч­ных условиях“ входит в число объектов отношений собственности, регулирующих его потребление, и именно по этой причине его потреб­ление, как и потребление многих других — количественно ограниченных („ред­ких“ {там же}) — ресурсов, необходимо требует предварительного приобретения — распространения на него отношений собственности потен­циального потребителя путем, в частности, обмена.

Рассматривая обмен человеческих жизненных средств, нелишне задаться вопросом: из чего и во что происходит передача их при обмене? К. Маркс не мудрствует по этому поводу лукаво:

„… из рук… в руки…“(3, Т. I, с. 114).

Ну хорошо, книгу или табакерку действительно можно передать буквально из рук в руки. А как, скажем, передать из рук в руки дом или фабрику? Ясно, что „из рук в руки“ — это, так сказать, иносказание. А что при этом действительно имеется в виду? Иносказание, столь высоко ценимое в художественном творчестве, науку превращает в балаган (а практику, опирающуюся на такую „науку“, в цепь бесконечных неудач и просчётов). И до тех пор, пока мы не поймём, из чего же и во что передаются „предметы“ при обмене, мы не сможем адекватно уяснить существо этого процесса.

Поскольку обмену могут быть подвергнуты только “предметы”, являющиеся объектами отношений собственности, очевидно, что они должны входить в состав каких-то образований, связанных этими отно­шениями. Существование их не подлежит ни малейшему сомнению. А вот с названием — с названием дело обстоит гораздо хуже... Kак же всё-таки их назвать?.. Пределы их должны быть достаточно чёткими и определенными (иначе ограждение от притязаний конкурентов и регуляция потребления будут невозможны) и в то же время они не могут иметь ничего общего с чисто физическими границами — субъект этих отношений может находиться в одном месте, а объекты — в совершенно других. И всё-таки — как их назвать?.. Пространство? Нет. Совокупность? — нет... Kруг? — тоже нет... Есть нечто схожее — „круг понятий“, но в данном случае это не то... не то... Наконец-то! Сфера!!! Сфера собственности!¹ Вот то ключевое понятие, которое сразу объ­ясняет всё. При обмене объекты одной сферы собственности подверга­ются переводу в состав другой такой же сферы собственности, а предметы, на которые они обмениваются, совершают встречное пере­меще­ние.

Но если есть сфера собственности, включающая в себя количественно ограниченные ресурсы, значит, должна быть и другая сфера, включающая в себя либо имеющиеся в изобилии общедоступные ресурсы, либо любые ресурсы вообще. Такую сферу, включающую в себя любые ресурсы без всякого различения, следует называть сферой потребления. Ясно, что ресурсы, входящие в сферу потребления и не входящие в состав сферы собственности, никакому обмену подвергаться не обязаны. И именно к ним в приведенных примерах относятся вода и воздух. Выведите золото из числа количественно ограниченных и потому ограждаемых отношениями собственности и обмениваемых ресурсов путём, скажем, превращения пыли на дорогах в золотую — и за всё ваше золото никто не даст вам и ломаного гроша.

„Таким образом, полезность не является мерой меновой стоимо­сти, хотя она существенно необходима для этой последней. Если предмет ни на что не годен, другими словами, если он ничем не служит нашим нуждам, он будет лишён меновой стоимости, как бы редок он ни был и каково бы ни было количество труда, необходимое для его получения.“ (2, Т. I, с. 33.)

Увы, столь желанный для всех сторонников трудовой природы стоимости вывод нельзя признать логически достоверным (к тому же он прямо противоречит последующей констатации). Мало того — уже упоминавшееся выше сопо­ставление потребляемостей („потребительных стоимостей“, „полезностей“) качественно однородных ресурсов показывает, что сто­имость („меновая сто­имость“) всё-таки и довольно-таки прямо зависит именно от потребляемости („потребительной стоимо­сти“, „полезности“). „Редкость“ ресурса является причиной регуляции его потребления посредством отношений собственности и, следовательно, включения его в состав той или иной сферы собственности. „Количество“ же „труда“, вообще говоря, здесь ни при чём.

„Товары, обладающие полезностью, черпают свою меновую сто­имость из двух источников: своей редкости и количества труда, требующегося для их производства.“ (Там же.)

„Товары, обладающие полезностью“ — это жизненные средства, ресурсы, подвергаемые обмену. Не обладающие полезностью „пред­­меты“ не могут являться товарами. Выше было показано, что ресурсы „черпают“ свою сто­имость („меновую сто­имость“) из „двух источни­ков“: отношений потребления, обусловливающих мотивацию обмена, и отношений собственности, обусловленных их „редкостью“ и обуслов­ливающих необходимость обмена как разновидности приобретения. И всё. Никакого труда для того, чтобы „предмет“ мог быть подвергнут обмену, обладал сто­имостью и на её основе меняемостью, не требует­ся. Kонечно, в подавляющем большинстве случаев для того, чтобы ре­сурсы могли быть предложены к обмену, требуются затраты труда, и тем большие, чем более сложными технологически являются эти ресур­сы и чем большее их количество предполагается предложить к обмену (и экономика уже давно ориентирована на обмен, точнее, перераспределение путём купли-продажи, именно таких ресурсов). Но это для того, чтобы ресурсы могли быть предложены к обмену. Для самого же обмена наличие или отсутствие затрат труда на производство ресурса совершенно безразлично. Для него необходимо лишь, чтобы ресурс был потребляемым, т.е. действи­тельным ресурсом (не забудем — непотребляемый „предмет“ — не ресурс, не жизненное средство, для политической экономии он попро­сту не существует), ограждённым отношениями собственности и спо­собным к передаче из одной сферы собственности в другую.

Д. Рикардо, не владея проблемой обмена в полном объёме, от рассмотрения обмена уникальных вещей предпочитает держаться по­дальше. Однако полностью игнорировать его невозможно, а посему приходится скороговоркой повторять банальности обиходных представ­лений:

„Существуют некоторые товары, сто­имость которых определяется исключительно их редкостью... Сто­имость их совершенно не зависит от количества труда, первоначально необходимого для их производства, и изменяется в зависимости от изменения богатства и склонностей лиц, которые желают приобрести их.“ (2, Т. I, с. 34.)

Он так спешит покончить с досадной необходимостью высказываться по заведомо скользкому вопросу, что не замечает весьма-таки очевидного противоречия. С одной стороны, сто­имость уникальных вещей „определяется исключительно их редкостью“. А с другой — та же сто­имость „изменяется в зависимости от изменения богатства и склонностей“ вкупе с “желаниями”. Так всё-таки: „редкостью“ или „богатст­вом и склонностями“ да ещё и “желаниями”? Или смена глагола означает смену и вопроса?

Как ни странно, противоречие это (если в него вдуматься) указывает на истинное положение вещей: стоимость (точнее, её величина) действительно определяется, с одной стороны, настоятельностью потребности в данном “пред­ме­те“ (“желанием приобрести”), и чем она вы­ше, тем выше соответственно и стоимость, с другой же стороны, их “редкость” обусловливает ограничение количества тех “предметов“, на ко­торые она в состоянии распределиться, и существование отношений собственности, из-за которых эти предметы нельзя просто так взять и поднять на дороге, а приходится вступать в меновые отношения с их обладателями. И соотношение их (во всяком случае, в первом приближении) до­статочно точно характеризуется простой дробью: возрастание числителя и уменьшение знаменателя приводят к увеличению её значения, обратный же процесс — к её уменьшению.

Но Д. Рикардо, строго говоря, интересуют не закономерности об­мена вообще, сами по себе, которые, как мы видели, вполне можно было бы установить, рассматривая именно обмен уникальных вещей, пред­ложение которых жёстко ограничено единичными экземплярами. Его занимает вопрос куда более конкретный и практический: перспективы частного обогащения путём как раз практически неограни­ченного возрастания предложения товаров, поставляемых капиталисти­ческими товаропроизводителями (здесь чётко виден социальный заказ, заказ промышленного капиталиста):

„… Подавляющее большинство всех благ, являющихся предметом желаний^, доставляется трудом. Kоличество их может быть увеличиваемо не только в одной стране, но и во многих в почти неограниченном размере, если только мы расположены затратить необходимый для этого труд.“ (Там же.)

Д. Рикардо не замечает, что это его „почти“ начисто уничтожает какой бы то ни было смысл приведенного отрывка. Ведь речь идет, по сути, о предложении товаров, о том, что посредством труда его можно увеличить. Но ведь если это увеличение действительно может быть неограниченным, то это уже выводит эти „блага“ за рамки „редкости“, за пределы отношений собственности, что автоматически исключает необходимость обмена. Если же это „почти“ означает ограничение такого увеличения, то всё высказывание начисто теряет свой смысл, т.к. вновь приходится возвращаться к рассмотрению обмена ограниченного количества „предметов желаний“, что в принципе не очень отличается от рассмотрения обмена уникальных вещей. И вновь придется возвращаться к „редкости“ и „богатству и склонностям” (вкупе с “желаниями”) “лиц“. А в том, что промышленный капиталист, выразителем интересов которого вы­ступает Д. Рикардо, всегда „расположен“ к обогащению посредством возможно больших „затрат труда“, которого, как принято го­ворить сейчас, „навалом“ на „рынке труда“, никаких сомнений быть не может.

Отделавшись от проблем обмена уникальных вещей по­вто­ре­ниями банальностей обыденного буржуазного сознания и, как любил выражаться Ф. Энгельс, „пошлостями“ предшественников, Д. Рикардо вступает наконец в область, в которой вслед за А. Смитом считает себя вполне компетентным:

„Вот почему, говоря о товарах, их меновой стоимости и законах, регулирующих их относительные цены, мы всегда имеем в виду только такие товары, количество которых может быть увеличено человеческим трудом и в производстве которых действие конкуренции не подвергается никаким ограничениям.“ (2, Т. I, с. 34.)

Другими словами, Д. Рикардо счёл невозможным выявление закономерностей обмена вообще и ограничил поле исследования только те­ми „предметами“, которые заведомо содержат в себе „затра­ты труда“ (то­же, кстати, далеко не столь простую вещь, как это кажется на первый взгляд) и, как он (и не только он) считал, обмениваются именно в соответствии с этими затратами. То есть „найденную“ закономерность он задал себе изначально, заложив в самих условиях её поиска (К. Маркс, кстати, позже вслед за ним повторил ту же ошибку — см. цитату на с. 21).

Между тем к адекватному пониманию основополагающих эконо­мических процессов, как мы уже видели, могло бы вести выявление закономерностей обмена именно уникальных и количественно ограни­ченных вещей. А уж затем можно рассматривать влияние на них увели­чения количества этих вещей посредством труда с переводои их в раз­ряд не уникальных (но всё-таки по-прежнему количественно ограничен­ных).

Теперь рассмотрим главный довод А. Смита и Д. Рикардо в пользу труда как основы меновых соотношений товаров.

„В обществе первобытном и мало развитом... соотношение между количествами труда, необходимыми для приобретения разных предметов, было, повидимому^, единственным основанием, которое могло служить руководством для обмена их друг на друга. Так, например, если у охотничьего народа обычно приходится затратить вдвое больше труда для того, чтобы убить бобра, чем на то, чтобы убить оленя, один бобр будет, естественно, обмениваться на двух оленей, или будет иметь сто­имость двух оленей.“ (1, с. 50.)

В монографии „Витал (к основам экономики)“ просто указано, что пример этот вызывает целый ряд весьма существенных принципиальных возражений. Теперь можно эти возражения изложить достаточно подробно.

Во-первых, само существование где-либо и когда-либо „охот­ничьего народа“ с более или менее сформированными меновыми отношениями представляется крайне сомнительным, во всяком случае, убедительных доказательств этого, насколько мне известно, не суще­ствует и до сих пор.

Во-вторых, даже если предположить такое существование, где среди охотников такого „охотничьего народа“ найти охотника, спо­собного добыть оленя и не способного добыть бобра? Это просто невозможно, у таких народов такому охотнику просто нет места. А. Смит вследствие неосознанного этноцентризма приписывает гипоте­тическим „охотникам“ современную ему развитую дифференциацию и специализацию буржуазного общества.

В-третьих, если даже предположить, что такого „охотника“ удалось отыскать и что ему действительно хочется обменять оленей на бо­бров, где ему найти желающего совершить встречный обмен? Ведь в приведенном примере предполагается, что умеющему добыть бобра не представляет никакой проблемы добыть и оленя.

В-четвертых, случай, когда кто-то из сородичей сжалится над неумелым или немощным и согласится на такой обмен, никак не может рассматриваться как объект сколь-нибудь серьёзного экономического исследования. Благотворительность к экономически обоснованному об­мену имеет не большее отношение, чем известная бузина в огороде к не менее известному киевскому дядьке.

Кроме того, А. Смит не различает качественный вопрос о природе стоимости и количественный вопрос о её величине, одним махом „ре­шая“ их оба.

Как видим, по всем существенным пунктам пример, мягко говоря, крайне сомнителен, и приходится только удивляться, как может в течение вот уже более двух сотен лет рассуждение, столь явно „шитое белыми нитками“, являться основой понимания экономических отношений человеческого общества. Консервативности привычек и представлений человека действительно, видимо, нет предела.

В противовес этому я могу привести гораздо более убедительный и к тому же вполне современный, точнее, вневременной, пример (от вредной привычки прятать неумение разобраться в отношениях сегодняшнего дня в „дела давно минувших дней“ необходимо по воз­можности избавляться)¹.

Предположим, я живу на берегу реки и занимаюсь разведени­ем, скажем, гусей, мясо которых составляет основу моего рациона. И съедаю я, скажем, по одному гусю в день. Мой сосед, живущий непо­далеку (не на берегу реки), разводит, скажем, кур и съедает в день по три курицы (если отвлечься от такой тонкости, как приедаемость птичь­его мяса, пример вполне жизнен; можно, конечно, взять в качестве при­мера свиней и коров, чьё мясо не приедается, но в этом случае количественные соотношения будут менее наглядными, поэтому удоб­нее всё-таки воспользоваться примерами из царства пернатых).

Допустим, мне по каким-либо причинам надоела моя гусятина и захотелось попробовать соседской курятины. Можно, конечно, у соседа украсть или соседа ограбить, и это, как мы знаем, не такая уж редкость, но нас в данном случае интересует добровольный обмен на ос­нове взаимной заинтересованности („склонности к обмену“ А. Смита — 1, с. 27). Итак, я иду к соседу и предлагаю обмен гуся на курицу. Сосед, которому, надо полагать, тоже надоела одна курятина, охотно соглашается. Я получаю (приобретаю) его курицу, он — моего гуся.

Возвратившись домой и съев курицу, я с некоторым удивлением обнаруживаю, что изрядную часть дня вынужден оставаться голодным, т.к. мяса одной курицы мне на целый день не хватает, или съесть, кро­ме курицы, еще и гуся. Решив повторить обмен назавтра, я сообщаю об этом соседу и предлагаю дать мне за гуся не одну, а две курицы. Сосед соглашается (в противном случае я вынужден отказаться от такого об­мена). Но и в этом случае насытиться, как обычно, мне не удаётся — и двух куриц оказывается маловато. И только при третьей обменной опе­рации я получаю за своего гуся три курицы, мяса которых мне оказывается уже вполне достаточно для пропитания в течение всего дня. Теперь обмен оказывается вполне адекватным и не приносит ощу­тимого экономического урона ни одной из обменивающихся сторон. Количественное соотношение, как видим, находится „классическим“ ме­тодом проб и ошибок.

Конечно, и мне, и моему соседу приходится затрачивать опреде­лённые трудовые усилия, чтобы обеспечивать гарантированное воспро­изведение средств нашего существования, каковыми для нас соответ­ственно являются гуси и куры, однако усилия эти имеют, как видим, весьма и весьма отдалённое отношение к количественным соотношениям их продуктов в процессе обмена. Самое же прямое и непосредственное отношение к ним имеет, как мы видим, значимость, жизненная значимость обмениваемых жизненных средств. Только то, что имеет равную жизненную, экономическую значимость, может быть обменено при адекватном товарообмене (при неадекватном, скажем, под дулом пистолета, обмен может быть произведен как угодно — угод­но, разумеется, тому, в чьих руках пистолет и в чьих интересах проис­ходит такой „обмен“). И, повторяю еще раз, количество труда здесь ни при чём. Мне в довольно широких пределах практически безразлично, равное ли количество труда затрачено мною на выращивание одного гуся в сравнении с таковым же у соседа при выращивании трёх куриц (да и как их измерить и сравнить?), но мне далеко не безразлично по­лучение в обмен на то, чем я мог бы питаться в течение целого дня и что, как мне достоверно известно, обеспечивает питание моего контр­агента также в течение целого дня, того, чем я не могу пропитаться и полдня. Ведь, как говорится, голод не тётка!

Следовательно, сто­имость есть не что иное, как значимость, экономическая значимость обмениваемых (и не только обмениваемых — для того чтобы иметь сто­имость, экономическую значимость, они вовсе не обязательно должны подвергаться обмену — они обязательно должны иметь соответствие каким-либо человеческим потребностям) ресурсов, жизненных средств. Что, например, означает (в буквальном смысле) пословица „мал золотник, да дорог“? Это значит, что данный предмет настолько значим для того, чью потребность он удовлетворяет, что он согласен, несмотря на весьма небольшие его размеры, отдать в обмен на него достаточно много других также достаточно значимых (иначе их никто не возьмёт) вещей, скажем, денег (коробок той же сапожной ваксы, кур или ещё чего-нибудь в том же духе).

Для того, чтобы уяснить, что сто­имость есть не что иное, как значимость, вовсе не надо было „уточнять“ её смысл путем деления её на сто­имость потребительную и сто­имость меновую (и совершать при этом достаточно грубые логические и фактические ошибки). Для начала вполне достаточно было бы просто поискать обыкновенные бытовые синонимы этого слова. Не знаю как в английском, а в русском языке их можно отыскать без особого труда: ценность, важность, значимость. Но в этом случае анализ пошёл бы совсем по другому пути и с „трудовой сто­имостью“ пришлось бы распроститься. А для людей, для которых труд является „отцом богатства“, это совершенно немыслимо:

„Годичный труд каждого народа представляет собою первоначальный фонд, который доставляет ему все необходимые для существования и удобства жизни продукты, потребляемые им в течение года...“ (1, с. 17.)

А это, кстати, неверно и по существу: не труд (годичный), а его результат, продукт „представляет собою“ тот „перво­начальный фонд“, который имеет в виду А. Смит. К тому же продолжение после уточня­ющего деления исходного термина сто­имость на сто­имость „потреби­­тельную“ и сто­имость „меновую“ употребление этого термина в дальнейшем изложении противоречит требованиям логики. А без стро­гого соблюдения логики научное изложение превращается в фикцию. Впрочем, вот „приговоры“ современной несомненной сторонницы тру­довой те­ории стоимости Н. Пильгуй:

„Трудовая теория стоимости, несмотря на её противоречия… “ (6, с. 155)

— этого достаточно. Традиционными панегириками в адрес этой теории мы и так пресыщены.

„… Неопределённость метода Д. Рикардо, употребление им многочисленных и часто неточных терминов — „абсолютная“, „реальная“, „относительная“, „действительная“, „позитивная“, „номинальная ценность“ — не дают строгого понимания проблемы.“ (Там же, с. 160.)

Итак, ясно, что сто­имость есть значимость, экономическая значимость жизненного средства, ресурса. Однако как трактовать эту экономическую значимость, что под ней подразумевать? В упомянутом примере эта значимость в отношении гуся сводится к возможности пропитания в течение дня, а в отношении одной курицы — к такой же возможности в течение третьей части дня.

Следовательно, человек нуждается, скажем, в пропитании и удовлетворяет эту потребность потреблением соответствующих жизненных средств, причем на каждую данную единицу жизненного средства приходится определённая доля соответствующей потребности.

Экстраполируя это положение на любые человеческие потребности, мы вполне обоснованно можем заключить: сто­имость, экономическая значимость человеческих жизненных средств, сводится к той доле соответствующей потребности, удовлетворение которой приходится на каждую данную единицу этого жизненного средства.

И К. Маркс, „обосновывая“ трудовое происхождение стоимости, вслед за Д. Рикардо (см. выше, с. 15) то­же не избежал довольно грубой логической ошибки:

„Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то у них остается лишь одно свойство, а именно то, что они — продукты труда.“ (3, Т. I, с. 46.)

Выше показано, что, „если отвлечься“ от потребляемости („по­тре­би­тель­ной стоимости“) всех (!) подвергаемых обмену ресурсов („то­варных тел“), то у них „остается лишь одно свойство, а именно то, что они“ — объекты отношений собственности. Конечно же, продуктами труда является подавляющее их большинство, однако лишь объектами отношений собственности являются они все без единого исключения. К. Маркс, конечно же, знал, что, кроме продуктов труда, обмену подвергаются и

„девственные земли, естественные луга, дикорастущий лес и т.д.“ (3, Т. I, с. 49).

Но признать и те, и другие в соответствии с фактами реальной действительности объектами отношений собственности было, видимо, выше его понимания, тем более что в обиходном буржуазном сознании его эпохи (и его, естественно, личном) основанием не только обмена, но и самих отношений собственности считался всё тот же труд:

„Самое священное и неприкосновенное право собственности есть право на собственный труд, ибо труд есть первоначальный источник всякой собственности вообще.“ (1, с. 104.)

„… право собственности на продукты покоилось на собственном труде^.“ (5, с. 274.)

Сегодня опровержение этого тезиса не составляет большого труда. Давно известно, что продукт труда даже всей жизни раба не создаёт ни грана объекта его собственности. И „секрет“ здесь прост: раб не является членом общества. Следовательно, отношения собственности не могут быть созданы никаким трудом, даже трудом всей жизни. Сам по себе труд не может быть источником собствен­но­сти. Наоборот, и сам труд тоже существует в рамках отношений собствен­ности, явля­ющихся результатом определённого обществен­ного разви­тия. Ведь, скажем, капиталист, прежде чем предложить на рынке „про­дукт труда“, тот же „труд“ (точнее, его источник) на том же рынке при­обретает — вводит в систему своих отношений собственно­сти. Субъек­том этих отношений может быть только член общества, его часть — как сейчас говорят, “физическое либо юридическое лицо”. А объектом этих отношений является определённая часть общеобщест­венного (общена­родного, общенационального) достояния.

Следовательно, под собственностью следует подразумевать санкционированные обществом экономические отношения между ча­стью общества — экономическим субъектом — физическим либо юридическим лицом — и определённой частью общенационального достояния, в юридическом смысле, как известно, сводящихся к пользованию, владению и распоряжению.

Из этого, между прочим, следует, что по своей природе собственность может быть только частной и никакой иной.

Д. Рикардо, не подозревая этого, указывает и источник догмы о трудовой природе стоимости:

„Но Адам Смит, который так правильно определил коренной источник меновой стоимости, оказался непоследовательным. Вместо того, чтобы строго держаться принципа, в силу которого сто­имость предметов увеличивается или уменьшается в зависимости от увеличения или уменьшения затраченного на них труда, он выдвинул еще другую стандартную меру стоимости и говорит о предметах, стоящих больше или меньше, смотря по тому, на большее или меньшее количество таких стандартных мер они обмениваются. Иногда он принимает за такую меру хлеб, иногда труд — не количество труда, затраченное на производство того или иного предмета, а то количество его, какое можно купить за этот предмет на рынке...“ (2, Т. I, с. 35.)

„Труд“ — товар, в изобилии находимый капиталистами на „рынке труда“ — вот тот основной источник, из которого почерпнули представ­ление о труде как источнике стоимости и У. Петти, и А. Смит, и Д. Рикардо. В их представлениях труд-деятельность отождествлялся с „трудом“-товаром (а оба они — ещё и с трудом-„овеществлением“). Считая труд-деятельность источником не только товаров, но и стоимо­­сти, они всё-таки мыслили тем, что вполне реально видели буквально ежедневно на „рынке труда“ — „трудом“-товаром. И лишь Д. Рикардо удалось уяснить, что „труд“-товар и труд-деятельность — это всё-таки не одно и то же. Однако и он оказался не в состоянии отказаться от порочной терминологии предшественников и ввести их терминологическое различение. Лишь К. Марксу посредством своей „рабочей силы“ удалось отмежеваться от „труда“-товара своих пред­шественников. Но сделал он это, по нынешним меркам (да и по меркам логики вообще), не вполне удачно. Ведь „рабочая сила“ — способность человека к труду — это примерно то же самое, что и „светящая сила“ лампы, „греющая сила“ дров или „передвигающая сила“ автомобиля, дрожек или любого другого транспортного средства. Но ведь покупа­тель приобретает не „светящую“, „греющую“ или „передвигающую“ „силы“ (хотя приобретает именно из-за них) — он покупает реальный товар, обладающий соответствующим комплексом потребительных свойств — потребляемостью.

Точно так же и капиталист приходит на „рынок труда“ и находит там то, что там продаётся — реального человека, рабочего, пролетария, носителя способности к труду, если угодно, „рабочей силы“. Но продаётся не сама по себе „рабочая сила“, а по необходимости ещё и со своим неизбежным „придатком“ — реальным человеком со всем из этого вытекающим.

Однако вернёмся к А. Смиту. Его „непоследовательность“ оказывается теперь вполне понятной и по-своему последовательной. Легко быть „последовательным“, рассматривая надуманные процессы вроде упомянутого выше обмена оленей на бобров. А когда дело доходит до рассмотрения реальных экономических процессов современного общества, с надуманной „мерой стоимости“ приходится распрощаться и искать более реальную такую меру. Этой участи, кстати, не избежал и К. Маркс. В частности, его сопоставление банковского ссудного процента и земельной ренты основывается не на надуманной „трудовой сто­имости“, а на вполне реальной равной экономической значимости (действительной стоимости) земли и банковского денежного капитала, причем достаточно определённой — 5, скажем, процентах годового дохода. (3, Т. III, ч. 2, с. 678.)



Подведём итоги. Оказывается, сто­имость не определяется ни „вознаграждением“, уплачиваемым за „труд“, затраченный на производство продукта (хотя бы ввиду нерешённости в этом случае вопроса о природе стоимости самого этого „вознаграждения“, которое ведь тоже предмет обмена и в подавляющем большинстве случаев продукт труда — точно такой же продукт), ни фактическими, ни „необходимыми“ затратами труда. Определяется она, оказывается, той потребностью, которая приходится на данное жизненное средство.

Что же касается труда, то его роль в формировании стоимости оказывается куда более скромной и опосредованной, чем это было принято считать. Труд, затрачиваемый на производство продукта, фор­мирует потребность в исходных материалах, необходимых для его производства, которая, в свою очередь, определяет сто­имость этих материалов.


7.09.1997 г. — 3.03.2002 г.

А. Торубара


БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК


1. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962.

2. Рикардо Д. Сочинения. В 3-х т. — М.: Политиздат, 1955.

3. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. В 3-х т. — М.: Политиздат, 1978.

4. Маркс К. К критике политической экономии. — М.: Политиздат, 1984. — 207 с.

5. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом. — М.: Политиздат, 1977. — 483 с.

6. Пильгуй Н. П. История мировых экономических идей. — Киев: „Лыбидь“, 1992. — 292 с.
   
7. Smith Adam. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. С сайта www.econlib.org/library/Smith/smWN.php.